Модель XXX

– Отдал постирать.

– Кому? Марии Петровне?

Я вижу по её лицу, что она мне не верит. Она уверена, что я занимался с ней сексом.

– Да, – киваю, – а что здесь такого?

– Что такого? Может, уж Егора Мотельевича нужно было попросить?

– Мне кажется, ты забываешься, – резко сказал я и хотел встать, но понял, что в трусах буду смотреться нелепо. – Она всего лишь робот!

– Ну-ну.

Анечка поставила кофе на стол и вышла, не взглянув на меня.

Я отхлебнул горяченького и прикурил. Мне стало полегче.

***

Не знаю, что не так с моим лицом. Но мне часто приходится слышать один и тот же вопрос:

– Иван Алексеевич, а почему вы такой грустный?

Я не знаю почему. И очень раздражаюсь. Ну что вы пристали, – думаю я, сжимая кулаки и скрипя зубами. – На себя смотрите! Тоже лица не такие, как будто получили Нобелевскую премию.

Однажды даже вот до чего дошло. Я был не в духе. Шёл по своим делам, погружённый в себя. И тут навстречу один коллега. Он дотошный такой, всегда улыбается и любит поговорить. То есть он останавливает меня, открывает рот и, глядя прямо в глаза, несёт какую-то чушь. До тех пор, пока я под каким-то предлогом не сбегу. Смысл его рассказа ускользает, потому что он бесконечно неинтересен.

И вот я его встретил.

– Иван Алексеевич, – радостно вскинул он руки, – что вы такой грустный?

Не останавливаясь и не глядя на него, я ответил:

– Пошёл на х-й.

Больше он ко мне не подходил.

***

А в последнее время все как сговорились:

– Ну почему вы такой грустный?

Даже Мария Петровна – и та туда же.

Ладно. Я подошёл к зеркалу и стал на себя смотреть. Ну ничего, красивый такой парень. Взгляд лихой. Девчонкам нравится. Будь я девчонкой, набросился бы сам на такого. Остаётся удивляться, чего девчонки ждут и почему не набрасываются? То есть, они показывают, что я нравлюсь, и после этого рассчитывают, что я начну чего-то предпринимать. А зря ждут. Годы идут, состарюсь уже, и поздно будет.

Задумавшись таким вот образом у зеркала, я перестал в него смотреть. И тут поднял глаза, не успев подготовиться, и увидел себя в нём таким, какой я есть. То есть, какой есть на самом деле – с беспредельно грустной рожей.

И вдруг я вспомнил. Есть у меня детская фотография. Не знаю, сколько мне там лет. Пять или шесть, не больше, она, как мне кажется, сделана ещё в детском саду. Я в белой рубашке, причёсанный, милый такой мальчик. Смотрю прямо в объектив и улыбаюсь. Это видимо фотограф сказал мне, что я должен улыбаться.

А мои блестящие от слёз глаза как два переполненных аквариума, из которых начало уже выплёскиваться, и вот-вот всё содержимое выльется в этот мир: золотые рыбки, водоросли, чудесные раковины… Не помню, зарыдал я тогда или нет, но по фото видно, что я на грани.

Вот и сейчас в зеркале у меня такое же лицо. Только с небольшой разницей: я точно не зарыдаю.

Ура! Дождался. Не знаю только радоваться или плакать.

Дело было так. Мария Петровна, Иван Ильич и я обсуждали у неё в кабинете аспирантуру на психологическом факультете.

– Иван Алексеевич, – сказала она, чуть наклонив голову и подавшись вперед (наверно для создания атмосферы доверительности или не знаю уж чего), – вы с дополнительной нагрузкой справитесь? Ведь на вас и так два факультета!

Иван Ильич растянулся в улыбке до ушей, звонко захихикал, протяжно простонал «Оой!» и ответил вместо меня:

– Иван Алексеевич справится! Он со всем у нас справится!

И опять захихикал, как будто речь идёт о каких-то непристойностях.

– Всё-таки я хотела бы услышать мнение Ивана Алексеевича, – осадила его Мария Петровна.

Иван Ильич притих.

– Справлюсь, почему нет. Да там вроде и некому идти в аспирантуру, одни дураки.

Иван Ильич захохотал. Потом сказал:

– Не соглашусь. Там много желающих. Особенно среди прекрасного пола!

– Да, я тоже слышала, что спрос есть, – подтвердила Мария Петровна. – Иван Алексеевич, я очень надеюсь, что вы отнесётесь к делу серьёзно.

Должен признаться, во время всего разговора я чувствовал себя неуютно. Мне казалось, что я с ними третий-лишний. Особенно из-за развязного поведения Ивана Ильича. После того, как она хлопнула его по жопе, он решил, что у них с ней особые отношения. А я очень мнительный. И теперь я думал о том, что, возможно, их дружба зашла дальше простых похлопываний.

А вообще это очень обидно. Когда твой друг, в самом деле похожий на тюфяк, страшный и жирный, вдруг обходит тебя на любовном фронте, тебя – красивого и обаятельного. Да, он умный, он много читал, он, в конце концов, декан. Но мне кажется я всё равно привлекательнее.

Ладно, – подумал я, – это не считается, она же робот. Нормальная девушка, конечно, предпочла бы меня.

В общем, мы всё решили и Мария Петровна поднялась, чтобы нас проводить. Я старался не смотреть по сторонам, чтобы не увидеть, как она опять его похлопывает, это было бы слишком для моих истощённых нервов. И тут – о боже! – я чувствую, как её рука звонко шлёпает меня по правой ягодице. Я, кажется, даже подпрыгнул и взвизгнул, как поросёнок. От счастья. Обернувшись, я увидел её кокетливую улыбку.

Радостный я вылетел во двор и закурил. Глядя в небо, я мысленно помолился: «Спасибо! Спасибо тебе за это!»

И тотчас на меня словно сошло некое отрезвление. Я вдруг увидел произошедшее как бы со стороны. Чему ты радуешься, Иван? – строго спросил я себя. Робот хлопнул тебя по жопке и ты уже на седьмом небе? Тебе не стыдно? Ты в своем уме?

Настроение испортилось.

***

Так уж получилось, что я полный тёзка писателя и поэта Бунина. Мне иногда говорят (не знаю зачем, наверно хотят показать свою эрудированность): «Иван Алексеевич! У вас имя и отчество, как у Бунина!»

– Так у меня и фамилия Бунин, – отвечаю я.

Собеседник заливается смехом, думая, что я шучу.

Короче, задолбали уже с этим Буниным.

***

Мне вот нравилась одна девушка с первого курса. Так получалось, что часто мы встречались во дворике на перемене. Она стояла со своими друзьями, а я со своими. И в какой-то момент стали мы друг на друга заглядываться (прям как с Машей потом). То есть, я всё время смотрел на неё, а она на меня. И так прямо, откровенно, что внутри холодело. Но неловко не было, наоборот, разгоралась внутри какая-то страсть и решимость. Было в ней нечто свободное, уверенное. И даже, как мне казалось, развратное. Не пошлое – одета она была скромно и просто, но сама манера держать себя, смотреть, курить, улыбаться провоцировали мою самую грубую мужскую суть. Голос у неё был чуть хрипловатый, и лицо всегда слегка помятое, как бывает после пьянки, но это не портило её, а даже наоборот.

И вот смотрели мы друг на друга, смотрели-смотрели, смотрели-смотрели, и так месяц в смотринах и прошёл. Но однажды случилось, что мы остались с ней в вдвоём. Стоим во дворике в окружении стен, а над нами разинуто синее небо, как квадратная пасть, с облаками-зубами, и переглядываемся. Тут мне и стало впервые неловко: одно дело, когда народ вокруг, а тут вот так, один на один. Ей же ни капли не стыдно, глядит на меня как обычно. Как будто приглашает: давай, лапоть, подойди же и возьми! И сам я чувствую, как растёт что-то во мне, как дрожь в теле начинается, и страсть животная сознание затмевает. Руки затряслись, сердце заколотилось бешено, ну думаю, сейчас я тебя прямо здесь и полюблю, будь что будет. И решительно так подошёл к ней, за руку взял, да и к себе притянул.

Но она ловко высвободилась, руку мне пожала и говорит: «Привет, зовут меня так-то, рада что ты наконец подошёл! Проводишь меня сегодня?» И пошло дальше всё как встарь: прогулки, кафе, кино, в общем, совсем не то, чего я ждал. Ошибся я, девушка она оказалась очень скромная, правильная и даже старомодная – перед тем как поцеловаться впервые, хотела меня с родителями познакомить. Этого я уже стерпеть не мог, и мы расстались. Да к тому моменту и перегорело у меня всё.

Тут бы, конечно, в стиле Бунина надо обязательно написать: «на следующий день я встретил её с отставным офицером, они целовались в парке под раскидистым вязом. Я немедленно достал два пистолета и застрелился у них на глазах». Но нет, всё кончилось хорошо.

***

А однажды я уехал в Карелию от несчастной любви. Лет в шестнадцать. На даче у меня был роман с соседкой, и я решил от него сбежать в край мшистых лесов и каменистых озёр. Сел я в поезд, и вдруг охватила меня тоска. Так мне стало печально, что вот я уезжаю от своей любви. Я даже прослезился. Уронил голову на крышку откидного стола в плацкарте и заплакал.

А напротив меня сидела дама. Была она старше лет на десять. Очень привлекательная, с бутылкой коньяка.

– Будешь? – спросила она.

– Отчего ж нет? – кивнул я, вытирая локтем споли.

Стали мы с ней выпивать. За окном неслись железнодорожные пейзажи, потом спустилась ночь, вагон погрузился в сон, и в стекле стали видны только наши лица. Выпили одну, взяли в ресторане вторую. Всё я ей рассказал про свою несчастную любовь. И много ещё чёрт знает чего.

– Ты вообще чем занимаешься, – спрашивает она, – студент?

– Нет, – зачем-то соврал я, – в армии служу.

А сам думаю, как же я служу, если сейчас с ней еду? Но мы были такие пьяные, что разбираться в деталях никому не хотелось. В какой-то момент я и говорю:

– А давай целоваться?

Она так немного растерялась, подумала-подумала, и отвечает:

– Отчего же нет? А давай.

Так и прошла моя любовь к соседке.

***

Иногда стесняюсь вдруг не понятно чего. Подошла тут ко мне секретарша Егора Мотельевича. Красоты невиданной, я всегда мечтал о таких. Но к ней не лез, всё-таки там ректор. Так вот подошла она и сказала:

– Вань, ты мне нравишься очень.

Видно было, что ей неловко, она стала вдруг какой-то угловатой и деревянной, и глаза испуганно отвела. Я же стоял, точно громом поражённый. Сигарета повисла на губе и обожгла подбородок, так что я выругался невольно: «блять».

И вот мы стоим, она, розовея, словно рассвет, и я, бледнея, как не знаю что. Так я растерялся, что слова не мог вымолвить, кроме этого несчастного «блять».

Наконец, собравшись с силами, я закурил новую и промямлил:

– Ммм… Весьма интересно.

***

Зашла Мария Петровна. Зашла и дверь так тихонечко за собой прикрыла, я даже испугался. А что Анечка при этом подумала – представить страшно. Хотя очень даже ясно, что.

Дверь закрыла и прислонилась к ней спиной. Стоит, смотрит на меня со странной улыбкой. Мне не на шутку не по себе стало. Вдруг думаю, её окончательно переклинило. Сейчас изнасилует меня тут.

Хотя я не против. Но только не с сумасшедшим роботом. Кто знает, чего от неё ожидать! На всякий случай я положил руку на основание монитора, чтобы в случае чего, его она вдруг нападёт, врезать ей.

А она красивая такая стоит. Смуглое лицо накрашено, скулы острые, глаза большие, губы как у негритянки – большие, пухлые, с трещинками.

– Ты грустный такой, – говорит она. – Хочешь, я тебя обниму?

Я от неожиданности встал.

– Э, нет, – отвечаю. – Не нужно. Мы ведь на работе. Идите лучше домой, Мария Петровна, отдохните!

– Мне не нужен отдых. Я же робот, – с усмешкой отвечает она.

– Вот-вот. Именно поэтому я не понимаю, с чего это вам вдруг понадобилось обнимать меня…

– Все вы такие, мужчины. Стоит женщине сделать шаг навстречу, как вы сразу в штаны наложили.

– Я вас не понимаю!

– Всё ты понимаешь. Сучонок!

Так она это сказала, что у меня на сердце ёкнуло.

– Мария Петровна, извините, но вам нужно в этому, как его… К технику-программисту, – я чуть не сказал «к психиатру», но вовремя вспомнил, кто занимается проблемами с нейронными сетями у роботов.

– Ты точно хочешь, чтобы я ушла? – произнесла она тихо, и от взгляда её у меня в паху запорхали птички.

Думаю, что если бы в дверь не стал ломиться Иван Ильич, я бы на неё набросился. Ещё минута, и я бы кинулся её раздевать, повалил бы на пол, всю зацеловал, и жесточайше, жесточайше бы…

– Иван Алексеевич, всё в порядке? – спросил Иван Ильич глядя то на меня, то на Марию Петровну.

– В полном, – сказала она и вышла.

***

Я собрался идти к ректору жаловаться на Марию Петровну. Иван Ильич поддержал меня – я ему рассказал всё. Он согласился, что это похоже на сбой и теперь не ясно, чего ждать от неё. Нужно было звонить технику, но это уже задача ректора.

Во дворе никого не было. Я удивился, куда делись студенты? Как будто птичья стая внезапно снялась и улетела на юг. Но, пройдя вглубь двора, я сначала услышал их щебет, а потом и увидел.

Они стояли под аркой у железных ворот, прижимаясь к прутьям, возбужденно переговаривались и показывали на что-то пальцами.

А там, снаружи, выпал ранний снег. Он выпал сразу обильно и запорошил дороги. Свежий, чистый белый снег, он скрывает то, что должно быть скрыто.

Я сначала подумал, что студенты так взволнованно обсуждают именно его. Но, подойдя ближе, я заметил босые следы на дороге. На снегу остались чёткие отпечатки маленькой – детской или женской – ноги.

– Вот, опять идёт, она! – закричали студенты. – Ну Мария Петровна даёт, ну отжигает!

Мне стало дурно. Я вышел из ворот и увидел её – она шла мне навстречу, совершая свой второй или третий обход вокруг института. Совсем голая, уверенная твёрдая похода, высокая красивая грудь, подбородок приподнят, смотрит прямо. Машины, проезжая мимо тормозят, люди фотографируют её на телефоны.

Подойдя ко мне, она холодно спросила:

– Иван Алексеевич, у вас всё в порядке? Какой-то вид взволнованный.

– Мария Петровна, прошу вас пройти со мной.

– Куда? Что случилось?

– К ректору. Есть срочное дело.

Я снял рубашку и накинул на её плечи. Не чтобы её согреть, робота согревать не надо, а чтобы скрыть наготу, на которую так откровенно пялились люди.

– Пойдёмте, пойдёмте со мной, Мария Петровна.

***

Я застал момент, когда приезжали техники. Они поднялись в кабинет ректора, воткнули ей в затылок шнур, ввели какие-то команды, и она отключилась. Её положили на носилки и вынесли во двор. Он выглядела совсем как мёртвая. Застывший стеклянный взгляд смотрел на меня, пока ребята возились с машиной. Я подошёл пока никто не видел и закрыл ей веки. Вернулись техники и погрузили её в машину: просто свалили в багажник. Они уехали.

***

Вскоре после этого меня вызвал ректор.

– Проходи, садись, – сказал он, когда я вошёл.

Я сел в удобное широкое кресло напротив него. Он достал второй стакан из тумбочки под столом, налил мне и себе водки грамм по сто. Выпил. Я тоже. Он пододвинул мне пачку сигарет. Мы закурили.

– Ещё по одной?

– Давайте, – кивнул я.

Мы опять выпили. Я взял ещё сигарету. Он сам зажёг её. Потом нажал кнопку на коммутаторе:

– Катя, у нас там какая-то закусь есть? А то водку так жрать не очень.

– Егор Мотельевич, одну секунду!

Пока я курил, Катя принесла плитку шоколада, колбасную нарезку, полпакета чипсов и чупа-чупс.

– Чупа-чупс-то зачем? – косо посмотрел на неё Егор Мотельевич.

– Так… Что было… – пожала плечами она.

– Хорошая она. Только дура, – сказал он, когда она вышла. – Выпьем ещё?

– А давайте! – кивнул я. Я стремительно пьянел.

Мы снова выпили. Я закусил чипсами, не решаясь открывать колбасу.

– Егор Мотельевич…

– Что, Иван?

– А что с Марией Петровной?

– Я вот всё жду, когда ты спросишь! А тебе, между тем, лучше знать.

– Мне? Да это как же? Откуда?

– Да вот… Техник звонил. Сказал, что ты во всём виноват.

– Я?!

– Они там раскодировали её последние команды и обнаружили, что она влюбилась в тебя.

– Да ну?! – я готов был всему поверить.

– Шучу. Она пыталась тебя соблазнить. Чтобы повысить твою профессиональную эффективность. Вот так.

– Ну а я-то в чём виноват, Егор Мотельевич?

– Да ты себя вёл с ней как-то так, что она просчитать тебя не смогла и перегрелась. Софт полетел, один процессор из строя вышел, чуть материнка не сгорела.

– Вот тебе на… И что с ней теперь будет?

– Не знаю, Иван! Зато узнал, что с ней было.

– Что было?!

– А была она раньше, дорогой Иван, секс-моделью. Элитной шлюхой иск-иск-икс. Безумно умной и сексуальной. За час с ней знаешь сколько платили?

– Сколько?

– Пять тысяч.

– Чего, рублей?

– Ебле́й, Иван, ебле́й! Ну нет, конечно. Долларов США.

– Ух ты… За час?!

– Да, Иван, за час. А тебе она забесплатно предлагала. Не знаю, будет ли у тебя в жизни ещё такой шанс. Хотя знаю – не будет.

– Наливайте, – подавлено прошептал я.

Мы выпили и закурили.

– Ну и что же ты? – повысил он голос. – Что тебе, жалко её трахнуть было? Такую чёткую работницу сломал, где я теперь другую найду?

Он вздохнул и сам себе ответил:

– Нигде…

Я покачал головой и жалобно пробормотал:

– Егор Мотельевич, да я и сам теперь сожалею. Очень… Да, надо было, конечно!..

– Сожалеет он! – он откинулся на спинке кресла. – Ты честно скажи, она тебе нравилась хотя бы?

– Да, – признался я.

– Ладно. Может, ещё и образуется. Иди давай, работай.

Я встал, и, качаясь, направился к выходу. Я был совершенно пьян.

***

Я запил. Не то чтобы я не пил раньше, но теперь я запил по-настоящему. То есть, я начинал с утра, продолжал весь день, и засыпал уже не помня себя. Я приходил на лекции с бодуна и пьяный. От меня несло перегаром и я особо не стеснялся этого. Я регулярно стрелял сигареты у студентов и даже как-то посылал их за пивом на перемене. Со студентками я заигрывал и при удобном случае приставал. В общем, я потерял контроль.

Один раз даже было так.

Я выпивал в обед понедельника в кафе недалеко от работы. Помню этот момент хорошо: заказываю две рюмки текилы и лимон с солью. Выпиваю одну, выкуриваю сигарету, наблюдаю коньячную полутьму вокруг. Кафе в стиле старинной таверны, все деревянное, полы, стены, столы, стулья, и балки, подпирающие каменные своды. Симпатичная официантка мне улыбается, она проходит мимо, и улыбается мне так мило и приятно. Но у меня нет моральных сил кокетничать с нею, завязывать какой-то диалог. Во-первых, я сильно пьян, во-вторых, я стесняюсь. Это сложно связать одно с другим, но дело обстоит именно так: я пьян и стесняюсь.

Я тоже ей улыбаюсь, и мне кажется, что моя улыбка озаряет лучами пространство. Мне вдруг так хорошо, и я понимаю: самое важное в мире – добро! Я выпиваю вторую. Опять закуриваю и прошу принести ещё две. Проснулся я только в среду у себя в квартире полностью одетый на полу и с чудовищного бодуна. Отчётливо могу вспомнить, как заказываю те две рюмки текилы, но дальше всё – провал.

Так я и не выяснил, что было во вторник. Что я делал? На что надеялся? Что узнал? По сути, все эти вопросы сводятся к одному: что такое человек?

***

Сегодня у моих студентов праздник, наверно чей-то день рождения. Уже вечер, но они не расходятся, бегают по коридорам, кричат, пьют в аудиториях. Во двор вышла Маша и долго курит, глядя на меня. От выпитого у неё блестят глаза, взгляд такой остекленевший, как у фанатика. Когда женщина (человек, а не робот) так смотрит на мужчину, это говорит о многом.

Я собирался уже уходить. Анечку раньше отпустил, и просто засиделся дольше обычного за компом. И вот я стою во дворе, напротив Маши и па́рю. Я делаю это на большой мощности, и периодически её скрывает густое пахучее облако пара. Мне нравятся иногда электронные сигареты. Когда туман рассеивается, я снова вижу её открытый и приглашающий взгляд. Сомнений быть не может, она словно посылает мне сигнал: «Я готова с тобой на всё».

Я подхожу и спрашиваю:

– Как у вас дела?

– Хорошо, – отвечает она.

– Празднуете?

– Да.

– У кого день рождения?

– У одного придурка.

Она впервые смеётся.

– Поднимемся ко мне? – предлагаю я. Я совсем не стесняюсь, потому что чувствую – это она всё предлагает, а я просто произношу.