Два года жил Тихон по общагам и бытовкам, мечтая о доме и настропаляя себя на десяток лет ожидания. А пред тем аж два десятка прожил во времянках, да землянках. А здесь за неделю так привык, будто и родился в этом доме. Даже запахи вошли в одежду и в душу. И чужих фотографий со стен не снимал, потому как своих у него не бывало никогда.
Особенно радовался он, глядя из окна на далёкий купол своей Богоявленской церкви, будто маму издали разглядывал. И даже стал посматривать всерьез на незамужних девчонок с церковного прихода, уже как бы сравнявшись с ними в какой-то городской равнозначности.
И тут явился бывший владелец дома Василь Василич.
– Умерла моя жена.
– Как же это?
– Да так, как-то, – с удивлением развёл он руками, и его раскосые глаза налились слезми, а борода опять тонко задрожала. – Так получилось. А ведь, она любила меня всю жизнь. А я… Взял и дом продал за бесценок, за десятину цены.
– Так сами ж говорили, что ушла!
– Да, ушла. Так как-то… Оказалось, у неё рак был. Безнадёжный. Вот она и ушла, письмо от неё получил через людей давеча. Ушла, да… Берегла меня. Не хотела, чтобы я за нею ходил-то. Пишет, боялась, что на её гробе крышкою улягусь. У меня два инфаркта уже было… Сердечник я.
Походил старик по дому, посмотрел, повздыхал на фотографии. Потом посидели с ним на кухне вместе, чаю попили молча. И Тихон увидел, как старику стало полегче, посвежел он собою. Да и сам Василь Василич вздохнул с облегчением, напросился ещё в гости прийти.
И всё бы хорошо, да с той поры перестал Тихон спать. Вроде бы и сон ему снится, бывает, а ум из головы в темноту не уходит. И видится ему умершая старикова жена и его собственный отец и мама. Глядят молча… Вот и весь сон.
На работе мужики подсказывали разные способы хорошенько уснуть – от водки до дыхания по особому укладу. И всякое пробовал Тихон, да без толку.
Через месяц кое-как сама приладилась душа к беде, помалу вернулся и сон. И так бы пошло дальше, да перестал старик в гости заглядывать.
Пришлось искать его.
А обрёлся он в стационаре – сердечник же.
– Ну, как вы тут, Василь Василич?
– Да так как-то. Без неё всё это так пусто, что и не знаю, для чего жить-то.
– А вы не спрашивайте, для чего. Живите просто. Иной вопрос, хуже, чем сам ответ. Дома-то легче вам?
Старик улыбнулся, глаза сверкнули, как иголочки инея на солнце.
– А как же иначе? Вместе с нею-то прожили в этом доме, а вот представь, ни разу не поругались. Детей-то не было у нас, вот мы друг за дружку и держались, как об детях друг о друге. А она… Сядет, бывало, вздыхат и плачет. А я… Тоже с нею поплачу. А чего – и сами не знаем. Хорошо-то было так, что душа сама рыдат от такого какого-то…
– Я вам тут бумажечку принёс, – вздохнул Тихон с облегчением и на тумбочку положил Договор купли-продажи. – Возьмите свой дом. Не честно мне как-то.
– Да как же ты?
Но, Тихон махнул рукой.
На улице мороз, безветрие и солнце гуляет. Да всё белое до того желто от того солнца, что, как песок. Как говорят, на море пляжи есть такие, не насмотреться по их красоте. А Тихону и здесь красота родная. Вот тут-то он духом уловил, как нечто большое и каменное снова сорвалось из души и так её тем облегчило, что весь мир вокруг показался не Землёй, в три слоя засыпанной снегом, а сказочным миром, щедро укрытым сладкой сахарной ватой. Чудно так! Сам себе усмехается, а слёзы так и текут, глупые. Вот так явился урок четвёртый – бессонница, она завсегда от боязливости или когда совесть тревожит. А отпустишь злое, и явится тебе Бог. И мир тогда красив, и прошлое бездвижно, и будущее живо. И всё ещё будет хорошо, как бы оно не вывернуло жизнь.