Не человек, который имеет в себе непорочную Деву, пока Иуда ещё жив под багряницею Христа – так лишь Вавилон тешится под покрывалом девственностью своей дочери Дины, дабы прекрасная дочка могла без помехи творить блуд и сладко спать со своим любовником Иудой.
Дело может дойти до лёгкого помешательства, похожего на блажь девственниц, воображающих, что они беременны земным шаром. И баюкают свой шарик земной…
Для сходства берут они у того кого повстречают, они становятся им самим, их зрение разлитое различий не различает в стеклянной башне я заменим главное не умереть в стеклянной башне иначе не узришь овна парящего над горою они ошибаются мною и это страшно чем стеклянные башни ошибаются мною они поднимались в гору перфорация мира и в том же темпе валились вниз жаль ты сластёна и притвора спала в одной из башен и никто не спас побег из башни возможен по магнитной волне вдохновляя воздух вокруг свистом уст надо бежать ещё долго с ней наравне чтоб убедиться корпус её без тебя пуст. Кажется, что и добавить нечего к петлям начал. Подёргивания земли стряхивают контур со встречного. Но ты, растворительница брачных колец и бубнилка своих воплощений, хочешь – в любом из бегущих ты найдёшь близнеца, чтобы спастись. Ее лобные доли уже не действуют. Она хочет нарвать лютиков с одеяла.
И драться не переучивается, отвечая на наркоз – наркозом. Сколько лепета, угроз! Как был я лютым подростком, кривлякой! Нас размешивает телевизор, как песок со смолой. Старик ходит к старику за чаем в гости, в комковатой слепоте такое старание, собраны следы любимой, как фасоль в горстку, где-то валяется счётчик молчания, дудка визжания! Чтоб, отложив яйца воспоминаний, не тёплых цыплят под строкой высиживать. Ты – мангуст в поединке с мужчинами, нервный мангуст. И твоя феодальная ярость – взлохмаченный ток. Смольным ядом твой глаз окрыленный густ. Отдышись и сделай еще глоток. Игра не спасает, но смывает позор. Ты любишь побоища и обморок обществ. Там, где кровь популярна, зло таить не резон, не сплетать же в психушке без зеркальца косы наощупь…
(Кроме горсти разноцветных таблеток утром и вечером, больше всего – трагедии и описания страданий других людей. Благодаря этому внезапно все то, что случилось со мной, обрело свое место в общей системе. Оно уже не заполняло всецело пространство и мой мозг. Неожиданно наружу вновь прорвались сострадание, жалость и осмысленность существования. В той трясине уныния, абсурда, ненависти и обиды на мир это было как веревка, держась за которую можно было понемножку, постепенно подтягиваться и выбираться наверх.)
Глава 33. Любовь
«Любовь, – как говорил апостол, – долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, любовь мир общит и не мыслит зла, она не ищет выгоды, не радуется неправде, но сорадуется истине и ведет к свету, любовь всё покрывает и всегда, в любом месте благословляет… Счастье истинной любви состоит не в том, чтобы ею обладать, а в том, чтобы превратить любовь в чисто духовное наслаждение». У любви нет «почему», а есть «вопреки», ибо любовь тогда становится любовью, когда начинает мешать. Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
Дело в том, что вены целый день интенсивно работают, перекачивая 7500 литров крови. На рынке вы можете купить 2 кабачка, или 20 кабачков, или вовсе их не покупать – всё зависит от того, насколько вы любите кабачки. Мы называем это любовью, а специалисты по поведению живых существ окрестили ослепляющей доминантой субъективного восприятия.
Спешите любить, ведь любовь – это оправдание. Творить добро – не разбирая кому. Потому что "нелюбовь" – это маленькое убийство. Высшая форма заинтересованности, феномен избытка. Любовь возникает ниоткуда. Я мог бы сказать – из сердца, но это одно и то же. "Любовь, – писал он в своей записной книжке, – это или остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждёшь". Это не любовь. Мы просто получаем удовольствие друг от друга.
Я сравнил бы эту ситуацию с развитием живописи после возникновения фотографии. Живопись в «до-фотографическую» эру выполняла огромное количество технической работы (например, заказные документальные портреты, запечатление исторических событий, общего вида городов, зарисовки натуралистов и так далее). Но когда появилась фотография, на первый план живописного искусства вышли собственно художественные задачи. Можно, конечно, обставить данное утверждение различными оговорками, но ведь мы понимаем, что речь идёт о самом важном – об архетипах любви, её идее, которая потом обрастает кораллами и моллюсками бытия и бытования до бугристой неузнаваемости. Чувство любви даже стало измеряться определённой мерой страдания, мерой отсутствия, мерой небытия.
Влюблённость не является настоящей любовью, это временный эмоциональный всплеск, "генетически предопределённый инстинктивный компонент брачного поведения; временное разрушение границ эго, которое служит повышению вероятности спаривания и возникновения взаимных обязательств с целью обеспечения выживания вида". Настоящая любовь родиться не может, пока не умрет влюбленность.
Самозабвенное помешательство друг на друге – не доказательство силы любви, а лишь свидетельство безмерности предшествовавшего ей одиночества. Когда женщина плачет о возлюбленном, это чаще всего говорит не о том, что она его любила, а о том, что она хочет казаться достойной той любви. Вшёптываться в шёпот и влюбляться в любовь… Тоска по любви есть сама любовь.
Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить. Возлюбленных убивают всегда («любью»). Любовь – сама по себе смерть. Так принято у людей.
Влюбляемся мы в душу, а она не имеет ни возраста, ни внешности, ни социального положения…
Благодаря собакам мы воздаём должное любви, самой её возможности. Что есть собака, если не устройство для любви? Ей дают человека и возлагают на неё миссию любить его; и каким бы мерзким, гнусным, кособоким или тупым он ни был, собака его любит. Эта её особенность вызывала у человеческих существ прежней расы такое изумление и потрясение, что большинство – в этом сходятся все свидетельства – в конце концов начинали отвечать собаке взаимностью. Таким образом, собака являлась устройством для любви с обучающим эффектом, который, однако, имел место только применительно к собакам и никогда – к другим людям.
"О, чёрт, – думал я, – неужели сейчас время спорить?" Мне стало интересно, – ты же знаешь, я любопытный, как котёнок, – и я решил подождать и посмотреть, что будет. Я её меньше и меньше любил и хладнокровно ждал. Разводил руками, и был не жёстче обстоятельств. Да и минули давно те времена, когда обманутая девушка могла превратиться с горя в гелиотроп, я не хочу прощаться с ней: для меня нет ничего противнее женских слёз и молений, которые, изменяя всё, в сущности ничего не значат. В душе холодно и равнодушно думалось: «Я любил её – да, но теперь…»
В виртуальном мире, в котором я настукиваю тебе письмо, мы с тобой переписываемся вот уже год. Ни одним атомом нельзя соприкоснуться. Тебе же, женщина, они нужны больше, чем мне. Ты давно подтверждаешь мою теорию. А я и есть тот кретин. Коснись меня, коснись же меня.
…Именно так они рассуждают своими воробьиными мозгами. Мразь желала любви, самой шаблонной. На, чувствуй, как люблю. Будет в масть тебе, сука. Хуже шавки может быть только две шавки. Я выебу тебя, как сидорову козу, я тебя распашу и засею, блядь такая!
Мне снятся женщины, женщины в узеньких трусиках и небрежном неглиже, одна сидит рядом и застенчиво убирает мою вялую руку с ее места на мягком валике плоти, но даже тогда я не делаю ни малейшего усилия, так или иначе рука остается там.
Наступает миг, когда эта жуткая заносчивая стерва, которая была моей женой, высокомерно отходит от меня в туалет, говоря что-то гадкое, я смотрю на ее стройный зад, – я регулярный придурок в бледных домах, порабощенный похотью к женщинам, которые меня ненавидят, они разлатывают свою продажную плоть по всем диванам, это все один мясной котел, – все они, в конце концов, матери.
Ночью сложно выдержать попытку примирения, ночью и тело, и воля расслаблены, а мне не хотелось мириться.
Бормотание радиоточки на кухне. Давно бы так. Одумалась. Это не должно превращаться в систему. А Вовка-йог советовал забыть и выбросить, потому что женщины – пыль, осевшая на наших стопах на пути в Вечность.
Уходящая тень, забытая, прости, история наша сошла в комментарии. Вся она, как дряхлая паутина – тронуть нельзя. Наш маленький сад в упадке. Роскошный и уже источенный червями сад любви. Я к Вам ужасно хорошо отношусь, я Вам хочу всякого добра… Но о том, что было, не стоит вспоминать, пусть всё прошедшее будет прошедшее, прежнего ничего не осталось… Мы не должны друг другу ничего, пожатий рук, улыбок, обещаний, банальных слов…
Утро. Полутёмная комната. Двое лежат на широкой тахте. Она курит. Он заложил руки за голову. Слушай, – говорит он. – Мы уже несколько лет вместе. Может быть, поженимся? Она затягивается, выпускает дым и с грустной улыбкой говорит: "Да кому мы нужны…"
В день, когда у него родился сын, он обошел киоски и купил все газеты за то число. Чтобы потом, когда сыну исполнится восемнадцать, – преподнести: что было в твой день рождения! План не удался. Жена вышла замуж, и сын не знает отца, и пакет со старыми газетами, наверное, выкинули. Жена была без фантазии. А хорошо было задумано!..
Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно, – жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал, – пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести… Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни. Дай тебе бог того, что мне ждать поздно. Будьте, во всяком случае, счастливее меня. Прощайте. Желаю Вам жития мирна и безгрешна, ложа нескверна, здравия, спасения и во всём благого поспешения. Поклон всем.
Я чувствую себя виноватой, мне вас жалко… Может быть, я просто ещё не поняла теорию пустот. Ведь пустоту после чего-то хорошего можно заполнить только отыскав что-то лучшее.
Потому что все мы вращаемся здесь на орбите вины и прощения, вечерами всплакиваем, глядя в тёмные окна, без повода, замыкая бесконечное это круговращение в рамки тела, улицы, парка, города…
Так вот мы и танцуем, в мерзлом, ледяном ритме, на длинных и коротких волнах. Мне нравится думать именно так. Как только появится настроение, или если какая-нибудь ночь покажется тебе слишком пустой – приходи.
Вероятно, вам не покажется странным, что ноги моей не будет больше в вашем доме? Ведь если может человек вернуться на место преступления, то туда, где был унижен, он прийти не может. Но всё же время, которое я провёл в нашем союзе, было счастливейшим и лучшим в моей жизни. Несмотря на многие грустные минуты, происшедшие от внешних причин или от нас самих, – и от которых не может быть свободна ничья жизнь, ибо они служат для нее благодетельными испытаниями…
Душевно был рад познакомиться. Позвольте прижать вашу лапку, протянутую как дощечку. Желаю море счастья, капельку невзгод, океан удачи, ручеёк забот. Прощай, любовь, когда-нибудь звони, то есть пиши приветы на мёрзлых стёклах… Прощай, любезная подруга незабвенная, от всех вокзалов поезда отходят в дальние края… Вокзалы видели больше искренних поцелуев, чем ЗАГСы.
Живите в своё полное удовольствие, утешайтесь, пишите почаще вашим друзьям… Будьте здоровы, веселы, удачливы во всех ваших делах и не забывайте бурых северных компатриотов, страдающих несварением и дурным расположением духа.
И я подумал: не те ли это сети, что липкой бессмыслицей опутывают человеческую жизнь? Желание стать первопричиной событий действует на каждого подобно умопомешательству, подобно сознательно принятому на себя проклятию. Вот не плетут же теперь кружев (а моя мать плела), они были в ходу в ту пору, когда жизнь не имела цены, когда же цену ей определили, всё кончилось. («Вот видишь, как я права, ничего не выбрасываю: всегда наступит тот день, когда и оно пригодится!»)
И решил человек, что он ни при чем. Так заведено. Спасибо, говорю. (Мы разговариваем, как двое сумасшедших. Увидела это только сейчас, когда записала. Он говорит так, будто я вольна в любой момент идти куда заблагорассудится, а я отвечаю в том же духе.)
– Молчи, я ненавижу твою правоту! Ты думаешь, так устроился, что тебе всё нипочём?
– Вовсе нет. Но в жизни не так уж трудно устраиваться, когда нечего терять… когда долго смотришь вглубь себя, понимаешь, что там ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего?.. Но я жду, когда корабли приплывут… приплывут загадочно. Просто, когда смотришь сверху, всё уменьшается.
Эй, не будь сурова, не будь сурова, но будь проста, как вся дуброва. Оборви приговор, что к губам подступает, поднимается к сердцу. Что звезды и солнце – всё позже устроится. А вы, вы – девушка в день Троицы. Мной недовольная ты. Я, недовольный тобой. У тебя – достоинство, у меня – свобода. Это наши чувства, которые «не картошка, не бросишь в окошко».
Бледна и задумчива она сказала: «Я вижу источник вашего смеха. Увидеть его не трудно. Потому что вы простодушны. Человек может не просто улизнуть из мира, но преобразить его».
– Мне непонятен твой выбор… Ты не смеешь оставлять меня одну. Не бросай меня… Ты сам писал, что любовь предполагает не только свободу, но и ответственность, что истинная любовь сопряжена с уважением. Ты отвечаешь за меня, а долг – это божественное начало в человеке. Ты не в праве уходить из этого мира по своей воле, ибо в следующий раз ты начнёшь игру с того же места, только рядом уже не будет меня. Не важно, что человек тебе может дать, важно то, от чего он ради тебя отказывается. Кому остался должен душой, того и встретишь.
Сама наша жизнь как бы является чем-то большим, чем собственно жизнью, и больше своих проявлений. Жизнь значительнее, чем мы думаем, да, значительнее, чем мы думаем. Притом вся она пронизана токами… Весь мир – большое дело. Жизнь полна удовольствий, и таких, за которые не надо платить. Но удовольствия, за которые платят, всё-таки лучше. Мы должны дать жизни по крайней мере столько, сколько мы получаем от неё. Тот, кто движется, тот и растёт. Ты поверишь, что время – источник жизни. Ты найдёшь зависимость любви от жизни. И тогда мы победим философски, – понимаешь?
Все на своем месте и занимает особое положение, так же, как и наш ум по отношению к Богу. Мир в своей видимой и осязаемой субстанции – это карта нашей любви. Не Бог, а жизнь есть любовь. Любовь, любовь, любовь.
Кто будет тогда по выходным приносить мне сладости, кто будет заводить куранты моих дней, если тебя не станет? И все те знакомые мелочи, которые не суждено узнать… Не обнимет, не поцелует, не скажет добрых загадочных слов…
– Потому, что я тебя люблю и думаю, что ты заслуживаешь лучшего-того, что есть сейчас…
Она протянула мне тюбик и сказала: «Давай станем другими людьми». Мне кажется, она тем самым как бы приглашала меня по-другому целоваться, покусывать, сосать, ласкать друг друга. «Это глупо, – сказала она с придыханием, – но давай станем другими людьми». Почему я недооценил тогда глубину ее желаний? Может быть, она хотела сказать мне: «Давай отправимся с тобой в новое путешествие, такое, в какое отправляются только чужие люди, мы запомним его, когда снова станем самими собой, и больше уже никогда не сможем стать такими, какими были раньше»…
Люди могут пить вместе, могут жить под одной крышей, могут заниматься любовью, но только совместные занятия идиотизмом могут указывать на настоящую духовную и душевную близость, ведь для доброты нет мелочей. Даже непишущие ручки могут оказаться знаком безалаберного счастья. В те мгновения, когда вы видите людей смешными, вы действительно понимаете, как сильно вы их любите. Жизнь не перестает быть серьезной оттого, что люди смеются, и не перестает быть смешной оттого, что они умирают. Жизнь расходится с философией: счастья нет без праздности, доставляет удовольствие только то, что не нужно. Например, футбол – самая существенная из несущественных вещей. «Я объявляю дураками всех тех, кто, дрыгая ногами, в прыжках дурацких и круженье находят удовлетворенье». У меня хватило ума глупо прожить свою жизнь.
Помнишь, как ты сам говорил мне, что любовь – это взаимопроникновение друг в друга, что это тоже поиск истины, и что сильная она как смерть, а потому не нужно бороться с ней, а войти с нею в доверительные отношения.
Фрейд в свои последние дни написал письмо другу, в котором говорит, что, насколько он заметил… одно заключение кажется абсолютно определенным: что люди не могут жить без лжи. Большая ложь, помогающая понять правду жизни. Истина опасна. Ложь очень сладка, но нереальна. Вкусно! Ты продолжаешь говорить милый вздор своему любимому, и он продолжает шептать тебе на ухо сладкий – но – вздор. А тем временем жизнь продолжает выскальзывать у тебя из рук, и каждый подходит все ближе и ближе к смерти. Прежде чем придет смерть, помни одно: любовь нужно прожить прежде, чем случится смерть. Иначе ты живешь напрасно, и вся твоя жизнь будет тщетной, пустыней. Именно поэтому любовь имеет отвагу заигрывать со смертью, потому что не боится ей проиграть. Прежде чем придет смерть, убедись, что случилась любовь.
Но это возможно только с истиной. Поэтому будь истинным. Рискни всем ради истины, и никогда не рискуй истиной ради чего-то другого. Пусть это будет фундаментальным законом: даже если я должен пожертвовать собой, своей жизнью, я пожертвую ею ради истины, но истиной я никогда не пожертвую. И ты станешь безмерно счастлив, и на тебя изольются несказанные благословения.
Ну вот, я снова разоткровенничался. Никак не удается держать дистанцию. Кто знает, может быть, мне суждено увлечь вас исповедальным жанром, – что было бы совсем неплохо. Шопенгауэр с удивлением замечает, что очень трудно лгать, когда пишешь. (Эту мысль с тех пор никто не развил, и мне остается лишь с изумлением согласиться: эпистолярный жанр располагает к искренности, правдивости – интересно, в чем причина?) Не то чтобы я отдавал предпочтение именно исповедям, мне по нраву все литературные формы без изъятия.
Забывая себя, ты забываешь и меня. Если у тебя даже не останется для меня больше радости, пусть! Мне останется твоё страдание. Любовь – единственное лекарство от смерти, поскольку она ей сродни…
По ее щекам потекли ручейки слез – сначала по правой, потом по левой тоже. – Гад, довел меня до слез.
Дуновение любви, которая как бы случается с нами. В результате рушатся барьеры. Любящий близок любимому, его судьбе, какой бы она ни была. На самом же деле, не любовью обладает человек, а, напротив, именно любовь владеет им. Не любить легче, чем любить. Любовь не преображает. Она просто срывает маски.
Но обижался через раз. Она ещё подвинула засов. Вовсе не глупо, а хорошо. Мы останемся самими собой. Жить – значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Нужно искать себе утешение в чём только можно…
Ты ведёшь себя на три с минусом, что за несносное созданье! Мизинчик невесты, увы, обидчив. И тронул повод заскучавшего коня. Покажем как недостойно и неполезно растить в себе обиду. «Н. 193. Урусвати знает, насколько негоден сад обид». Бежала – пчелой ужаленное дитя. Обиды зрели, и ты их в небо отпускала летать воздушными шарами… Если ты сейчас упрекнёшь меня за это, ты сделаешь "это" неисцелимым. Нет правил для твоей игры, и нет игры для этих правил…
Улитке навстречу ползёт и ползёт черепаха пока я подумаю соберусь и отвечу вопрос твой уже на закате исчерпана тема сирень отошла почернела лишь ветру ночному послушна антенна совсем не по делу некстати… О, улитка! Взбираясь к вершине Фудзи, можешь не торопиться… Там на вершине Фудзи улиток полно и так. В том-то и весь фокус, что жизнь и невесту спасает не сила, не доблесть, не хитрость, не кошелек, а заячий тулупчик. Тот незабвенный тулупчик должен быть заячьим: только заячий тулупчик спасает. С'еst lа vie.
Кошки. Царят: мягкое топ-топ-топ возле труб и антенн. Кошка говорит. Что кошка говорит? Кому придёт в голову ласкать рукой радиаторы парового отопления – они всегда покрыты пылью пушистой. Ну, иди сюда, проститутка. Усни, котёнок с голосом пунктирным, баюкать буду, и рука моя. У него девушка в чёрном платье, у него кошка с пером в пасти. Девушку он бьёт, кошку не кормит. Кошка не пишет стихи, а дамские штучки как фига в кармане. Кошке плевать на духи, она хорошеет с годами… «Обрати внимание – у кошек нет ни одного некрасивого движения». Котёнок с большой душой – светский лев. Чужая любовь. Поди, душа моя, порадуйся, попрыгай, ладошкою в ладошку постучи. Его кожаная куртка хранит смысл убийства животных и людей. И девушки не имеют ничего против этого приятного молодого человека. Кошка не оставляет ловли мышей, ласковых малюток, даже сделавшись прелестной принцессой. Между нами пробежала кошка. Мне сдаётся, что я не мышь, а мышеловка. Бар-мышеловка – собака-водка плавает в Нигде, и на тебя Никто её науськивает. Ты вверх ногами ходишь по воде, и в волосах твоих гремят моллюски. Мы в мышеловке самодовольной логики, а логика – былинка скуки и не даст ни шанса об/вернуться, ведь орфей вернувшуюся эвридику за свою – за себя! – не признает.
Всё останется между нами, как сказали бы Арлекин и Пьеро. И ни одна нота не пропадёт. Только ленивый и нелюбопытный не ляжет сейчас под колёса метро. Щели. Излюбленное место. Где нет кошки, там мыши резвятся. Они символизируют здесь время, непрерывно подтачивающее «куст жизни», за который держится человек, висящий над пропастью небытия.
Девушка, кстати, перекрасилась в каштановый цвет. Когда она входит в комнату, все обретает смысл, краски… Подошла, посмотрела на меня так, будто заглядывала в пасть собаке. Нравится поступать как тайные любовники. Одним взглядом вы говорите друг другу: давай забудем, что жизнь может быть трудна. Она говорит с ним именно так, как я бы хотел, чтобы женщина со мной говорила.
В ответ ты будешь мучиться тем, как всё могло быть не так. Потом ты нарисуешь алгоритм мысли. Если ты победишь меня, будем квиты. Обретёшь холодное утешенье, если ты меня победишь. Тебе придётся терпеть осень, весну и лето.
Весна, весна… Но чёрные грачи. Но слепит солнце. Леденеют руки. И не спасают умерших врачи. И нечем выкупить залога у разлуки. Рано или поздно… всё умрёт, но ты останешься со мной. Рано или поздно…
Действительное, на деле жестокое существо, и суровое, и в то же время… Так захотели боги. В книге судьбы написано, что мы должны были стать чужими друг другу. Чужие боги лишь страх нагоняют, жертвы не примут.
Популярность любви, но тщетно… вспышка… любви… пройдёт. Что делают, когда любят? Все влюблённые клянутся исполнить больше, чем могут, но не исполняют даже возможного. Если никто никому ничего не должен, значит, все друг другу очень признательны.
Вся в тебе завершена. Так шмель лобовой вопрос опережая: чего трезвонишь? раздаётся вовсю над полем. Так вот запах ответственен лишь в вопросе о цветке, раздающемся невпопад.
У нас есть кругозор и почта, объятья и земля, и молнии… Ночь. Высь взыскательна. Забориста тоска. Тогда фигура интуиции заметнее: она идёт одна, но с двух концов моста. Сигарету зажечь? Ночь, попусту ночь.
«Дамасская сталь» означает так: дама сделай клинок, а я слушай тебя оказывается люблю, милая, а буква «а» в слове «сталь» третья по счету; это – для дураков, которые сразу тают от любви к тебе, дамасская сталь. Жили прерафаэлиты богемно: гуляли, веселились, крутили романы, уводили друг у друга жён и так далее и тому подобное. Алогубая дама – как раз одна (и главная) из возлюбленных Россетти. Выражение «микролептонное излучение потока дамасской стали» значит: микроскопические летят парень ноты, но есть из них луч единственный Николай, ее парень норма как ток артиллериста, то есть ядро звёзды или планеты. Слово "планета" означает: парень, летит, артиллерист, нет аномалий. Дирижабль – в первую голову жаба. Потом: дери, держи, жиры и жиды. Был – дилижанс, а стал – дирижабль. (Но мне почему-то еще в дирижабле слышится Симферополь). Под словом "артиллерист" понимают ядро планеты и окружающую среду. Слово "обитаемая" означает: обид к тебе, артиллерист, нет, мастер от А до Я, то есть сделал планету согласно закону, можешь отдохнуть. Слово "Коля" означает: клинок из дамасской стали, норма, любо-дорого посмотреть, но применять его по назначению последнее дело, это не буква Я, которую ставят куда хотят и использует кто хочет, положи клинок в ножны и без нужды не бери. Отчество "Иванович" означает, что лежит на боку и ваньку валяет, то есть ничего не делает, и все у него нормально. Выражение «честное слово» означает: чисто потрудились, есть новое ремесло, сделаем ловко нормально. Слово труд означает: теперь решили умным делом заняться, то есть делом, которого душа просит. Слово дама – просто-девушка артиллерист мастерица. Ей ничего не стоит прямо на сцене советским пылесосом надуть шар до критического взрыва, тем самым дав понять, что она вам не холку гладить пришла. Почему в народе так любят имя Катя? – потому что оно от слова катить и кататься. Баба. Кацапка. Такие вот титьки. Тамара.
Я волосы зажёг. Хочу девку… Хочу девку! Умоляю и молю так. Тот, которого я люблю, которого душа моя жаждет и при мысли о котором во мне, бедной простушке, сиси млеют и потеют, и которого я готова в любую секунду стиснуть в своих влажных объятьях и задушить от избытка чувств! Выкормленная женщина. С романтической идиотинкой во взоpе. Большие, словно булыжники прохладные белые груди, чудный бюстик. А уж как разодета, в пух и прах: журнал, просто журнал! Товарищ, знай! Что жизнь, как водка, для всех горька, а мне сладка, когда в ногах моих красотка, как пес, до гроба мне верна!
Владимир опять ныне бушевал. Страшен и грозен сей раб, метущийся о благах земных… Большинство людей скорее умрут, чем начнут думать. Многие так и делают.
«…Вот все говорят: смазливое личико, смазливое личико… А ведь лицо не может быть смазливым. Представьте себе, если лицо смажется, тогда чем же человек будет видеть? – ведь глаза должны быть востренькими, а вовсе не смазанными… То же самое со ртом, носом и т.д.» (…Из размышлений и раздумий математика Фикса)
Сосед – это ведь дело не простое, это не всякий-який, не прохожий, не калика перехожий. Сосед человеку даден, чтоб сердце ему тяжелить, разум мутить, нрав распалять. От него, от соседа, будто исходит что, беспокой тяжелый али тревожность. Иной раз вступит дума: вот зачем он, сосед, такой, а не другой? Чего он?.. Глядишь на него: вот он вышел на крыльцо. Зевает. В небо смотрит. Сплюнул. Опять в небо смотрит. И думаешь: чего смотрит-то? Чего он там не видел? Стоит-стоит, а чего стоит – и сам не знает. Крикнешь: «Эй!» – «Чего?..» – «А ничего! Вот чего. Расчевокался, чевокалка… Чего расчевокался-то?..» – «А тебе чего?» – «А ничего!» – «Ну и молчи!» – «Сам молчи, а то щас как дам!». Ну и подерешься другой раз, когда и до смерти, а то просто руки-ноги поломаешь, глаз там выбьешь, другое что. Сосед потому что. А вот другое дело, что одному жить вроде как скучно, компания нужна. Семья. Баба. Баба обязательно голубчику нужна, – как без бабы?
Бенедикт как к ней придет, сразу свечку задует, и давай валяться да крутиться, да кувыркаться, всяким манером любовничать. И вприсядку, и в раскорячку, и туды, и сюды, и по избе скакать, – боже ты мой, чего иной раз вытворять в мысли-то вступит! Вот когда один сидишь, думу думаешь, ложкой во щах шевелишь, – никогда по избе скакать не станешь, али на голову становиться. Как-то оно глупо. А когда к бабе придешь – обязательно. Сразу портки долой, – шутки и смех. Природа у бабы, али сказать, тулово для шуток самое сподручное. Вот, нашутимшись, умаешься. Опосля так жрать охота, будто три года не жрамши. Ну, давай, чего ты там наготовила? А она: ах, куды, Бенедикт, куды ты от меня стремисся? Желаю, мол, еще фордыбачить. Неуемная женщина. Огневая.
– Я вынул из головы шар… шаaар… шаa…
– Положь на место, дурак!
Неба сё в Луне и звёздах. Насквозь, как в яблаках конь. Када конь уходит из дома иму можна надеть верёвку на шею. Взять за руку, вернуть дамой. А када уходит любовь, то вернуть иё нельзя уже больше, патаму, чё любовь – ни конь… Многа чё харошева есть на свете, тока сё харошее живеёт далеко ат миня, далеко ат миня. А за акном у мя, как сегда, ничё. В карманах у мя, как сегда, ничё. Плоха, плоха сё кругом, нихарашо. Каминюка в батинке, гвоздь – в скамейке. Е… Е… Хатя я радился давно, хатя я взрослый типерь, я ни знаю, ни знаю, ни знаю куда, я ни знаю, куда ме нада ся деть, чёбы сё харошее была тама, де я был тама, де я. Плоха, плоха сё кругом, нихарашо. Слышь, мамка, дай ме нож. Мамка, дай ме нож.
Глава 34. Невозможность отговорить
То, что было любовью, становится смертью, и люди сочиняют предания, чтобы себя утешать. И знаю я, что любовь подобна птице в клетке: если её не кормить каждый день, она погибнет. А эта история, точнее говоря, её конец рассказывает именно о любви.
Я уговариваю, заставляю рассказать мне эту историю. Приободряю, принуждаю, потакаю, хвалю, искушаю. У каждой истории есть свое время, когда ты просто обязан ее рассказать, – убеждаю я. – Если человек не делает этого, он обрекает свою душу на то, чтобы она осталась связанной с этой тайной навсегда. Вполне бы сгодилось словечко "новелла". Но, в конце концов, начинает свой рассказ. Понемногу. По кусочкам. Некоторые сразу вырываются наружу, другие остаются лежать на старом месте без движения. Пробелы в рассказе – самые разные. Иногда они сами по себе приобретают особый смысл. Я как рассказчик должна аккуратно собрать их всех вместе.
Вот теперь я рассказываю о самом важном человеке во всей этой истории, и о самом лучшем. И, как видишь, оба из нас оказались правы, невзирая на то, что ничто в какой-то мере превратилось в ничто. Доверие – быть ничем. Это мы тоже отнимем от того, чего нет. И что всего нелепей – остались оба, в общем, в дураках. А разницы нет. Дни идут. Всё дело в том, что дни идут. Чем бы ты ни занималась. Лишь суета жизни не позволяет человеку быть одновременно и тем, и другим. Всегда – нехорошее слово. И я старался быть таким, как ты хотела, а ты вдруг говоришь «всегда». Где ты была? Что стало с тобой? Я верил в твою независимость. И вот ты вернулась в родное гнездо. Кем ты была, – повторяю. Коленки мутны и каблуки набекрень, ты – падая навзничь, хватая кольцо мнимого парашюта, – кем? Вещи в себе сознавались, но только не ты. И говорит так тихо и грустно: «Ребёнок, уходи».