Николай Марьянович, добрейший человек и кумир всей школы, – трудно было поверить, что его увольняют. Впрочем, до Тихонова уже доносились кое-какие слухи. Он (кстати, по совместительству тоже учитель истории) любил ходить со старшеклассниками в походы. И будто бы там в последний раз у него случился роман с ученицей одиннадцатого «А», что стало достоянием общественности. Впрочем, ничего достоверного на этот счёт известно не было.

– Может из-за этого? – предположил Денисов.

– Кто знает! Но это подстава, такой мужик был! – покачал головой Тихонов. – А теперь эта сучка…

Денисов повёл себя странно. Вместо того чтобы ответить, он состроил страшное лицо и стал усиленно играть бровями, стреляя глазами за спину друга. Тихонов понял, что сзади кто-то есть.

– Вы почему ещё не в классе? – это была Юлия Фёдоровна.

Она стояла перед ними неузнаваемая, сильно накрашенная, тёмная, как кофе, с огромными ресницами и гигантскими серьгами до плеч. Царица Клеопатра, явившаяся из знойного древнего Египта!

– Мы… – покраснел Тихонов, – вас ждём.

– Ой, фу, – поморщилась она, – ну и накурился ты, Тихонов. Не маловат ещё, а?

И зашла в класс.

Раздосадованный, Тихонов занял своё место рядом с Денисовым.

– Какой ужас, – услышал он за спиной шёпот Гришиной, очевидно предназначенный для него, – как она выглядит! Накрасилась, как шалава.

Тихонов склонил голову набок и внимательно посмотрел на Юлию Федоровну. Да, накрасилась сверх всякой меры. Но ему нравилось.

Не тупи

Утро чудесное. Небо такое голубое, что быть не может, чтобы это было просто небо над городом: оно уходит вдаль и там обязательно должно сливаться с морем у золотых песков. Дома как огромные корабли, ставшие в порту, и солнце горит в верхних иллюминаторах, что больно смотреть. И ветер будто доносит запах морской соли. Даже голуби сегодня похожи на чаек.

Тихонов повесил рюкзак на сук и достал пачку. Сигарета приятнее всего пахнет, пока она не зажжена. Несколько секунд он нюхал сигарету, потом вставил её в губы. Щёлкнул зажигалкой.

– Тихонов!

От неожиданности он вздрогнул, и птицы взлетели с веток липы. Это была Гришина.

– Так вот почему ты по утрам меня не провожаешь в школу! А я всё думаю, как так – оба идём к первому уроку, но я тебя никогда не вижу. А ну брось эту гадость!

Тихонов покорно бросил незажженную сигарету. Она выхватила из его руки пачку, неудачно попыталась скомкать, и кинула в урну у ближайшего подъезда.

– Пойдём, – сказала она и протянула ему рюкзак.

Он покорно взял и пошёл рядом с ней.

Хоть и некстати она появилась, в глубине души он обрадовался. Хорошая она, – подумал он. Надо будет на ней потом жениться.

– Ну, что расскажешь? – спросила она, глядя на него вполоборота.

Не любил Тихонов таких вопросов! Ну что он мог рассказать? Про книжки ей неинтересно будет… Про родных? Она общаться с ним перестанет. Он бы мог ей, конечно, рассказать, что когда она так вот смотрит на него вполоборота, то похожа на Венеру Боттичелли – самую прекрасную женщину на свете. Да, у Гришиной короткие волосы, и она смуглая, но очертания и выражение лица в точности то же самое.

В итоге он просто промолчал, склонив голову набок.

– Лёш, у тебя остеохондроз?

– Чё?

– Ну, у тебя голова всё время набекрень.

– Эээ… Не знаю. Нет. Мне так удобно просто.

Минуту они шли молча.

– Вот и поговорили, – сказала Гришина.

Тебе надо, сама и говори, дура! – зло подумал Тихонов.

Она громко вздохнула. И вдруг заявила:

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты очень красивый?

Тихонова словно током ударило. Господи, что это? Как на это реагировать? Она признаётся в любви? Так, сейчас надо не налажать, надо чётко линию вести.

– Да, бывало! – соврал он.

Она удивлённо вскинула брови и промолчала.

Так, – понял Тихонов, – всё-таки налажал. Надо, видимо, ей сказать, что она тоже красивая!

– Ты тоже ничего, – неуверенно буркнул он.

– Ну, спасибо тебе!

И снова молчание.

До школы оставалось ещё пять минут пытки.

– Тебе какая музыка нравится? – спросила она.

– Никакая, – ответил он. – Точнее, всякая. Под настроение.

Признаться, что ему до сих пор нравятся детские песни? Про Мамонтёнка и Красную шапочку? Особенно вот этот вот момент: «А-а, и зеленый попугай, А-а, и зеленый попугай». На этом месте сердце Тихонова всегда замирало, и слезы просились наружу. Она решит, что я недоразвитый, порвёт со мной отношения, да ещё всей школе расскажет. Причём переврёт, как это обычно бывает: «Тихонов, – скажет, – любит «Спокойной ночи, малыши!» Хотя, кстати, «спокойной ночи, малыши» он тоже любил.

Уже перед самой школой она спросила:

– Не хочешь меня за руку взять?

– Так наши же увидят! – испугался он. Тот факт, что он припёрся с рюкзаком Гришиной сам по себе был ужасен, не хватало ещё и за ручки прийти.

– Ну как хочешь, – она резко выхватила свой рюкзак и ускоренный шагом направилась к школе.

– Кать… – виновато позвал он её.

Но она не обернулась.

Мда, – подумал Тихонов. – Сейчас бы покурить.

И полез в карман. Но тут вспомнил, что курить нечего.

Никогда не поздно прыгать в лужах

– Знаешь, Дэн, я, кажется, понял, почему я такой кривой.

– В смысле, Тихон?

– Ну, голову мне всегда легче наискось держать.

– И почему?

– Когда мне исполнилось лет семь, родители стали меня в магазин посылать. То, да сё, хлеб, молоко купить. Ну и отец решил как-то, что я могу и картошку покупать. Только у него такая тема была, что покупать надо не меньше десяти килограммов. И вот я брал в магазе эти десять килограммов и пёр их домой. Тяжко было, слов нет, хоть подыхай. Так ещё ж надо было и лук, и морковку со свеклой иногда. А то и капусту. Килограмм до пятнадцати доходило. Не знаю, как я не сдох тогда. Шёл по диагонали к асфальту, так легче – если набок завалиться, то и груз вроде как равномерно распределяется. Вот, думаю, тогда-то меня и перекосило.

– Да, весёлая история. Может, выправить можно как?

– А зачем, мне и так норм. Не мешает.

– Ну это пока! А жениться захочешь, скажут: иди, кривой, гуляй…

– А я не собираюсь жениться. Я хочу много любовниц.

– Эх, – вздохнул Денисов, – я бы тоже не прочь.

Друзья сидели на скамейке во дворике напротив школы. Кругом были лужи, глубокие, темные, как зеркала, и в каждой небо. Прямо разбегайся и прыгай в такую лужу, чтобы брызги вокруг и по небу волны.

– Помнишь, Дэн, в детстве мы любили по лужам прыгать! Такая радость была. Казалось, ничего лучше нет. А теперь уже и не хочется.

– Ну почему же. Просто обувь подходящая нужна. Сейчас бы резиновые сапоги…

– Да, но тогда нам не нужны были сапоги, – возразил Тихонов.

– Стареем, – кивнул Денисов.

Они помолчали.

– Эх, а всё-таки хочется! – вздохнул Тихонов.

– Чего хочется?

– Да вот этого, – Тихонов вскочил и с разбегу прыгнул в большую лужу. Фонтан грязных брызг обдал Денисова.

– Ну ты гад, – спокойно сказал тот, снимая рюкзак.

– Дэн, извини! Я случайно. Не знал, что в тебя попадёт… Нет, осторожно!

Но Денисов не слушал его и уже летел к нему, рассекая кроссовками лужу.

Контрольная

Контрольная по физике не самая приятная вещь на свете, особенно, если ты не понимаешь ничего в предмете. Ведь для того, чтобы получить тройку просто так, на листке должно быть написано хоть что-то. А если ты не знаешь вообще ничего? В такие моменты Тихонов всегда начинал сокрушаться: «Эх, ну зачем я не учил физику?» Казалось бы, чего проще, сядь, открой учебник, подготовься! Там же нет ничего сложного!

– Ну, всё, – обещал он себе на очередной контрольной, – с завтрашнего дня начну хорошо учиться. А сегодня, Господи, ну пожалуйста, сделай так, чтобы я не получил двойку!

И он умоляюще смотрел в заоблачные высоты. Там его слышали, и он не получал двойку. После этого он сразу забывал свои клятвы и не вспоминал о них до следующей контрольной.

Но, как говорится, на бога надейся и сам не плошай. Поэтому он обратился к Денисову.

– Дэн, я у тебя спишу, ок?

– Хорошо, – прошептал Денисов. – Только я сам не очень шарю.

– Эх, вот бы у Арсена списать.

– Он не даёт никому!

Да, Арсеньев, сволочь такая, никогда не давал списывать. Притом обычно он делал контрольную минут за двадцать и всю вторую половину урока вёл с Анной Александровной шёпотом интимные беседы об астрофизике. С первой парты доносилось: «квантовая запутанность… нелокальность… черные дыры… относительность… струны…»

Все остальные молчат – пишут. Шелестят тетрадки, как сухая листва, которую осенний ветер гонит по асфальту. Поскрипывают ручки, как веточки в лесу. Лица сосредоточенные, умные, но всё равно ещё детские. Гришина-Венера быстро чертит формулы, вид у неё очень глубокомысленный. Все серьёзные, только он, Тихонов, такой раздолбай, никогда не серьёзен. Ему бы всё шуточки. А как контрольная, так не до шуточек.

– Ох, Ньютон, шайтан, – шепчет позади Серёгин в недоумении. Он не понимает, что надо делать.

– Арсен, – почти в диапазоне ультразвука пищит Стаханов, – Арсен! Дай списать, сто лет рабом буду!

– Михаил, – повышает голос Анна Александровна, – я ещё не оглохла, я всё слышу.

Стаханов в отчаянии падает головой на вытянутую вдоль парты руку и замирает. Он смирился.

– Дэн, как дела? – спрашивает Тихонов. – Написал?

– Нет ещё, чот сложно тут…

– Ты давай побыстрей, скоро конец уже, мне ещё списать надо успеть!

– Да я и так тороплюсь быстрее некуда!

Тихонову ничего не остаётся, как слушать Арсеньева и Анну Санну. Тот довольно громко шепчет:

– Анна Санна, а ведь если так подумать, то специальная теория относительности и не нужна! Можно вполне законами движения Ньютона обойтись в макромире! Да и в чём разница-то по большому счёту? Принципиальной нет.

– В скорости света, – вдруг сказал Тихонов. Он любил читать научно-популярные книжки по физике – в них не было ни одной формулы и доступно излагались всякие теории.

– В смысле? – удивлённо посмотрел на него Арсеньев.

– В теории относительности скорость света конечна и всегда постоянна. В этом фишка. Отсюда и вытекает относительность пространства и времени, которой нет у Ньютона. А если в теорию относительности ввести бесконечную скорость света, то она превратится в ньютоновскую механику.

Арсеньев нахмурился и, подумав секунду, сказал:

– Ну это да, ты прав… Хотя в реальном мире эта относительность роли не играет, скорости очень низкие.

– Молодец, Алексей! – вдруг улыбнулась Анна Александровна. – Не ожидала от тебя такой осведомлённости! Пять тебе за контрольную. Можешь идти.

– Блин, вот везуха, – воскликнул Рыбенко. – Он же в физике ваще не шарит…

– Не завидуй, он просто умный, – тихо возразила Гришина.

– Тихону всегда везёт, – пробормотал Стаханов, по-прежнему лёжа на парте.

– Спасибо, Анна Санна! – обрадовался Тихонов. – А что с этим делать?

И он указал на свой пустой листок с таким видом, как будто там была уже решённая контрольная.

– Оставь его себе! – усмехнулась она. – На память.

Как ставить эксперименты

Тихонов вдруг понял, почему у Татьяны Юрьевны всегда такое кислое выражение. Она ненавидела химию и своих учеников. Он читал где-то о том, что рутинная работа калечит человека. И вот тот самый случай: из года в год рассказывать химию всё новым и новым учениками, которые эту химию в гробу видели. Но некоторые учителя держались же как-то, ухитрялись заинтересовать в своём предмете. Только не Татьяна Юрьевна – даже химические эксперименты они ставила с таким лицом, что ясно было: ей бесконечно противно.

Понятно, откуда и эта постоянная надменная усмешка. Она нужна, чтобы скрыть свою нелюбовь. А может, это защитная реакция, вроде: «Не вздумайте смеяться надо мной, потому я сама уже смеюсь над вами, и начала это делать первая!»

На урок Татьяна Юрьевна всегда опаздывала, оттягивая тягостный момент встречи с учениками.

Сегодня, пока её не было, Тихонов, Бубнов и Батонов решили разведать, что находится в лаборатории – таинственной комнате за кабинетом химии. Татьяна Юрьевна забыла в двери лаборатории ключ, и они не могли не воспользоваться случаем. Рыбенко поставили на шухер, чтобы он дал сигнал, когда появится учитель.

В лаборатории почти никто никогда не бывал, кроме пары отличников, которым учительница дозволяла иногда помочь ей вынести оборудование и препараты для экспериментов. Тихонову это место казалось кладовой средневекового алхимика, где хранятся разные чудодейственные вещества и удивительные механизмы. У него даже дыхание перехватило, когда он повернул ключ и зашёл внутрь. Следом на цыпочках прокрались Бубнов с Батоновым.

Сумрак. Затхлый воздух. Темноту прореживает лишь тусклый свет из маленького окошка под потолком. Вдоль стен полки со всевозможными приборами, пробирками, банками и склянками. На всём толстый серый слой пыли, ясно, что большей части запасов рука человеческая не касалась много лет.

– Блин, – взволнованно прошептал Бубнов, – дайте мне хотя б час, я бы таких экспериментов тут понаставил!

– Да хоть пять минут, – кивнул Батонов.

Тихонов тоже волновался:

– Вот дура, как с такой рожей недовольной можно ходить, когда здесь такое! Тут же целыми днями можно торчать!

Тут его взгляд упал на бутылку с надписью «Раствор соляной кислоты».

– Парни! Парни! – громко прошептал он. – Смотрите! Кислота!

– Ооо, – в восторге застонали Бубнов и Батонов.

– Надо открыть! Давай!

Тихонов откупорил и сразу понюхал содержимое.

– Ну как, ну как, Тихон?

– Да не поймешь, ничем вроде не пахнет. Может, выдохлась?

– Надо проверить! Давай, лей нам на руки, типа ты пришелец и пытаешь нас. А мы последние земляне.

– Отличная идея!

Они подставили руки, и Тихонов начал осторожно лить.

– Ааааа! Ооооо! – закричали Бубнов и Батонов. – Мы всё равно ничего не скажем!

– Скажете, суки, скажете, ещё как!

Тут Тихонов стал плескать от души, а они побежали по лаборатории, падая на пол и прячась за стеллажи. С полок что-то посыпалось.

– Тихон, шухёр! – они увидели Денисова. – Идёт!

Но было поздно.

– Что здесь такое! – вдруг услышали они дикий крик.

В дверном проеме стояла обезумевшая Татьяна Юрьевна с ключом в поднятой руке – как будто хотела их этим ключом зарезать. Вот кто похож на инопланетянина, – мелькнуло в голове у Тихонова.

– Вы совсем что ли? Вы долбанулись? Вы уроды?

Парни поникли, виновато опустив в головы.

– Вам, дебилам, повезло, что раствор только пятипроцентный! А то сейчас бы сюда ехала «Скорая помощь» – за вами, и полиция – за мной! А уж от тебя, Денисов, я не ожидала! Надеялась, что ты один нормальный в этой компании олигофренов!

– Татьяна Юрьевна, – пробормотал Тихонов, – он ни при чём, он случайно…

– Алексей! – перебила она его. – Ты хоть понимаешь, что тупее этого твоего «случайно» ничего вообще нельзя было ответить?

Тихонов тяжко вздохнул и свесил голову набок.

– Есть только одна причина, почему мы сейчас не пойдём к директору, – сказала она, немного успокоившись. – Мне лень. Ну и, во-вторых, не хочу, чтобы меня уволили. Хотя почему нет!? Достали вы меня страшно.

Преступники молча смотрели в пол.

– Ну? Чего стоите? Пошли вон отсюда!

Их мигом вынесло, и она закрыла дверь на ключ. Потом вышла из класса.

– Куда она? – испуганно спросил Бубнов. – К директору?

– Не, – сказал Титяев. – Курить.

Выглянув в окно, они и в самом деле вскоре увидели, как на улицу вышла химичка. Она закурила и вытерла ладонью глаза. Похоже, она плакала.

– Довели вы её, – без одобрения заметил Серёгин.

Тут Тихонов вспомнил о Рыбенко.

– Так, ты, – резко сказал он ему, – давай, иди сюда. Ты чего шухер не просигналил?

Тот, испугавшись, встал за парту.

– Да я отлить отошёл, буквально на одну секунду… А тут прибежал, смотрю, она уже здесь…

– Ты нашёл время отливать, козёл, – подступили к нему Бубнов с Батоновым. – Из-за тебя Денисову ни за что досталось!

– Да ладно бывает! Зато она, – он вдруг указал на Гришину, – сразу настучала химичке, что вы там соляной кислотой друг друга поливаете!

Тихонов в растерянности посмотрел на Гришину. Она отвела взгляд и принялась изучать что-то за окном.

– Вот гадина, – прошипел Батонов.

Тихонов не нашёл, что сказать и просто молча сел за свою парту рядом с мрачным Денисовым.

Незаслуженная тройка

– К доске пойдёт… К доске пойдёт… К доске пойдёт…, – Татьяна Юрьевна издевательски водила пальцем по журналу, играя на нервах у учеников.

Тихонов, Рыбенко, Денисов, Бубнов и Батонов были уверены, что пойдёт кто-нибудь из них.

О, только не я, только не я, Господи, ну ты же знаешь, что я не готов, – молил Тихонов, – пускай вон Рыбенко идёт, или Бубнов с Батоновым, она их не так ненавидит, им легче будет! Но небо было неумолимо. А может, дело в том, что остальные тоже молились, и более успешно, более искренне, более страстно. Ведь в молитве что важно – вера. Без веры не будет ничего. А веры как раз у Тихонова не хватало – он столько раз обманывал небо, что перестал верить и самому себе.

– Тихонов!

«Сука!» – сказал про себя Тихонов, шумно встал из-за парты и направился к доске.

– Думаю, – игриво сказала Татьяна Юрьевна, – тебе будет раз плюнуть решить эту задачу, учитывая, как хорошо ты разбираешься в лабораторной практике. Особенно, в кислоте!

Тихонов взял мел и с тревогой посмотрел на доску. Вот оно задание, прямо перед ним. Надо что-то чертить, рисовать какие-то буквы, говорить странные слова. Но он ничего не понимает в химии. До такой степени, что и начать-то не знает с чего.

Надо собраться. Надо взять себя в руки. В минуты высшего напряжения бывают же озарения, когда мысль вдруг проникает в суть вещей, даже таких, о каких ты никогда не слышал.

Денисов начинает подсказывать. Потом ещё Серёгин. И даже (о, боже!) Васильков. Потом ещё и ещё кто-то, включая девочек. Кажется, весь класс ему шепчет, и в этой какофонии он ничего уже разобрать не может.

– Ну, Тихонов, – злорадствует химичка, – что же ты стоишь, как девушка на выданье? Вон, весь класс тебе помогает.

– Ну почему же весь, – вяло защищается Тихонов. – Стаханов молчит. Да и вы не очень…

Все ржут. Химичка продолжает насмешливо улыбаться, но лицо её желтеет оn бешенства.

– Тихон, да лан, нарисуй чего-нибудь, не томи Татьяну Юрьевну, – вдруг говорит Стаханов.

Все ещё громче ржут.

– Стаханов, не волнуйся, – смотрит него Татьяна Юрьевна, – ты следующий!

Тут Тихонов смутно что-то припоминает и начинает писать на доске. Она этого не ожидала и молча следит за ним. В классе слышен гул одобрения. Кто-то говорит:

– Вот тебе и Мария Кюри!

– Дурак, – отвечают ему, – Мария Кюри – это женщина.

– Какая разница?

– О, господи!

Тихонов пишет, пишет, пишет, и вдруг понимает, что всё, больше ему написать нечего. Он исчерпал свои возможности.

– Это всё? – спрашивает Татьяна Юрьевна.

– Всё, – грустно кивает Тихонов.

– Но это ведь только половина решения, да и та неправильная! Садись. Три.

Тихонов идёт к своей парте, недоумевая, почему не два. Весь класс тоже удивлён.

– За что три-то? – шепчет ему сзади Серёгин.

– А я знаю? – поднимает брови Тихонов. – Ты у неё спроси.

Тир

Сегодня небо похоже на океан. Разве бывает такое небо? Нет, не бывает. Но вот легкую облачную рябь при желании можно принять за гребни волн. Во всяком случае, Тихонову ничто не мешало представлять, как он на корабле бороздит небесные просторы.

Со второй половины апреля сидеть в школе становится совершенно невозможно. В форточки в классах сочится запах настоящей весны, заглядывает солнце и слепит глаза, как бы заигрывая и спрашивая: дурак, ну куда ты уставился? Что ты там увидел на доске?

Залетают мухи и кружат в вальсе под лампами, радуясь приходу тепла. С улицы доносятся весёлые детские крики и лай – там идёт полноценная жизнь. Они же, школьники, как рабы на галерах, прикованные цепями, должны грести и грести, не видя мира вокруг.

Когда в шесть или в семь лет тебя отправляют в школу, тебе не дают выбора. Можно сколько угодно рассуждать о притеснении женщин, геев и евреев в истории человечества, но никого никогда не притесняли так, как детей. И это совершенно открыто продолжается прямо здесь и сейчас, в цивилизованном двадцать первом веке!

Тихонов с друзьями прогуливал сегодня уроки.

– Парни! – предложил Серёгин, – а давайте в тир!

Мысль была неплохая. Тир располагался в старом фургоне рядом с кинотеатром в десяти минутах ходьбы от школы. Там за небольшие деньги можно было пострелять из пневматических ружей во всякие цели.

Когда они пришли, дверь оказалась запертой изнутри. Это никуда не годилось, они проделали такой путь, и что, зря? Массажин постучал. Ничего. Он постучал ещё громче. И ещё, и ещё. Примерно через минуту дверь открыл опухший небритый мужчина в семейных трусах.

– Чего надо? – грубо спросил он.

– Милый, кто там? Пицца? – раздался женский голос из глубины фургона.

– Мы пострелять, – вежливо сказал Тихонов.

– У нас обед! Приходите через час – ответил мужчина. – Лучше через полтора.

И бесцеремонно захлопнул дверь.

– Какой обед! – возмутился Серёгин. – Сейчас же только одиннадцать!

– Ладно, ребят, не судьба, пойдём обратно, – предложил Денисов.

– Обидно! – поник Массажин. – Он нас похоже за лохов принимает!

Тихонов хотел уже согласиться с Денисовым и уходить, но тут заметил кусок проволоки под колесом фургона.

– Есть идея! – сказал он. – Мы запрём его там! Пусть подумает о своём плохом поведении.

Все, кроме Денисова, поддержали эту идею.

– Блин, а вдруг он вырвется и догонит нас? Может, не надо?

– Не ссы, Дэн, мы прочно замотаем!

Тихонов несколько раз пропустил кусок проволоки в дверные ушки и скрутил концы между собой. Проволока была толстая и скручивалась плохо, пришлось стараться. На последнем витке она выскользнула из руки, и он нечаянно врезал локтём в стену фургона. Он замер, в напряжении выжидая. Вдруг с той стороны задёргали дверь.

– Бежим! – шепнул он.

Друзья рванули в разные стороны. Тихонов помчался в направлении кинотеатра – там внутри легко было спрятаться, да и людно, а люди добрые не позволят бить ребёнка. Мельком он заметил Серёгина, летящего через дорогу, и Массажина, бросившегося во дворы. Куда направился Денисов, он не видел.

Через пару минут он уже стоял в укромном уголке между кафе и раздевалкой в кинотеатре и тяжело дышал. Погони не было. Выждав на всякий случай некоторое время, он осторожно вышел на улицу. Надеясь найти остальных, он побродил в окрестностях тира. И в самом деле, вскоре появился Серёгин, а потом и Массажин. Денисов нашёлся позже всех – в грязной школьной форме и печальный.

– Дэн, похоже, тебе досталось…

– Ну, как всегда, – вздохнул он. – Вы гадите, а я убираю.