Телефон забрали, и Алексей Васильевич вернулся к отцу. Тот лежал уже совсем недвижно, едва уловимо шепча нечто сам себе.
Алексей присел на край тахты, снова взял холодную его руку:
– Пра-правнук у тебя родился. Василием назвали, – улыбнулся он отцу.
У того в уголках глаз собрались улыбательные морщинки, а глаза заблестели, и старик собрался с силами, насколько хватило духу:
– Дочитай до конца…
Алексей не понял, о чем он, наконец, разглядел в правой его руке листок, взял, поднёс к глазам, развернул к лампаде – «накаляканный» от руки текст отходной молитвы. Перевёл взгляд на отца, хотел улыбнуться с иронией, взбодрить – какая ещё отходная? Но… не смог. Отец смотрел ясно и до того тепло и радостно, будто не из этого мира на сына глядючи, и будто всю жизнь только и ждал этой простой молитовки. А от того светился теперь, как тот святой старичок на иконе.
Потом кивнул, читай, мол, взгляд его помутился и застыл недвижно и… мертво.
– Папа, – кинулся ему на грудь Алексей Васильевич, перебирая в уме запоздалые слова, которые не успел сказать, которые всегда не к месту и застряют где-то в горле, и, не найдя выхода, потом режут истрепанное сердце. – Прости за все… Если что. Пап… Прости меня!
Но папа уже не отвечал, глаза его глядели в потолок, а может и ещё выше. Намного выше.
Утихнув вскоре, Алексей Васильевич закрыл отцовы глаза и сложил руки его на груди крестообразно, пригнулся с листком к лампаде и прочитал молитву на исход души.
Потом поднялся, пошатываясь, глянул ещё раз на отца, на иконы, на окно. Мотылька уже не было, и Алексей только разглядел крашенные отцом ставни, видные сквозь запотевшее стекло.
– Прощай…
Сложная была прожита жизнь, не без боли, не без злости, не без страха, не без греха. Но из этого мира в тот вышла она тихо, мирно и устремилась вверх, к небесам, потому как, не по заслугам она получила, а по стремлению. Куда при жизни стремится душа, туда и по смерти возносится.
Через два дня Алексей Васильевич собрался с сыном и внуком домой.
По пути заехал в храм к тому самому святому Серафиму. Здесь шла вечерняя служба, священник восклицал молитвы, хор откликался, а немногий народ крестился и кланялся.
Спутники походили по церкви, порасставили свечи за упокой, да и за себя, пока есть возможность.
Под конец Алексей Васильевич добрался и до иконы святого Серафима, вгляделся в лик… Не зря его так любят на Руси – стоит старик, проживший жизнь полную до краев, улыбается без улыбки и наполняет сердце зрящего чем-то, что в уме не помещается, а только в сердце аукается мягкой и тёплой тишиной. Постояли, помолчали, послушали богослужение, тоже неясное для ума, а только в душе отзывающееся чем-то уязвимым и живым.