Глаза богов закрыты

И вдруг… становится легче, как будто каждая слеза забирала с собой небольшую часть негатива, очищая меня от всего плохого, что мне пришлось пережить за последние дни. Капля за каплей, и я уже больше не плачу. Лежу, грущу, но только потому, что знаю, я должен сейчас это делать, грустить, но на самом деле все эти чувства стали натянутыми и слегка наигранными. Я обманываю сам себя. Легко и просто я осознаю, что они мертвы, а я тем временем все еще жив и даже здоров. И не стоит больше печалиться. Смерть не что-то противоположное жизни, а неотъемлемая часть ее, и без нее нельзя. Все вокруг тебя будут умирать до тех пор, пока ты сам не умрешь. В своей жизни став свидетелем множества смертей, в конце концов придется познакомиться с ней лично. Эти мысли пугали меня еще сильнее, и я пытался продолжить плакать, сосредотачивая свое внимание на том, что моего отца только что повесили прямо на моих глазах. И пятнадцати минут еще не прошло, но каждый раз эти мысли оказывалась на втором, на третьем, на четвертом плане, а потом и вовсе гасли. Я не мог больше плакать. Но почему? Что со мной произошло? Почему мое настроение поменялось так быстро и столь радикально?

– Могу я присесть? – неожиданно спросил меня хрипловатый, немного старческий голос. Его неожиданное появление немного напугало меня, но не смогло выбить из состояния практически свободного падения прямо в мягкое облако спокойствия и безмятежности, опасно граничащего с безразличием и даже апатией.

Этот голос принадлежал старику, нет, не совсем старику, но человеку явно пожилому. На вид от сорока до шестидесяти лет. Опирается на самодельную трость, бывшую когда-то обычной палкой. Зачем он захотел присесть во всю эту грязь, в которую я в порыве отчаяния и истерики влетел? Хочет утешить? Помочь? Такие шутки совсем не смешные! Незнакомые люди никогда друг другу не помогают даже обычным сухим одобрением. Помощь незнакомца в городе, где главное правило выживания «ненавидь ближнего своего» была бы странной. И было бы странно ждать, что эту помощь примут, но сейчас все почему-то стало необычным. Словно с ног на голову перевернулось. «Что же тебе тогда от меня надо?» – вяло подумал я, ощущая себя словно неслабо подвыпившим. Отвечать на его вопрос я не стал. Впрочем, моего разрешения ему и не требовалось. Старик и сам без всякого приглашения присел рядом.

– Впервые побывал на казни? – свой первый вопрос он задал после пяти или, наверное, даже десяти минут молчания. Из-за совершенно какой-то невероятной безмятежности я совершенно потерял счет времени. Я мог бы просидеть тут в этой луже целый день, без еды и воды. Лишь бы только это состояние никогда не прекращалось.

– Нет, – тихо, почти себе под нос мямлю, но старик услышал меня и тяжело вздохнул.

– Человек, что стоял с краю был твоим отцом?

В ответ я киваю. Наверное, на моих глазах в тот момент должны были навернуться слезы от одного лишь упоминания об отце, но плакать совершенно не хотелось. Вместо этого я подумал: «Как старик узнал, что он был моим отцом? Мы ведь даже не похожи…».

– Весьма отвратное представление, но устраивают их постоянно. Люди давно привыкли к такому. Относятся как к чему-то должному и само собой разумеющемуся. Скорее даже как к развлечению, хотя я так никогда не считал и продолжаю на этом настаивать: настоящий человек, человек с большой буквы, не способен на такое абсолютное проявление эгоизма, как радость по отношению к страданию и смерти другого человека. Это проявление истинной сущности тех, кого обычно называют людьми. На самом же деле они ими не являются и никогда ими не были. Безрассудное проявление жестокости – удел животных и безумцев, тех, кто потерял свой разум или тех, у кого его никогда не было.

Кажется, он говорил что-то важное и нужное, но говорил он это сам себе, ибо моя голова оставалась пустой и бесполезной. Всякая мысль покинула меня – и хорошая, и плохая. А я наслаждался каждым мгновением безмятежности, освобождения от всех мирских тягот и забот. Старик, казалось, знал, что сейчас я не способен даже на самые простые мысленные процессы, поэтому либо вообще молчал, либо начинал о чем-то много-много говорить, заполняя бесполезными словами образовавшуюся пустоту вокруг меня. И вновь долго молчал, словно давая мне отдых, возможность насладиться абсолютным спокойствием, накрывшем меня с головой.

– Слова ничего не изменят, тем не менее, хочу, чтобы ты знал: мне искренне жаль. Потерять отца в столь раннем возрасте большая трагедия.

– Не могу поверить, что люди способны на такое. Они все убийцы! Каждый, кто радовался их смерти! – я весьма удивлен, что способен вернуться в этот мир и продолжить с кем-то разговаривать, не теряя смысл разговора. Удивлен тому, что добровольно вернулся к людским проблемам, не теряя при этом чувства невесомости.

– Такими их создали Боги. Они не ведают, что творят.

– Как Боги вообще могли такое допустить?

– Они сделали это специально, чтобы людьми было легче управлять.

– Я не понимаю зачем?

– Им нужно было дать людям возможность выплескивать свою жестокость друг на друга, чтобы они не начали выплескивать ее на что-нибудь другое. Стравить и манипулировать – всего лишь один из рычагов контроля.

– Я в это не верю! Это не может быть правдой! Мы верим Им, молимся Им, а Они с нами так поступают? Я не верю в это… просто не могу поверить.

– И правильно делаешь, что не веришь в безумный бред старика, давно выжившего из ума.

– Почему ты так про себя говоришь?

– Потому что нет ничего хуже, чем зная истину, жить во лжи и не иметь возможности что-либо исправить.

– Вы могли бы начать сопротивляться. Научить людей истине.

– Нет, я, пожалуй, слишком стар для такого. А даже будь я молод и не подумал бы сопротивляться. Боги не прощают такой дерзости.

– А разве бездействие – это хорошо?

– А разве плохо, если ты прекрасно знаешь, что твоих сил не хватит на то, чтобы хоть что-то изменить?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю, но, думаю, все же будет лучше жить, чем глупому погибнуть, так и не принеся никакой пользы.

Становилось холоднее и дальше сидеть в грязи было все менее комфортно, но мне все равно так не хотелось уходить. Рядом сидел этот старик, имени которого я даже не знал, и мы с ним о чем-то говорили, пусть смысл разговора я понимал слишком смутно, чтобы у меня получилось до конца вникнуть во всю суть разговора, но этот разговор успокаивал меня и мне не хотелось лишаться этого.

– Знаешь, Аарон, я, наверное, пойду. Начинает холодать, а чего мне уж точно не хватало, так это заболеть на старости лет-то.

Старик начал вставать и делал он это долго, старательно изображая старческую немощность.

– Откуда ты знаешь мое имя? – спросил я, мучительно стараясь вспомнить представлялся ли я ему. – Я не говорил, как меня зовут.

– Нет, не говорил, ох, – кряхтит, как может, даже лицо покраснело, но у меня все равно оставалось ощущение плохой актерской игры. – Я просто знаю его и все. Приятно было познакомиться… и поболтать. Удачи тебе, не злись и не переживай. Живи по течению, а не против и будет тебе счастье, – он наконец выпрямился и, слишком сильно опираясь на палку, стал медленно уходить, но, пройдя пару шагов, обернулся. – Если ты все же хочешь узнать, откуда я знаю твое имя, то могу угостить тебя вкусным чаем. А то небось уже окоченел в этой луже сидеть.

И действительно… холодно.

Сказать, зачем я согласился, я точно не мог. Как вообще я смог поверить незнакомому старику, после того, что случилось с Зайрой всего лишь сутки назад? Просто невероятно, но своим присутствием старик каким-то образом успокаивал бурю внутри меня, а мне не хотелось от этого отказываться.

Круг четвертый

Бесчисленное количество раз проходя мимо его дома, я никогда раньше его не замечал, что совершенно не было удивительным, ибо его маленький и серый домик, можно даже сказать, халупа, сливался с тенью двух домов гораздо крупнее, между которыми он оказался зажат. В результате он оказался практически полностью скрыт от посторонних глаз, что было только на руку его владельцу. Финеес, так он представился мне, привык жить в уединении. Признаться, я не заметил бы его дом и сейчас, как не замечал не замечал его и раньше. И только оказавшись у самых дверей, я понял, что это не просто чей-то брошенный сарай, а самое настоящее убежище затворника, умедлившегося спрятаться по среди единственного в мире городе людей.

Оказавшись внутри, я бы удивлен еще сильнее. Свободного пространства в нем не было вовсе! Впервые в своей жизни я почувствовал себя слишком большим, чтобы здесь мне было комфортно находиться. Приходилось передвигаться на цыпочках, внимательно смотря куда наступаешь, иначе, казалось, легко было остаться без пальцев на ногах. Они бы здесь тоже затерялись, среди мусора, которого здесь было поистине много. Точнее сказать, не совсем мусора, а скорее всеразличного барахла, раскиданного везде и всюду перемешано со всем, из-за чего это в мусор и превратилось. Все остальное свободное пространство занимала одна единственная кровать, которая тоже оказалась завалена, только не мусором, а старым, пропахшим гнилью тряпьем, которое использовалось вместо одеял. Все покрыто толстым слоем пыли. И как только он может здесь спать, есть, дышать? Или вообще подолгу находиться… Ни изнутри, ни снаружи нельзя было сказать, что дом этот обитаем и в нем кто-то живет. Он казался мне заброшенным, даже несмотря на наше здесь присутствие. На два человека этот дом явно не был рассчитан. Здесь даже одному невозможно жить! От одной лишь пыли можно было задохнуться, не говоря уже про, что помещение, по-видимому, ни разу за последние десятилетия не проветривалось. Спертость воздуха достигла своего апогея лет двадцать назад, а солнечный свет вообще никогда не проникал сюда! Единственное окно оказалось лишь выбитой в стене небольшой дырой, расположенной рядом с дверью, и было тщательно затянуто и забито огромной грудой грязного тряпья с той целью, чтобы через эту дыру никогда не просочился воздух. Старик словно не хотел им дышать, предпочитая задыхаться. Все это создавало поистине дикую атмосферу, что здесь живет психопат, маньяка, который вспарывает глотки случайным знакомым. Я должен был испугался, с криками и воплями бежать отсюда сверкая пятками, но остановило меня одно «но»…

Было здесь то, что действительно сильно меня заинтересовало. Из-за чего пришлось закрыть глаза на царивший здесь хаос и на самого старика, что своим поведением и образом жизни больше напоминал безумца, чем просто причудливого дурачка. Книги! Я никогда не видел книг. Эта вещь на столько редкая, что даже при виде одной маленькой книжечки рот у любого откроется, а здесь их было столько, что каждому жителю города можно было раздать по одной. Хватит всем и еще парочка останется лежать на полке. Десятки, сотни, они не поддавались подсчету. Огромное множество всевозможных форм и расцветок. Хотя я не мог различить их цвет из-за толстого слоя пыли, что их покрывала обесцвечивала, но я почему-то был уверен, что раньше все они были уникальными, а не обезличенными, как сейчас. Пыль стерла названия. Они лежали везде: на полу, на кровати, каждая стена была заставлена ими вплоть до самого потолка. Возможно, на них он и держался. Эти книги еще сильнее сужали и без того сильно ограниченное пространство. Даже владение одной книгой считалось преступлением более страшным, чем убийство. Владение же столь бесчисленного множества книг превращала Финееса в самого опасного преступника в городе. Книги являлись богохульством, а богохульство – самый страшный грех. За него убивают на месте без спектакля-суда и совсем ненужного палача. Меня до дрожи в коленях пугала опасность оказаться на виселице за одно лишь нахождение в этом месте и до такой же дрожи завораживала эта комната. Я всегда мечтал увидеть хотя бы одну книжку, самая страшная и тайная мечта – полистать одну из них. И вот мечта не просто осуществилась, а стала настоящим кошмаром наяву.

– Удивлен? – непринужденно спрашивает старик. Его рот расплылся в улыбке, обнажив пару черных зубов. Финеес уселся на кровать, ничего не разбирая, прямо на весь свой хлам в самый центр беспорядка, своей пятой точкой лишь увеличивая его. Он заранее знал ответ.

«Еще бы!» – хотелось завизжать от удивления, но вместо этого я сдержанно выдал:

– Еще бы! – вот черт, не получилось.

Меня так и подбивало спросить все ли он их прочел, а если и не все, то какие именно, а самое главное, что сказано в этих книгах. Да и вообще, откуда у него столько книг? Они запрещены, их уничтожают и уже ни у кого не осталось ни одной, но только не у Финееса. Слишком много вопросов, чтобы они все удержались в моей голове.

– Вы их все прочли? – они и не удерживались.

На его лице вновь появились черты улыбки. Не такой открытой, как предыдущая, эта улыбка почти скрылась под короткой бородой.

– Даже если я проживу еще одну такую же долгую жизнь, я все равно не успею все прочесть, тем более что многие из них совсем меня не интересуют. Ох, если мне дадут еще одну такую жизнь, я потрачу ее на что-нибудь другое, – улыбка проявляется еще более отчетливо. – На выпивку, к примеру. Только в таком случае, я точно не смогу прожить так долго. Ах, да! Совсем позабыл. К старости все забывать начал. Вот твой чай, – он достает откуда-то из-под кровати небольшую чашку с мутной водой и отвратительным запахом. Отказываться мне почему-то неудобно, и я ее беру, но пить это совсем не собираюсь. – Прости, горячий, как обещал, к сожалению, будет не скоро, а я так понимаю, тебе уже и домой пора спешить. Мать твоя, поди извелась вся.

– Наверное…

– Я в этом уверен. Хорошая у тебя мать. Ты береги ее.

Киваю, соглашаясь с ним, но мысли мои так далеко, что я не особо отдаю себе отчета по какому поводу я сейчас киваю. Я продолжаю внимательно осматривать его лачугу, заостряя взгляд на каждой книге, а они тут везде, куда ни посмотри. На одной, единственной без пыли, я даже могу рассмотреть название, но не могу его прочесть. Не потому, что оно написано на языке мне незнакомом. Хотя, нет, я не могу его прочесть именно потому, что оно написано на языке мне незнакомом. Я не умею читать. Я никогда не держал в своих руках книги. Книги вне закона, а значит и умение читать тоже. Да и уже позабыли все, что такое вообще возможно.

Мне действительно пора уходить. И мать за меня волнуется, и все же страшно немного. Странный старик и скорее всего опасный. Только книги куда опасней старика. Из-за них меня могут повесить, не дождавшись следующего утра. Но я продолжаю медлить и не ухожу. Хочу задать последний вопрос, но в голове их кружилось так много, что трудно разобраться какой из вопросов самый важный. И это оказалось невозможно, поэтому я задал тот вопрос, который оказался самым коротким:

– Кто вы?

– Кто я?

– Да.

– Я – обычный старик, таких как я много ходит по улице, – смешливый тон его ответа говорил совершенно об обратном.

– Вы не обычный старик. Ни у кого больше нет такого количества книг! Многие уже забыли про их существование. Они запрещены, это богохульство – страшнейший грех.

– Это всего лишь маленькая подпольная библиотека нашего города, а я обычный старик, можно сказать, библиотекарь, смотритель и единственный посетитель. Про ее существование знаю только я, а теперь еще и ты.

– Как вы смогли их все собрать? Я ни одной книги в жизни не видел, а здесь их… – слов я подобрать не смог.

– Раньше было много книг. Очень много. У каждой семьи была своя маленькая библиотека или хотя бы пару книжек нашлось бы. Это сейчас все изменилось. Когда книги стали незаконны, их начали выкидывать и сжигать. Тогда же появились мы, библиотекари. Да, я далеко не первый библиотекарь. Даже не знаю, сколько их было до меня. Мы стали собирать книги, попросту говоря, воровали и приносили сюда на сохранение. Вот и набралось достаточно много.

– Почему запретили книги?

– Боги сочли, что они стали слишком аморальными. Сейчас этот закон практически забыли, больше нечего запрещать, кроме этой библиотеки. Книга, как таковая, это в первую очередь источник знания, но Боги сказали нам, что все они были написаны так давно, что больше не представляют из себя какой-либо ценности. Что они либо ложны, либо не соответствуют сегодняшней действительности. Видите ли устарели, а значит несут в себе только зло и обман. Так они нам сказали, но это не было правдой.

– Боги не могут врать. – мне это с самого раннего детства внушали. – Они чисты и идеальны, а ложь – это грех, что может присутствовать только в человеке.

– Кто тебе это сказал? Эти слова не десятилетнего ребенка. А, впрочем, и не важно. Нас всех учат так.

– Мой отец… моя мать… они верят в это, и я тоже.

– А я в это не верю. Не можем мы с точностью сказать, что наши Боги не являются людьми, хотя бы частично. В живых нет никого, кто воочию их видел. Зато я с точностью могу сказать, что ложь – еще один рычаг управления нами. А вот знаешь, почему Боги решили избавиться от книг?

– Нет.

– Потому, что знание – единственная реальная сила, что способна противостоять всепоглощающему злу, что зовется ложь. Это единственная возможность пошатнуть их абсолютную власть над нами, над людьми. Для них это просто недопустимо.

– И они решили избавиться от этой силы?

– Именно! Самые обычные слова могут быть разрушительнее магии, острее меча. Слова способны распространять правду и ложь, словами можно благодарить и оскорблять, унижать, уничтожать, убивать, доводить до самоубийства. Слова – абсолютное зло и величайшее благо, доступное каждому и всем. И каждый способен сам решить, как использовать их. Когда Боги поняли, насколько опасны могут быть самые обычные слова, они решили избавиться от того, что наделяет их такой огромной силой – от знаний. Без книг сила слов гаснет, знания не могут распространяться и начинают медленно забываться, умирать. На сегодняшний день почти все книги уничтожены, если не считать этих. За пределами этого дома вряд ли ты сможешь найти хотя бы одну.

– Из-за этого вы и стали их собирать? Когда осознали всю значимость книги?

– Да. Это нелегкое дело начали еще задолго до меня, а я всего лишь его продолжаю. За всю свою жизнь я добавил сюда разве что парочку. Большая часть была собрана еще до моего предшественника.

Когда-то очень давно, может быть, даже в какой-то другой жизни не прошло и часа как я лишился отца… но не здесь и не сейчас. Я почти позабыл о своем горе. Старик каким-то невероятным образом успокаивал меня одним лишь своим присутствием. Я боялся, что, покинув стены его библиотеки, горе вновь захлестнет меня с еще большей силой, с которой я могу и не справиться. Мне очень не хотелось уходить, но время уже поджимало. Пора возвращаться. Мать, наверное, волнуется… ужасно за меня переживает. Лишиться мужа и потерять единственного сына в течение пары минут. Как говорится, врагу не пожелаешь. Я распрощался с Финеесом, как ни горько мне было это делать, и побежал домой. Почувствовать силу накатившей реальности просто времени не хватило, а вернувшись домой я был удивлен еще сильнее, потому что совершенно не ожидал такого увидеть. Мать вела себя так, словно ничего страшного сегодня не случилось. Немного сильнее обычного потрепана и больше ничего. Не плакала, не переживала. Занималась своими обычными делами. Меня даже не сразу заметила. Немного отстраненно пробурчала мне что-то про обед, который еще не успел остыть. От такого поведения я оказался в небольшом шоке, но сразу же решил, что мешать ей витать в облаках я не стану. Вдруг что-то такое необычное произошло сегодня не только со мной. Вот так необычно и странно, но легко и просто мы продолжили жить дальше вдвоем. После потери отца нам стало немного тяжелее. Мне во многом пришлось его заменить, но уже вскоре я привык к своему новому занятию: голыми руками ловить скользкую рыбу в болоте. Занятие немного трудное, зато совершенно не остается времени чтобы о ком-то скучать или грустить. Я освобождался от дурных мыслей, полностью посвящая себя труду на благо семьи. Все могло так и остаться. Превратиться в привычку и навсегда укорениться в моей жизни. Только во мне появился росток, безумное желание, что росло и росло, не оставляя выбора и желание это – наведаться к тому старику, что именовал себя Финеесом. Вначале это было небольшой навязчивой идеей, а потом и вовсе накрепко застряло в моей голове. И не было возможности отвлечься, ненадолго забыть про старика, а со временем навсегда от него избавиться. Наоборот, эта мысль стала притеснять все остальные, медленно выпихивая их, не оставляя им в моей голове места. Каждый раз проходя мимо его дома, я был единственным, кто его замечал. Каждый раз, я останавливался и подолгу смотрел на маленькую лачугу, пока друзья не окликнут. Во мне боролись два противоположных чувства, что беспрестанно боролись друг с другом, пока одно чувство не стало теснить другое. Самое первое, что я хотел сделать – это спрятаться. Прошло большое количество времени и поистине магическое влияние Финееса сперва ослабло, а потом и вовсе прошло и вместо этой странной зависимости пришло так хорошо знакомое мне чувство страха. Вторым же чувством, которое постепенно росло и вымещало страх неизвестности, стало желание как можно скорее наведаться к старику. Задать ему все мучавшие меня вопросы и обсудить то, что при нашей первой встрече оказалось недосказанным. Я совсем не знал, кем был этот старик, чего он хотел от меня, когда садился рядом со мной в холодную лужу, а неизвестность, как и всегда, пугала больше всего. Мне не хотелось, чтобы история с Зайрой повторилась, только на этот раз в роли жертвы выступил бы я. Ее отец до сих пор свою, тоже единственную, дочь ищет. Только не там, где она действительно потерялась. Он так и не задал ни единого вопроса мне, зная о произошедшей трагедии. Возможно, также, что за меня вступились друзья или с ним поговорила моя мать. Впрочем, не важно.

Но мое желание пойти к Финеесу продолжало расти, пока однажды не затмило чувство страха, чувство самосохранения, и уже вскоре я обнаружил себя стоящим на пороге его дома. Однажды, походя мимо, я все-таки не выдержал, и вот теперь стою у двери с поднятой рукой, сжатой в кулак, но постучать не решаюсь. Любопытство и страх боролись в моей груди, устроив там настоящую битву, от которой у меня лицо покраснело и по нему пот потек ручьем. Ни у одной из сторон не было достаточно сил, чтобы победить другую. Все зависело только от меня, но я продолжал в нерешительности стоять напротив двери, не способный что-либо решить и даже сдвинуться с места. Впервые в жизни у меня появилась возможность что-то узнать, чему-нибудь научиться, но я боялся, что те знания, что я получу, мне совершенно не понравятся. Ко всему прочему еще я знал, что этот шанс первый и, возможно, единственный в жизни. Упустив возможность сейчас, всю оставшуюся жизнь я проживу точно так же, как все, кто сейчас меня окружают. Медленно разлагаясь до тех самых пор, пока во мне ничего не останется от человека. Нет, я не собираюсь становиться одним из них, не собираюсь в точности повторять их жизни. Я не умру до того, как погибнет тело.

Но и решиться на столь отважный шаг, как постучать в эту дверь, у меня смелости не хватало. Совсем не хочется повторить путь моего отца. Тот шаг, что я уже практически сделал, может оказаться последним в моей жизни. Я окажусь на помосте, рядом с настоящими преступниками, сразу же, как кто-нибудь узнает, что я делаю здесь. На мою шею наденут петлю, зачитают приговор, который никто не услышит, а палач потянет за рычаг на потеху разъяренной толпе. Когда дверь открылась, Финеес совсем не удивился, увидев за ней меня. У меня создалось впечатление, что он заранее знал, кого за ней увидит. Поэтому и открыл ее, чтобы меня пригласить.

– Я… хочу кое-что у вас спросить… – останавливаюсь, еле выдавив из себя цельное предложение. Дождусь его согласия, а заодно наберусь немного сил.

– Спрашивай, раз уж пришел.

– Тогда вы так и не сказали, откуда знаете мое имя.

– Боюсь, на этот вопрос я не могу сейчас тебе ответить.

– Хорошо, тогда можно еще один?

– Конечно.

– Для чего ваша библиотека? Зачем вы собираете все эти книги?

– Я думал, ты понял это еще при нашей первой встрече. Библиотека нужно, чтобы сохранить знания для будущих поколений.

– Я понял это, но кто передаст им эти знания?

– Пока что я. Конечно, не думаю, что доживу до того момента, когда они кому-нибудь понадобятся.

– Значит и смысла в библиотеке нет?

– Получается, так.

– Но ведь тогда теряется весь смысл вашей жизни.

– Понимаешь, мне не важно будет ли достигнута цель. Я давно уже понял, что люди обречены. Поэтому главное для меня – это знать, что я сделал все, что было в моих силах. В этом случае совесть не будет мучать меня ни сейчас, ни перед смертью.

Я немного помолчал. Мне нужно было набраться решимости перед тем, как сказать ему эти слова:

– Что, если… я помогу вам с достижением этой цели.

– Аарон, запомни мой совет раз и навсегда. Если что-то хочешь сказать – говори это прямо.

– Научите меня читать! – резко выдал я на одном дыхании и даже немного запыхался. – Дайте мне те знания, что вы посчитаете нужным мне дать, и я смогу продолжить ваше дело.

– Однозначно нет.

Я так сильно растерялся от его ответа, что и он, увидев мой разбитый вид, сам немного растерялся. Чтобы хоть как-то оправдаться передо мной и перед собой, он продолжил:

– О, мой мальчик, ты хоть понимаешь, что только за эти слова тебя могут уже прямо сейчас повесить?

– Я знаю это… и очень этого не хочу. Но больше смерти я боюсь стать таким же, как мой отец… как моя мать… как все в этом городе. С гнилыми душами и разложившимися мозгами.

– И все же я не могу согласиться.

– Почему? – я почти взвыл.

– Ты еще слишком юн для таких серьезных решений. Я не вправе из-за собственного эгоизма подвергать тебя смертельной опасности.

– Это мой выбор и ничей больше! Я так решил! Потому что я так хочу!

– Слишком решительные и горячие слова, свойственные любому несформировавшемуся разуму. Ты еще не можешь самостоятельно принимать такие решения. Ты попросту не понимаешь всей угрозы, нависшей над тобою только потому, что сейчас ты стоишь на этом месте.

А мы до сих пор стоим в дверях его хибары. Спорим друг с другом: я на улице, а старик в своем доме. Почему Финеес не может понять, что я все уже давно обдумал и готов возложить на свои плечи всю ответственность этого поступка?

– Пожалуйста, – я готов был умолять, но вместо этого в груди росло напряжение. Приходилось сдерживать себя, чтобы не взбеситься из-за отказа. Я стоял тут, боролся с собою, мучился сомнениями, а он так просто говорит мне «нет». Из-за этого я здорово злился.

– Нет – значит нет. Отправляйся домой, мальчик. Найди себе друзей, подругу, а меня забудь. Ты еще можешь прожить долгую жизнь, я же принесу тебе одни только страдания.

– Я буду умственно умирать, медленно и мучительно. С каждым годом все больше походя на тех полулюдей, что месяц назад вешали моего отца. А вы умрете, зная, что сделали не все возможное! – я начинал срываться, но пока еще отдавал себе отчет в том, что говорю. – Был один мальчик, возможно, еще слишком маленький, но уже готовый пожертвовать всем, чтобы измениться, стать немного лучше и может быть изменить еще кого-нибудь. Видимо, ваша библиотека тоже обречена и сгинет намного раньше людей.

– Ладно. Ответь мне на один вопрос, и я еще может быть подумаю. Объясни мне внятно, как ты хочешь измениться.

– Вы сказали, что знание – единственная реальная сила. Так вот, я хочу стать умнее, чем все остальные и сильнее, чем все остальные. Хочу на всех смотреть сверху вниз, чтобы никто не смог навязать мне свою точку зрения. Только так я смогу не слиться с ними.

– И ты готов к тому, что всю свою жизнь проведешь в одиночестве? А еще, возможно, что тебя через год-другой повесят. Но знаешь, одиночество страшнее смерти.

– Лучше быть одному или умереть, чем умственно и душевно прекратить свое существование.

Старик задумался. Прикусил губу и стал переваливаться с ноги на ногу.

– Хорошо. Мне нужно время, чтобы не спеша подумать, все взвесить. И тебе на это тоже нужно времени не меньше, чем мне. Так что, если не передумаешь, приходи ко мне через неделю, а лучше через две. По-хорошему, тебе вообще ко мне только лет через пять прийти надо, когда взрослее станешь.

– Я не хочу так долго ждать.

– Я уже это понял. Давай через две недели.