О БАБУШКЕ
Роза Марковна (в СССР – Мироновна) Экелис родилась 30 октября 1877 года в городе Умань, на Украине, в семье купца 1-ой гильдии. Этот старинный город был основан в XV веке, где лучшим памятником прошлому был дивной красоты парк, разбитый когда-то польским магнатом Потоцким в честь любимой жены Софии, «Софиевка». Я написала это так спокойно, а на самом деле из книги Дины Рубиной «Это были миллионеры, выбились великим трудом и умом, потеряли всё и эмигрировали» в Берлин, снимали 2-е комнаты, в одной жила бабушка с Олей и отчимом, в другой жили Экелисы, бывшие миллионеры. Но скатерти, наволочки и многое другое с дореволюционной эпохи сохранились и выручали маму во время эвакуации. Сохранился конверт с двумя визитными карточками Экелиса и фотографии Экелисов. Вышла замуж за купца 1-ой гильдии Абрама (в СССР – Георгия) Купермана и стала Куперман Роза Мироновна. Родила троих детей: Иосифа (Зёзю), Александра (Шурика) и Оленьку. А потом встретила Лёву Хамермана, который был старше неё на 20 лет. Бросила всё и, взяв детей, в 1906 году удрала с ним в Выборг. Развод получила только в 1916 году. Затем они жили в Берлине. И только после смерти Лёвы мама взяла бабушку в СССР, в Москву. С 9 мая 1930 года у бабушки появился советский паспорт с пропиской на улице Станкевича, дом 6, квартира 15 (напротив Консерватории). А с 7 марта 1931 года – на 7-ом Ростовском переулке. Сохранилось 8 старинных фотографий бабушки в роскошных платьях с кринолином.
Моя красавица бабушка прожила со мною неполных 7 лет. Запомнилась мне только больной, беспомощной в эвакуации. Я касаюсь её ног пальцем, и остаются ямки (сердечная недостаточность, ноги были как поленья). Всё, что знаю о ней, было от мамы и от соседей. Помню, что мама всегда говорила, что я очень похожа на бабушку. Смотрю на её девичью фотографию: да, – это я. Но я в старости, совсем не похожа на старую бабушку. В 66 лет я выглядела намного моложе.
А теперь в зеркале – я копия мамы. Какие у нас были косы, и обе облысели от облучений. В последние дни её жизни я заплетала ей такую тоненькую косичку. А сейчас себе заплетаю. От бабушки остались малюсенькие швейцарские часики, «розочка» в петлицу пальто или жакета, циферблат с однокопеечную монету, шейка в петличку и основание, где механизм, как кулёчек с пятикопеечную монету. И семь фотографий в роскошных платьях с кринолином, в кружевах. Она всегда вышивала, поэтому у нас полно уникальных наволочек, скатертей, салфеток, кружев. Остались панталоны с дыркой по середине, нижняя юбка, саше для платочков, рушники для икон и лаковая японская шкатулка с орудиями труда белошвейки. В Берлине бабушка работала белошвейкой монастыря на Екатеринштрассе. Сохранилась мамина фотография: девочка вся в кружавчиках. Соседи после войны вспоминали в каких кружавчиках ходила я. В Музей Маяковского сдала крестильные рубашечки для мальчика и девочки. Хранится тетрадка в клеточку, где бабушка делает выкройки и переводит на кальку с журналов монограммы. Каждая вещь в нашей семье с монограммами: Р.Е., Р.К., О.К., О.Д., В.Д. (а мне мама крестиком вышивала И.Д., когда отправляла в пионерский лагерь, каждые штанишки, каждую маечку.
Умерла бабушка промучавшись со мной в эвакуации. Мама не сразу смогла приехать. Знаю, что у мамы были сложные отношения с «дядей», – это был её отчим. Поэтому свои переживания от своей мамы она скрывала. Я же, наоборот, всё маме выкладывала, во все дружбы и ссоры посвящала, о влюблённостях рассказывала, плакала у неё на груди, искала поцелуев и всегда целовала её в умный лобик. Через маму я полюбила образ бабушки. Всегда фотография в рамке из слоновой кости стояла у нас на полке. Для двух других я на аукционе купила дорогие рамки. Как хотелось мне быть мамой, бабушкой, как долго я играла со своей куклой Машей. Но, увы, жизнь зла.
Письма бабушки
Почерк у бабушки был очень мелкий, как бисер. 9 сентября 1930 год, Ленинград. Дорогой Витенька! Шлю тебе привет из Ленинграда, где я гощу уже недельку (у младшего сына Шурика). Собираюсь днями обратно к нашей девочке (Оле). Здесь очень хорошо, хотя погода совсем осенняя. Мне скучно без твоих писем вообще, и в частности мне не хватает поцелуев, которые мне Люша передаёт от твоего имени. Меня она известиями совсем не балует. Сейчас в Москве гостит Ида Ефимовна (та гимназическая учительница, с которой мама дружила до её смерти). Будь здоров, целую тебя крепко. Мамуха (так они звали бабушку).
24 сентября 1930 года. Милый мой Витенька. Завтра у меня большой день: идём получать пакет с почты и заранее радуемся содержимому (Витя из-за границы прислал им посылку). Имею тебе передать привет от моих мальчиков: Зёзи и Шуры. Они были здесь пару дней (в Ленинграде). Я блаженствовала, окружённая моими…, и все мы очень жалели, что тебя не было среди нас. Я бы многое дала, чтобы нас кто-нибудь снял (сфотографировал). Зёзя очень усердно настаивал, чтобы я скоро приехала к нему (в Харьков). Не знаю, наберусь ли я храбрости опять оставить Оленьку одну (бабушка только приехала из-за границы, поэтому навещает всех своих детей). Только что ушёл от нас Саша, просил тебе передать привет и сказать тебе, что он своё квартирное дело выиграл, чем они чрезвычайно довольны. О наших сегодняшних приобретениях тебе напишет Оленька. Я же тебе прибавлю ещё по секрету, что очень по тебе сильно уже скучаю. Мы каждый вечер подводим счёт сколько как Витенька уже уехал. Как долго нам придётся ещё считать? Напиши мне, голубчик, если знаешь, номер дома, где живёт Оленька (мамина кузина) у Вильков (в Германии), или же узнай её новый адрес. Она писала мне, что возьмёт себе комнату. Я хочу ей ответить, но забыла номер дома. Будь здоров. Целую тебя крепко. Мамуха.
Москва – Берлин. 3 ноября 1931 года. «Дорогой мой Витенька, моя открытка должна тебе сказать, что длинное письмо следует. Вчера, после мамы, пришло ж…, а сегодня Олюшка его кончит и отправит. Она тебе обо всём напишет. У нас всё хорошо. Оля хорошо выглядит. Приезжай поскорей к любящим и скучающим по тебе Кошке и Мамухе».
Эта китайская лаковая с перламутром шкатулка попала в наш дом от Бориса Моисеевича Данцига, кузена Виктора Акимовича Данцига (Акиба и Моисей были братьями). Борис Моисеевич часто бывал в Берлине поэтому знал бабушку. В СССР он стал востоковедом, профессором. Внесён в Советскую энциклопедию. Он был старше Вити, но они дружили и в Германии, и в России. А мама дружила после смерти Бори с его дочкой Таней. Жили они на Арбате, в Староконюшенном (не путать с Новоконюшенным) переулке, дом 17, квартира 19, где сейчас магазин «Чай». Я с мамой ходила к ним в гости. Всем родственникам он дарил китайские лаковые произведения искусства. В шкатулке: игольницы из слоновой кости, слоновая игла для резинки, ножичек и ещё один малюсенький ножичек микс. В нём и ножичек выдвигается, и ножнички и крючочек – это орудие для ришелье. Размер его всего 3 сантиметра. И колёсико для намётки шва, колёсико для намотки ниток, и коклюшка для плетения кружев, и грибок для штопки носок, и шляпка для штопки пальчиков перчаток, и большие и маленькие катушки шёлковых ниток для швейной машинке «Зингер», и моточки шерстяных ниток для штопки, и футлярчик с канвой для штопки фильдеперсовых чулок, и петли из шёлковых ленточек, и шёлковые подвязки (красная и розовая), и малюсенький кожаный чемоданчик, где хранится иголка с золотым ушком, и, и, и…
А ещё есть кожаная катушница с маленькими шпульками, а ещё – шкатулка с муаровыми атласными лентами, и уже потёртая вышивка по шерстяной канве шерстяными нитками, а ещё скатерть как в Екатерининском дворце в Петергофе, а ещё, а ещё, а ещё…
Стоят 3 фотографии бабушки: одна – в слоновой рамке с розами, 1911 года, для двух других, 1896 года, где бабушка – молодая невеста в платье с кринолином у зеркала. Для них я специально купила бронзовые рамки в антикварном салоне, одна даже с венецианским стеклом. Через маму я полюбила образ бабушки.
Когда-то, в 1998 году, на последней странице журнала «Работница» в статье «Из бабушкиного сундука» эту шкатулку сфотографировали. А сколько я сдала раритетов в Музей Маяковского… Есть ещё другая кожаная шкатулка – катушница, с маленькими шпульками разного цвета ниток. А ещё шкатулка ручной работы с атласными лентами и листок из старинного журнала с чертежом вышивки. А вышивали и на мешковине, и на шерстяной канве, вышивали шерстью и ирисом, вышивали на вязаном шерстяном одеяле. И всё это хранится в доме (для тех, кто увлекается рукоделием). На каждой вещи вышивались инициалы. Сохранилось 2 саше с носовыми платочками, где крестиком вышито Р.Е. бабушка – девушка и Р.К. бабушка – женщина. Одно из саше в публикации журнала «Seasons» за 2004 год. А также сохранилось 2 рушника: один с монограммой Р.Е., другой – с Р.К.
ВОЙНА
Наступила война. Я с бабушкой была отправлена в эвакуацию сначала в Алатырь, потом в Йошкар-Олу Марийской АССР. Из этой жизни помню 4-5 эпизодов:
Пошли мы с мамой на базар менять запасы мыла (из Германии) на муку. И вдруг с телеги слетел петух и клюнул меня до крови в попку.
Весна. Бурный поток воды вдоль деревянного тротуара. Дети пускают кораблики. А у меня была маленькая синяя сковородочка и красная пузатая кастрюлечка для куклы. И вдруг поток уносит кастрюлечку… Слёзы, слёзы, слёзы. А сковородочка всю жизнь служила у меня подставкой для бутылки с маслом и напоминала об эвакуации.
Осенью собирали зелёную картошку, оставшуюся после колхозников, и грибы дождевики (белые бильярдные шары). Бабушка уже была прикована к постели. Я влетела в избу, врезалась лбом в угол печи – шрам посреди лба на всю жизнь.
Бывшая красавица Николаева, моя бабушка, ей всего 66 лет, лежит в постели. Я дотрагиваюсь до её опухших ног и от моего пальца остаётся ямка. Ужас! Вскоре бабушка умерла.
Я лежу в больнице и там узнала, что чай с маслом называется кофе. Оказывается татары пьют чай с салом.
Мама приехала в Йошкар-Олу, когда папа Ваня был направлен в Волжск. В 1943 году, после смерти бабушки и пропажи папы Вани без вести, мама упросила отпустить её в Москву, т.к. узнала, что нашу собственную площадь заняли НКВДешники. Надо было отсуживаться. Мы поселились на Садово-Кудринской, 18 (где выход из метро на станции «Маяковская») в огромном доходном доме, в квартире двух кузин мамы – тёти Оли и тёти Тали (Виталия). По замужеству Оля была Захер, а Виталия – Андреева. Квартира была 5-6 комнатная, с двумя соседями. Все мирно между собой уживались. Вспоминаю суфле в молочных бутылках – это было искусственное молоко. У тёти Оли, известнейшего адвоката города Москвы, была масса книг. Здесь я получила первое своё образование. А тётя Таля писала стихи. Отец их (брат мужа бабушки) был гинекологом. В одной из комнат стояло медицинское кресло, которое сохранили в память о нём. Перед смертью тётя Таля подарила мне коралловую головку – это камея из красного коралла, дорогая, редкая. В 1953 году по суду мама смогла вступить в права наследства. Один год я училась во время войны, но она была далеко от Москвы. Я ещё помню луч прожектора и день окончания войны. Мы все двинулись к старой станции метро Смоленская, там стояли прожектора и установки для салюта. Прочла у Владимира Орлова эссе на четырёх страницах «После войны»: «Это был день, после которого для нас наступило «после войны». И не сразу, а через много лет то, что казалось естественным и единственно возможным, увиделось неестественным и вынужденным состоянием человека. Для этого нужен был день победы».
Каждый День Победы я ходила к Большому театру. Сначала искала однополчан папы Вани, потом – просто для того, чтобы отдать дань поколению, которое дало возможность выжить детям войны. С Бессмертным полком, как бы я ни хотела, пройти не могу (ноги болят).
Моя мама Ольга Георгиевна Данциг
На этой фотографии мою маму не узнать, т.к.за время войны она потеряла всех родных и очень исхудала.
3 декабря в России отмечается памятная дата День Неизвестного Солдата. К могиле Неизвестного Солдата возлагаются гвоздики. Одна из них – папе Ване.
Глава 4. Всё обо мне
Имя Ирина по гороскопу означает «закрытая женщина с яркой, ранимой душой. А с древне-греческого – это имя означает «согласие, мир и покой».
В генетике есть такие термины: доминантные и рецессивные гены. Фотографии моего отца в семье нет. У мамы были большие глаза, удлинённый носик, неправильный прикус и узкие губы. У меня – лоб маленький, носик маленький, правильный прикус, тонкие губы и всегда были персиковые щёчки. Меня мужчины всегда так и называли «персик». Я больше была похожа на бабушку в юности. К старости у меня лицо похудело, волосы выпали, лоб стал больше, и все говорят, что я сейчас очень похожа на маму.
Концерт. Выступает Кристина Орбакайте. Глаза у неё совсем не мамины, овал лица не мамин, но до операции был папин. Некрасивая девочка «чучело» превратилась с помощью хирургии в красавицу.
Так вот, длинный нос, большой лоб, удлинённый овал – это доминанты. Маленький лоб, маленький носик, голубые глаза – это рецессивы, и проявляются они, когда встречаются два гетерогенных носителя рецессивных признаков у обоих родителей. Ни черт характера, ни внешних признаков отца я не знаю. Если бы искала? Если бы нашла? Сколько разочарований у тех людей, которые находят по телевизионным программам, сколько слёз. Я всегда уважала оскорблённое чувство мамы: в 4 месяца беременности она осталась одна. Я всегда уважала её восторженное воспоминание о первом муже – Вите Данциге, поэтому беспрекословно принимала «родство» с Данцигами. И не захотела даже в замужестве стать Тихоновой. Кабы знала я, кабы ведала – из русской народной песни.
Школа № 47
Вы поняли, что моя школа находилась в 1-ом Неопалимовском переулке. Когда мы с мамой в августе 1944 года шли записываться в школу, мне не было 7-ми лет. У ворот школы я нашла половину буханки чёрного хлеба. Это событие я запомнила на всю жизнь. И строгую, в деловом костюме, директрису, Ольгу Вячеславовну Кечкину, заслуженного учителя СССР, «вселенскую маму» я тоже помню. Школе нашей было присвоено звание Лёли Колесовой, такой же партизанки как Зоя Космодемьянская, героини войны. Когда-то на дачу я ехала на электричке им. Лёли Колесовой. Для остальных пассажиров её имя ничего не говорило, кроме меня. Сразу нахлынули воспоминания о моей первой учительнице, Клавдии Ивановне Плечёвой. Она тоже одна поднимала дочку Лидочку, которая впоследствии стала учительницей. И, не смотря на то, что я всегда была растрёпана и в зелёнке, т.к. лихорадка на губах всегда была, она не вызывала мою маму для нравоучений, как в старших классах делали другие. Может, что-то от Клавдии Ивановны говорило во мне, когда я сама стала учителем. Мы были на «продлёнке», спали в классе, питались в столовой. Родители за нами не приходили, мы сами шли домой. Знакомство с театром состоялось тоже в школе. В кабинете химии шло представление «Снежная королева». Т.к.там была химическая лаборатория, то переодевались артисты «в театральной уборной». Сказка о Герде и Кае до сих пор трогает души детей. 2022 год. Театр Пушкина вспоминает эту пьесу…
Однажды, Фая Богомолова, из многодетной татарской семьи, живущей в подвале, на уроке английского языка сказала: «Повторяй за мной стихи Пушкина, через каждое слово вставляя «топай, топай кверху жопой»». Мой дядя, топай, топай, самых честных правил кверху жопой, когда не в шутку занемог, топай, топай, он уважать себя заставил кверху жопой. От истерического смеха я свалилась с парты на пол. Вот был спектакль! Анна Алексеевна Горская, учительница английского языка, нравоучительно сказала: «Будете, Данциг, учительницей, вспомните обо мне!». Вспоминала каждый день. И раз на трамвайной остановке через 20 лет встречаются пенсионерка и молодая учительница.
Математика мне давалась с трудом. Седая старушка, Мария Спиридоновна, была очень строга. Тригонометрию я вообще не понимала. Что две прямые не пересекаются в пространстве, я не понимала. Мама нанимала студента Алёшу, чтобы мне хоть тройку поставили. Однажды мне всё это надоело, совесть заговорила, я избила сама себя портфелем и стала учиться только на 4 и 5. Звонок на перемену осуществляла уборщица колокольчиком. Позже появились электрические звонки.
Перед глазами и сейчас стоит сценка: рядом со входом в школу – двухэтажный деревянный дом. Первое весеннее Солнце, огромные прозрачные сосульки с крыши этого дома. Сбиваем их, каждая тащит в рот кусок «конфетки», радуется весне и не задумывается о том, что на крыше была грязь, что холодное может вызвать ангину… Вот это всё называется детством.
Когда училась в начальной школе, тетрадочки были тоненькие, в 12 листов. Только потом появились общие тетради. На обложках были таблица умножения и меры веса, длины. Писали чернилами, на столе стояли чернильницы-непроливайки. Ручки были деревянные, в них вставлялись стальные перья. Кляксы устранялись промокашками. А ещё были специальные тряпочки для прочистки перьев, скреплённые пуговкой. Клякс у меня было полно. Набор цветных карандашей из 6-ти штук был доступен, а из 12-ти, не круглых, а гранёных, – был только у богатеньких. Карандаши точили ножичком, потом – лезвием. Как назло, грифель у меня часто ломался. Потом, через много лет, появились точилки. Изложения, а потом и сочинения были о Гастелло, о Покрышкине, о «Мальчише-Кибальчише», о «Молодой гвардии». За отличные отметки в первых классах мама водила меня в кафе-мороженое на Арбат, напротив Театра Вахтангова, на углу, где сейчас магазин «Самоцветы». Самое вкусное – это была калорийная булочка – кусок сдобного теста с изюмом, с коричневой лакированной корочкой, из которой выглядывали кусочки зелёных фисташек.
Новогодние поздравления писались мною на листе серой бумаги, куда через копирку из календарей я переводила фигурки Деда Мороза и Снегурочки. И только у Иры Машинской были немецкие открытки. Её родители работали в МИДе. Маму с праздником 8-е Марта и Новым Годом я тоже поздравляла на самодельных открытках. А ещё зажимался уголок, где было написано «Прочти на счастье». Все поздравления были одинаковы у всех как под копирку. Они у меня сохранились.
А кукол мы тоже вырезали из бумаги. Конечно самая красивая была у Иры Машинской. Одежду для кукол сочиняли, вырезали из бумаги, раскрашивали. Платья были на бретельках, которые загибались за плечики картонной куклы.
Заборов вокруг школы не было. Поэтому выход к Зубовской площади и к Смоленскому бульвару был через арки дома № 15 и дома № 17. Это были в длину 6-ти этажные кирпичные дома, где жили в основном ученики 47-ой школы. Со мной в классе Таня Ельцина и Катя Сухова жили в подъезде, выходящем на Садовое кольцо. В этом подъезде когда-то жил герой Советского союза генерал Карбышев. В подворотне стоял бюст ему, и каждый год мы приносили 9-го мая цветы. Теперь – это барельеф, но 94-летняя Люда из нашего двора 9-го мая несёт туда букетик.
Люда Макарцева и Ядя Войткевич, и Ира Машинская – все из этого дома. У этого дома были чёрные ходы. В одном из подвалов жила семья дворников-татар. Шурочка Мишустина проучилась с нами только до 5-го класса. Чудесная была девочка! Там был детский садик, где через лет 40 было отделение «Мосэнерго». А далее открывался двор Военной юридической академии, которая выходила лицом на Ружейный переулок. На Садовое кольцо смотрел дом № 17, где сейчас продают ювелирные украшения. А на 1-ом этаже дома № 15 всегда был магазин «Кулинария», потом – фешенебельный ресторан, а сейчас вина Абрау-Дюрсо. И сохранился 2-х этажный, с мансардой, особняк Римских-Корсаковых, где когда-то жил артист Эрнст Гарин, ученик Мейерхольда, игравший Гитлера в первых антивоенных картинах.
Военная юридическая академия была разрушена. Десятки лет здание пустовало, разрушалось, и только в 20-х годах XXI века сломали общепит «Ёлки-палки», впоследствии «Шаурма», и построили чудесный квартал. Наша школа оказалась в окружении «Неопалимовского» квартала с высоченным 17-ти этажным зданием, и «Смоленского» квартала», где здание построено лесенкой. До сих пор висят объявления на окнах «Здесь продаются квартиры». А на первых этажах – банки, банки, банки.
Когда я вступила в пионеры, Соколка (Галя Сокольникова) схватила меня за галстук с возгласом: «Отдавай мои селёдки!». До старости я не понимала это выражение. Оказывается, и определённая завязка мужского галстука обозначается словом селёдка. Эра пионерских галстуков ушла в прошлое.