Глава 30. История с девушкой
Смотрела девушка. Странно как-то смотрела – с таким выражением, с каким обычно смотрят на течение реки или провожают пролетающий самолёт – долгим, липким, задумчиво-уплывающим…
Ах, была у меня в жизни одна евреечка, век не забуду той евреечки! Волосы черные, мелким бесом завитые, брови тоже черные, мохнатые, как два червяка, а кожа смуглая, в желтизну, а на ощупь – сафьян. По-русскому болтала – не отличишь, а по-еврейскому знала одно слово "цорес", что значит по-ихнему горе, неприятность, тоскливый сор какой-то, колющий сердце, и от этого сердечного сору получается "цорес". И была в ней крупинка цореса, изюминка такая невы-ковыренная, но всажена, вмуравлена та изюминка в состав души. Бывало, смеется, ластится, а глаза печальные-печальные и от них пустыней веет аравийской или, может, Сахарой, по которой они бежали тогда с детишками, с рухлядью на спинах, на верблюдах, и всю мировую скорбь вынесли на себе и на тех верблюдах горбоносых, надменных и тоже похожих на евреев, с тяжелыми, круглыми веками.
Она уныло села на стул, размыто оглядела комнату, помолчала, глядя на ноги себе, потом, нейтральным, устало-бесцветным голосом спросила: "Ну, как вы поживаете? Что поделывали?" А как поживает наш знакомый Юбельблат?.. а?.. он по-прежнему близорук?.. и всё так же читает чужие мысли?..
Настроение нормальное. Только в голове легкий туман. Как утром, когда проснешься. Ну, как бывает, мысли уже совсем другие, во всяком случае…
Я изучаю курящих мужчин с заспанными глазами, в помятых брюках, со следами ночи на коже. Каждый может быть каждым. Эта обстановка становится незаменимой и главной при поступлении ко мне потусторонних сигналов.
Последние дни занимаюсь бог знает чем. Подолгу смотрю на себя в зеркале. Иногда кажусь себе нереальной, словно передо мной вовсе не моё отражение. Приходится отводить взгляд. Разглядываю свое лицо, глаза. Пытаюсь разобраться, о чем они говорят. Что я такое. Почему – здесь. Странно: человек вполне счастлив, когда забывает себя, не принадлежит себе. С самим собою – скучает. Средства заместить себя – работа, игра, любовь, вино и т.д. Счастливейшие минуты – не помним себя, исчезли из собственных глаз.
Утром бывает утро, а вечером – вечер. Мой взгляд в автобусе никому не мешает. Заметь – как много лет мы говорим одно и то же.
Я не слишком здесь счастлива. Но на свете так много людей, не правда ли, которые тоже не слишком счастливы? Вы ведь согласны со мной? как вы считаете?.. Я здесь, как персик в столярной мастерской. Для кого и зачем я берегу себя? Для какой тёмной безвестности? …и мысли мои как дурные рисунки, которые следует сейчас же порвать.
Я – никуда не гожусь и нет мне ничего… нет ничего… Надоело мне, лишняя я здесь… Мир стал мне не в радость. Как тем девам, «погасившим свои светильники». Мне – которой так нравилось слушать, как скрипят его шестерёнки, цепляясь одна за другую, любоваться, как прекрасны краски его причудливой мозаики. И по улице идти с чувством, с расстановкой – то правую ножку вперёд, то левую.
Гегель замечает по конкретному поводу, который нас сейчас не занимает: «Когда в ее жизнь врывается диссонанс несчастья, она находится во власти жестокого противоречия, не обладая нужным умением, не зная путей для сближения своего сердца с действительностью…».
Все грешны. Да ведь сказано: за один вздох всё прощается. И, стало быть, цени только одно – дыхание жизни. Ты везде лишняя, да и все люди на земле – лишние. Ты только почаще напоминай ему, что он хороший парень, он тебе – поверит. Запомни: как только человек признает свою ошибку ему всё прощается.
Я к вашим ласковым пальцам прижму свои усталые веки. Несмотря на неспособность к изменению запечатлённых линий на твоих ладонях и зашифрованных в гороскопе карте со стрелкой. Ты думаешь – моя жизнь не претит мне завтрашним днём? Я дам тебе совет: ничего не делай! Просто – обременяй землю, а там пусть тебя носит каналья судьба, ведь на то и живёшь, чтобы срывать цветы удовольствия. Природа и судьба – это единственные силы, которым никогда не стоит отказывать в повиновении. Вот, судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Внешняя и внутренняя судьбы – разные…
Рано или поздно все умрём, стало быть, хандрить, по меньшей мере, нерасчётливо. Правильно бабушка говорила: "Не торопись на тот свет – там кабаков нет!" Говоря вообще, – то не след этого делать.
Тем не менее, когда ваша судьба состоит в том, чтобы терпеть нечто, что является (или кажется вам) хуже, чем обычная судьба человечества, принципы мышления Спинозы о целом или, во всяком случае, о делах больших, чем ваше собственное горе, – полезны. Бывают времена, когда мысль, что человеческая жизнь со всем тем, что содержит в себе зло и страдание, есть бесконечно малая часть жизни вселенной, приносит утешение. Такие размышления, возможно, недостаточны, чтобы составить религию, но в мире горестей они помогают здравомыслию и являются противоядием от паралича абсолютной безнадежности.
Собственно, исполнение не вдохновило её и тогда. Но, по большей части, было всего лишь досадно, что все превращается в очередную «Санта-Барбару», и чужие человечьи детеныши, бегающие по улицам, не вызывают ничего, кроме недоумения.
Каждый из нас мечтает сделать выстрел в французской опере. Как бы мерзко слякотен ни был день. Мораль сей басни такова – когда захочется познакомиться и окунуться в атмосферу, где не надо лгать, прятаться, скрывать что-либо, где можно "танцевать, стонать, раздеваться, одеваться, целоваться, пить, вытирать мокрые отдвижения тела, топтаться на месте, выяснять отношения, прислонившись к стене, сниматься, исчезать…" Не хочу больше плакать в подушку! Нажарить кукурузы, причесать женскую головку, посмотреться в зеркало, пахнуть духами. Плюхнусь в подушки, и ищите меня… рыдающую у экрана.
Ну, бей, пока сердце кипит и кровь горяча! Я себе новую кровь нагуляю.
Тяжело, я устал внутри. В сердце не чувствовалось никакого иного желания, кроме жажды безусловной тишины. Через два шага рассвет. Два шага, два шага…
Что бы теперь, однако ж, какую бы штукенцию предпринять. Я спрашиваю: как быть? Рождаться заново? Среди обиженных судьбой? А не послать ли всё к чёрту? Сколько угодно, не извольте беспокоиться-с. Пожалуйста, не стесняйтесь, делайте, что вам хочется. В нашей достойной сожаления жизни мы проделывали вещи и похуже. Меня тоже радует собственная чудовищность. Где хочу, там и писаю прямо на линолеум – и мне приятно, что это ничего не меняет. Каждый сам себе гнида ползучая. – Так наплевать на свою жизнь, беспечный. – Подите вы к чертям! И выражение безнадёжности и безвыходности на лице. Господи, куда иттить? Да иди ты хоть на каторгу. Куда уходить нам, хоть нечего делать здесь, озираясь брезгливо? Ну, куда я сейчас пойду?.. У меня… ннет… ничего нет! А не то и вовсе чёрт с ним совсем; чёрт возьми совсем! Приди, спаси. Проси… Сейчас проси… Быть может, завтра будет поздно. Смани меня, смени меня… никогда не меняйся местами, никогда ни с кем!
Эк тебя неугомонный бес как обуял! Эх, парень, запутался ты, заблудился в закоулках жизни. Поди убеди, что нельзя человеку еще раз войти в ту же самую реку.
– Вы кончите тупиком.
– Ошибаетесь. Я с него начал. А потому чувствую, что, по крайней мере, с той стороны не уткнусь в стену и что я совершенно свободен.
Бытие есть "круг", поэтому всякое познание протекает как движение по кругу. Но относился он к герменевтическому кругу иначе, чем его предшественники: он считал, что действительная проблема – войти в круг, а не выйти из него. Выходить из круга вообще не требуется.
Я найду куда себя деть… Я знаю, я знаю где выход. Чаще всего выход там где был вход. Но разве, разве лабиринт имеет дверь? И на двери той замок, который хоть кто-то мог бы отомкнуть ключом? Ведь стремление открыть, открыть раз и навсегда… выход из него, вероятно, только в безумии. Приходите быстрей, а лучше как ни можно скорей, ведь я скоро исчезну. Живая собака лучше мёртвого льва. Человек, пришедший говорить о деньгах. Потому у нас охоты к жизни и нет. Впрочем, теперь ему, решившему «вернуть билет», было всё равно. По-моему, прекрасен тот закон природы, который определил нам только один вход в жизнь и оставил множество выходов из нее. Если вам все равно, где вы находитесь, значит вы не заблудились. Обмен судьбы на мимолетный каприз – самоубийство, причём из-за пустяка, считай, что от скуки. У вас сдали нервы, это понятно. Бунт часто является реакцией на фиаско. А тут возле простосердечные друзья пожмут плечами. Это что за дурацкие разговоры! Ты человек или слякоть? Как тебе не стыдно? Явный мятеж твари.
Конечно же, люблю читать чужие письма и дневники, ища то, что тронет вялую душу дублёра. Трогают, например, каракули: "С утра заплела косички". Я хочу сказать что-то очень изящное, например: «В мире – ничто не вечно»; за этим афоризмом не надо далеко ездить, а обратно – тем более. Жаждущий света – тёмен, и пусть тёмными и будет обманут. Солнце мрачно, хотя и греет, подобно порочной любви.
Проходя по двору мимо, она так смотрит из-под челки, что мое старое сердце замирает…
– Это изумительная женщина, подлинно вашего жанра, женитесь на ней…
– Самоотречение – суть женщины, которая рожает и растит, суть семьи. Я не способен на это. Нет, я пессимист, мне ненавистна идея продолжения человеческого рода. Женитесь на ней сами, она очень располагает к Вам и будет как раз нужной для вас женою.
– Ничего не случилось. Просто разглядела себя. Вы очень умный, очень порядочный человек, но Вы слишком влюблены в гармонию, а я бы всё время Вам разрушала её. Откажите мне в Вашей дружбе. Нет нет, забудем друг друга. Вы ошиблись, выбрав меня.
Летние вечера, когда загадочны становятся лица встречных, когда редкие прохожие оглядывают друг друга особенно внимательно. – Непременному члену моё почтение! Какая-то сказала про добрый вечер. Надо ответить: она – знакомая.
Объявление о знакомстве. Безденежный, безнадёжный, циничный романтик ищет родственную душу с телом противоположного пола, к которому можно было бы прижаться, когда совсем грустно. Человек я нервный, слезливый и циничный, страдающий язвой желудка и больным, детским воображением. Добрых мыслей, благих начинаний. С совершенным почтением к Вам, имею честь, желаю здравствовать и радоваться. А засим досвиданция и бонжур. Всегда думающий о Вас. Неудачник и простак. Твой грустный, неуклюжий воздыхатель. Подробный адрес указан в заголовке письма.
Хочу найти: взгляд пронзительный, улыбка – ослепительная, солнечного, стремительного, решительного, чувственного, удивительного, умопомрачительного, яркого, внимательного, рокового, привлекательного, классного, честного, потрясного, крепкого, дерзкого и забавного, заводного и славного, жаркого, желанного и т.д. Мой удачливый, сильный Пьеро, без тебя нет любви, прости мне тот вечер. Мальвина. А/я 32. Впрочем, Вы как будто поскромнее других, такой уютный, точно большой пушистый кот. Женщине возле вас, наверное, укромно, тепло…
Для меня Вы как маслина, принесённая голубем в Ноев ковчег. Я всегда готов сей же час удовлетворить Вас, ибо это составляло всегда предмет моего живейшего желания, в надежде чего остаюсь всегда готовою к услугам вашим.
Малышка вовсе недурна. Я ещё раз повнимательнее смотрю на неё. Юбка плотно облегает фигуру… ну и улыбка тоже… Она улыбалась не потому, что ей было весело, а шаловливо и, в то же время, как бы говоря: «Я сейчас покончу с собой». Походка у неё тоже была чёткая, ноги и щиколотки хорошего рисунка – любительницы пожить, наверняка способные напрягаться как следует в нужную минуту. Сейчас у меня к ней такое отношение, какое многие мои читатели должны испытывать к симпатичным негритяночкам, сидящим напротив них в метро, при взгляде на их тонкие, крепкие ноги, растущие из того места, которое таит в себе розовые тайны.
Влезла в кровать и затихла, крепко зажмурившись под одеялом. А лисица, когда спит, обёртывает свой хвост вокруг тела, и ей тепло. Вот, должно быть, приятно. Мне всегда хотелось иметь такой хвост.
Он узнал, что «в последнее время она больше всего боится слов «никогда» и «всегда», а еще также «ничто» и «никто».
Ничто из того, что она говорила, не касалось окружающего мира, все слова были обращены исключительно к ним одним.
Склонив голову набок, она говорит: «А вот и я!» Можете болтать со мной, меняться музыкой, ругать за лень, хвалить за всё, отпускать на все четыре, шелестеть страницами, гладить кошек, делать мне массаж, смотреть свысока, помнить несмотря на… И она произносит: «Волноваться должны Вы».
Мои интересы: music, auto, voyage, скорость, ветер в лицо, играющий волосами, пряный запах сирени, липовый цвет, клубника, мороженое с карамелью, ананасы в шампанском, сходить с ума по тебе, лето, июльский гром, дыня, движение, Венеция, ночь, ночные прогулки, Моэм, Милан, shopping, встречи с друзьями, Когда боги сходят с ума, умные и позитивные люди, sunshine in the rain, делать глупости, смеяться, пробуждение природы, захватывающие книги, радоваться мелочам, приятное пробуждение, море, морской бриз, ласкающий кожу, люди, умеющие чувствовать, сильное и слабое, старое и новое, изменчивое и постоянное, далекие города, новые ощущения, кошки и кони, японская кухня, аромат миндаля, мандарина, цветков апельсина, когда от тебя пахнет Givenchy pour Homme, ветер перемен, запах душистого табака и лаванды, фотографировать, получать подарки, праздники, страсть, целоваться, трещать по телефону, дарить любовь, фантазировать, засыпать на твоей груди, неожиданно хорошие фильмы, «Вечное сияние чистого разума», ожидать чуда… Тюльпаны (потому что они сочные и хрустят), выбирать подарки для тех, кого люблю, свежая постель, книжные магазины, типографический запах от только что купленной книги, гладить больших пушистых кошек, за которых я не несёшь ответственности, запах осени и жухлой листвы, знать, что у друзей всё хорошо, звук, возникающий при открытии бутылки вина (такой тихий "чпок"), ждать встречи, первый раз с кем-то целоваться, заниматься любовью, камины (не бутафорские), туфли на высоких каблуках, бесцельно бродить по городу, новенькие банкноты достойного номинала, смотреть как поднимается пенка на кофе, быть сильной, быть слабой, мешать бабушке стареть, шерстяные пледы в клетку, большие калькуляторы, мечтать, добиваться, смотреть, как играют маленькие смышлёные дети, черника и ежевика, включать радио и попадать на любимую песню, большие острые ножи, мокнуть под проливным дождём, возвращаться домой…
Мы говорим: "Спасибо тебе за то, что ты есть", когда не можем сказать: "Я тебя люблю". Мы говорим: "Мне незачем больше жить", когда хотим, чтобы нас разубедили в этом. Мы говорим: "Здесь холодно", когда нам необходимо чье-нибудь прикосновение. Мы говорим: "Мне от тебя больше ничего не надо", когда не можем получить то, что хотим. Мы говорим: "Я не поднимал(а) трубку, потому что была занят(а)", когда нам стыдно признаться в том, что слышать этот голос больше не доставляет нам радости. Мы говорим: "Я никому не нужен(на)", когда мы, в действительности, не нужны одному-единственному человеку. Мы говорим: "Я справлюсь", когда стесняемся попросить о помощи. Мы говорим: "Ты хороший друг", когда забываем добавить "но тебе не стать для меня кем-то большим". Мы говорим: "Это – не главное", когда знаем, что у нас нет иного выбора, как примириться. Мы говорим: "Я доверяю тебе", когда боимся, что стали игрушкой. Мы говорим: "Навсегда", когда нам не хочется смотреть на часы. Мы говорим: "Я был(а) рядом", когда не можем найти себе оправданье.
После встречи с ним Кэролайн написала в своем дневнике: "Кроме того, у него приятное лицо с темными и мягкими глазами. Он сумасшедший и испорченный. Очень опасно быть с ним знакомой".
Столь понятная мне аура отвращения к жизни, ко всем играм современников идёт от него. Он одинок и зол на весь свет так же, как я. Так же, как я, он не идеализирует природу людей, не верит ничему и никому. Он нравится мне ещё тем, что никого никогда не судит. Взрослый аморальный парень, любящий говорить неприятные и циничные вещи. Например, очень любит поговорку, что «даже курица гребет только под себя». Речь его грамотна и витиевата. И в то же время такой обязательный. Когда он переступал порог, казался несколько смущённым и скованным до того момента, пока не увидит знакомых лиц. У него был чудесный, мягкий и тёплый голос, с пленительною родственностью, он воспринимался не как звук, а скорее как прикосновение. Я дорожила этим ощущением.
Однажды он сказал мне: «Не важно сколько мужчин было в моей жизни, важно сколько жизни было в моих мужчинах». Я люблю этого человека. Точно. (Лед, как и должно быть, – холодный, розы, как и прежде, – красные.) И любовь меня куда-то уносит. Но вытащить себя из этого мощного потока невозможно. Ни единого шанса. Кто знает, вдруг несет меня в совершенно особый, неизведанный мир. А может, это – опасное место. И там уже притаилось нечто (некто?), и оно глубоко, смертельно ранит меня. Наверное, я потеряю все, что имею. Но пути назад уже нет. Остается лишь одно – довериться потоку. Пусть даже такой человек – "Я", сгорит в нем дотла, навсегда исчезнет, пусть.
Это наверняка потому, что ты ни от кого ничего не ждёшь, – сказала она. – Я не такая, как ты. Другая. Но ты мне нравишься. Очень. Откуда музыка и магия? К кому – удивительная нежность? Неожиданно, с почти детской беспричинной обидой, с щекочущими нос слезами, остро завидуя неведомой адресатке…
Это становилось опасным. Она угрожающе близко подбиралась к состоянию, когда мужчина опять заполняет весь ее мир. Ей не хотелось этого. Это должна быть дружба. Отнюдь не любовь. Сейчас она впервые, думая о нем, использовала это слово. Она не хотела никакой любви. Любовь включает в себя страдание. И оно неизбежно, хотя бы при расставаниях. А они расстаются каждый день. Дружба – нет. Любовь может быть неразделенной. Дружба – никогда. Любовь преисполнена гордыни, эгоизма, алчности, неблагодарности. Она не признает заслуг и не раздает дипломов. Кроме того, дружба исключительно редко бывает концом любви. И это не должна быть любовь! Самое большее – асимптотическая связь. Она должна непрестанно приближать их друг к другу, но так и не наградить прикосновением.
Я, конечно, все еще люблю его, – говорю я вслух, чтобы слова попали в самые мои зрачки. Впрочем, почему бы и нет, почему бы моим чувствам не быть такими же запутанными и противоречивыми, как и сам он? Не являются ли чувства, испытываемые к человеку, пусть субъективным, но отражением этого человека? Все, что в жизни случается с человеком, неизбежно похоже на него самого.
Чудеса меланхолии окружают его. Вялый и нелепый, как всё вокруг. Лучшие из мужчин всегда готовы к смерти. Эта готовность чувствуется сразу же… и притягивает неумолимо. В ней нет никакой обречённости или истерики, наоборот – движения и взгляд такого человека спокойны и просты. И всё остальное неважно – ни внешность, ни возраст, ни образование. С таким как он прожить одну жизнь – всё равно что с другими – сотню. Обретённый случайно. Сокровище ростовщика. И нет в тебе ни одного изъяна. Чудо лекарство согласье подарок доверье. Очарованный, чудесный, погибельный, несказанный…
Например, то, что для неё очень важна моя непреходящая сущность и ей совершенно безразлично, что со мной может случиться в жизни. Ты, отгадывающая всё на свете… В общем, я дал понять ей очень запутанной фразой, что она мне нравится. Знакомясь с девушкой, я всегда отгадывал будет она меня любить или нет. Слишком многое не говорится, а отгадывается.
В последние несколько месяцев она была главным в его жизни. Все это время стоило произойти чему-нибудь существенному, и ему сразу же хотелось немедля поведать ей об этом. Это желание вкралось в его жизнь тихо и незаметно и овладело им. Оно изменяло его, вызывало совершенно новые чувства. Вот, к примеру, всякий раз, когда он по утрам включал компьютер, у него возникало ощущение, будто в животе порхает бабочка. То появлялась настолько необоримая жажда переживаний, что он мог среди ночи вылезти из теплой постели и рыться в подвале в старых картонках, разыскивая сборники стихов Ясножевской.
И вот в один из самых меланхолических моментов застолья, когда подают печенье… Случилась, наконец, радостная неожиданность и даже до известной степени сюрприз. Событие, неизгладимо повлиявшее на него.
А самое главное: мне позавчера приснился (ну, почти приснился: это было на грани сна и ужасной духоты) новый странный цикл. Я вчера даже написал какие-то невозможные для меня три строфы. Возможно, что это была какая-то тёмная ловушка для полуспящих. А теперь она схлопнулась, скрутилась в точку, исчезла в стене.
Иногда в ОНО, конечно, бывало и недурно – ночные посиделки с бутылочкой и кучей народу или, там, болтливые дневные залегания на диван, когда – музыка, вино, а на уровне улыбчивых глаз – еще чьи-то улыбчивые глаза, и везде пролита лень… Оцепенелая очарованность, с которой мы иногда наблюдаем пылинку, кружащуюся в солнечном луче, – и где-то тикают часы, стоит жара, и сила воли на нуле. Интересно думать на минимуме – когда ничего нет, ни книг необходимых, ни сил, ни интернета, чтобы можно было взять справку. Иногда ОНО было огромным аквариумом и по нему плавали разноцветные певчие рыбки, как благовоспитанные девушки нежно томились водоросли, по стеклу била лапа огромного кота. А девочка ехала в трамвае. Неделя валяния пластом на койке в ОНО привела к частичному озверению: холодный пот, разбившаяся (во сне, фрейдизм) белая чашка с рыбками, боль в самых неприличных местах, температура 38 и 5, люди, пачкающие воздух, попса, обогреватель, забирающий кислород, бардак, духота, жоп-па-па… Сам: молчит-с. На то, чтобы напрячь определенную группу мышц и встать, сил не было, но оставаться в ОНО оказывалось еще невозможнее. Р-р-р-р-раздражало: стол, стул (сломанный), зеркало, шторы, голоса, звуки.
О, черт, кому какое дело, когда я сам был таким студентиком, то спал до трех пополудни и установил новый рекорд университета по пропуску занятий за один семестр, и мне до сих пор не дают покоя сны об этом, где я в конце концов забываю, что это были за занятия и кто преподаватели, а вместо этого шатаюсь отрешенно, будто турист какой.
Жизнь была настолько мягкой и ни к чему не обязывающей, что можно было тратить киловатты ментальных усилий на абсолютно не окупающиеся мёртвые петли ума. Стаpаниями и игpой ума человек создаёт изысканнейшие пpодукты, котоpые кpоме него не интеpесны более никому. Голова казалась лёгкой, опустевшей, как бы чужой на плечах коробкой, и мысли эти приходили как будто извне и в том порядке, как им самим было желательно.
Он так опустошён, что не знает, ни что говорить, ни кому говорить. Ответвление в глушь, где, вибрируя, зреет бальзам и очнуться нельзя. Говори, что ты видишь. – Я вижу… Мне надоело, – она говорит, – быть колесом во праxе, заложницей лотереи. Случай меня поджимает и, забегая вперёд, держит – на неподвижной оси. Над проектом колдую – что же делать ещё под домашним арестом? Осторожней, там толпы народу, даже если ты застрахована в фазе сна… Настоящая буря. И куча растений, которым я не знаю названия… Может, я зацепилась за какие-то грабли в своем неуклюжем наряде, может, я запустила компьютер не с правой, так с левой руки? Может быть, переставила книги не так, как угодно природе? Отраженная башня раздвоилась в пруду, как развязанные шнурки. Только вот моя запись в тетради: гневно множились безделушки, но образовался завал, защитивший меня. И она принимала его за одну из небесных отдушин. На три дня заблудилась в подвалах: пила и писала скрижаль. И казалось ей (страшной, нелепой, ревнивой, сошедшей с катушек) абордажи миражей, мираж абордажей роил обесточенный дирижабль.
Такие девушки умеют держать паузу, слушать паузу и вообще не спешить никуда. С ними не обязательно поддерживать разговор, можно просто смотреть друг на друга, словно играя в простую игру: ну, какая ты? ты красивая, да? и смотришь на меня? а зачем? И она тебе отвечает на все эти вопросы, ничего не говоря.
«Странно» – сказала она и протянула руку. – «До свидания, не забывай меня», – сказала рука. – «Спасибо Вам». – «За что?» – «Не знаю», – она взяла мою руку в ладонь, пожала, но не отпустила. – «Ни за что. Просто ты сам по себе мне дорог» – говорила её рука. Потом ещё что-то добавила, но я не понял.
И сразу я почувствовал в ней существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то в детстве, в фотоальбоме.
Ей чудилось, будто его столь внимательные к ней глаза могут смотреть на неё непросто, по-иному, мужским взглядом, о котором она до сих пор даже не подозревала.
Он галантерейно пожимает ей руку и тоже смеется. Непринуждённо, по-дружески, будто знакомы с песочницы… "Пойдём, – произнёс ты, тронув меня за локоть. – Пойдём, покажу тебе местность, где я родился и вырос". Ты так осторожно это говоришь, – сказала я, – как будто боишься обидеть кого-то.
"Никакая цель, никакое вожделение и никакое предчувствие не стоят между Я и Ты. Бог как раз тогда подстраивает встречу, когда мы… Всякое средство есть препятствие. Лишь там, где все средства рассыпаются в прах, происходит встреча.
Здесь существенно, что он смотрит ей вслед так же долго, как она от него уходит, а застывает так же мгновенно, как она оглядывается. В таком шатре из ответно-встречных поворотов и взглядов уже можно жить, а что произойдет потом, какая любовь у них начнется, или кто кого погубит, – дело воображения…
Чего не бывает под луной? Бывают "потопы, огни, мечи, трусы" (молитва к Иисусу сладчайшему), бывают и добрые встречи. Ведь тебя не предвещали линии судьбы на моей ладони, ты не была предсказана мне гаданием на кофейной гуще, ты не появлялась в зеркалах моего одиночества… Душа все предчувствует, но предсказать не может. А тебе не внушает отвращения мысль, что мы могли бы никогда и не встретиться? – Есть немного. Кстати, когда и где мы познакомились? Не помню. А где вообще можно встретиться с людьми в такой дыре, как наша?
Жаль оставлять в глазах толпы… Как, однако, вам всё известно обо мне! Зато вам никогда не угадать тех слов, с которых началось наше знакомство. «Синьора, вы для меня слишком роскошны, а я слишком витиеват для вас». Слишком чудесна и слишком одна. Как предложить свою любовь фее, которая смеётся над вами?
– Я слышала, что вы интересный человек, и пришла познакомиться. Ничего не имеете против? – Очень польщен, милости прошу. Только должен предупредить, что слухи, дошедшие до вас, вряд ли правильны: ничего интересного во мне нет.
– Ты подошёл ко мне со спины, положил голову мне на плечо и сказал: "Не прогоняйте меня, если я вам не понравлюсь, пожалуйста". – Ты взглянула на меня, некоторое время поколебавшись, а затем решила, что мне можно доверять.
– Не можете ли вы из своей прелестной особы составить мне приятнейшую компанию? А потом, не в силах согнать с лица глупейшей улыбки, я сказал тебе: "Понимаю, как я вам противен, но…" – что было дальше, не так уж и важно. Правда, ничего?
Первое время она все приглядывалась к нему. Она сперва так смущалась, что все смотрела куда-то вдаль. Потом стала отвечать смелее: «Мне так хорошо, мне хочется болтать страшные глупости!». Потом становилась сомнамбулична, и шла, клоня голову на мое плечо.
Мы говорили, и когда она спрашивала о чём-нибудь, то заходила вперёд, чтобы видеть моё лицо. Им важно было обо всём друг другу рассказать. Их слова были просты, как на кухне. Что бы я не начинал говорить, ее глаза кивали мне в ответ. Мы говорили о том, что считали хорошим. Мы могли говорить друг другу совершенно что угодно. Потому что говорить с матерью – всё равно что с кошкой советоваться. Потому, что он шёл рядом и мурлыкал что-то задумчиво…
Раз ты так красиво говоришь, тебе бы открытки сочинять. Простите, – перебила я, желая показать свою учёность, – но ведь в сутрах говорится, что самым драгоценным является человеческое рождение, поскольку только человек может достичь освобождения. Разве не так?
О твоем существовании я узнала около 16.30. Сейчас всего 17.15, а ты уже сумел удивить меня, поразить, заинтересовать, растрогать, вызвать зависть, опечалить и обрадовать. В последнее время у меня мало переживаний, оттого я острей воспринимаю подобные чувства. Ты был прав, когда сказал, что ни в каком совете я не нуждаюсь. Мне попросту надо было высвободить это из себя, кому-то рассказать. Теперь я даже знаю, что меньше всего я хотела бы рассказать это тебе. Кроме того, это вдруг стало слишком банальным, чтобы тратить на это твое время.
Какая странная алхимия наших отношений. Милый подснежный друг, запомни, я на тебя не сержусь, ведь в наши отношения вмешалась метафизика. Может, я устану или обижусь, но никогда-никогда не покажу вида. Разве этого недостаточно для того, чтобы присмотреться и не расставаться?
Честно говоря, ее основания рассчитывать на мою благодарность столь многочисленны, что было бы даже скучно все их перечислять. Приятно заметить столь нежное сердце в столь в таком в общем как вот Вы. Кому же другому, как не Вам, сказать мне всё это? Мне кажется, – хотя, может быть, нескромно так говорить, – что у нас с вами удивительное сходство характеров. Позвольте мне также Вам сказать, что никогда ещё у меня не было такого мягкого, нежного друга, как Вы. Только обещайте, мы не будем с вами никогда целоваться. – Обещанья не даю, но обещаю.
А помнишь, как я тогда сказала: "давай напьёмся и будем целоваться…", а ты так обрадовался, что у меня зачесались глаза. Потом ты разочаруешься, потом ты привяжешься, и мы будем дружить всю жизнь.
Ее губы были не полными, но очень мягкими. Она целовалась расслабленно, как-то нерешительно, как будто рот ее не мог выбрать себе место, чтобы задержаться. Он скользил по моему телу, как новичок на роликовых коньках. Я всегда надеялся, что он где-то, наконец, остановится и почувствует себя как дома, приведя меня в экстаз, – но он все куда-то слишком быстро ускользал, так и не найдя себе места; он ничего не искал себе, кроме равновесия, как будто его влекла не страсть, а банановая кожура. Один Бог знает, что сказал бы обо всем этом Ф. Он сказал: – Ничего между собой не связывай.
…Теперь я догадываюсь, зачем носили паранджу. Она имела значение занавеса в театре, который раздергивался в редкие дни спектакля. За четыре часа, что мы почти молчали и только смотрели друг на друга, я совершенно уверился, что лицо – окно, подобие иллюминатора, откуда можно выглянуть, куда возможно войти, а также откуда льется на землю мягкий свет.