Они сидели на кухне друг напротив друга. Отец уже третий день как ушёл в запой, но сам отказывался верить в это. Он в самом деле считал, что ограничится сегодня пивом и не перейдёт на водку, а завтра будет уже в состоянии работать. Но Тихонов по опыту знал, что так не получится. Все признаки указывали на то, что отец в запое, надолго и тяжело. Его личность стремительно мутировала, как всегда: стоило ему выпить, глаза уже стали другими, изменился голос, жесты, осанка. Как будто он превращался в другое существо, не человеческое, потому что таких омерзительных людей на земле быть не могло.

– Ты ещё салага, – наглым тоном сказал отец. – Не понимаешь! Пива попью, всё будет нормально.

Он всё сидел и сидел, как будто что-то мешало ему уйти, и не смел посмотреть сыну в глаза. А Тихонов глядел отцу прямо в лицо и вёл с ним мысленный диалог.

«Ты будешь месяц или два каждый вечер приползать пьяный, валиться на свой диван и громко стонать, изображая, что у тебя болит сердце, иногда выползая, чтобы пойти купить водки. За это время наша квартира пропахнет твоим смрадным дыханием, от которого запотеют все окна. Потом, когда мама вернётся из командировки, она вызовет врача, тебя будут выводить из запоя, а ты, скорее всего, через неделю-две опять нажрёшься, и все начнётся по новой. Ночами тебе не будет давать покоя вожделение, и ты станешь лезть к маме и устраивать пьяные скандалы, пока мама не начнёт биться в истерике. Однажды от отчаяния и ужаса она обоссалась, и кричала, кричала, так пронзительно, как будто её режут, и Тихонову пришлось дать ей пощёчину, чтобы она пришла в себя. А ты ушёл в свою комнату, скрежеща зубами и выплёвывая угрозы: «Суки, блядь, вы у меня увидите!..» Это продолжается уже пятнадцать лет и будет продолжаться, пока я тебя не убью. Я ненавижу тебя, проклятый ублюдок.

А ты говоришь, я салага! Это ты салага. Я всё знаю, а ты нет».

Отец поднялся и неровно пошёл к себе, к своей неизбежности, допивать пиво, чтобы ночью всё равно взять водки.

Как поддерживать разговор с девочками

– Привет!

– Привет, – оборачиваясь, ответил Тихонов. Сзади стояла Катя Гришина и с улыбкой смотрела на него исподлобья; в руках у бедер рюкзак, поворачивается всем телом влево-вправо, влево-вправо, так что голова качается, но взгляд держится ровно на нём. Только девочки умеют так делать.

– Ты сейчас куда собрался? В парк в банки? Или опять водку пить во дворе?

– Откуда ты про водку знаешь? – удивился Тихонов.

– Да уж полнится слухами земля!

– Всё ясно, Петрова доложила… Нет, я домой.

– Ну я тоже. Проводишь?

– Конечно. Только можно я не буду нести твой рюкзак? Мне не тяжело, просто не хочу выглядеть как придурок.

– А я тебе и не предлагаю!

Они пошли вниз по улице, прочь от школы. Слева стояли невысокие, построенные ещё в самом начале прошлого века дома: в таких хотелось бы жить, иметь карету, прислугу, давать обеды… Справа – ещё более древняя ограда парка, над которой распускались крошечными листочками каштаны. Асфальт давно потрескался, и после зимы совсем потерял товарный вид, как после бомбёжки, но Тихонову он всё равно казался прекрасным – по двум причинам: во-первых, весна всё преображает в лучшую сторону, а во-вторых, по нему ступали туфельки идущей рядом Гришиной.

Тихонов не знал, о чём говорить. А она, похоже, не собиралась его выручать и терпеливо ждала, пока он придумает. После нескольких минут напряжённых размышлений он решил, что нащупал наконец подходящую тему.

– Как-то не так мы живём сейчас, раньше лучше было, – сказал он.

– В смысле? – вежливо спросила она.

– Ну, раньше вот у людей прислуга была. Не у всех, конечно, но у дворян, купцов… Удобно. А сейчас что? Посуду мыть – сам. Мусор выносить – сам. В магазин идти – сам. А ведь, если так подумать, то и ботинки снимать-одевать тоже лень самому. Поэтому у людей было больше досуга, который они могли посвятить творчеству. А после мытья посуды какое уж творчество? Настроение на весь день убито.

Тихонов разгорячился и стал размахивать руками.

– А в Древней Греции? Рабы были. Вообще не делай ничего, лежи себе, читай и мечтай, они всё нудное за тебя сделают! Эй, Фалес, любезный, – так ему, – посуду помой! А ты, Протагор, – сгоняй за чипсами. И побыстрее, а то получишь горячих… Плетей. Эх, жаль, у меня нет рабов!

Он покраснел, чувствуя, что несёт чушь, но не мог остановиться.

– А у шейхов целые гаремы… То есть любимая жена была, но и много наложниц, чтобы… Чтобы…

– Что чтобы, Лёш?

– Чтобы не очень жену утруждать, – ответил он, и захотел немедленно исчезнуть.

– Ужасно, – строго сказала Гришина. – Не вижу в рабстве ничего хорошего.

– Ну, я вообще тоже, – промямлил Тихонов. – Это я так. Разговор поддержать.

Некоторое время они шли молча. Тихонову казалось, что от напряжения весь мир вокруг, все пространство, вся Вселенная вибрируют, как туго натянутые струны.

– Странный ты, – сказала Гришина, не глядя на него. – Тебе больше не о чем со мной поговорить? Кстати, я знаю, что стихотворение, за которое Денисов по морде получил, написал ты.

От растерянности Тихонов наморщил лоб и выпучил глаза.

– Но второе мне понравилась больше, – добавила она. – Мне казалось, что после него тебе будет что сказать. Хотя и там у тебя постельная тема… Разве кроме этого не о чем стихи писать?

Тихонов понял – она даёт понять, что он ей небезразличен. Надо было срочно что-то сделать, как-то отреагировать. Но как? Как себя повести в этой ситуации? Броситься перед ней на колени? Признаться в любви? Поцеловать её? О нет, это невозможно, это выше его сил! Как можно осмелиться на такое? А вдруг он ошибся, вдруг он неверно её понял? И она отстранит его с недоумением. Или, ещё хуже, рассмеётся в лицо.

Боже, они уже подошли к её дому, вот подъезд, сейчас она исчезнет в нём, и всё пропало! Сейчас или никогда, давай Тихонов, давай, твою мать, будь же мужчиной! Когда ещё будет такой шанс!

– Ммм, – промычал он хрипло.

– Пока, Лёш, – сказала Катя и забежала в подъезд своего дома.

Быстро списывай

– Тихон, что у тебя с лицом? – спросил Денисов.

– А что?

– Ну ты как будто вышел на охоту на ходячих мертвецов.

– Просто так. Задумался о смысле жизни. Отвянь, короче.

Ох уж этот Денисов, всегда он всё замечает. Умный слишком. Нет, Тихонов не собирался охотиться на мертвецов. Но он настроился на решительный поступок – поговорить с Катей. И это не позволяло ему расслабиться. Чем ближе подходил он к классу, тем сильнее его трясло. Даже дыхание сбилось и подрагивали коленки.

«Как я начну? – спрашивал он себя. – Что я должен сказать? О, боже, как это нелепо, почему я вообще должен с ней говорить?»

Но он чувствовал, что должен. Иначе не будет ему покоя.

Он зашёл в кабинет математики и увидел Гришину, она уже сидела за партой. Он приблизился и робко сел рядом.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – дружелюбно ответила она. – Домашнее задание сделал?

– Конечно, нет.

– Хочешь у меня переписать?

– Хочу.

Она протянула тетрадь, раскрытую на нужной странице.

– Спасибо, – сказал он.

– Да всегда пожалуйста, – и она улыбнулась так мило и душевно, что ему сразу полегчало. Эта её улыбка как будто была из другого мира, из рая, потому что здесь просто не могли так улыбаться. В ней была и нежность, и доброта, и поддержка, как будто она хотела сказать: «Тихонов, я всё-всё-всё знаю, не переживай. Всё будет хорошо».

И он принялся переписывать, быстро-быстро, так как до начала урока оставалось пять минут, и учительница должна была появиться вот-вот. Какие уж тут разговоры о любви? Теперь уж глупо будет… В другой раз.

Он закончил в тот самый момент, когда распахнулась дверь, и в комнату гиппопотамом вошла Ирина Александровна. Сколько раз он её уже видел, но всегда заново удивлялся её неслыханным размерам, её величию и мощи. Казалось, своими могучими плечами она подпирает дверную притолоку, как Атлант небесный свод.

Она села, недобро окинула взором класс и раскрыла журнал.

– Алексей! – вдруг сказала она, пронзив его стальным взором.

– Что, Ирина Александровна? – вздрогнул он.

– Ты домашнее задание сделал? – спросила она и со значением указала пальцем на надпись над доской.

– Сделал, – вальяжно ответил он.

– Ну что же, покажи тетрадь! – победоносно повысила она голос.

Ага, – подумал он, – кто-то в прошлый раз ей настучал, что он её обманул. Он встал, взял тетрадь и подошёл к учительскому столу. Раскрыв её на нужной странице, протянул Ирине Александровне. Она с недоверием посмотрела ему в глаза, надела очки и стала проверять. Только бы не задавала вопросы, потому что спроси она его, он бы не смог ответить, что там к чему.

Минуты три длилась тишина. Это было слишком много. Все понимали, что Ирина Александровна очень старается найти в его работе ошибку. Тихонов с тоской поглядел на Катю. Она ему подмигнула, как бы говоря: «всё ок, не волнуйся».

Наконец, Ирина Александровна сказала:

– Молодец, Алексей. Садись, – и вернула ему тетрадь.

Он, счастливый и гордый, как будто в самом деле сделал домашнее задание, сел на своё место. Начался урок. Но он не слушал, а думал о Гришиной и её изменившемся отношении к нему. Он следил за ней краем глаза – как она старательно пишет в своей тетради, низко склонившись к парте. Вот она дописала, положила ручку на тетрадь, подняла голову и внимательно смотрит на доску, на которой что-то рисует Ирина Александровна, объясняя новую тему. Левую руку Катя оставила на столе, а правую положила на бедро.

«Ну, всё», – сказал он сам себе и резко взял её за руку. Сердце бешено забилось у него в груди, и на мгновение, от шока, он перестал воспринимать происходящее. Но спустя пару секунд он осознал, что Катя не убрала руку, а спокойно держит её на прежнем месте. Она даже никак не отреагировала на него, даже не вздрогнула и не взглянула, как будто ровным счётом ничего не произошло. Но Тихонов чувствовал, что это не безразличие. Он осторожно, едва ощутимо сжал её пальцы в своих. Ничего. Ирина Александровна продолжает урок. Она что-то говорит, и её слова прокатываются по классу туда-сюда. Вот она смотрит на него, потом переводит взгляд дальше. Бубубубубубубу, – только и слышит он, и видит её сосредоточенное лицо. Класс застыл, время едва течёт. Он ещё раз сжал её руку. Снова ничего… Но нет, вдруг, совсем легонько её пальцы отозвались, еле заметным движением погладив его ладонь. И сердце Тихонова снова зачастило. Господи, – сказал он себе, – вот оно! Спасибо тебе за всё!

Носи рюкзак за девочками

– Тихон, как дома?

– Да всё так же Дэн. Без изменений.

– Отец бухает?

– Да куда же он денется.

– Бутер будешь?

– Давай! Признаюсь, с позавчера ничего не жрал. Кроме чипсов.

Денисов достал из рюкзака сверток в фольге. Не спеша развернул, и голодному взгляду Тихонова предстали два божественных бутерброда – огромных, толстых и длинных, как корабли викингов. Каждый состоял из пары кусков хлеба, лежащих друг на друге, а между ними покоились сыр и колбаса на сливочном масле.

Тихонов нетерпеливо сглотнул. Денисов протянул ему бутерброд, и он стал жадно его поедать. Эти бутерброды по вкусу могли поспорить с потыренными беляшами!

– Дэн, твоя бабушка – волшебница! Она знает толк в бутерах. Не в курсе, может, она героин в них подсыпает?

– Спасибо, я ей передам.

– Про наркотики не надо. Я её уважаю. Не хочу испортить мнение обо мне.

– Да, она очень неплохо к тебе относится. Считает самым начитанным и умным мальчиком!

– Ну, фигли, – кивнул Тихонов, жуя, – ясное дело, что не девочкой.

– Слышь, а может, она в тебя втюрилась?

– Блин, Дэн, ну ты даёшь! Что за юмор, она же твоя бабушка.

– Или ты в неё?

– Всё, хорош! В бабушек я не втюриваюсь.

– А в кого втюриваешься?

– Ни в кого.

Денисов задумчиво помолчал минуту.

– В банки пойдём сегодня? Такая погода подходящая.

– Не могу, Дэн, – вздохнул Тихонов.

– Ну вот, а говоришь, не втюриваешься.

Прав был Денисов, что тут возразить! Каждый день он после уроков провожал Гришину до дома. И более того, носил её рюкзак. Он обещал себе, что не будет этого ни за что делать! Никто не выглядит так жалко, как школьник, волочащий девчачий рюкзак, в то время как она идёт чуть впереди, гордо подняв голову. Да ещё и разговаривая с подругой и не обращая на него внимание! В такие моменты он похож на несчастного раба.

Но она и не просила его. Просто однажды протянула ему свой рюкзак, сказав «на!», и всё. С тех пор он плёлся за ней вместе с ним, моля небо, чтобы никто из приятелей не засёк его за этим делом.

Конечно, они держались за руки, и он даже планировал совершить новый прорыв – поцеловать её перед тем, как она убежит в свой подъезд. Но пока что как-то не получалось: то он медлил, то она спешила.

И всё же эти променады ему надоели. В то время как его друзья играли в парке в банки и другие потрясающие игры, бегали потные и счастливые, орали и хохотали, а весна поливала их как из брандспойта смесью солнца, неба и свежей зелени, он влачился за Гришиной, словно калика перехожая. Что это такое – калика перехожая – он не знал. Вычитал в какой-то религиозной книжке и сразу забыл. Но потом как-то к ним в школу в одиннадцатый класс перевёлся новый ученик, долговязый такой, вечно унылый и заторможенный. Увидев его, Тихонов внезапно вспомнил:

– Калика перехожая!

С тех пор в школе так и пошло.

– Ладно, Дэн, есть доля сермяги в твоих словах! – доев бутерброд, сказал Тихонов. – Пойдём сегодня в банки. Вы меня в парке ждите, я тут разберусь и подойду.

– Вот это хорошо! – обрадовался Денисов. – А то без тебя там неинтересно.

После уроков Тихонов, настроившись решительно, ждал у выхода из школы Гришину. Он намеревался сказать ей, что сегодня не будет провожать её. Конечно, он не станет ей сообщать, что вместо этого пойдёт играть в банки. Но он и не должен перед ней отчитываться. Он же мужчина, и у него могут быть свои мужские дела, о которых он не обязан никому говорить. Он просто скажет ей, уверенно и твёрдо, глядя прямо в глаза: «Катя, извини, сегодня проводить тебя не могу».

Он запрокинул голову к небу и глубоко втянул носом воздух. Ооо, как приятен ты мир в предвкушении игры!

Наконец вышла Катя.

– Слушай… – начал он, и сразу вся его уверенность куда-то пропала, – я сегодня это…

– Что? – спросила она, подавая ему рюкзак. – Пошли, мне ещё на музыку надо успеть.

И зашагала вперёд. Он, покорно приняв рюкзак, поплёлся следом.

Что такое секс

– Тихон, а помнишь, как ты учил меня матерным словам в третьем классе? – спросил Денисов.

– Нет, не помню. Но теперь ясно, почему мы стали друзьями.

– Ты тогда в парке потихонечку так у ограды меня прижал и тихо сообщил три главных выражения. А потом добавил со значением: «Все это вместе, Дэн, и называется «секс» – вообще самое страшное матерное слово!»

– Дэн, ну вообще в этом что-то есть. Похоже, я прав был. Все наши несчастья начинаются с секса.

– Чего-то ты путаешь! Будь у меня секс, не было бы предела моему счастью.

– В том-то и дело, Дэн, в том-то и дело.

Они шагали по улице по направлению к дому Денисова. Его бабушка ждала их в гости со своим фирменным борщом. Тихонов молча о чём-то размышлял.

– Читал тут Фрейда про сны, – сказал наконец он. – Он там намекает, что половое влечение возникает уже у детей и потом портит человеку всю его жизнь. Он вроде даже где-то сказал, что необходимо излечить человечество от секса. Или что-то вроде того. И я ним согласен.

– Ты импотент что ли?

– Блин, Дэн, я серьёзно. Я понял – конец детства начинается тогда, когда просыпается сексуальность. С тех пор человеку, даже если он ещё не понимает этого, нужно только одно – трахаться. Но поскольку с этим сложно (согласись Дэн, нам же не дают на каждом углу) человек мечтает о той поре, когда он об этом даже не помышлял, как о потерянном рае. Вот такая у меня теория! Как думаешь, дадут мне Нобелевскую премию?

– После этого тебе вообще не дадут, не говоря уже о премии… И когда по-твоему заканчивается детство?

– Не знаю… Мне кажется, лет в десять-двенадцать.

Подумав, он добавил:

– А у кого-то намного раньше.

Уважай старших

Бабушка Денисова совсем не была похожа на классическую бабушку. Выглядела она отлично, как Анджелина Джоли, только в годах. С черными густыми волосами (Тихонов понимал, что они крашеные, но какая разница), хорошей для своих лет фигурой и ясным-преясным взглядом.

– Здравствуй, Лешенька, – обрадовалась она, открыв дверь, – заходите, раздевайтесь!

Дома она обычно носила длинный шёлковый халат с китайскими узорами, из-за чего Тихонов уважал её ещё больше.

– Мне Серёжа сказал, что ты любишь борщ, правда?

– Люблю, – уклончиво ответил он.

– Ну, давайте проходите на кухню, будем обедать.

– Ща, баб, – вяло отозвался Денисов, раздеваясь. Было видно, что он тяготится обществом бабушки и обедать совсем не хочет. Тихонов давно уже подозревал, что он его водит к ней в гости только потому, что на этом настаивает бабушка.

В бабушкиной квартире было очень чисто, аккуратно и уютно. Все лежало на своих местах, нигде не было пыли, ничего не отваливалось и не валялось. Странно, – думал Тихонов, – как ей удаётся поддерживать такой порядок! У него дома, например, всегда был бардак, и он не имел ни малейшего представления, как исправить эту ситуацию. Сколько ни пытался он убираться, ничего не помогало – через неделю всё опять становилось как прежде.

Борщ был божественный, хотя Тихонов и обжёгся, сразу проглотив чуть ли не кипящую ложку. Его выдали выступившие слёзы, и бабушка посоветовала:

– Ты не спеши, сейчас остынет. Сметану положи.

Денисов вообще есть не хотел и со скукой возил ложкой в тарелке.

– Знаешь, бабушка, у нас среди учителей есть такие сволочи!

– Кто, например? – поинтересовалась она со смехом. – Я кое-кого знаю из вашей школы, расскажи.

– Если честно, то почти все!

– Да ну, быть не может! Лёша, это правда?

– Вы даже не представляете, до какой степени. Особенно химичка, математичка и англичанка.

– Странно! Я знакома с Ириной Александровной и Татьяной Юрьевной, по-моему, это очень милые и интеллигентные женщины!

– Ну-ну, – кивнул Денисов. – Те ещё суки.

– Данила! – строго сказала она. – Потрудись выбирать выражения! Это тебя в школе таким словам научили?

– Это Тихонов меня научил.

– Да с вами станешь суками, как вы говорите, – вздохнула бабушка. – Школа ломает учителей. Они же в эту вашу школу пришли наивными девочками, с надеждой, верой и любовью. А с вами пообщавшись озверели… Вы ведь, я так думаю, тоже с ними не очень ласковы?

– Ну, смотря с кем! – склонив голову набок, ответил Тихонов.

– Это верно, с историчкой ты ласков! Только она с тобой нет.

– А что такое с историчкой? – не поняла бабушка.

– Да нет, ничего, Данила часто говорит сам не знает что.

– Леша, ну как борщ-то?

Он молчаливо кивнул. Отчего-то он стеснялся просто взять и сказать, что ему нравится.

Так, в приятной беседе они проводили обед. За первым последовало второе, потом чай. Разговор перешёл на литературу – любимую тему Тихонова. Вот тут-то они с бабушкой увлеклись так, что забыли обо всём остальном.

В конце концов, Денисов не выдержал:

– Всё, нам пора!

Тихонов встал из-за стола приятно возбуждённый, ему не хотелось уходить, так хорошо здесь было – с потрясающей бабушкой Денисова.

– Алексей, – сказала она на прощание, – ты самый интеллигентный молодой человек из всех, что я встречала!

Уже на лестничной площадке Тихонов вспомнил, что забыл поблагодарить её за обед.

– Дэн, – шепнул он ему на ухо, – передай потом бабушке, что борщ пи-датый!

Денисов сделал несколько шагов обратно в коридор и радостно крикнул:

– Бабушка! Тихонов просил передать, что борщ пи-датый!

– Дурак, – Тихонов закрыл лицо руками, – не буквально же!

Не кури

По пути в школу Тихонов остановился в переулке и повесил рюкзак на липовый сук. Почки липы уже распускались нежными, чуть пушистыми листочками. Если зимой деревья похожи на чудовищ, застывших в нелепых позах, замахнувшихся огромными лапами на прохожих, то весной они вдруг обращаются в добрых лохматых великанш. Да, не только среди людей, но и в мире природы работает эта вот диалектика добра и зла. Красавица и чудовище – это одно лицо. Просто когда и как смотреть.

Так рассуждал Тихонов, закуривая сигарету. В последнее время он взял себе такую вот привычку – по пути в школу курить в переулке. Это был очень укромный переулок, закрытый от взглядов посторонних деревьями, старой стеной и плотно обступающими домами.

О, как прелестна первая сигарета на свежем воздухе после утренней чашки кофе! Как приятна она и волнительна! Она воодушевляет, возносит ввысь, дарует уверенность. В её сизом дыму, словно в волшебном тумане мир сначала тает, а потом преображается – в лучшую сторону.

Правда, длится эйфория всего несколько минут – не более трёх, пока горит сигарета. После всякая радость проходит, резко уступая место неприятной слабости и лёгкому разочарованию. И в школу становится идти ещё скучнее, чем до сигареты.

Биологичка на одном из уроков рассказывала им про наркотики и наркотическую зависимость. Так вот Тихонов понял, что никотин – это не что иное, как типичный наркотик – с приходом, отходняком и ломкой. Только выражено всё это намного слабее, чем в других случаях.

Он выбросил окурок и плюнул. Не нужно мне это для счастья, – пробормотал он и поплёлся в школу.