Все числа в голове мгновенно разлетелись, исчезнув, словно падающие в небе звёзды. Сердце замерло, когда он испуганными глазами таращился в темноту и не видел, куда он падает. Только ощущение полёта, и вытянутые вперёд руки помогали его разуму рисовать на чёрном холсте возможную картину.
Удар. Его тело сотрясло. Боль. Шум реки стал невыносимо громким. Его трясёт в бурлящих бешеных потоках реки. Я сейчас утону, подумал он, наглотаюсь самой тьмы и исчезну в ней.
Его трясло. Он лежал и корчился, тяжело и шумно дыша, на мосту. Ему потребовалось немного времени, чтобы понять, что это его сердце так бешено колотилось, гоняя по венам с шумом кровь, которая отдавалась в уши и дёргала всё его тело, а не бурлящая, по-прежнему где-то далеко внизу, река. Поняв это, он медленно сел, прижимая руки к груди, будто хотел обнять и утешить себя, но выглядело так, будто он собрался ложиться в гроб. Локти и ладони жгло огнём. Он ободрал их при падении и застонал сейчас, едва не плача, сравнив эту боль с огнём, который был бы хорошим антидотом против тьмы, которая, к сожалению, пока ещё с ним.
И всё-таки нервное напряжение от возможности внезапного падения, сожгло его внутренние предохранители, до сих пор державшие его бодряком, и он захныкал. Ладони болели, но он, всё равно, положил их на мост и стал искать дорогу на центр тёплого моста. Он хныкал и терпел колючую боль в ладонях от прикосновений к мосту и, всё же, вернулся на центр, где повалившись на спину, заплакал.
Так необходимый сейчас ветер, который мог бы подуть на раны, как мать, облегчив боль, обидевшись, где-то отсиживался в этой тьме. Река, которая могла омыть раны, даря прохладу, была далека. Только мост хоть как-то пытался помочь, согревая внезапно замёрзшее тело.
Но даже это не было утешением. Он замер без движений, позабыв о боли, в объятиях ужаса, когда услышал, так же как и в первый раз, чей-то голос, который пытался его успокоить «Ш-ш-ш-ш-ш». И больше ничего: ни звука, ни слова. Да и зачем ему ещё что-то говорить, если и этого хватило, чтобы он замолчал, перестав хныкать.
В этот раз он не задавал вопросов, лёжа на мосту, он пытался понять, кто мог это сказать, если сказанное прозвучало так близко, что всё его тело сковал ужас от дыхания, которое он ощутил шеей.
Стараясь взять себя в руки, он сел, потом встал, ему, по-прежнему, было холодно от страха, поэтому эти действия не дались ему легко, ещё и мысль в голове, намекающая на его состояние рассудка, старалась утянуть тело вниз. Меня успокаивал мост? – в недоумении подумал он, сделав растерянный шаг вперёд, и вновь остановился. Что-то крепко держало его ногу за штанину, словно ветки кустарника вдоль тропинки в лесу цеплялись за одежду. Насколько он знал, на мостах не бывает кустов. Больно сглотнув сухость во рту, он подумал, но на мостах сокрытых тьмой – кто знает?
Он потянул ногу на себя – она не освободилась, он чуть дёрнул её, и она поддалась вперёд, но то, что держало её, дёрнуло обратно, вернув ногу на место. Ему было страшно до этого, но стало ещё ужаснее, всё внутри него затрепыхалось, будто кто-то кусочком льда водил по всем его органам, когда он услышал едва слышный смех. Это был точно смех, хоть и звучал так же болезненно вяло, как и у предыдущих говорунов. Он только сейчас понял, что услышанные голоса отличаются, принадлежат разным… кому? Мостам? Ответ для него сейчас был неважен, важно было освободить ногу.
Сделав дрожащий вдох, он нагнулся к застрявшей во тьме ноге, и попытался отцепить руками то, что его держало. Нащупав это, он отпрыгнул и вновь упал, в этот раз на колено свободной ноги, чашечку от центра прострелила боль, перед его мысленным взором на мгновение мелькнул образ бьющегося блюдца, разлетающегося осколками, которым он видел свою чашечку. Он хотел кричать, но у него не получалось, так же как и перед этим неудачным прыжком, его голос, словно сам боялся и не хотел выходить.
Он стоял в таком положении, с поселившимся внутри страхом, думая лишь о том, что его разодранные руки болят, и им нельзя доверять, они могут ошибаться. Но он сам не верил себе, болели разодранные ладони, а не уцелевшие пальцы, которыми он и ощупал то, что его удерживало.
Он не испытал страха, когда его пальцы наткнулись на чужие пальцы, крепко державшие его за штанину. Наоборот, испытал небольшое облегчение от того, что нашёл ещё кого-то. Настоящий ужас с ним поздоровался, когда его пальцы скользнули вверх по державшей его руке, когда его пальцы попытались схватиться за запястье, на котором отсутствовала кожа, мышцы – всё, кроме костей. Будто, это была рука скелета, одетая, в прямом смысле, в кожаную перчатку, обшитую изнутри мехом из мышц и сухожилий.
Он забыл как дышать и втянул голову в плечи, когда едва слышный смех раздался вновь. Его штанину больше ничто не держало. Когда его отпустили, он резко упал на бок. Так сильно он пытался вырваться из этой хватки.
Мысли атаковали его разум различными пугающими образами, он отмахивался от них, лёжа на мосту размахивая руками, но это не помогало, они всё равно проникали в его голову и представали перед его мысленным взором в ярких и живых красках, и он, нехотя, но смотрел на всё это, так как в реальной тьме не на что было смотреть. Он встал, махая руками, всё ещё пытаясь отделаться от атаковавших мыслей, как от назойливых комаров. От ощущений страха и ужаса он тоже не против был бы избавиться. Он хотел бы, чтобы они не оставили и следа, как и его прошлая память.
Вдруг, резко закрыв глаза и прикрыв их руками, как человек в фильмах, когда на него тёмной ночью мчится автомобиль с включенными фарами, он застыл. Он пытался разгадать, что это за образ возник в его голове, такой ослепительно яркий и так больно выжигающий глаз, будто само солнце поселилось в его глазницах, что упустил тот момент, что поднятые к глазам руки, вправду, немного защищают от этого огня.