Рассказываю жене и дочери о случае с фотоаппаратом и слышу: «Папе явно надо отдохнуть». Отвечаю им: «Да нет же – это был какой-то знак. И скорей всего мы сюда не зря приехали, и зря мне кажется, что приехали зря». В итоге в ходе небольшой дискуссии сходимся во мнении, что если это и был знак, то, скорей всего Хемингуэй намекал нам сходить в его любимые бары и бахнуть несколько тостов за литературу. И я перечисляю, загибая пальцы: «За старика, за море, за марли́на». «Может за Мэ́рлина?» – переспрашивают они у меня, и объясняю, что марлин, это большущая океаническая рыбина с носом-копьем и скоростью плавания до 100 километров в час. Но при этом соглашаюсь выпить и за Мэрлина тоже. Добавляю: «За колокол, за мир во всем мире, и за «прощай оружие»». И больше поводов для тостов не накидываю – знаю, стоит только начать, как дальше тосты найдутся сами.

Обратно возвращаемся в том же «Шевролет де люкс», водитель которого развлекает нас, и в дело и без нажимая на клаксон, который играет первые три фразы из песни «Я Кукарача». И всё вместе – небо, пальмы, далекий и легкий шум океана, Chevrolet, кубинец в голубой рубахе и белых штанах и «Кукарача» – всё кажется столько же невероятным, как и вид заходящего на Гавану с океана вечера. Он, словно загнанный солнцем за границу горизонта пасынок природы к ночи возвращается домой, неся с собой усталость и обволакивая усталостью всё, и валится от усталости с ног, и все валятся вместе с ним. На меня свинцовая усталость накатила прямо в машине, и я задремал, и голова свесилась на грудь и, если бы не окрик «Amigo!» и легкий толчок в плечо я бы не проснулся и не разбудил девушек, дремавших сзади.

28

Я думал, вечерняя Гавана похожа на Бангкок из песни «Одна ночь в Бангкоке», ту, что скопипастил с английского на русский в своё время Сергей Минаев – думал, те же тут тревожность, напряженность и ожидание удара ножом в спину на улице. И когда портье указал нам путь к бару Floridita, я был уверен, что наш семейный корабль отправляется из тихой гавани в бушующее море улиц. Да любой «Форсаж» посмотри – там, где сцены с Гаваной, там постоянная вакханалия: уличные гонки, рэперы, драгдилеры. Но вне «Форсажа» все оказалось на удивление спокойно, мирно, и немноголюдно. Туристы то ли сидели по барам, которых было столько, что в них запросто могла бы раствориться половина человечества, то ли лежали в номерах под кондиционерами, не в силах больше потеть в уличной жаре.

«Obispo 557» было написано на доме в полуподвале которого был бар, и эта уличная табличка меня смутила.

– Ты чего встал? – Спросила жена.

– В номере дома нет троек. Это какой-то неправильный бар.

– Ну, тогда и рейс самолета был неправильный и места в нем, на которых мы сидели.

– Но это был «Боинг 737» и я сидел на третьем месте слева.

– Вы так с этими тройками сойдете с ума. – Сделала замечание дочь, а жена ее поправила: – Это он сойдет с ума.

– Скажи, подмигнул тебе Хемингуэй? – Вдруг спросила супруга.

– Ну, да – подмигнул.

– Так «ну, да – подмигнул» или «стопудово подмигнул»?

– Стопудово!

– Тогда пошли. – И она подтолкнула меня в спину, и я практически ввалился в дверь бара.

И там, за дверью, вдруг и нашлись все те туристы, которых я ожидал увидеть на улицах. Дверь словно специально была герметичной настолько, чтобы звуки из Floridita не просачивались на улицу. Потому что, если открыть двери всех баров на всех улицах, то грохот будет как на фестивале автомузыки в промзоне в Люберцах, когда не просто никого не слышно, а и кровь так бьет в голову и давит на глаза, что ничего не видно. И хочется убить всех, и насладиться тишиной, пока не примчится полиция.

Подскочил мужичок в белой футболке и красном фартуке (и я обратил внимание, что все работники так одеты) и сказал по-итальянски явно что-то приятное и начал подталкивать нас вглубь зала подальше от двери, в которую кто-то уже входил. И толкал он нас и толкал, но свободных мест всё не было и не было, и мы уже обогнули музыкантов, топчущихся в центре, и зашли им за спину, и вот уже дальняя стена и это явно какое-то захолустье, но в захолустье был пустой столик. Дали провожатому пять долларов и в ответ получили одно «грасиас» и поняли, что эквивалент денег к любезности «пять к одному». Но в качестве бонуса он принес от стойки три коктейля и сказал «Презент» и мы поняли, что это бесплатно.

– Гляди! – Воскликнула жена и показала мне за спину. А прям у меня за спиной у стойки бара сидел Эрнест Хемингуэй, точнее его бронзовая копия в полный рост. Но как живой! Я подошел. Он был как Будда – широколицый, улыбчивый и чуть пузатый. От бронзы веяло теплом, а от выражения лица добродушием и ироничностью. Впереди Хемингуэй был немного потерт, и это тут же объяснилось – подскочила туристка, присела к нему на колени, потом облокотилась, потом приобняла позируя на камеру. И упорхнула, унеся на платье бронзовую пыль Хемингуэя. Я переживал за хемингуэев нос, помня, что это самое часто трогаемое место у бронзовых фигур в московском метро, но эта писательская часть тела была в порядке.

«Википедия» просветила нас, что в Floridita Хемингуэй просиживал часами и именно на его любимом месте поставили (точнее посадили) памятник. И он, как и раньше добродушно и иронично смотрел на всё со стороны, потягивая любимый коктейль. И как сейчас, так и тогда никому не было до него дела, а ему было дело до всех. И вряд ли вместо веселой кубинской музыки тут когда-либо включают аудиозаписи его книг – рисковать, что люди перестанут приходить, владельцы бара не будут. А может «папа Хэм» и не захотел бы портить людям праздник? А книги кому надо – тот прочитает, а кому не надо, тому навязывать бессмысленно.

И я взял коктейль и встал перед ним, облокотившись на стойку, и мы разговорились.

– «Дайкири» всё также хорош? – Спросил он у меня.

– Прости, что?!

– Тут был превосходный коктейль «Дайкири». Видишь, на стойке написано THE CRADLE OF THE DAIQUIRI – переводится как «Колыбель Дайкири».

– В том смысле, что отсюда «Дайкири» началось?

– Да. А мохито сходите попробовать в «Бодегиту». Сколько лет прошло?

– Как ты умер?

– Нет. Как я тут сижу.

– Упс! Подожди, не уходи. Я сейчас.

Возвращаюсь к столику и прошу жену узнать у «Википедии» сколько тут памятник этот сидит.

– Тебе зачем? – Спрашивает она раздраженно, явно давая понять, что я отвлек их от певцов, гуляющих с гитарами по залу и заглянувших с песнями и в наше захолустье, и протягивает мне телефон, мол, давай сам, чай не маленький.

– С 2003 ты тут сидишь.

– И?

– Что «И?»?

– Лет сижу сколько?

– А! Ты не знаешь, какой год. Ну, уже больше двадцати лет сидишь.

– Что в мире нового?

И вначале я хотел ему рассказать о технологиях, и что есть чем потомкам гордиться, а потом вспомнил его антивоенное мировоззрение и понял, что гордиться нам тут нечем. И ответил: – Да, в общем-то, ничего.

– Понятно. Всё воюете?

– Всё воюем.

– Ты там всем скажи, что за это тут наказывают строго! Очень строго! И никакого никому не дают снисхождения. А лучше книгу напиши!

– Так ты же её уже писал! Что может быть лучше, чем «По ком звонит колокол?»?

– Да – написал. Но без толку получается, написал. Или по-другому как-то написать надо было. Может, запугать надо было. Не знаю. Может, надо было назвать «По ком кипит смола в аду?».

И вдруг он резко сменил тему: – А знаешь, что нас тут бесит?

– Что вас там бесит? Жара?

– Бесит, когда раздергивают наши тексты на цитаты. И раздергивает кто не попадя. А я ведь никому не разрешал интерпретировать мои цитаты и вставлять их куда заблагорассудится. И подкреплять свои бредовые мысли. Так мне еще повезло!

– А кому не повезло?

– Пушкину.

– В каком смысле?

– В прямом. Его цитируют и те, кто «за» что-то, и те кто «против» чего-то. Рвут из контекста как хотят и разрешения не спрашивают. А ему ж тут покоя нет от этого! Кстати, он тоже тебя про «По ком кипит смола в аду?» просит.

Подошла жена и спросила «Всё в порядке, дорогой?», и разговор прервался. «Стоишь тут, бормочешь чего-то. – Пояснила она свою настороженность. – Всё норм?».

– Всё норм. – Отвечаю. И стерев испарину со лба, киваю на коктейль. – Крепкий зараза! А знаешь, что написано вон там за стойкой?

И мы заглядываем, и она читает «THE CRADLE OF THE DAIQUIRI» и я объясняю ей, что переводится это как «Колыбель Дайкири» и означает место истока этого коктейля.

– Хорошо быть умным с «Википедией». – Говорит она и забирает у меня телефон.

– Да нет. – Начинаю я, но решаю не продолжать, чтобы вечер не закончился вызовом психиатров. И предлагаю: – А теперь пойдемте в «Бодегиту» пробовать махиту.

Они смеются, что я вдруг стал знатоком гаванских злачных мест, и соглашаются, вдобавок сославшись, что музыканты гоняют репертуар уже по третьему кругу и «Дайкири» поднадоел.

29

Среди улицы стоит человек с блокнотом и тут же на глазах прохожих за мгновение делает карандашный набросок бара или улицы, или изображение прохожего на фоне бара, или рисует Хемингуэя за секунды. Работа его стоит доллар, но скорость и находчивость вызывают такое восхищение, что доллара не жалко.

И кажется, что в Гаване все зарабатывают на Хэмингуэе. Он как кубинская нефть и доход с нее приносит всё: музеи, сувениры, книги и аудиозаписи и его любимые сигары. Да тот же художник! А художник, оказывается, знает кубинку, по легенде тайную возлюбленную писателя, которая за 50 баксов готова поведать нам ту романтическую историю. И видя, что мы колеблемся, рисовальщик добавляет: «Пока она жива». «Другая появится», – говорю я мимо транслейта. А таксисты, у которых сто маршрутов по любимым местам Хемингуэя! Будто он был не писатель, а любитель норвежской ходьбы.

И народ на Хемингуэя валом валит. И, кажется, все его знают. И ведь знают! Но знают лишь имя, да два-три названия его книг. А многие ли читали? А многие ли помнят, что читали? Потому может и стыдно рассказывать о будущем.

30

До «Бодегита» идем пешком. Выпитый коктейль провоцирует познакомить местных с русским народным песенным творчеством и заорать на всю улицу «Степь да степь кругом!», но мы не поддаемся, хотя и чувствуем, что держим язык за зубами из последних сил.

И я бы прошел мимо, но кто-то внутри меня повернул меня к бару без дверей, внутри на стенах которого висело бесчисленное множество фотографий мировых именитостей кино и музыки. Народу в баре много, но три места есть.

Отмечаю, что все бармены поджарые, а один с огромным животом. И стало даже интересно как он подойдет к стойке – казалось, что длины рук ему не хватит подать нам стаканы. Но то ли ниша там для пуза была, то ли он как-то живот в сторону закидывал, но стаканы перешли из рук в руки без приспособлений.

И он показывает мне, мол, не желает ли сеньор сигару. И я отказываюсь, так как имею детский опыт выворота наизнанку от уличных бычков. А жена с дочерью такого опыта не имеют, поэтому дают понять, что сеньора и сеньорита не против злоупотребить табакокурением.