– И-и, дитя неразумное, ни греха, ни долга за тобой нет.
Куда ты запропал? Разлюбил, погиб или запамятовал? Ты не птица, чтоб улетать отсюда. Птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Если не хочешь. И не надо. Умираешь, ну и бог с тобою. В нашем ревнивом царстве всё подозрительно. Те, кто любил меня больше самих себя… Самая любовь в своём инобытии. Подозрение, что изменяешь не только ты, но и тебе. Нет-нет, не плачь, ты всё равно уходишь. Кого-нибудь всегда оказывалось жаль. Ибо у смерти всегда свидетель – он же и жертва. Никому нет дела до нас с тобой. Смерть, знаешь, если есть свидетель, отчётливее ставит точку, чем в одиночку. Повесть о том, как нечаен конец. Всегда сюрприз. По крайней мере, когда ты кончишься, я факт потери отмечу мысленно.
Ни в одном падеже языка, на котором хочется говорить по утрам… Шестой падеж: о чём? о ком? Кто-то всё время плачет, никак не может успокоиться. Рвётся что-то и не разрывается. Где зима ещё где комната, глупая любовь под зиму, дрянное лесное сердце, сигарета последыш ночи, все люди заодно один и один Бог завтра и всегда за всех… Не беда, если твой питомец никогда не слышал о творительном падеже… Опять что-то просится пожить.
Её спальня: между подушек – кукла. Ей всё казалось, что надо остаться одной, чтобы серьёзно подумать. Крупные слёзы дрожат, но она и не думает ненавидеть; смуглое лицо с тёмными, мечтательными глазами, кукла, выброшенная из окна кареты. Странноватый парень, мой тихотерапевт. Особо опасна особь. Тактика неблагодарных. Им много не надо. Им надо немного. Чуть-чуть подвинься: всегда не хватает места. Везде все заняты места, везде все наняты сердца.
Душа твоя как мышь, не верит в чепуху. Напрасно вы не выключили свет. Знакомцы ваших тайн не берегут. Рассказать историю не по её, а по своим правилам. Разговор в разговоре. Куда я денусь. Понимаю, что можно любить сильней, безупречней… О предивном их житии…
Никогда не разнимай дерущихся – они наверняка единомышленники… А если это враг? Следовательно, с ним предстоит долгая война. Враг циничен так же, как хитёр. Следует уничтожать не только врагов, но также "врагинь" и "враженят".
Поверженного врага подними и облобызай. Целуй врага, пока он не исчезнет. Кто бы не был виновен, если долго сидеть на берегу реки, можно увидеть, как мимо проплывает труп твоего врага.
Только проигрыш заставляет тебя остановиться, и задуматься, и вглядеться, только проигрыш оттачивает чувственность и углубляет видение, и делает более обостренной интуицию. Что может хотеть победитель, когда захватывает город, кроме разрушения, кроме чужого добра и женщин? А вот побежденный, который отступил и оставил в городе жену, детей и дом, он начинает страдать, желать и надеяться, и ему открывается про этот мир что-то новое, о чем он раньше не догадывался, когда сам входил в чужие города. И это странно, но поражения, если все же от них удается оправиться, в результате поднимают выше, чем победы, и только через поражение можно, как ни парадоксально, прийти по-настоящему к большой победе и оценить ее вкус.
Разумеется, случай пустой. Преодолеть канитель. Всё равно вид реальности вымышлен и неприятен. Слова какие-то – булавка нацарапает. Однако, кто бы не пришёл сюда первым… Вот только рассказывать об этом мне не надо. А может, каждый из нас едет туда, куда сам хочет? Тогда встречи с тоской уже не будут… Убавь ещё немного. Ссудить, не выслушав. Какая это подлость – никого не выслушав, невзирая на факты, одних людей проклинать, а других прощать.
«Веди себя по-человечески, сразу постарайся произвести хорошее впечатление. Ты слышишь меня или нет?..»
Для того, чтобы поприветствовать нужно сначала попрощаться. Вы не замечали, как общаются дети? Они встречаются в первый раз, как будто знакомы вечность, и прощаются навсегда, как будто до завтра. До свидания, дети. Любите всех, кто живёт рядом с вами, – экскурсия подошла к концу.
Мы понимаем, что жизнь конечна и что наше единственное бессмертие – в наших детях, и мы рады уступить им свое место в этом мире. Мы не исключаем, что люди, осознавшие, как коротка и тяжела их жизнь, возможно, будут добрее друг к другу, а не наоборот.
Итак, вот три заключительные фразы его письма-завещания. Фразы эти очень коротки – как последний выдох человека: "Помогай бедным. Береги мать. Живите мирно".
Надо, чтобы кто-то кого-то любил… Никто не может не чувствовать, когда его кто-то любит. – У вас слишком ласковый, слишком привязчивый нрав. Ничто не сравнится с несчастьем любить.
Это письмо – последнее, которое ты, пожалуй, получишь, последнее слово, что ты, пожалуй, услышишь от меня и отныне. Продолжает огонь ли гореть надолго однажды погашенный мыслью в земле глубоко огонь, который, как стало понятно, невозможно убрать. Птиц не видать, но они слышны.
В жизни я видела очень много птиц, я стояла на месте и смотрела в небо, птицы пролетали мимо и я запоминала их, причисляя в свою коллекцию, но меня мучил вопрос: где они умирают? В своей прошлой жизни я была ведьмой и почему-то смерть птиц мне была безразлична.
Жила несомненно. Это прошлое, охотится как всегда осенью, вооружено воспоминаниями, смертельно опасно, снова пространство, расколется под моими каблуками; осень, я жду счастливой охоты. Это какая-то охота за любовью, всё расхватано, но идёт охота, ибо послезавтра, быть может, пора для охоты вообще придёт к концу. (Неужто, охоты нашей недостойны?) Не говори мне того, что я сама скоро узнаю по чьим-то глазам. Принимаю твой дар, твой безвольный, бездумный подарок, грех отмытый, а быть может, сигнал – дружелюбный – о прожитой жизни.
Я не буду больше называть тебя. Будить по утрам. Возможны варианты: звонок в дверь, по телефону, поцелуй в ухо, поцелуй в окно. Тишина, пульс… Окликаю тихонько по имени. Поспешают шестеро ног. Две головы прислушиваются. Одна говорит: Кто там? Под пары сердец перекрёстный там-там. (Вижу тебя я там, куда мой падший дух не досягнет уже…) Открою дверь, а вдруг за нею – ты. Вопросы задаёт он: где человек, а где образ? Сомнение надоедливым комаром звенит. Тук-тук-тук, – это кто так бойко стучит ко мне в дверь? Вот дурачок, получающий письма из-за границы. У него получить письмо – это событие. Двери существуют для того, чтобы их запирали. – Вы хотите отправить письмо? – Да, два письма, и ещё, где здесь можно пообедать? Когда я не знаю что ответить, я говорю "да".
Чрезвычайно удивило меня письмо ваше. Я, признаюсь вам по откровенности, никак не ожидал, а тем более относительно несправедливых укоризн со стороны Вашей. Я к тебе с лаской да с приветом, а ты фыркаешь. И как можно наполнять письма эдакими глупостями. Позвольте мне думать о Вас лучше! Однако ж, всё это в сторону. Я очень рад, что мы вздумали писать друг другу. Я с большой охотою готов тебе уведомлять о всех бывающих у нас происшествиях. Пишите, посудачим… болтовня с твоею особой.
Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существование для тебя. Дал мне всё и всё отобрал. Он даже вырвал то, что потерять было просто невозможно. Вещи, на которые имеет право каждый: час передышки, ласковое слово. Возможность поговорить. Без обвинений, без презрения. И доброта, которую в наследство я от него как будто получила.
Это должно было случиться и, по её мнению, объясняло всё. Неясное томление, испуг, седой песок, пустующие дачи – все было так ужасно, милый друг, что не могло бы кончиться иначе.
– А в общем-то все дело из-за бабы получилось, я так считаю.
Меня охватила дрожь, словно в комнате вдруг стало холодно, и тут я поняла всем своим существом, что любовь, которую мы получаем и отдаем другим, – это всё, что имеет значение и остается в памяти. Страдания уходят, любовь остается (так говорят, когда страдание никогда не уходит).
Когда ты болен, позови врача. Но еще важнее, позови тех, кого ты любишь, потому что нет лекарства важнее любви. Позови тех, кто может окружить тебя красотой, музыкой, поэзией, потому что ничто так не лечит как любовь ближних.
"Всегда да хранят тебя тайны ложа твоего; пусть всегда с тобою внутренне веселится жених. Когда ты молишься, ты беседуешь с женихом; когда читаешь, он с тобою беседует, – и когда сон склонит тебя, он придёт за стену и прострёт руку свою чрез оконцо, и коснётся чрева твоего; и, пробудившись, ты встанешь и скажешь: "Уязвлена есмь любовию аз". И ты услышишь в свою очередь от него: "Ветроград заключен, сестра моя невеста, ветроград заключен, источник запечатлён".
Я сплю, а сердце моё бодрствует. Голос моего возлюбленного, который стучится в дверь. Отперла я возлюбленному моему, а он повернулся и ушёл. Я искала его и не находила его, звала его и он не отзывался мне…
Любовь сильней разлуки, но разлука длинней любви. Ах, оставь, пожалуйста, я сплю, а тебя здесь нет.
Ритуал для укрепления отношений. Благословение любви. Берем два стакана розовых лепестков. Делаем два бумажных кораблика, украшаем бусинками и цветами, один называем именем любимого, другой – своим. Ставим на каждый по маленькой свечке. Выходим поздним вечером к реке. Зажигаем на корабликах свечи. Опускаем кораблики на воду, осыпаем лепестками и говорим: «Где я – там и ты, а где ты – там и я. Река жизни убережет нас от разлуки». И уходим, не оборачиваясь.
Собрала она что от сил осталось, приподнялась, да и – р-раз! Побежала быстрехонько, но, уродство своё в луже разглядев, заплакала, вспомнила себя – красавицу писаную: кожа нежная, персиковая, глаза блестючие, губы алыя, волосы шелковистыя, грудь бела… Не признала в старухе себя: друг сердечный, таракан запечный! – что ж со мной сотворили? А таракан возьми да ответь по слогам: «За-му-ча-ли».
Он… вы не знаете его… ничего нельзя было поделать. Был юный, родной… И – сколько помнится – прощался. И всему на свете знал цену.
И не оставить по себе памяти какой уж ни на есть. Здесь глухо заколочено, а память растёт быстрее, потому что предметна. Где только ей принадлежит право вспоминать о нём. Узнать, как выглядит изнутри то, на что так долго смотрела снаружи. Как на солнце – невозможно смотреть прямо.
Глава 36. Бессмертие
Кто-то мне говорил, что на самом деле мало кто видит смерть. В большинстве случаев её принимают по глупости или по обычаю, но не с решительностью. Умирают из-за того, что поделать нечего. Только философы умеют понимать смерть как долг, встречать её охотно и без боязни: пока мы существуем, смерти ещё нет, а когда она придёт, мы уже существовать не будем. Что гораздо сильнее томит философа, это не естественность конца, а загадочность начала.
Именно доктрина бессмертия, как утверждают гуманисты, обедняет смысл жизни. Если кто-то верит в бессмертие, то здесь на земле мало что значимо. Все становится лишь приготовлением к смерти; жизнь превращается в комнату ожидания потусторонней вечности. Эта жизнь становится бессмысленной, так как в счет идет только следующая.
Мы представляем жизнь как «несмерть», а древние представляли себе полноценную жизнь как собственно жизнь и смерть вместе. Все схватывалось одновременно. Представления об одном и о другом обязательно в какой-то точке превращались в нечто цельное. Такие парадоксы для рассудка ведут к пробуждению новой логики души…
Может быть, жизнь не обладает смыслом как таковым. Но не предоставляет ли она нам огромное количество возможностей, которые мы можем наполнить смыслом?
Мы в ответе за то, какие мы есть; и мы можем достичь счастливой жизни здесь и сейчас, если мы будем усердно работать и добиваться этого из сострадания к другим людям и из нашего желания достичь справедливости.
Экзистенциальная коллизия состоит в том, что каждому придется умереть; и хотя большую часть жизни каждый волен не обращать на это внимания, он не может, в конце концов, избежать смерти. Даже в тот момент, как человек родился, он уже достаточно прожил, чтобы умереть.
Вижу смятенье живущих и сострадаю им. Усопший, о котором помнят, живее и могущественней живущего. Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным (но светлую память легко омрачить фактами из биографии), а пока жив, никому до тебя дела нет. Мертвые всегда правы. Мертвые затыкают вам рот. К тому же умирать страшно только тогда, когда решение от тебя не зависит. А когда сам держишь в руках все нити, тогда не страшно. Кто не жил, тому и не умирать. Я умираю – ибо так хочу.
Человек живет для того, чтобы умереть. Смерть сообщает жизни сюжетную направленность, единство, определенность. Она – логический вывод, к которому приходят путем жизненного доказательства, не обрыв, но аккорд, подготовляемый задолго, начиная с рождения. По сравнению с умершими (в особенности сравнительно с историческими лицами и литературными персонажами) мы выглядим недотянутыми, недоразвитыми. Такое чувство, как если б у нас грудь и голова терялись в проблематичном тумане. Потому мы так неуверенны в оценке себя, в понимании своей роли, судьбы и места. Пока мы не умерли, нам всегда чего-то недостает. Конец – всему делу венец.
Мы бессознательно завидуем цельности умерших: они уже выкрутились из промежуточного положения, обрели ясно очерченные характеры, дожили, довоплотились. Отсюда такой интерес к своему концу, гадания, предсказания, поиски вслепую последней точки, решающего штриха. Нас притягивает и соблазняет самоубийство, суля выгодную сделку, позволяющую нам по собственному выбору и решению получить недостающую сумму и расписаться в получении. Но вернее этой расписки принять смертную казнь с объявленным приговором, предоставляющим жертве редкое право присутствовать при его исполнении и осознать себя в истинной готовности и законченности. Приговоренные к казни в один миг вырастают наполовину, и, если они сумеют сохранить присутствие духа, лучший способ расчета трудно представить.
Будем просить у судьбы честную, достойную смерть и по мере сил двигаться ей навстречу так, чтобы подобающим образом выполнить наше последнее и главное дело, дело всей жизни – умереть.
Мыслитель говорил: "Счастье в том, что нам дана возможность самим назначить плату за труды". Сам, без уговоров, дух определяет жертву свою. Размер жертвы решается в сердце. Никто не может побудить к увеличению жертвы, но много радости творится о жертве не умалённой. Учитель советует узнавать свои размеры по жертве, принятой сердцем добровольно. Как велик закон такого добровольчества, оно определяет будущее от малого до большого и до великих событий!
Вы тут ни при чём, я к этому шёл уже давно. – Значит, вы больны. Ещё одна детская травма? И в таком случае удивительно, как вы всё ещё живёте на свете. Вы мыслите, следовательно, умираете. Вы существуете за счёт смерти, а не жизни.
В нем отпечаталась, «уплотнилась» жизнь, а смерть заклинила, как дверца. Мельтешение какой-то мошки уже кажется ему апокалипсической затеей.
Глава 37. Лечение
Я ни к кому не испытываю ненависти, но ненависть окрашивает в чёрный цвет мою кровь и жжет мне кожу, не задубевшую за долгие годы. Укротить – может быть, с помощью нежности или старой логики – свою неприглядную печаль, как сдержать мучительный вопль?
Я хотел полюбить землю и небо, их подвиги и дерзания, но не нашел ничего, что не напоминало бы мне о смерти: цветы, светила, лица – символы увядания, потенциальные надгробия всевозможных могил! Все, что создано в жизни, все, что придает ей благородство, устремляется либо к мрачному откровению, либо к какому-нибудь невразумительному концу.
Какой это сильный стимулятор – смерть, превратившаяся в наваждение! Ведь смерть, перед тем как раздавить, обогащает нас; от соприкосновения с ней мы испытываем прилив сил, и лишь потом она принимается разрушать нас.
Слишком очевидная и непреложная, она напоминает болезнь, чья неотвратимая механистичность парадоксальным образом успокаивает и больного, и врача: протекающая по всем правилам агония, агония аккуратная, как контракт с обговоренными условиями, агония без неожиданностей и щемящей боли…
Предаваться меланхолии, а на поверку – жалеть себя, – это слабость и только. Скорее всего, физиологически обусловленная. И быть может даже тем, что тело заражено паразитами (видел недавно по ТВ: заражённые рыбки сами поддаются птицам (суицидальные тенденции!)), так как паразитам внутри их для размножения нужно попасть в тело птицы. Похоже, что всякое изменение сознания служит каким-то целям.
Исследователи нашли взаимосвязь между частотой самоубийств в сельских районах и количеством точек, где можно приобрести спиртное. Для этого они проанализировали данные о попытках суицида, а также – географическое расположение баров и магазинов, предлагающих алкоголь.
Так же как психология знает самоубийц, которые являются убийцами кого-то другого в собственном обличье, существуют и убийцы, которые, по существу, оказываются самоубийцами, уничтожая в другом самого себя.
Как известно, это отчётливо можно наблюдать на примере людей, которые, скажем, не могут уснуть, не выполнив определённый ритуал, к примеру, не взбив и не разгладив подушку. Ещё в большей степени это характерно для насилия, которым якобы в целях как можно более разумно упорядоченной жизни проникнуто поведение разного рода педантов, садистов и скупцов.
Ученый отмечает, что из-за ошибочного подхода к воспитанию мужчины приучаются терпеть физическую либо душевную боль без слёз и в итоге расплачиваются за это язвой желудка и колитом, – по мнению Фрея, – типичными недугами подавляемой печали. В таких случаях специалисты рекомендуют вернуться и, пройдя всё заново, изжить. Другие же как-то умудряются обойтись без – и неплохо выходит. Кто они – талантливые аскеты или просто стесняются? Возвращаясь к безысходности, к бедности впечатлений: помогите собрату, возьмите в компанию, покажите, как думать обо всём остальном, так же учащая дыхание…
Акцентирование понятия бренности существования свидетельствуют о болезненной фиксации внимания на мрачной теме, что часто интерпретируется как выражение психопатологии. Наличествует ситуация глубочайшего жизненного спада или мировоззренческого кризиса, болезненно-бредовом состоянии, после алкогольной депрессии, долгом вынужденном одиночестве и пр., и действительно, отталкивается от наиболее типичных форм радикального разочарования.
Речь идет об инициации смертью, переживании сходной гаммы ощущений не самой смерти, а скорее ее игрового муляжа, но от этого не менее тягостного и удручающего. Будучи беспричинным недугом, унынием в чистом виде… Он полюбил не саму смерть, а сознание, мысль о смерти.
Часто можно услышать, как под астенией понимают болезнь. На самом же деле астения – это не болезнь, а, скорее, состояние души и тела. Вот лишь некоторые признаки этого состояния: слабость в теле, невозможность сконцентрироваться на проблемах, повышенная утомляемость, раздражительность, бессонница, плохой сон, страхи и т.п. Астения может сопровождать любое заболевание и проявляться и в его начале, и в конце. Может появиться астения и при ОРВИ, и при гриппе, а может и просто из-за сильной, особенно постоянной, усталости. Лечение же астении на первый взгляд простое: побольше положительных эмоций и поменьше отрицательных. Увы, многие из нас больше сконцентрированы на отрицательных.
Положительные эмоции: радость, восторг, восхищение, отрада, ликование, торжество, веселье, блаженство, упоение, эйфория, энтузиазм, подъем, приподнятость, счастье, довольство, удовлетворение, удовольствие, услада, утеха, наслаждение, оживление, задор, жизнерадостность. Отрицательные: грусть, печаль, горесть, скорбь, тоска, кручина, отчаяние, сокрушение, уныние, меланхолия, хандра, ипохондрия, депрессия, сплин, огорчение, расстройство, подавленность, угнетенность, угрюмость, понурость, хмурость, насупленность, мрачность, сумрачность, горе, раздражение, безрадостность, безнадежность, беспросветность, недовольство, досада, горечь, боль, страдание, терзание, мука, мучение, маета.
Характерно, что грань жизни и смерти по собственной воле переходят чаще незаурядные, акцентуированные личности – люди, в принципе, психически здоровые, но, что называется, "со странностями", то есть "склонные к аффектной неустойчивости и истероидному поведению".
Депрессия (от которой в свое время лечили пиявками и холодной водой) – это истощение жизненной силы, то есть осознанное или неосознанное желание умереть, основные симптомы которого были хорошо изучены: чувство вины, ипохондрия, мучительная бессонница и в еще большей степени страх перед бессонницей, боязнь потерять контроль над собой, кошмарные сны о катастрофах, падениях с высоты и пр. Однако при досконально изученной симптоматике этого состояния происхождение его трактуется по-разному. Когда человеческой психикой еще не занималось столько научных дисциплин, говорили о несчастной любви, стыде, угрызениях совести или пресыщенности. Современная социология ищет корни депрессии в социально-психологической дезадаптации личности, которая обычно происходит вследствие утраты человеком привычной ролевой функции – в семье или иных структурах общества. С точки зрения психобиологии депрессия – это неврофизиологическая дисфункция, определяемая либо наследственностью, либо гормональным дисбалансом, либо иными подобными факторами. Наконец, более "лестное для нас объяснение" дает экзистенциализм: "виноваты не гены и не гормоны, а этический нигилизм и утрата смысла жизни".
Как справедливо отмечает Т. Шибутани, культурная маргинальность порождает социально-политическую, ролевую и другие виды маргинальности. Индивид обостренно осознает различие между социальными мирами, когда он оказывается перед лицом противоположенных требований, которые одновременно нельзя осуществить. Поскольку маргинал – это пограничная личность, то в социальном плане он не воспринимается как полноценная личность. Это ясно уже из того, что в рамках синергетической антропологии личность – это прежде всего коммуникативно-компетентная личность. Поскольку ни одна группа не рассматривает его в качестве своего, то в нем формируются негативные признаки. Он начинает сомневаться в своей ценности и самоценности. У него появляется боязнь быть отвергнутым, формируется болезненная застенчивость или агрессивность, обида на весь мир. Ему присуща чрезмерная мечтательность и излишнее беспокойство о своем будущем. В нем формируется ложная уверенность в несправедливости мира, который его окружает. Дилемма, которая встает перед индивидом в статусе маргинала, заключается в том, что независимо от того, как он поступит, кто-то будет им недоволен. Он пытается оправдать свои поступки, но тщетно. В результате его не покидает чувство вины, перерастающее в раздражение и недовольство собой и другими. Для того, кто уже стал чужим самому себе, такие кризисы ведут к формированию невроза. Отчуждение от других и от самого себя может завершиться состоянием деперсонализации, снятия с себя любой ответственности за свои поступки. Теряя свою целостность, индивид теряет не только целостное представление о мире, но и способность соизмерять часть и целое, согласовывать свое поведение с целостностью мира.
Существуют, готов это допустить, клинические формы депрессии, иногда поддающиеся лечению теми или иными препаратами. Но та меланхолия, однако, что лежит в основе самого необузданного веселья и сопровождает нас повсюду, не оставляет нас в покое ни на одно мгновение. И нет ничего, что могло бы помочь избавиться от этого летального и вездесущего сражения с самим собой.
Бессонница, похоже, щадит животных. Если насильственно лишать животных сна на протяжении нескольких недель, в их природе и поведении происходят радикальные перемены. Они начинают испытывать незнакомые им прежде чувства, специфичные, казалось бы, только для человека.
Лечение психических заболеваний проводятся электрошоком, психофармакологическими средствами, вербальной психотерапией 3(метод свободных ассоциаций, беседа, разрушение стереотипов).
Что касается его, то он просто-напросто был шизофреником. Причём из-за навязчивого невроза даже лёг в психиатрическую лечебницу для того, чтобы пройти курс лечения у выдающегося психиатра NN, но, в конце концов, всё равно покончил с собой.
Но что же это за ставка, последнее слово в которой принадлежит психиатру! Так сказать, заключение врача здесь так же несостоятельно, как и буйство пациента.
Многие социальные установки (аттитюды) формируются в детстве и воспринимаются детьми от своего ближайшего социального окружения. Дети моделируют свои аттитюды, копируя тех, кто им нравится, кого они уважают и даже боятся. У старших детей и подростков навязчивые страхи усложняются, а действия принимают вид болезненных защитных, порой довольно сложных ритуалов. Навязчивый страх заразиться инфекционной болезнью сопровождается частым мытьем рук, навязчивый страх получить плохую отметку приводит к целому ряду запретов (например, ходить в кино или смотреть телевизор по определенным дням, не садиться в автобус или трамвай, у которого в номере имеется определенная цифра и т.п.). Нередко у подростков появляются ритуалы (на контрольные работы или экзамены ходить в «счастливых» рубашках, носках и т.п.) и ритуальные предметы (тесьма на шее со «счастливой» безделушкой, «счастливый» карандаш или ручка и т.п.). Возможны и навязчивые мысли, навязчивый счет (окон в домах, машин, встреченных на улице мужчин или женщин и др.), навязчивое повторение одних и тех же слов.
Права – это всегда права гражданина. Человек прав не имеет. У судьбы не требуют прав. Абсурд начинается там, где гражданские привилегии переносят на духовную сферу. Да и вообще, я никак не могу припомнить, чтобы в какой-то – даже студенческой – компании рассуждалось бы о правах человека. Рассуждалось бы, то есть, не мимолетно, но обстоятельно и серьезно, с выкладками. В скобках: возможно, что я вращался не в тех компаниях, так бывает.
В бытии, где гармония не задана, но дана, где она положена не как идеальное, но как эйдетическое, – смерть всякого "этого" неизбежна, она требуется эстетикой наличного чина. Человек, для которого отход необходим, может отнести себя к этому необходимому только одним способом – пожелать его. Беспокоиться об упразднении смерти нет оснований. Роковая неизбежность гибели, принятая как "торжественно-героическая обречённость", как "желанная неотвратимость", превращается в любовь к року, в любовь к природной деструктивности, подавляющей и разрушающей частное. "Я хочу всё больше учиться смотреть на необходимое в вещах, как на прекрасное, – говорит Ницше. – Amor fati: пусть это будет отныне моей любовью!". Эта болезненная "любовь" свидетельствует о безысходности монистически устроенного бытия, в котором тоска по иному может реализовать себя только таким рабским образом: "пойти самому навстречу судьбе, рьяно и исступлённо любя и благословляя самый губящий закон. Элемент извращённой, мазохистской сласти погибели при этом очевиден, ибо для человека любовь к судьбе есть в конечном счёте любовь к собственной смерти. Amor fati – это влечение к ненавистному, сладострастное подчинение силе; это "подлый страх, не позволяющий себе даже спросить: точно ли неизбежно это рабство разумного у неразумного, не суеверие ли и эта любовь к тому, что должно быть ненавистным, то есть к рабству?". И чем судьба неумолимее, тем она восхитительнее.
Лицо, хорошо готовое ко всему, интересуется вашей жизнью, хотя знает, что вы больны; стремится описать вам как симптомы, так и саму болезнь. Ибо они всего лишь различные диалекты, на которых можно говорить об одном и том же предмете, который есть любовь, сколь бы ни был суров приговор. Болезням бесполезно сообщать, как они называются. У приговорённых людей стесняются спрашивать, за что их приговорили.
Наоборот: для того, кто «открыт» другому (другим) в своем самом сокровенном, кто не мыслит себя без другого, кто еще с раннего детства привык мыслить себя «вместе» с другими, бессознательно принимая таким образом бытие не как свою «личную собственность», но как нечто, дарованное людям всем вместе, кто, следовательно, действительно любит других – в истинно нравственном смысле, для того смерть перестает быть чем-то абсолютно непереносимым, поражающим его неизлечимой болезнью. Постигнув через эту любовь смысл жизни, он верно постигает и смысл смерти – и чем глубже он постигает этот смысл, тем меньше трепещет перед нею. Смерть – как высоко, чрезвычайно уплотнённое бытие. Перестаёшь стыдиться желания умереть. И перестает мучить своей бессмысленностью.
Внутренне постигнув, что жизнь есть нечто неизмеримо более широкое и глубокое, чем-то, что он пере-живает, про-живает, из-живает в качестве таковой, любящий человек всем своим существом чувствует: она не кончается с его собственной кончиной. Те, кого он любит, остаются жить, а в них – и он сам; и чем больше тех, кого он действительно любит, тем больше его – общей с ними – жизни остается и после его смерти.
Я воевал. Одно бросил, другого не подобрал… Свободен лишь тот, кто утратил всё, ради чего стоит жить. И единственное, что остаётся, – это крупица мужества, пусть даже наделили меня эгоизмом кошки, которая хочет только одного – жить. Сожалений не остаётся. Последние надежды только мешают. Много грехов, но злобы нет. Тут бы мне и разочароваться – да ведь очарован и не был. Мне все едино. И так и этак я был невоплощенным. Бессмысленно продолжать борьбу, если наступило время уходить… В конечном счете это никого не касается. Кроме того, мы забываем, до какой степени все это дело случая. В конце концов всё это происходит в моей голове. Однако, триумф уже близок.
Тайна состоит в том, чтобы уметь становиться кем-то другим. Потом, с каждым годом всё беспредметней. Одинокий, как лётчик, пилотирующий сновидение, в котором одни голые вязы и ты, похожая на неопределённое чувство перед уходом из дома, в котором уже нечего объяснять, кроме тоски… О чём в последний миг подумаешь, тем и станешь после. Вторая мысль всегда несколько разумнее первой.
Бывало, и я, угрюмый и злорадный… куковал в этих домах. Умейте себя поставить так, чтобы вас искали. И я прихожу в себя. С этого времени место, где вы находитесь, становится враждебным и пустым. Глуповатый и назойливый дождик. Дни на одно лицо. Торгуешь погасшей улыбкой. Всё зарастает людьми, парикмахеры богатеют. Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга. Да, много людей ходят. Кружатся.
Молодая зверушка, лёгкость прикосновения, губы понапрасну добры. Что-то явно эротическое в скольжении руки по гладкой коже того, кого любишь.