Джио подкрался к окну и чуть раздвинул занавески. Угол дома закрывал обзор, но с огорода донеслись чеканные звуки всаживаемых в землю лопат. Во рту сразу пересохло. Где-то в животе зародился страх и, разрастаясь, быстро поднимался к горлу, как гигантский паразит.
В кромешной темноте Джио достал из буфета нож, крепко сжал его и, натыкаясь на мебель, выставившую против него все свои углы, выбрался из кухни в прихожую. Там он, почти не отдавая себе отчёта, поднялся по лестнице, ведущей на чердак, протиснулся в крошечное чердачное окно и оказался на крыше, где холодные лезвия ветра тут же исполосовали ему лицо. В любой момент он мог сорваться со скользкой черепицы, но сумел подобраться к кирпичной трубе. Держась за трубу, Джио огляделся и выбрал сторону с хорошим обзором.
Плотная, как войлок, тьма окружала селение, лишь на далёком холме мерцали бледные огни, да внизу, в огороде, поблёскивали язычки пламени. В его отсветах молча суетились женщины. Они водрузили на догорающий костёр железную бочку и носили в неё воду из колодца. А ещё они копали яму! Джио изредка поднимал глаза и смотрел на небо, словно оттуда могло прийти спасение. Но они договорились и со звёздами – небо было черно, как мысли убийцы.
Страх разбухал в груди, мешая дышать. Он вспомнил их последний вечер с Клотильдой. Обнявшись, они сидели перед телевизором и ели свежие ягоды.
– Пожалуйста, не оставляй меня, – вдруг попросила она сдавленным голосом, как будто знала, что он задумал.
Если бы она повторила это раз двадцать, неприятным плаксивым тоном, с надрывом и слезами, уйти было бы легче. Но Клотильда была слишком гордой. За это он и любил её. Он, конечно, отшутился, зарывшись лицом в её мягкие светлые волосы, но на душе скребли кошки.
После тяжело перенесённой в юности безответной любви Джио рвал отношения при первых же признаках влюблённости. Он предпочитал женщин без претензий, быстро вычислял их среди других и сходился с ними, в основном, в периоды безденежья, чтобы как-то пережить трудные времена. Чаще всего это были пухленькие обеспеченные хохотушки. Они со всем соглашались и не задавали неудобных вопросов. Их бесконечно трогали повторяемые им банальности: мы два одиноких сердца, два незнакомца в ночи… Да-да, им это нравилось. Пусть ненадолго, но он помогал им скрасить одиночество, не был с ними груб или циничен, и потому их кошельки, которые он никогда не опустошал до дна, были для него открыты. Когда он исчезал, они находили ему замену и вспоминали о нём с теплотой, даже если с его уходом из дома пропадала пара дорогих вещиц. Живи сам, получая максимальное удовольствие, и дай жить другому – отличная, как ему казалось, формула отношений. В ней не было места надрыву, скандалам, ревности, навязчивым преследованиям, обязательствам и прочим опасным переменным, которые в любой момент могли привести к катастрофе, к не решаемому уравнению. Он это удачно придумал. Но теперь, вместо того чтобы проводить с Клотильдой счастливые дни и ночи, сидел на скользкой крыше в обнимку с трубой и гадал, как незнакомые люди распорядятся его судьбой. Что они с ним сделают? Чем возьмут плату у нищего чужака – натурой, органами? Эти предположения не выглядели глупыми или невозможными, особенно после того как женщины закончили копать яму, пугающий прямоугольник в земле.
– Кому достанешься, любимая, когда паду в сраженье я? – вспомнил Джио слова из песни. Раньше они казались ему глупыми и высокопарными. Раньше.
Костёр внизу догорал. Молчаливые фигуры выстроились широким полукругом, объявшим старуху Эрфи. Подняв глаза, она встретилась пылающим взглядом с прижавшимся к трубе Джио. И вдруг он увидел нечто такое, что едва не свалился с крыши. Рядом с Эрфи, в светлом платье, слишком легком для весенней ночи, стояла… Клотильда… его Клотильда! Обхватив плечи руками, она дрожала от холода, а потом тоже заметила его и помахала рукой.
– Кло! Почему ты здесь?! – в тревоге крикнул Джио. Его подруга, врач по профессии, была помешана на работе. Она не могла уехать, бросив своих особенных, бесчувственных ко всему пациентов.
Ветер отнёс в сторону её ответ, но это, без сомнения, была она, здесь, среди чужих, в самом эпицентре кошмара.
Джио не помнил, как слез с крыши и очутился на крыльце. Они что-то с ним сделали – заколдовали, одурманили. Больше он не принадлежал себе, нож вывалился из рук, язык не ворочался, а тело легко подчинялось чужим приказам. Пока он безвольно брёл к поджидавшим его женщинам, светлая фигурка Клотильды таяла на глазах, и последней исчезла её милая улыбка. Но и сама Клотильда была уже не важна, воспоминание о ней было неважно, она стала призраком, тенью из какой-то нереально далёкой жизни.
Джио раздели до трусов, а на старухе осталась длинная сорочка из белого полотна и увесистая золотая цепь, которую ей передали по кругу. Их обоих, дрожащих от холода, подвели к яме со скошенным под углом дном и уложили спиной друг к другу, голова к голове.
По-прежнему вялый, Джио не мог сопротивляться, и вот уже им накрыли головы платком, прикидали землёй, вытягивающей из тела остатки тепла.
Плати!
Услышав в голове голос Эрфи, Джио почему-то вспомнил ночь, проведённую в доме Пенты. Перед ним замелькали картинки: вот он ворочается под полушубком, размышляя о странностях незнакомого городка, соблазняет уговорами кошку, а вот перед его взором возникла красная долина меж высоких чёрных гор. На горизонте колыхалась длинная лента из огненных знаков. Лента стремительно приближалась, извиваясь в воздухе, как небывалых размеров змей. Хотя, присыпанные землёй, они не могли двигаться, Джио чувствовал, как волнуется прижавшаяся к его спине Эрфи.
Ты не должен напрягаться…
Змей подлетел так близко, что Джио хорошо разглядел отколовшийся от хвоста странный элемент – тугую сверкающую спираль, усыпанную колючими шариками.
Ты выпустил его, а теперь впусти…
Конец спирали вонзился Джио между глаз, и мозг взорвался невыносимой болью.
– Иди к чёрту! – мысленно заорал он, но навстречу ему уже мчался новый знак, обжигающий, переливающийся, как красная ртуть.
Джио корчился под ударами, которым не было конца. Никогда в жизни он не испытывал
такой острой боли. Огненный змей неистовствовал. Каждый новый символ приближался, чтобы Джио мог его рассмотреть, а потом, как казалось Джио, пробивал в его черепе дыру размером с кулак и уходил к Эрфи. Она тоже страдала, принимая в себя эти необычные и ужасные дары, похожие на гусениц, пиявок, змей и всегда свитые в кольца или перекрученные.
Настал момент, когда Джио начал мечтать и молить о смерти: удары участились, и боль стала нестерпимой. В сознании, которое он не мог отключить, всё смешалось в багровом тумане.
Расслабься… Скоро конец…
Но Джио неотвратимо падал в пропасть, по дну которой текла мутная кровавая река.
– Пожалуйста, не оставляй меня! – крикнул издалека чей-то знакомый до боли голос.
– Отпусти, – шептал Джио.
Но голос упрашивал, молил, и Джио заставил себя вернуться в чёрную долину; здесь парящий змей, поджидая свою жертву, выписывал в пространстве огромные огненные фигуры.
Зависнув перед Джио, змей в последний раз ударил укоротившимся хвостом и вошёл в его мозг, как пущенная стрела.
…Он очнулся на траве окоченевший и скрюченный. Женщины лили на него вёдра горячей воды, смывая грязь. Потом его закутали в толстое одеяло и, подхватив за руки и за ноги, которых он не чувствовал, потащили в дом. Там его растёрли пахучей жидкостью, одели, влили в него огромную кружку горячего чая и уложили на кровать под несколько одеял.
Утром Джио проснулся почти здоровым и в полузабытьи, отходя от пережитого, услышал, как возле постели разговаривают женщины:
– А Эрфи повезло меньше.
– Так он же молодой, живучий, а ей… сколько ей было, девяносто два?
– Три. Тяжёлая передача случилась. Лицо почернело, на груди ожог от цепи. Говорят, так бывает, когда приходит слишком большая сила.
– Интересно, что он видел, слова или знаки?
– Шани сказала, он ходячее несчастье.
– Значит, змей прилетал, – вздохнув, сказала женщина.
Не повезло и Амике, к которой по обычаю перешли драгоценности Эрфи. Она была вынуждена надевать их, постепенно, по одной, и испытывала из-за них сильные боли, словно они её отравляли. Амика почернела и исхудала, и заснуть ей помогало только сонное зелье. В доме постоянно толклись женщины, поили и кормили не встававшую с постели больную, растирали её, пели ей красивые песни. На Джио никто не обращал внимания, по ночам он доедал то, что находил в кастрюле на печке.
…Дни тянулись, как резина. Однажды он заглянул к Амике, и женщина, сидевшая у постели, довольно грубо сказала:
– Меченый, иди сюда, помоги надеть. – И сунула ему в руки золотую цепь старухи Эрфи, с тяжёлыми звеньями, ту самую, что была на ней в ночь, которую Джио не любил вспоминать. Женщина бережно приподняла голову спящей Амики, но Джио мешкал, и она прошипела: – Быстрее!
– Не буду, – с ненавистью сказал он. – Не дам её мучить.
– Ох, наконец-то мы тебя свяжем и отвезём к верхним!
В комнате тотчас появились другие, с такими же непреклонными лицами, увешанные золотом, в цветастых нарядах, от которых рябило в глазах.
Джио боялся возвращаться в город. Знают ли там, что он заплатил за погибшую кошку, или он откупился только от нижних? Имея печальный опыт, он не мог, как раньше, рисковать, не зная всех местных порядков, поэтому, как подранок в траве, сидел в деревне, боясь высунуться.
Он склонился и надел на Амику цепь. Ещё не проснувшись, она закричала от боли. Взревев, Джио хотел сорвать цепь, но на него уже навалились, стиснули со всех сторон и вышибли из комнаты, надавав тычков и оплеух. Он с воплями пинал запертую дверь, пока из кухни не вышла молодуха и не плеснула в него помоями из ведра.
На следующий день Амике неожиданно полегчало, это вызвало в доме радостную суету и восхищённые перешёптывания:
– Нос родился…
Женщины затеяли во дворе хороводы, пели песни, а потом закатили настоящий пир с застольем. В честь праздника и Джио впервые угостили по-человечески, доставив в его комнату большой поднос с кушаньями.
– Нос у них родился, – ворчал Джио, подбирая до крошки вкуснейший пирог с курицей. – А остальное на подходе.
Впрочем, его уже ничто не удивляло.
Глава 8. Визит господина Горна
1
– Ой, мада, что я вам расскажу, – задыхаясь от быстрого шага, начала было Летка, появившаяся на пороге кухни, но Виктория, аккуратно помешивая соус в сотейнике, одёрнула её:
– Некогда болтать, книсса! Столько работы, а ты опаздываешь!
Летка, одетая в белый поварской костюм строгого покроя, состоящий из брючек и приталенной куртки, продела в специально пришитую на талии петлю пушистую чёрную косу, спускавшуюся по спине ниже пояса, натянула перчатки и немедленно приступила к чистке картофеля. Виктория не разрешала пользоваться картофелечисткой из-за того, что слишком многое шло в отходы, и следила, чтобы Летка тоненько срезала кожуру и тщательно вырезала глазки.
Рослая и подтянутая, с грубоватыми чертами лица, Летка не была красавицей, но прекрасные серые глаза и сдержанная улыбка, всегда таившаяся в уголках губ, делали девушку очень обаятельной. Ей было двадцать восемь, она страстно мечтала выйти замуж, но трагически разрывалась между двумя возможностями. Один из претендентов, красавец и весельчак Лап, торговавший зеленью и овощами, любил выпить, а выпив, устраивал незабываемые представления на открытом воздухе. Обычно он кого-нибудь гонял по улице с криком: «Сейчас я тебя побрею, тля кукурузная!», а перед пытавшейся его урезонить Леткой поминутно валился на колени и ревел, отдавая честь: «Слушаюсь, ваше величество!» Протрезвев, Лап являлся к Летке с огромным букетом, вычищенный, благоухающий, густо сыпал обещаниями и доводил её до полуобморока сногсшибательным мужским обаянием и нежными речами. Второй жених, Мартон, мужчина простой, но с хорошей репутацией, работал в Спящей мастером на все руки, пил в меру, был старше на двадцать лет, о красивых ухаживаниях даже не задумывался и, что особенно смущало, не имел привычки выбирать выражения.
Оба жениха пламенно любили Летку, а Летка любила в них обоих их лучшие качества, так неудачно распределённые.
– Мада, можно сказать? – через некоторое время спросила Летка.
Виктория взглянула на почти полную кастрюлю очищенного картофеля и дозволила:
– Можно.
– Я вчера Мартону говорю: «Ты знаешь какие-нибудь ласковые слова? А то всё Летка да Летка. Думал, думал, надумал. Куропаточка моя, говорит. А сам красный от стеснения, переживает, что разнежничался. Как вам?
– Ну, любит он жареных куропаток с горчицей… да и ты на кухне работаешь, так что по теме, – пряча улыбку, сказала Виктория. – Получай кулинарный комплимент!
– Ага, прямо заслушаешься.
– Что не дано человеку, то не дано. Зато у него руки растут откуда надо.
– А Лап говорит, – Летка мечтательно завела глаза, – голубка моя, богиня, нежней тебя нет
никого на свете…
– Значит, куропатка против голубки? Вот что тебя волнует? А не то, что он соседям опять окна побил? Я тебе, девушка, настойчиво советую принять предложение от надёжного мужчины. Причём, немедленно. Пока он себе другую не нашёл. А пьющего чудилу забудь, как страшный сон. Это ж не человек, а стресс, причём, хронический, неужто сама не видишь?
– Но он такой…
– Не хочу ничего слышать! А что родители?
– Отец торопит с выбором. А то одна да одна, говорит… А мачеха на сносях, рада, что я всё по дому делаю. Но им нужна свободная комната, я же понимаю. Как ребёнок родится, совсем тесно станет, на головах будем спать, вшестером. – Летка с несчастным видом снова занялась картофелем.
– Ну, так и перебирайся сюда. Госпожа Айлин разрешает занимать свободные комнаты.
– Ни за что!
– Опять мучаешься? – тихо спросила Виктория. – Что-то ты бледненькая.
– Мучаюсь, мада. – Летка ещё ниже склонила голову. – Иду сюда, как на казнь.
– Вот ещё новости! Не распускай себя. Может, придумываешь?
– Нет, тяжко, ноги не идут…
– Не беременная?
– Скажете тоже! – вспыхнула Летка. – Боюсь чего-то. Будто ждёт меня за углом беда…
– Ну, сама подумай, какая тут может быть беда? – горячо сказала Виктория. – Я как в Спящую устроилась, жизни не нарадуюсь. А такую хозяйку, как наша госпожа Айлин, ещё поискать надо. Дочка к себе зовёт, но я работать хочу, а не с внуками сидеть. У меня ещё сил на десятерых.
– Да-да… Но я, наверное, уволюсь.
– А ты не торопись. Может, отпустит.
– Может, отпустит, – согласилась Летка, быстро работая ножом. – А в предместьях опять ребёночек пропал… Тоже ночью, из дома.
Забыв про кипящие кастрюли, Виктория тяжело опустилась на табурет у плиты.
– Что ж это творится? Детей из постелек крадут… Ищут?
– Конечно, ищут. Но раз сразу не нашли, то уже не найдут.
– Не каркай, каркуша! А как там наша Марьянка?
– Тяжело ей…
Ребёнок, которого украли первым, был сыном Марьяны, девушки, которая раньше работала второй помощницей Виктории. Потом вышла замуж, родила троих. Никогда не злилась, ни с кем не ссорилась, светленькая, улыбчивая.
– Помните, мада, как она Господина Миша колбасой подкармливала, пока никто не видел? Очень его любила. При ней он так раздобрел – госпожа Айлин после контрольного взвешивания за голову схватилась.
– Конечно, помню… – Виктория утёрла краем фартука бежавшие по щекам слёзы. – Бедная Марьянка… бедные детки… как всех жалко-то, господи… И мой братишка тоже ведь потерялся…
Летка знала эту печальную историю. Когда-то у Виктории был горячо любимый младший брат. В детстве он оглох, но вырос высоким, красивым парнем, собирался жениться. И вдруг исчез. Много лет прошло, Виктория давно уехала из дома, но тоска по брату мучила её до сих пор. Она мечтала найти его, ходила к гадалкам, ночами не спала, перебирая возможные сценарии его исчезновения, как делают все люди, сраженные подобным несчастьем. Лицо на фотографии было застывшим, неживым, только Летка ни за что бы не сказала об этом Виктории. А та не спрашивала – возможно, чтобы не лишиться последней надежды.
– Мада, а вы давно у гадалок были?
– Больше я к ним не хожу.
– И правильно!
– Только к одной, к Додоне.
Нож вывалился у Летки из рук.
– Как же вы не побоялись?! Её разозлить легче лёгкого, и тогда она так судьбу повернёт, что каждое её слово сбудется…
– А чего мне бояться? Мне уже сам чёрт не страшен. Есть ли в Дубъюке хоть одна гадалка, которой я не заплатила? Решила, будь что будет, и пошла.
– И что? – умирая от любопытства, спросила Летка.
– Она у меня забрала цепочку с медальоном, где прядь братишкиных волос лежит. В первый раз его обстригли, годовалого, а я волосики сберегла. Заставила меня подвесить медальон на один крюк с тазом – цепочка бьётся об него, звенит на ветру. Вот, жду теперь, может, вызвонит, где мой родненький…
– Такое гадание только Додоне под силу, – заметила Летка. – Говорят, очень от него голова болит. Но знаете, мада, если Додона взялась помочь, то результат будет, это точно.
Вернувшись к плите, Виктория схватила половник размером с бычью голову и в сердцах треснула им по одной из медных кастрюль, подвешенных над плитой. Кастрюля загудела.
– Кабы умела я медь слушать, давно бы мои мучения кончились…
– А давайте попробуем?! Погремим и послушаем! – воодушевилась Летка, которой очень хотелось помочь.
Повариха недоверчиво улыбнулась, но Летка забрала у неё половник.
– Новичкам везёт! Стойте рядом, мада, и слушайте! – Она осторожно тюкнула в днище большой медной кастрюли.
Звук вышел ни то ни сё.
– Не слышно, – сказала Виктория, насупив широкие чёрные брови.
Бац!
– Ничего не слышу!
Бац! Бац!
Летка стучала, а Виктория, вздрагивая, вслушивалась в звон и грохот кастрюль, по которым её помощница, не жалея сил, дубасила половником.
Наконец они, обе ошалевшие и оглохшие, упали на табуреты, закрыв уши руками.
– Что-нибудь слышали, мада? – спросила раскрасневшаяся и возбуждённая Летка, когда у неё перестало звенеть в голове.
– Да, слышала, – ответила Виктория. – Духи кастрюль сказали мне, что если обед не будет готов вовремя, ждёт нас с тобой выволочка. И что сейчас сюда весь дом сбежится.
И действительно, не успела Виктория договорить, как на кухню заглянула испуганная Лорна, а за ней и Хейго.
– Что за шум?!
– Пожар? Сигнализация сработала? – Хейго быстро обшаривал кухню глазами.
– Всё в порядке, не беспокойтесь! Проверка кастрюль на прочность! – выпалила Летка первое, что пришло на ум.
– С ума сошли? Там Бомбаст с Гриваттой стоят в коридоре, боятся войти.
– Вот и хорошо. Ведьмы меди боятся, – прошептала Летка. – Ведьмам здесь делать нечего.
– Пожалуйста, потише, у нас гости… брат… – сказала Лорна, и они с Хейго ушли.
– Кто в гостях? – спросила Виктория. – А то я слегка оглохла.
– Господин Горн! – громко ответила Летка.
– Ходит и ходит… И чего ходит? Только вещи портит. Столько убытков госпоже Айлин.
– Так не он же.
– Так из-за него же! Сантэ терпеть его не может.
– Бегу… бегу… – раздался задыхающийся голос Барри, и старик влетел на кухню, шаркая и раскачиваясь на ходу. – Что… тут… случилось…
– О, господи, – сказала Виктория. – Рысачишь, как молодой.
– Обокрали?! – хрипел старик.
– Успокойтесь, господин Барри, садитесь сюда, отдышитесь. Ничего не украли, ничего не
случилось, – ласковым голосом говорила Летка, помогая старику усесться на скамью у стола.
– А я слышал шум…
– Ну, слышал, и что? Конец света, всеобщий сбор? – ворчала Виктория, принимаясь энергично шинковать морковь.
– Осторожнее, мада, – между делом сказала Летка, но Виктория уже порезалась.
Высасывая из ранки кровь, она задумчиво смотрела на свою помощницу, но та, почувствовав взгляд, ещё ниже склонилась над Барри.
2
Айлин только принялась расчёсывать мягкой щёткой длинную шерсть Сантэ и кошка замурлыкала от удовольствия, как, постучавшись, в кабинет вошёл Кристофер, взъерошенный, с красным лицом, по которому ручьями стекал пот.
– Что с тобой, дружок? – спросила Айлин.
– Э-э…
– Ты не болен?
Вид у Кристофера был отсутствующий, взгляд блуждал.
– Господин Горн, – выдавил он из себя.
– Наконец-то. Приглашай.
Кристофер исчез, а в дверях появился гость – худощавый, с тростью в руках, в тёмно-сером отменно сидящем костюме.
– Ричард, – поприветствовала его Айлин, не поднявшись.
С времени их последней встречи осенью он заметно постарел, волосы побелели, под глазами набрякли мешки. Но годы не могли его согнуть, спину он по-прежнему держал прямо.
Брат в замешательстве остановился – Айлин всем видом показывала, что поглощена туалетом зашипевшей на гостя Сантэ – и всё же закончил ритуал приветствия: шагнул вперёд и поклонился обеим.
– Госпожа Сантэ… Дорогая сестра…
– Рада тебя видеть. – Айлин приглашающим жестом указала на кресло.
– И я тебя, – любезно ответил её брат, пристраивая трость к столу и усаживаясь в удобное кресло напротив.
Она звонила ему раз сто, на сто первый он поднял трубку и согласился встретиться. Поэтому, по заранее продуманному плану, она не бросилась к нему с распростёртыми объятиями. У неё тоже есть гордость.
– Что-нибудь выпьешь?
– Да, спасибо, валерьянки.
– Шутишь?
– Шучу.
– А то я…
– Нет-нет.
– Мы можем говорить свободно? – спросила Айлин.
Господин Горн похлопал себя по левому карману, давая понять, что при нём та самая штука, которая делает не различимыми для постороннего слуха любые исходящие из кабинета звуки, – предмет жгучей зависти Айлин. Подумав, Ричард зачем-то достал и показал ей эту крошечную старинную вещь, сделанную в виде родового символа Монца – меча с рукоятью, усыпанной рубинами.
– Ты здорова, сестра?
– Вполне. Книготорговля идёт успешно?
– Бывало и хуже, – ответил господин Горн и в свою очередь участливо поинтересовался: – А как Фанни?
– Хуже не бывает…
– Х-м… позволь спросить, она уже выбрала госпожу Сантэ?
– Если бы. Она её… пнула.
Тема была неприятной, если не сказать ужасной. Господин Горн быстро взглянул на кошку, с блаженным видом лежащую у Айлин на коленях, хотя до этого тщательно избегал встречаться с ней взглядом.
– Девочка до сих пор без наставника.
– До сих пор, Ричард, – потупилась Айлин.
– Может, всё дело в этом?
– Но где взять надёжного человека?
– Да, согласен, это проблема. Извини за вопрос, но меня беспокоят последние слухи. Не могу поверить – ты что, гадаешь на картах?
Щётка в руках Айлин задвигалась энергичнее, и Сантэ возмущённо пискнула.
Прости, дорогая… Неужели, кроме слухов, нам больше нечего обсудить?
– Что означает да? Печально. Только и разговоров в городе, что ты себя из-за гаданий поедом ешь. Прими это, пожалуйста, к сведению.
– Хорошо, Ричард, я постараюсь, – через силу улыбнулась Айлин.
– Помню, ты планировала отпустить Фанни на каникулах в Монровию. Может, девочке будет полезна смена обстановки?
– Чтобы она сбежала при первой же возможности?
– М-м…
– Извини, – виновато сказала Айлин. – Иногда меня заносит с жалобами.
Пусть с некоторых пор в их отношениях всё пошло не так, брат по-прежнему старался её оберегать, и она это ценила. Нельзя не прислушиваться к советам близкого человека, который действует из лучших побуждений. Но ведь карты не врут, она не зря волновалась за Фанни. Пнула мурру!
– Пожалуйста, приглядывай за ней внимательнее, – словно прочитав её мысли, сказал брат.
– Ты пришёл из-за отравленных кошек? Бедные крошки… Что за звери эти подземщики…
– Я пришёл, потому что ты меня пригласила, но, буду честен, скорее, из-за пропавших детей.
Айлин переменилась в лице.
– Ричард… Ты только не подумай, что я такая бессердечная, начала с кошек…
– Я не думаю, – мягко сказал господин Горн. – Защищать кошек – дело всей твоей жизни. Просто дети сейчас важнее.
Айлин откинулась на спинку дивана и несколько мгновений посидела, прикрыв глаза, а потом сказала тихо:
– Странные дела, непонятные… Оба ребёнка пропали прямо из дома, ночью… В полиции мне сказали, что так нагло и хитро действуют маньяки…
– Фанни была у меня на днях.
– Я не знала.
– Мы говорили о собаках.
– О каких собаках? А-а… о собаках…
Как-то раз, в детстве, Фанни спросила её, есть ли в их городе собачки, и с разрешения Айлин, вместе с господином Ульпином съездила в Пёсий Дол взглянуть на щенков.
– Если похищения продолжатся, Фанни предложила искать по свежим следам, используя собаку. Хорошая мысль. Знаешь, со стороны полиции было крайне неблагоразумно отказаться от собак-ищеек по предписанию твоей «Защиты».
– Вовсе не глупо! Они конфликтовали с кошками!
– Ладно, сейчас не об этом. Я уже виделся с Антеем Комаром. Это хозяин пса по кличке Кураж. Антею двадцать семь, и он странноват. Но парень отзывчивый, ради доброго дела в лепёшку расшибётся.
– Семейный?
– Одинок. Живёт с матерью.
– Напомни, пожалуйста, Ричард, как так случилось, что в нашем городе всё ещё обитают собаки?
– Я не согласен с этим всё ещё, но по существу вопроса: это заслуга пса Бубуя. Когда-то очень давно он грудью закрыл Нежную Миу от бешеной кошки. Бессмысленный, но впечатляющий подвиг. После того случая семья Комаров получила исключительное и бессрочное право держать в Дубъюке собак. Так что когда после Второй войны с кошками всех собак из Дубъюка вывезли, Бубуево потомство здесь задержалось.
– Храбрец! Чудесный пёсик, – восхитилась Айлин.
– Погиб от ран.
– О… Мы его не забудем.
– Кураж единственный пёс, оставшийся в округе. Выродились у нас собаки.
– Почему? – машинально спросила Айлин.
– Щенки часто гибнут от вируса. Так вот, Антей согласился участвовать в расследовании, тем более что Кураж натаскан на лисиц и прекрасно берёт след.
– Натаскан… на лисиц? – оторопела Айлин. – И ты так убийственно бесстрастен?
Господин Горн пожал плечами.
– Чем-то приходится жертвовать. Собака должна быть в форме, иначе какой от неё прок. Итак, что мы решили? Пёсий Дол слишком далеко, но если ты согласна привлечь Антея, я сниму для него домик поближе к отделению полиции, чтобы в случае нового похищения он смог быстро прибыть на место в составе розыскной группы. Пожалуйста, переговори с Болтаем, чтобы не мешали парню.
– Пусть мэр с ним договаривается, наверняка они родственники. А мне он категорически неприятен, – нахмурилась Айлин. – От начальника полицейского управления города постоянно несёт перегаром. Слов нет! Какой пример для подчинённых?
– Да ну его, в самом деле, – отмахнулся господин Горн.
– Всё, моя радость, – сказала Айлин Сантэ, – мы закончили твой туалет.
Кошка спрыгнула на пол, сделала верблюда и уселась на ковре перед господином Горном. Тот сразу почувствовал себя неуютно, когда из серо-голубого облака на него уставились два внимательных зелёных глаза. Айлин же залюбовалась своей муррой.
– Она прекрасна, правда?
Господин Горн закашлялся.
– И все твои тайные помыслы ей ведомы, Ричард Горн, – продолжала Айлин, заводясь против воли. Эта фраза была отполирована годами, и, несмотря на странность такого предположения, брат почему-то всякий раз тушевался. – Да, ей всё известно! Даже дата твоего следующего исчезновения, которую ты наверняка наметил, как только запахло жареным.
Господин Горн вздохнул и грустно сдвинул к переносице белые брови.
– Я же объяснял тебе, Айлин… Это случилось из-за моего опасения принять неверное решение… Ответственность – тяжёлый груз…
– Да, слишком тяжёлый для мужских плеч. Бросил меня одну и сбежал.
– Сто лет назад. Неужели ты не можешь забыть?
– Как?! Меня похитили и увезли в горы какие-то идиоты… шантажисты, вообразившие, что моя жизнь дороже «Книги Кошек»! – Воспоминания были не из лучших. Айлин махнула перед лицом рукой, словно отводя их от себя.
– Поверь, сестра, мне искренне жаль. До сих пор.
– А осенью?
– А что было осенью?
– То же, что и всегда: ты сбежал!
– Ах да, осенью… Да-да. Обстоятельства, дорогая.
Господин Горн вытряхнул на ладонь маленькую жёлтую таблетку из пузырька, который достал из кармана, и положил под язык.
И хотя Айлин сама не могла вспоминать о событиях осени без средств, понижающих
давление, она желчно поинтересовалась:
– Антисовестин, полагаю? – И тут же опомнилась: – Ой! Тебе плохо? Позвать врача? Прости! Прости!
– Ничего, уже полегчало. Давай лучше, сестра, поговорим о пророчествах твоей тётушки… доброй, но суматошной Крошки Павлины.
– А что там обсуждать?
– Возможно, ты помнишь, что я выписываю на свой магазин газету «Взгляды». В последних номерах на тебя жалуются.
– Неужели?
– Пишут, ты отказываешься встречаться с переговорной группой из числа уважаемых граждан.
Айлин поджала губы.
– Пусть себе пишут.
– Сказать по правде, мне тоже интересно. Всё же они владельцы пророчеств.
– Всем, что в этом городе связано с кошками, владею я, Ричард! – запальчиво сказала Айлин, чтобы просто возразить.
– Да-да, я помню, владычица. Уверен, ты знаешь, почему, собственно, такой шум. Справедливщики утверждают, что до конца света две недели.
Айлин страдальчески поморщилась.
– Ричард, мы справимся. У нас полно мест в психиатрической лечебнице. Благотворительный фонд города выделил средства на строительство новых корпусов. Фундамент уже заложили, вчера я ездила туда с проверкой.
– Весь город в психушку не отправишь.
– Да им больше заняться нечем! Носятся по городу, баламутят народ! Я им доверила потомство мурров, плачу огромные пособия по уходу, а Пард звонит мне каждый день и жалуется, что эти дураки его преследуют! Вообрази, требуют надавить на меня, чтобы я вернула им пророчества. Чтобы собственной рукой вручила им эту бомбу!
– Я могу узнать, что ты собираешься предпринять?
– Мой новый архивариус уже занимается расшифровкой пророчеств, – неохотно сказала Айлин.
– Ты чем-то недовольна?
– Пророчества… При слове пророчество у меня начинают ныть зубы. Разве судьба тётушки не является для всех наидурнейшим примером? Свяжемся со знаками, будь они неладны, а потом не развяжемся.
Айлин посетила неприятная мысль, что гадания на картах, которыми она увлеклась в последнее время, и вера в пророчества суть одно и то же. Наверное, Ричарду она тоже приходила в голову, но он был слишком деликатен, чтобы указать на это.
Хладнокровию брата позавидовал бы и дрессировщик кошек, однако Сантэ их разговор не нравился, она устала от повышенных тонов, терзающих слух, и раздражённо замяукала.
– Айлин, – косясь на мурру, сказал господин Горн тише, – ты можешь нервничать, можешь сомневаться в своих силах, но ты справишься. И нужно известить остальные семейства, полагаю.
– Ну, а это-то зачем? Только их мне не хватало! Меня и так каждый день будто на сковородке поджаривают!
– Пусть предложат свой план действий. В конце концов, они тоже отвечают за Прекрасных и спокойствие города. Дети пропадают. Если им нужен ещё более веский повод, чтобы вылезти из своих берлог, то я даже не знаю, что это должно быть. Потребуй от них разделить с тобой ответственность.