Ожоги

Пока он сидел, мать и вовсе спилась мигом, как часто случается с женщинами, пустившимися в пьянство, и уже сама подсадила на выпивку детей. Чтобы есть не хотели.

  К двадцати пяти Митька уже пил по месяцу беспробудно. После запоя перерыв дней пять или неделю, если повезет, и опять на добычу чермета, и опять затяжное пьянство, а там и питье в лежку. Вот потому жизни у него и не вышло – ее и не было никогда.

– А в девятнадцать я не пил целый год. Мог тогда! – рассказал он со вздохом человека, потерявшего навсегда великую ценность. – Потому что влюбился я тогда. Бросил пить, устроился на укладку асфальта, стал зарабатывать наличными. И все не знал, как к ней подступиться, к Светке-то. Все ходил вокруг да около. Даже пел в нашей группе, в заводском ДК, где теперь церковь. Думал, заметит меня Светик, посмотрит такими глазами, знаешь? С интересом, что ли… И я тогда осмелюсь.

  Он улыбнулся с детской застенчивостью, погрузившись в теплые воспоминания, съежился, сгреб в охапку писклявых котят и пристроил к себе на коленки. Те, привычные к хозяйским ласкам, тут же притихли.

– А потом что?

– Она погибла, – он покачал головой и полез рукой под диван, чтобы достать свою омерзительную бутылку. От действия алкоголя что-то произошло в его организме, от чего отек несколько спал с лица, и Митька уже не выглядел опухшим стариком. – Она тоже по металлу ходила, заброшенный цех растаскивали тогда. Другой работы и не было. И она тоже железо тягала. Вот на нее балка и обрушилась, и ее… Тогда я запил по-настоящему, знаешь? Запил… На ней у меня все сошлось в этой жизни. А потом… бах! И нету ее. И меня тоже…

  Палыч поднялся, чтобы оценить свои силы, но голова закружилась, и он с трудом уселся обратно, стараясь приземлиться между пружин.

– Да-а, – прохрипел Митька, сделав еще несколько шумных глотков и не обращая внимания на попытки Пал Палыча незаметно улизнуть домой. Видно, поднялось что-то в его душе со дна вместе с этими воспоминаниями, и теперь уж не важно, слушает ли е�