В дверь постучали.
– Войдите.
Айлин ждала Длит, но на пороге встал Эдам, решительный, с бледным лицом.
– Вы позволите?
Разволновавшись, Айлин не могла вымолвить ни слова и только сделала приглашающий жест, указав на зелёное кресло, уцелевшее после визита брата. Но Эдам встал посередине кабинета. В руках у него была папка, которой он лихорадочно постукивал себя по бедру.
– Госпожа Монца… я хотел бы выразить свой решительный протест. Поведение господина Строжара недопустимо. Вы знаете – он только что напал на гостя и оскорбил меня публично… – Эдам тяжело дышал. – Если вас интересует моё мнение, то я считаю, что его следует поместить в психиатрическую лечебницу.
Айлин, к концу дня совершенно измученная, призвала на помощь все свои силы.
– Я согласна, Барри в последнее время слишком… возбуждён, да и специализированное заведение имеет свои плюсы… Но вы, доктор? Разве вы не в состоянии назначить ему адекватное лечение? Вы специалист высокого класса, уверена, вы справитесь. Прошу вас. Сколько бы Барри ни осталось жить, он проведёт свои последние дни здесь, в Спящей крепости. Снисхождение – вот в чём он нуждается больше всего.
– Он обвинил меня в воровстве!
– Право, Эдам… Не стоит так сердиться на больного старика. Не забывайте, что на протяжении многих веков наша семья привыкла полагаться на профессионализм и милосердие врачей по фамилии Риц.
Её спокойствие, её невероятная доброжелательность растопили его враждебность. У Эдама задёргалось лицо, прозрачные серые глаза увлажнились.
– Обвинил… и был… был прав… – Кривя губы, он ждал, что она ответит, но у Айлин от волнения снова перехватило горло. – Прав… – с мучительной гримасой повторил Эдам, – потому что намерение всё равно что действие… Я бесконечно виноват перед вами, госпожа Монца… В этом самом кабинете я вас предал… Вы не представляете, как я себе противен, как ненавижу себя за то, что сделал, за все свои гадкие мысли… Я не понимаю, что со мной, почему я так поступаю…
Чёрная река течёт в наших жилах, чёрная кровь Уго… Сердце Айлин разрывалось от жалости.
Эдам стоял перед ней, длинный, как журавль, с согнутыми плечами, родной, несчастный и… плакал. Айлин мгновенно залилась слезами и протянула к нему руки. Он упал в её объятия, уткнувшись лицом ей в колени.
– Я вас прощаю, Эдам, – горячо шептала Айлин. Дитя моё, любимое, обиженное дитя… Это не он – она должна просить у него прощения… – Гоните от себя дурные намерения, боритесь с ними, и давайте начнём всё сначала… – Она не решалась погладить его по голове, хотя очень хотелось, и чувствовала, что больше не в силах замалчивать тайну его рождения. – Я должна, дорогой Эдам, вам кое-что рассказать… прошу, выслушайте меня…
Но он вскочил с колен, подобрал упавшую папку и, пряча глаза, смущённо пробормотал:
– Нет-нет… извините… не сейчас… – поклонился и бросился к двери.
Ничего, их жизнь вот-вот переменится. Лишь бы Милн сделал всё побыстрее… Она, наверное, целый час сидела неподвижно, глядя в окно на темнеющее небо. Потом пошёл сильный дождь, и больше ничего нельзя было разглядеть.
Глава 19. Она хочет, чтобы её любили.
1
Фелиси страдала. Она с горечью сознавала, что ни у кого в доме нет таких серьёзных проблем, как у неё. Взять, к примеру, Гриватту, красавицу с характером. Уж она-то никогда не колеблется, всегда расчётлива и холодна. И гордится этим! Ленивая и злющая, а от поклонников отбою нет, круглый год её крепость в осаде. А Фелиси другая, в личной жизни невезуча катастрофически. От отчаяния два года встречается с Кантом, которого, похоже, до седых волос все будут звать Кантиком, и никак не решится связать жизнь с
этим скромным, незаметным парнем, добрым и ласковым, как телёнок.
– А ты поменьше переживай из-за других. Кто что скажет да что подумает, – нехотя посоветовала ей Гриватта, когда Фелиси, не выдержав, пожаловалась на неудачи. – Уж больна скромна.
– Говорят, всё приходит с опытом. И нужно работать над собой, – стушевалась Фелиси.
– Ну, и работай. Посмотри на меня. Уж я-то беру от жизни всё. Как только ты тоже чего-нибудь захочешь так сильно, что аж земля под тобой задымится, оно будет твоим. Потому что начнёшь шевелиться. А пока продолжай мечтать, лежи и реви в подушку, умница-разумница. Кантуйся с Кантиком.
Гриватта говорила с презрением, как будто для девушки нет ничего хуже, чем быть разумной. За Кантика тоже стало обидно. Но разговор не прошёл даром – пока тайна рождения доктора Рица не стала достоянием общественности, Фелиси решила действовать.
Когда следующим утром она заглянула в кабинет, доктор возился со своей новой игрушкой, медицинским анализатором. Фелиси задвинула в угол уборочную тележку и кашлянула, привлекая внимание.
– Я хочу рассказать вам о моей подруге, господин Риц…
– Может, в другой раз? – хмуро сказал доктор. – У меня техническая проблема, которую я не в состоянии решить. Сами понимаете, как это действует на нервы.
– Уделите мне несколько минуток, и я обещаю поведать вам кое-что интересное, – ужасно робея, пролепетала Фелиси.
Что интересного она может ему рассказать о женщинах?!
– Незапланированная беременность? Это не ко мне.
– Нет, что вы… ничего такого…
Безразличие, с каким доктор смотрел на неё, сбивало Фелиси с решительного настроя, хорошо отрепетированное начало было скомкано её коротким нервным смешком. И вот так всегда… глупое хихиканье в самый неподходящий момент.
– Ничего не понимаю… Вчера всё было в порядке… – Доктор лихорадочно постучал ладонью по блестящему корпусу прибора, как будто эти хлопки могли пробудить его к жизни, а потом последовательно нажал несколько кнопок. – Не работает…
Ещё бы он работал, думала Фелиси. После того, как она поковырялась в нём тонкой отвёрткой, благоразумно не оставляя видимых следов… Она смотрела на сломанный прибор, и её слегка подташнивало. Если что… если узнают… она и за десять лет не расплатится. И не подло ли так пакостить в приличном доме? Но ведь это вынужденная мера. Вдруг доктор, вооружённый этим хромированным чудом, именно сейчас, из научного интереса или простого любопытства, возьмёт кровь у всех жильцов Спящей крепости, проведёт генетический анализ и обнаружит некое поразительное совпадение? Тогда прощай, секрет, прощай, надежда! Невидимая Гриватта усмехалась, презирая саму мысль о муках совести.
– Так вот… Моя подруга, – пробормотала Фелиси, опустив длинные ресницы, – влюблена. И знаете, жизнь её омрачает грусть, потому что непросто первой признаться в своих чувствах. Но ей так хочется вкусить с ним счастья…
Эдам морщился, как от зубной боли. Раньше он как мог игнорировал её намёки и неловкие заигрывания, но, кажется, сегодня она решилась пойти в лобовую атаку, настал час тягостных, но неизбежных объяснений. Проклятие! Ему было невероятно лень делать непонимающий вид и разыгрывать сцены с этой жалкой и растерянной горничной, возомнившей о себе чёрт знает что.
– Вы не могли бы говорить нормальным языком? – раздражённо сказал он, усаживаясь за стол. – Раньше я не замечал за вами этих… красивостей… – Слово нелепых он милосердно опустил.
Фелиси перестала трястись всем телом и сказала чётко и внятно:
– Она хочет, чтобы её любили. И по-настоящему страдает.
– Разница в положении? – подсказал Эдам.
– Любовь не знает границ и не спрашивает разрешения, она приходит, когда ей вздумается.
– Можно найти способ избежать страданий, – смягчившись, сказал Эдам. – Самый верный – переключиться на новый объект обожания.
Он вспомнил Длит – своё собственное несчастье, и внезапно так больно полоснуло по сердцу… так больно… Кажется, его увлечение Длит перешло в новую фазу, настало время чёрной тоски…
– Не нужно никого искать, есть другой способ, – тихо сказала горничная. – Большой секрет. Тайна, которая может полностью изменить жизнь её возлюбленного.
Эдам вынырнул из горьких размышлений о Длит.
– Тайна?
– Очень важная, – многозначительно произнесла Фелиси, понемногу начиная верить в успех своего предприятия. – Я бы даже сказала, для него ничего важнее и быть не может в данный момент времени.
Вот это поворот, изумился Эдам и, откинувшись на спинку стула, воззрился на раскрасневшуюся девушку возле своего стола. Блестящие светлые локоны рассыпались по красивым плечам, синие глаза сияют… Взгляд невольно скользнул по изящным изгибам фигуры под форменным платьем, по узкой талии, перехваченной накрахмаленным белым передником.
– И как она намерена распорядиться секретными сведениями? Неужели продать? Я угадал? – Фелиси не отвечала и стояла, потупившись. – Всё это довольно безнравственно!
Ещё час назад Фелиси и сама была убеждена в этом. Но сейчас, в двух шагах от цели, когда она была так взвинчена и все её чувства резко обострились, Фелиси сразу уловила, что её обожаемый доктор расставляет ловушку: надеется выторговать себе побольше, или, лишь слегка надавив на неё, сыграв на чувстве вины, получить всё даром, лишить её ночи любви. Обман, везде обман…
– Вам так не кажется, книсса? – настаивал доктор.
Думай только о себе, шепнула на ухо многоопытная Гриватта. Когда есть возможность, почему бы ею не воспользоваться? Тебе не кажется.
– Мне не кажется, – сказала Фелиси.
Наступил переломный момент, предстояло выдвинуть свои требования. Только бы хватило смелости. Она смотрела на неотразимого, респектабельного, недосягаемого, развалившегося на стуле в непринуждённой позе доктора Эдама Рица, и у неё подкашивались ноги при одной только мысли, что он прикоснётся своими длинными холёными пальцами к её обнажённой коже, лаская, а не так, как на осмотрах – равнодушно прикладывая стетоскоп к её высокой груди и пытаясь что-то услышать сквозь одежду. Это случится, стучало в голове, должно случиться… не может не произойти…
– Как вы думаете, доктор… стоит ли моей подруге рассчитывать на его появление… у себя… чтобы раскрыть ему при свете звёзд тот невероятный, восхитительный секрет?
Итак, условия капитуляции оглашены. Эдама охватила неуправляемая, ни с чем не сравнимая злоба. Пришла со шваброй, со своей смешной любовью, и, если ей действительно известно что-то важное, цепко взяла его за горло. Похоже, все в этом доме считают возможным обращаться с ним, как… как с отребьем…
– Ну, допустим, ему плевать на её секреты! – с перекошенным лицом, прорычал он, борясь с желанием запустить в неё чем-нибудь. – Что тогда эта шантажистка будет делать? По-прежнему умирать от любви?!
Побледневшая Фелиси вытянулась в струну.
– Да уж не сомневайтесь, – отчеканила она с мрачным блеском в глазах. – Она лучше умрёт, чем выдаст свой секрет задаром!
Эдам успокоился, провёл рукой по идеально приглаженным волосам, поправил воротник рубашки и проронил:
– Вон отсюда. Швабру не забудь.
Но она забыла и, попятившись, в слезах выскочила из кабинета.
…На следующий день Фелиси изображала из себя Гриватту: ходила с неприступным видом и, случайно встретив доктора Рица, не заметила. Она написала на листке два слова, тайком доставала листок и смотрела на него, глотая слёзы. Два слова, всего два. Но они придавали ей сил.
От мрачных мыслей немного отвлёк Гонзарик. Однажды Фелиси набросала карандашом его портрет да ещё рассказала о своём ненормальном глазомере. С тех пор она стала для этого ребёнка кем-то вроде небожительницы. Он даже подарил ей блокнот, помещавшийся в кармане рабочего фартука. Встретив её сегодня в зимнем саду, где она поливала цветы, он радостно закричал:
– Лиси, привет! Ты что-нибудь нарисовала? Покажи! Ну, пожалуйста!
– Нет, Гонзарик, у меня снова пусто.
Мальчик расстроился.
– Почему?! Может, ты станешь великой художницей!
– Не могу себя заставить взять в руки карандаш… Всё время с тряпками… Наработаюсь за день, спину ломит, пальцы дрожат…
– Но ведь твой талант – самое главное, что у тебя есть, самое-самое нужное! Он отличает тебя от других!
Такой славный, чуткий… Фелиси растрогалась. Они поболтали, потом Гонзарик убежал, а Фелиси, сидя под пальмой на каменной скамье, почувствовала себя успокоенной и даже вдохновлённой. В самом деле, почему бы не начать серьёзно заниматься? Писать картины – это так прекрасно, она всегда об этом мечтала… Взгляд упал на оттопыренный кармашек фартука, она сунула туда руку, достала листок.
Он придёт.
И, казалось бы, уже схлынувшее, страдание вновь накрыло её, как волна.
2
Раз придёт, надо быть готовой. Благоухающая, в дорогом белье, при искусном, почти не заметном макияже, Фелиси третью ночь сидела на табурете со свечкой, чтобы не заснуть и не пропустить заветный стук в дверь. Она изнывала от надежды и горьких мыслей. Её положение казалось ей ужасно несправедливым. За что такие муки? Что в ней не так? Почему бы ему не полюбить её? Ведь любят же других, Гриватту, например… с ума по ним сходят… Фелиси гнала от себя мысли об обожавшем её Кантике. Сердце трепетало, и душа тянулась только к нему – длинноногому, надменному, блестящему господину, у которого даже нет уменьшительной формы имени. Все самые нежные слова и взгляды, самые соблазнительные позы приготовлены для него одного.
На третью ночь вроде бы кто-то стукнул в дверь. Дремавшая на табуретке Фелиси вздрогнула, вскочила и прислушалась. Приснилось или нет?! Снова раздалось: тук! Одиночный, небрежный стук.
Фелиси подлетела к двери.
– Кто там?
– Я… – ответил глухой голос.
Фелиси бросило в жар, потом в холод. Какое счастье… Она открыла дверь – доктор ввалился, будто за ним гнались, быстро прикрыл дверь и так же быстро огляделся. Постель разложена, но не смята, на столике вино и фрукты, догорает свеча… горничная в шёлковом халате не по средствам, с распущенным пояском… Сияет.
– Итак, – холодно произнёс доктор, глядя поверх Фелиси. – Вкусим счастья в данный момент времени? – Он был в костюме, от него пахло дорогим парфюмом.
Фелиси обрадованно протянула к любимому руки и отдёрнула, остановленная его неприязненным взглядом.
– Хотите вина? – пролепетала она.
– Не пью.
Она хотела сказать, что так счастлива его видеть, что все её мысли… все мечты…
– Ты готова?
Не мешкая, доктор взял её за талию, развернул и понудил встать на колени на краю постели – как будто манекен двигал. Она ждала, а он возился сзади, расчехлялся, принимал меры предосторожности и, когда наконец прикоснулся ледяными руками к её голым ягодицам, ей на мгновение показалось, что на нём медицинские перчатки.
Потом на ум ей пришла дурацкая поговорка про долго запрягал и быстро ехал. Вообще, всё, что случилось между ними, вышло очень грубо и неприятно. И ни одного поцелуя, ни одного человеческого слова… Совсем не так, как мечталось.
Запахнувшись в халат, Фелиси села на край постели. Она была расстроена и опустошена.
– Ну, что там за секрет? – в нетерпении спросил доктор, застёгивая штаны.
Не говори ему, пусть помучается, пусть придёт ещё раз, послышался Фелиси насмешливый голос Гриватты.
– Ты ещё придёшь? – робко спросила она.
– Не смей говорить мне ты! – прошипел доктор. – Я выполнил свою часть уговора, очередь за тобой!
Такой грубый… И спесивый, до тошноты… Она пискнула сорвавшимся голосом:
– Пошёл ты к чёрту!
Доктор застыл на месте, лицо у него сделалось таким страшным, что Гриватта внутри Фелиси затихла.
– Ты, как скота, вынудила меня с тобой спариться, – медленно произнёс он, – а теперь пошёл к чёрту?
И он закатил ей оплеуху, от которой искры посыпались из глаз, потом ещё одну… и ещё… Фелиси, взвизгивая, забилась в угол постели и там всхлипывала от унижения и боли.
Доктор брезгливо отряхивался, стоя посреди комнаты, до краёв наполненной его презрением. Фелиси видела, что ему хочется ещё как-то оскорбить её, но он понял, что это тупиковый вариант, и сумел взять себя в руки.
– Я не стану извиняться. Сама виновата. Расскажи о тайне, которая меня касается, и я уйду.
Всё рушится, всё кончено… До чего же ей плохо… Фелиси хотелось умереть.
– О тайне? – В ней снова проснулась Гриватта, с её наглыми нотками в хрипловатом голосе: – Кому тайна, кому нет! Все знают, кроме вас, доктор.
Он затрясся.
– Говори!
Фелиси ещё острее почувствовала исходящие от него флюиды ненависти. Да в самом деле… к чему эти нервы… всё равно секрет скоро лопнет, как мыльный пузырь…
– Вы внебрачный сын Хозяйки…
Рухнувший потолок произвёл бы меньшее впечатление. Доктор переспросил и встал столбом, потом тяжело задышал.
– Кто отец?
– Хаммонд Риц…
– И все знают?
– Конечно! – Фелиси не могла успокоиться и, нащупав болевую точку, лихорадочно придумывала новые подробности. – Давно! Много лет! – Внезапно она вскрикнула: на постель запрыгнула невесть откуда взявшаяся Сантэ.
Мурра вольготно разлеглась на подушке, мягкие кошачьи лапки упёрлись Фелиси в бок, а потом кошка выпустила когти…
Увидев Сантэ, доктор почуял неладное и как ошпаренный выскочил из комнаты. Фелиси, к её великой досаде, не могла уехать домой: требовалось разрешение ловиссы, чтобы отпереть входные двери, поэтому до самой зари она крадучись бродила по дому в компании Сантэ.
Чтобы отогнать от себя мурру, не было и речи, Хранители воспримут это как нападение и отсекут ей руку или вообще лишат жизни… Напрасно охваченная страхом Фелиси пыталась задобрить Сантэ ласковыми речами и умильными взглядами, она не могла ни сесть, ни лечь, ни стоять на месте – рассерженная кошка тут же принималась точить об неё когти. Едва настало утро, вконец измотанная Фелиси кое-как переоделась, натянула чёрные брючки, чтобы прикрыть расцарапанные ноги, и позвонила Канту, что вызвала такси и скоро приедет в его крошечную съёмную квартиру.
Айк, дежуривший на посту у главного входа, конечно, сразу заметил, что Фелиси торопится и чем-то расстроена.
– Куда так рано, Лиси? Сегодня не на смену?
– Кантик заболел… И я выходная… – кое-как выговорила она, наваливаясь на тяжёлую входную дверь.
3
– Ну, что с тобой? Что случилось, моя хорошая? – успокаивал Кантик рыдающую на кухне Фелиси. – Неприятности на работе? Я тебе сейчас чайку… А может, котилы плеснуть?
– Ты ведь меня любишь, правда? Даже если я не такая хорошая, как ты думаешь?
– Ты для меня всегда хорошая.
– Кантик… Кажется, я излечилась от своей ужасной зависимости…
– Доктор Риц помог?
– Он…
– Специалист, – с одобрением произнёс Кантик. – Ты не обидишься? Я уже опаздываю…
– Беги…
Кантик мечтал открыть закусочную, а пока работал посыльным, за смешные деньги, конечно.
Ноги нестерпимо болели, брюки пропитались кровью. Фелиси постояла под душем, постепенно убавляя температуру воды до ледяной, чтобы смыть с себя кровь и позор минувшей ночи и прийти в себя. Потом обработала раны, плотно задёрнула портьеры и, завернувшись в махровую простыню, провалилась в сон-морок, мучительный кошмар. Снилась склонившаяся над ней страшная старуха, которая скрюченными пальцами гладила её по голове и льстиво хрипела:
– Хорошая девочка… умница…
Глаза её светились, как у кошки в темноте. Прикосновение острых когтей, цеплявшихся за локоны Фелиси, наводило такой страх, что она проснулась с колотящимся сердцем.
Она боялась заснуть, чтобы опять не повстречаться с уродливой старухой в глухих закоулках сна, и горько плакала оттого, что заслужила её одобрение, оболгав свою хозяйку. Госпожу Айлин, которая всегда была так добра к ней…
Когда тебе плохо, думай о хорошем. Она подумала о Кантике, единственном человеке, который любил её беззаветно и прощал все её истерики и капризы, и то, что раньше в нём раздражало, вдруг обернулось достоинством. Сейчас она с болезненной восторженностью вспоминала его комичные пушистые усы, обожала старый заштопанный свитер, с которым он не хотел расставаться, и неистово любила всех этих жутких, сидевших по шкафам и подоконникам вязаных кошек, которых мать Кантика дарила им на каждый праздник.
Талант нельзя задвигать в угол, он не должен пылиться среди тряпок и швабр, напомнил ей вчера семилетний ребёнок. Фелиси воспрянула духом и с нежностью подумала о нём, и снова о Кантике, и о заброшенной папке с рисунками, так долго ждавшими, когда она к ним вернётся.
Глава 20. Происшествия.
1
– Здрасьте…
Даймон скользнул по Фанни взглядом, заметив, однако, что под мышкой у неё зажат фолиант.
– Вид задумчивый. Опять планируешь кого-то отравить?
Фанни шмыгнула носом.
– Будете воспитывать? А то я к вам за помощью… И в благодарность принесла книгу, которую вы просили.
– Мамардику?
Фанни положила перед Даймоном книгу. Он быстро пролистал страницы, нашёл нужную и с головой ушёл в чтение.
– Я так и знал… Нет… это нереально… Кто-то из них врёт…
– Господин Даймон! Я ещё здесь! – возмущённо сказала Фанни и выхватила книгу у Даймона из-под носа.
– Ну, чего тебе?
Фанни восстановила по памяти строчки с листка, который они с Миром обнаружили в секретном отделении бова, и сейчас подсунула запись Даймону. Он пробежал её глазами.
– А сама прочесть не могла? Не стыдно дёргать меня по пустякам?
– Да здесь какой-то код…
– Какой ещё котик-кот? – пошутил Даймон, внимательнее рассматривая строчки. – Всего-навсего перестановка слогов, усложнённая чередованием слов с разным количеством букв.
– Язык не наш…
– Вообще-то, ваш, просто на нём говорили тысячи лет назад. Постой! Кто-то хвастался, что прочёл почти все книги в библиотеке Монца. Как, интересно, если тебе незнакома архаичная форма родного языка?
– Сто лет он мне сдался, этот архаичный язык, – проворчала Фанни, наблюдая, как Даймон остро отточенным карандашом быстро выписывает слоги по определённой системе.
– Это какая-то шутка? А как ты читаешь старинные книги?
– А я и не читаю. Пропускаю, если встречаются на полке.
– А книги на других языках?
– Тоже. Что? – занервничала Фанни, когда Даймон перестал писать и уставился на неё. – Что вы так смотрите? Как на жабу.
– Да лучше б ты вообще не умела читать, – отрезал Даймон.
– Почему это?
– Потому что из таких вот приёмчиков и вырастает самый гнусный дилетантизм. Почти все книги… Гляньте на неё! Мне сразу не понравилось это почти… Ваш с бабулей любимый архивариус был образцовым дилетантом: поведал подопечной о Фэрворе и при этом умудрился опустить самые важные подробности. Зачем рассказывал, старый пень? В чём был смысл этого исторического экскурса? Про тётку Прасовиту она запомнила… Лучше бы показал картинку с иглами, ты бы их узнала. Запомни на всю жизнь: когда что-то делаешь, делай хорошо или совсем не берись.
– Между прочим, мне было пять лет!
– А, так то была сказка на ночь?
– Вот откуда вы знаете про Прасовиту?! Вас там не было, когда я это говорила!
– В газете прочитал. Под дверью не подслушивал.
– За что вы так ненавидите господина Ульпина?
– А за что ты его любишь? Чему твой наставник тебя научил? Ни знаний, ни дисциплины, ни ответственности. Как следствие – будущее неопределённо. Прекрасная память? Учи языки! Всё равно больше заняться нечем, любимая ученица Фэрвора.
– Меня теперь всё время будут покрепать… поркре… поп-прекать моими… промахами? – с надрывом сказала Фанни.
– Тебя не мешало бы и потрепать – за уши! Чуть не отправила на тот свет двадцать человек. О таком, знаешь ли, не скоро забудут.
– Откуда у Фэрвора взялись эти проклятые иглы?!
– О, так мы теперь ищем виноватых? До сих пор не поняла?
– Что не поняла?
– Что положение обязывает. Ты должна быть умнее и знать больше всех остальных, младшая госпожа. Конечно, это требует особых усилий… это не для слабаков.
– Должна, должна… Что я должна, так это найти способ побыстрее уехать отсюда!
– В самом деле этого хочешь? Иногда человек думает: где моё место? И не понимает, что уже сидит на нём.
– Ой, только не говорите мне, что хотели бы всю жизнь просидеть в этом подвале.
– Речь не обо мне, подружка. Тебе посчастливилось родиться в удивительном месте, наследовать его. Что ты мечтаешь найти во внешнем мире? Что ты, чёрт возьми, там забыла? Очнись, всё самое интересное происходит здесь. Помыкаешься, вернёшься, а место занято и ты уже никто, даже на порог не пустят. Ну, поработала книссой… понравилось? Упущенные возможности – вот чего надо бояться.
– Моя мать ушла отсюда!
– И теперь она сумасшедшая гадалка из пригорода. Вырвалось, извини, – добавил Даймон, заметив, что у Фанни погрустнели глаза.
– Да нет… так и есть… Когда отца убил Хранитель, она не смогла с этим справиться.
– Убил Хранитель? Чушь. Думаешь, твой отец был настолько глуп, что не понимал последствий? Тогда версия о задуманном самоубийстве смотрится предпочтительней.
Слова Даймона потрясли Фанни. Нащупав стул, она села.
– Но… что произошло, по-вашему?
– Причин может быть множество, а я не гадалка, чтоб гадать. Я слышал, он был довольно деятельным человеком, с инженерным образованием. Мог влезть куда не надо и поплатился. Поройся в его бумагах, возможно, найдёшь ответ.
– Но бабушка убеждена, что это был Хранитель!
– Она дала делу ход? Провели расследование?
– Не знаю…
– Может, твоя мать отчаялась дождаться справедливости и потому ушла из дома?
В Фанни проснулись сомнения.
– Для чего вы мне это рассказываете? Я нужна вам, да? Вы рассчитывали на мои знания, вот и не хотите, чтобы я уехала!
– Если так, то я промахнулся. У тебя же знаний ноль.
– Почему вы застряли в этом ужасном подвале? – продолжала наседать Фанни. – Со своей подозрительной любовью к книгам и древним языкам!
– Подозрительной? И это мне говорит книжная девочка? – Даймон расхохотался, сверкая красивыми белыми зубами.
Смех у него был очень заразительным, Фанни невольно улыбнулась.
– Бабушка вон вообще не интересуется никакими книгами…
– Потому и живёт, как впотьмах, твоя бабушка. Выезжает за счёт житейской мудрости. Но она от природы осторожна, хотя и достаточно мужественна, надо это признать, а ты огонь. Всё спалишь вокруг по глупости. Говорят, ты применяла эту вещь?
Фанни понурилась.
– И про это знаете… Я не думала, что эта вещь так опасна…
– Базовое заклинание, вообще-то. Подчинить другого своей воле – основа любой власти.
– Вот и бабушка меня так просто не отпустит, что-нибудь придумает. Сердцем чую, обманут меня, обведут вокруг пальца, как Дуриана Желтобородого… Господин Даймон, помогите мне! Вы не могли бы побольше разузнать о его жизни, почему он полюбил мурров, что с ним сделали? Всё, что сможете… Дуриан Желтобородый, время Дуриана.
– Эпоха?
– Страданий.
– Что ж, если ты организуешь для меня посещение книжного хранилища, то я готов помочь.
– Сомневаюсь, что смогу…
– Нет так нет. Как в школе? Не достают из-за промаха с иглами?
– Я сделала заявление по школьному радио.
– Сразу всех обезоружила? Умно.
– Скорее, вошла во вкус… увлеклась самоистязанием.
Снова помогла ловисса. После случившегося, сказала она, отношение к тебе будет однозначно негативным, поэтому лучше заранее подготовить повинную речь.
Текст заявления Фанни был приведен во всех газетах Дубъюка, в частности, в нём говорилось: «Я глубоко сожалею, что, обнаружив неизвестные предметы, использовала их, ни с кем не посоветовавшись. По счастливой случайности, никто не пострадал. Единственным извинением могли бы служить мои добрые намерения, но это слабое утешение…» Бабушкины интонации, её стиль объяснялись тем, что текст писала Айлин. Подтекст же был прозрачен: «Я глупая, самонадеянная девчонка, которая едва не погубила кучу народа, и мне нет оправдания». Но приличия были соблюдены, обсуждать больше было нечего, и о Фанни скоро забыли, тем более что по школе прокатилась волна истерических признаний в мелких и крупных грехах, и родителям вместе с педагогами пришлось единым фронтом выступить против новой напасти.
– Незачем долго терзаться, брось это, – сказал Даймон. – Все ошибаются. Для тебя единственный путь избежать новых ошибок – не хватать по верхам, а всерьёз заняться образованием. Думаю, древние языки тебе вряд ли пригодились бы в исправительном заведении, куда ты чуть не загремела, но, пока ты туда ещё не отъехала, займись делом, задайся целью превратиться из невежды в знатока. А сказки читать любой дурак может. Память острее всего в детстве и юности, так что не теряй времени.
– Языки мне не даются.
– А ленивым ничего не даётся. – Даймон взглянул на законченный перевод, неожиданно сложил листок и порвал на мелкие клочки.
– Что за злодейский инструктаж!
– Ну, что вы сделали?! – расстроилась Фанни. – Как я теперь прочту?
– Никак. Помни про исправительное заведение. Иди уже. Мамардику оставь! – Даймон схватил протянутую ему книгу и, когда потрясённая Фанни уже стояла на пороге, позвал: – Постой… – Она обернулась. – Хочу, чтобы ты знала, почему я здесь. Из-за госпожи Айлин Монца.
Фанни округлила глаза.
– Ещё один сын?
– Ты сейчас о чём?
– Вы не знаете, что ли?! – закричала Фанни. – Все с ума сходят из-за этой новости, в доме полный коллапс! Доктор Риц – бабушкин внебрачный сын!
– Силы небесные… Старушка ни в чём себе не отказывала.
– Он всё-таки обокрал бабушку и исчез в неизвестном направлении!
– Не везёт ей с наследниками… – Даймон покачал головой.
– Это мне не везёт! Бабушка сказала, что рассматривала вариант о двух хозяевах мурров, или, ещё лучше – чтобы господин Риц стал единственным… У меня был такой шанс вырваться из этого места… такой шанс… А теперь он ушёл и его нигде не могут найти!
– Найдётся твой шанс, куда он денется? Так… Наверное, стоит подняться наверх и выразить госпоже Монца сочувствие?
– Только зря сходите, ей сейчас такие дозы вкалывают – она спит всё время.
– Отлично. А то у меня полно работы. – И Даймон уткнулся в книгу о янтарниках.
2
Наконец объявилась где-то пропадавшая ловисса.
– Не понимаю, как ты могла уехать и бросить меня, – выговаривала ей расстроенная Айлин. – На три дня! По нынешним меркам это целая жизнь! Событие за событием… беда
за бедой…
– Простите, мне пришлось. Что тут у вас?
– Ты была тысячу раз права, когда предложила немедленно поставить Эдама в известность о его происхождении… Пока я ждала вестей от Милна о разделе наследства на два лица, Эдам узнал сам и его гордость, его психика не выдержали… Как назло, в тот день мы с Лунгом уехали чуть свет на плановую аттестацию ветеринаров, а в Южном отделении самый большой штат, и всё затянулось до позднего вечера. Приезжаю, а тут новости… Лорна с вытаращенными глазами, Барри чуть ли не при смерти… Подожди, выпью чего-нибудь от нервов. Что доктор прописал… Лорна к моему приезду заранее пригласила доктора Бона. Из обычной городской больницы, но производит впечатление человека знающего… – Айлин отхлебнула какой-то голубоватой жидкости из склянки, стоящей на кофейном столике. – В тот день все заметили, что с Эдамом что-то не так: отменил осмотры, бродил по первому этажу и рассматривал портреты, потом появился на кухне, перепугал Летку: вызвался помочь ей вымыть посуду. Был перевозбуждён и вместе с тем преувеличенно-вежлив… Летке показалось, что у него нервный срыв.