16. Нюансы
Свою новую работу Нина называла каторгой. Напряжение не отпускало весь день, и весь день она боялась что-то сделать не так, ошибиться в подсчете или нечаянно отдать клиенту чужую сберкнижку, как это сделала Оля Рунцева, и ей пришлось в обеденный перерыв идти к клиентке домой. Нина пошла вместе с ней, потому что двоим больше доверия. А больше никто идти не согласился: каждый сам за себя. Оля благодарно на неё посмотрела и тяжело вздохнула. – «Не вздыхай. Книжку у неё заберём, извинимся, ещё и чаем нас угостит с пряниками» – утешила её Нина. А сама подумала, что – какой тут чай, унести бы ноги…
Клиентка жила недалеко, без слова отдала чужую сберкнижку и долго и придирчиво изучала свою – не сняли ли деньги. На Олино возмущённое «мы такими вещами не занимаемся, как вы подумать могли?» возмутилась в ответ: «Знаем мы, чем вы занимаетесь. Внимательнее работать надо!»
При работе через день по двенадцать часов, в субботу полдня, положенных ста шестидесяти часов в месяц не выходило. Недостающие часы отрабатывали в другой смене или в другом филиале, подменяя отпускников и заболевших. Оля работала третий день подряд (во вторник двенадцать часов в своей смене, в среду двенадцать часов на отработке в другом филиале, в четверг двенадцать часов в своей смене) и сильно устала, потому и допустила оплошность.
«По чужой сберкнижке вам не выдадут денег, мы ведь сличаем подпись, а чужой подписи вы знать не можете, да и почерк не подделаешь, значит, деньги как в сейфе» – забывшись, выдала Оля клиентке. Хотела успокоить, а получила новую порцию упрёков. Уйти нельзя: напишет жалобу, и прощай, премия. И приходилось стоять и слушать…
Нина приходила домой, а в ушах продолжали звучать голоса. Ложилась спать, а пальцы шевелились, словно перебирали картотеку с лицевыми счетами и не могли найти нужного. Очередь нетерпеливо гудела, заведующая из своего окна осведомлялась: «Дерябина, опять очередь собрала?» Нина находила нужную карточку, сличала подпись, торопясь оформляла расходную операцию, улыбалась в ответ на грубое: «Что заснула? Быстрее надо шевелиться!» Не могла же она объяснить, что искала карточку, которую её сменщица поставила не на место, не по алфавиту. Нина перерыла весь ящик, пока не нашла Чулюкину, стоящую в картотеке на букву «У», а перед этим случайно обнаружила Микитину стоящей между Никитиной и Никифоровой. У сменщицы это было обычным делом, пихать куда попало карточки.
Она не простила «девочкам» своего провала с аттестацией и шести полуголодных месяцев. Нине тогда повезло: уволилась уборщица, и пока не взяли новую, Нина её замещала: с утра поливала цветы, в обед отмывала клиентский зал, а после смены мыла полы в зале и во внутренних помещениях, которых оказалось много. Ползала под ногами у девчат, которые заключали операционный день, по-здешнему, заключались: выводили остатки по ценным бумагам и денежным средствам, сшивали иглой ордера (приходные, расходные, отдельно по каждому виду вклада), распечатывали дневник проведённых операций и отдельно – дневник операций с валютой, запечатывали сургучом сумку с деньгами для инкассатора. Нине бы посмотреть, поучиться, а вместо этого она вычищала корзины для бумажного мусора (в котором попадались яблочные огрызки), ползая у девчат под ногами и больно ушибаясь о вертящиеся стулья, собирала в мешок и выносила во двор мусор. Уборщица с дипломом историко-архивного института.
Устроиться в архив не получилось: Нина тогда сорвалась и сказала Валентине Ивановне, своей начальнице, всё что о ней думала. О ней и о её методах работы. Грязных методах. И ещё что-то сказала, побелев от гнева и глядя в выпученные Валентинины глаза. А после обошла несколько архивов, и везде как по волшебству не было свободных ставок, даже низкооплачиваемых. Валентинина работа, поняла Нина. Что ж, придётся сменить род занятий.
За уборку ей платили полставки, потому что смен было две, а Нина убиралась только в своей. Вместо двенадцати рабочих часов получалось четырнадцать, и весь следующий день она лежала пластом, поднималась только к вечеру. Она похудела и как-то поблёкла, а под глазами проступили синие полукружья. – «Это тебе не в библиотеке стулья ж*пой шлифовать, бумажки туда-сюда перекидывать, куда хошь туда и ложь, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. А у нас чуть зазеваешься – и недостача, в оперчасть на ковёр, и вноси денежки. Ничего, привыкнешь» – усмехались девчата. Забыть их усмешки не получалось.
К сотрудницам Нина относилась холодновато и ни с кем не дружила, исключая рыжего инкассатора со смешной фамилией Беляш, который к ней неровно дышал, как шептались девчата в Нининой смене. Дыхание у Беляша выровнялось, а дружба кончилась, не успев перерасти в любовь – когда Нина его подставила, хотя на самом деле он подставил себя сам.
В тот вечер, как обычно, под окнами резко просигналила инкассаторская машина, и кассир Светлана Александровна бросилась со всех ног открывать дверь: бронированная машина, во время движения защищённая от вторжения извне, при остановке становилась вполне уязвимой, и инкассаторы старались забрать из филиала деньги в максимально короткое время. Однако же процедура изъятия денег по инструкции представляла собой театрализованное действо с увертюрой и антрактом. А именно: инкассатор предъявляет удостоверение с печатью и фотографией, кассир и контролёр предъявляют в ответ свои. Затем следует процедура открытия сейфа, ключей от которого два, один у кассира, второй у контролёра.
Дверей у сейфа тоже две, обе тяжёлые, свинцовые, их открывали вдвоём, налегая изо всех сил. Мешок с деньгами лежит в маленьком сейфе за второй дверью, ну, это как морозилка в холодильнике старого образца. Ключ от наружной двери у контролёра, а от внутренней – у кассира. Обе вертятся у сейфа, открывая в четыре руки тяжеленную дверь и мешая друг другу. Инкассатор терпеливо ждёт. Но отнюдь не молчит, лениво предупреждая: «Смотрите… Дело ваше. Если и в следующий раз будет такая бодяга, мы ваш филиал будем обслуживать последним, и будете сидеть до десяти»
Рабочий день для сотрудников сбербанка начинался с восьми утра и заканчивался в девять вечера, с часовым перерывом на обед. Для посетителей банк закрывался раньше, а сотрудники оставались. Коммунальщики сдавали деньги старшему кассиру, контролёры подшивали ордера, и составляли финотчёт за день, кассир сличал наличные деньги с расходными и приходными ордерами и радостно объявлял: «Касса пошла!»
Значит, не придётся пересчитывать всё заново и искать ошибку в подсчёте либо недостачу. Излишки денег, если они превышали допустимый лимит (озвучивать не буду, это уже типа должностное преступление), сдавали инкассатору. Утром, если было нужно, инкассаторы привозили в филиал требуемую сумму, вечером снова забирали, и приходилось ждать, когда придёт машина. Хоть до полдесятого, хоть до десяти, если заявок на инкассацию много, и ребята не успевают.
Угроза Беляша не была пустыми словами. Поэтому процедуру упростили максимально: контролёр бежала открывать дверь и, бросив короткое «привет!», вжималась в стену, пропуская стремительно шагающего увальня-инкассатора. Сейф открывала кассир, у которой, в нарушение инструкции, были оба ключа, свой и контролёрский. Второй ключ для проформы: мешок с деньгами, в нарушение инструкции, лежал на внутреннем сейфе (а не внутри) Ну и правильно, его открывать замучаешься, ключ фигурный, а дверка тяжёлая, как пудовая гиря. Беляш расписывался в получении (сумма указывалась в трёх описях под копирку: одна в запечатанном сургучом мешке с деньгами, другую отдавали Беляшу, третью отсылали в оперчасть с отчётностью, которую возил курьер), забирал мешок, выходил на улицу и нырял в машину, которая тут же уезжала.
Для чего это всё нужно? Если вдруг в филиал заявятся бандиты, то пока девчата будут бестолково метаться и нарочно спрашивать, у кого сегодня второй ключ от сейфа… пока будут возиться с замками и тяжёлыми дверцами, успеет приехать ОМОН (тревожная кнопка под каждым столом, ногу вытяни и нажимай). Вот исключительно ради этого и составлена инструкция.
В тот проклятый вечер всё было как всегда: улыбающаяся физиономия Беляша на пороге, предупредительно распахнутый сейф, коротко брошенное Нине – «Нин, ты как, не очень устала? А завтра – как? Может, сходим куда-нибудь? У меня выходной нарисовался».
Через день, когда их смена закончила работу, вместо Беляша приехал другой инкассатор, по фамилии Вавилов. Продемонстрировал удивлённым девчатам раскрытое удостоверение и мрачно потребовал: «Чего стоим? Удостоверения предъявляйте! Допрыгались, мать… гхм… Вам не звонили ещё? Димку из-за вас премии лишили, и вас лишат, всю смену, приказ уже есть.
Как оказалось, «акция устрашения» была спланирована банковским начальством заранее: у Беляша закончился срок действия инкассаторского удостоверения, он забыл продлить, а ему не напомнили и послали по филиалам… Денег собрали в тот день особенно много, что подстегнуло ненависть начальства. Филиалы, оформившие заявки на инкассацию, остались в этом месяце без премии, на голых окладах, которые в сбербанке были невысокими (зато премии – двести, триста и даже четыреста процентов от оклада). Оправдываться было нечем: отдали деньги лицу, формально уже не являвшемуся инкассатором.
Беляш обиделся на все филиалы сразу, а сильнее всего на Нину, которая в тот день была в прекрасном настроении и в ответ на Димино ворчливое «Мало заявок сегодня, зря машину гоняем…» ответила шуткой:
– Ой, смотри, Беляш… Уволят тебя, и будешь на бирже труда пособие получать, на беляши не хватит.
– Это за что же меня уволят?
– А за то, что денег мало привезёшь. В оперчасти тебе не простят.
В оперчасти не простили. Устроили «показательную порку», пригрозили увольнением и лишили премии на сто процентов (а премия в тот месяц была четыреста процентов, в итоге Беляш потерял четыре инкассаторских оклада).
А Беляш не простил Нине: подумал, что она обо всём знала и не сказала, намекнула только, а намёков Беляш не понимал.
Не выдержав его напускного презрения, с которым сталкивалась почти каждый вечер, и намёков сотрудниц, которые были, что называется, в курсе, Нина перевелась в другой филиал. Она уже умела работать, так что проблем с переводом не возникло, а новый коллектив принял её доброжелательно. Но выспросить у новенькой ничего не удалось: сотрудницами Нина общалась только в пределах необходимого, работала без замечаний, улыбалась клиентам, а после смены спешила домой, никогда не оставаясь на импровизированные вечеринки по случаю подаренной щедрым клиентом коробки шоколадных конфет и бутылки «Белуга Хантинг» или «Амаретто Браво».
– Травяные ликёры не пью, извините… Ой, не люблю Амаретто, меня от него тошнит. Вы же не хотите, чтобы я испортила вам вечер?
И уходила, стуча каблучками, а девчата гадали, к кому она так торопится и кто её ждёт.
– Ишь, королева какая выискалась, ликёр не нравится. А что ей нравится? К кому так торопится? И не расскажет, слова из неё не вытянешь.
– Тебя эта королева, между прочим, сегодня спасла, ошибку твою нашла в ордерах. Иначе ты бы не ликёр сейчас пила, а с ордерами мучилась.
Никто не знал, что вечера «королева» традиционно проводила дома, вышивая скатерть для бабушки-Машиного стола.
17. Таня
К радости Нины, Таня приходила к ней почти каждый вечер, садилась за накрытый к чаю стол, но к чашке не притрагивалась и, подперев рукой щёку, рассказывала о себе. Она жила с родителями и семьёй старшего брата, и ей хотелось тишины. Был ещё муж, с которым Таня развелась через год после свадьбы и от которого до сих пор не могла отделаться, встречаясь каждую субботу и удивляясь самой себе.
– Прикинь, жили как кошка с собакой, а развелись – друг без друга скучно стало, встречаемся, вчера цветы подарил. Мы, наверное, снова поженимся, – фыркала Таня. – Прикинь, он мне предложение сделал, кольца купил новые. А я боюсь: поженимся, и начнётся опять… Мне с ним так хорошо! Боюсь разрушить это. Прямо колдовство какое-то.
Она завистливо оглядела шкаф красного дерева с бронзовыми молдингами на дверцах:
– Антикварный! Где купила? Сколько отдала?
– Нисколько, – рассмеялась Нина. – Он тут и стоял, на этом самом месте. Не узнаёшь?
Бронзовые детали декора она отчистила соком, выжатым из двух лимонов, а дерево находчиво покрыла лаком фирмы «OliLacke»). И с усмешкой наблюдала за подругой, которая ходила по квартире, осматривая каждый угол, ощупывая тяжёлые портьеры и цокая языком.
Таня перевела взгляд на мебельный гарнитур-стенку:
– Ого! Ничего так мебелишка.
На «мебелишку» Нина истратила все свои сбережения и теперь, глядя в Танины блестевшие глаза, понимала, что не ошиблась с выбором.
– Ты и люстру оставила? – вслед за Таней Нина задрала голову, разглядывая – в который раз! – старинную люстру с шестью плафонами в виде цветов лотоса.
– Плафоны поменяла? У Изольды серые были, а у тебя бирюзовые.
– Я не меняла, просто отмыла, – призналась Нина.
– А-аа, «Мистер Пропер отмоет до блеска»? В рекламе показывали, я и сама хотела купить… Смотри, ободки золотые, а раньше тёмные были. Нет, теперь уж точно «Мистера Пропера» куплю!
– Я не покупала, я с мылом мыла…– зачем-то призналась Нина, которая ни с кем не была откровенна и никому не раскрывала своих секретов.– Два часа оттирала, сначала в мыльном растворе, потом в уксусном, – улыбнулась Нина.
– А зеркало зачем оставила? В нём стекло мутное. Изольда говорит… говорила, там амальгама стёрлась. Говорила, оно венецианское. А что в нём проку, если отражение расплывчатое?
Нина знала, что амальгама это сплав ртути и олова, покрывающий обратную сторону зеркала. При растворении в ртути олова происходит распад частиц металла до атомарного состояния, что кардинально меняет его химические свойства. Современные зеркала изготавливают посредством серебрения, а это, похоже, и вправду венецианское. Раритет. А что стекло мутное, так это поправимо. Нужна обёрточная фольга от шоколадок, такой вот фокус. Рассказывать о «фокусе» она не стала.
Нине вдруг показалось, что по стеклу стелется дымка. Она уставилась на зеркало, в котором дрожал и переливался через оправу прозрачный туман. Таня что-то говорила, но слова доходили до сознания глухо, как сквозь стену. Нина с усилием отвела от зеркала глаза, прогоняя морок, и услышала:
– А стенка-то тонкая, я чашку взяла и слушала, о чём они говорили…
– Кто они?
– Да говорю же, Изольда – с этой, в красном.
– С кем?
– Да откуда я знаю, с кем! Я раз только видела, в зеркале платье красное, а Изольда красное не носит. Я в комнату вошла – и всё исчезло, а Изольда разозлилась, что я без приглашения пришла.
– Ну и…
– Ну и выставила меня, ещё и лекцию прочитала, о недопустимом поведении. Мол, у неё гости, а я влетела как ведьма на метле. Сама она ведьма. И та, в зеркале. Изольда с ней каждый вечер беседовала, рассказывала, как квартиру отобрали у неё и пенсию дали кухаркину, только на хлеб хватает. О муже своём рассказывала, который умер. Он давно умер, лет тридцать назад, а она о нём как о живом, про измены его вспоминала да про любовниц. Кляла на чём свет стоит, – рассказывала Таня.
Нина не совсем понимала, с кем разговаривала старуха с красивым как цветок именем и кто была её гостья. И была ли она вообще? Может, старуха сошла с ума от преклонного возраста и разговаривала сама с собой, а собеседница ей примерещилась? Таня её не видела, подслушивала через стенку, а подслушивать нехорошо.
– А ты зачем к ней ходила каждый вечер?
– Не каждый. Так, забегала иногда, не надо ли чего. Сигареты ей покупала и печенье к чаю, она овсяное любит… любила. В чай макает и ест, единственное удовольствие – печенье да карты. Как ни зайду к ней, она за столом сидит, пасьянсы раскладывает.
– А соцработник? – перебила её Нина. – Ей же девяносто, ей из собеса должны продукты носить и вообще…
– Да была у неё соцработница, и медсестра патронажная приходила.
– А ты-то зачем приходила?
– Как ты не понимаешь! Она одна, ни внуков, ни правнуков, ей даже поговорить не с кем, вот и придумала себе ту, из зеркала… («Или не придумала, на самом деле видела…»). Медсестра раз в неделю давление померяет и уйдёт, соцработница продукты принесёт и убежит, у неё на обслуживании двадцать человек, всем купи да принеси, не до разговоров. Вот я и забегала к ней. Чай пили, она мне много всего рассказывала, как в Смольном училась, в институте благородных девиц, ты не представляешь… А после того случая вытолкала в шею, и не приходи, говорит, больше.
– И вздумала я проверить, кто к ней ходит по вечерам и с чего она так взбеленилась. Прикинь, на работе только и разговоров о новом телесериале, одна я не в курсе. Как вечер, так у стены с чашкой дежурю…
– А с чашкой зачем? Чай, что ли, пила?
– Да слушала я через чашку! К стенке приставлю, к уху донышком, и как по телефону, каждое слово слышно. Изольда Авенировна говорит, говорит, а потом замолкает, будто слушает кого. А ничего не слышно! – громким шёпотом закончила Таня.
– Ну, и?..
– Как-то вечером… – Таня зачем-то оглянулась и зябко поёжилась, хотя в квартире было тепло. – Сколько я ни слушала, за стенкой тишина, будто нет никого. Ни шороха, ни звука. А у меня ключи были, Изольда дала, на всякий случай. Я дверь её открыла, смотрю, на кресле, на подлокотнике, чашка с чаем, не остыл ещё. В пепельнице сигарета дымится. Шаль на пол брошена. А Изольды нет. Так и пропала.
– Подожди… ты же сама говорила, ей девяносто лет, в Смольном училась… не могла она далеко уйти, во дворах заблудилась и забыла где её дом, такое со старыми людьми бывает, я читала, – заторопилась Нина, уже понимая, что бывшая хозяйка квартиры официально признана умершей, иначе бы Нина не получила ордер, не жила бы здесь.
– Соседи-то говорят, квартира нехорошая, неладно с ней… Освятить бы надо, и мебель выкинуть, а ты оставила. Нина согласно кивнула: оставила. Люстра красивая, старинная, и зеркало тоже. Оклеит фольгой с обратной стороны, станет как новое. Этому фокусу её научила бабушка, Нина запомнила, и теперь представился случай проверить.
– Соседи-то говорят, – передразнила она Таню. – А ты их бредни повторяешь.
– Вряд ли кто поселится, говорят. А тут ты появилась. Ну, я испугалась…
– Ага, испугалась. И с перепугу пришла проверить, с кем я тут чаи распиваю, вечер коротаю, – засмеялась Нина.
Одиночество отступило, потерпев сокрушительное поражение.
18. Данила
Данила Миронович Беседин, правнук знаменитого на всю Москву чекиста и внук полковника КГБ, в свои тридцать два года был дважды женат и дважды разведён, от третьей невесты сбежал к отцу, которому поклялся, что не женится никогда и ни на ком. «Не зарекайся, сын. Двум смертям не бывать, а третьей не миновать» – пошутил отец, переживший два инфаркта.
Третий оказался последним.
Родительскую квартиру на Кутузовском проспекте Данила продал, не испытывая сожалений. И осуществил свою давнюю мечту: купил участок земли с лесом, где собирался строить дом. Места красивые, дачные, на участке ёлки верхушками в небо упираются, в берёзах подберёзовики растут, забор к речке спускается, калитку открыл и ныряй. Узкая полоска берега заросла дикой малиной, красноталом и крапивой. Если выкосить (малину, пожалуй, надо оставить), будет пляж! Песка машину высыпать… Чёрт! Там же не проехать… Ничего, на тачке перевезёт (интересно, сколько тачек в самосвале? Скоро узнает). Эх! У Данилы захватило дух.
В первый его приезд, когда договаривался о цене, Даниле на плечо скакнула с дерева белка, цепляясь коготками, спустилась по руке на ладонь, зыркнула вопросительно бусинами глаз. Владелец участка извлёк из кармана два грецких ореха, положил оторопевшему Даниле на ладонь: «Избаловались, понимаешь. Не угостишь их – пикают, обижаются. Ещё бананы любят, даже шкурками не брезгают, на ветку повесят сушить. Ты им летом поилки вешай, наполнять не забывай. Ну так что, по рукам? За белок денег не беру, даром отдаю».
Белка выбрала орех, скакнула с ним на ветку, взбежала по стволу. Где же она будет жить, когда здесь начнётся строительство? И лес сводить рука не поднимается… Но куда же денешься? Надо строить дом, теплицу, баню… Семьи у него нет и уже не будет, у отца не будет внуков, а у деда правнуков, и для кого он так размахнулся – купил тридцать шесть соток земли (если с речкой считать, то все сорок) – Данила и сам не понимал, но вот – хотелось, аж внутри зудело, построить дом, и непременно под старину. Такой как на соседнем участке.
Участок с гулькин нос, пятнадцать неухоженных соток, заросших старыми берёзами. А дом красивый, низ каменный, верх из брёвен, с мансардой, с трубой на островерхой крыше и жестяным петухом на вертящемся флюгере. Ни дать ни взять – барская усадьба!
На участке копошилась детвора, мал-мала-меньше, на грядках возилась женщина неопределённого возраста. Похоже, что мужских рук в доме нет. В первое же воскресенье Данила купил торт и килограммовый кулёк конфет (попросил, чтобы положили разных: шоколадных, вафельных, желейных и леденцовых) и напросился к соседям в гости:
– Здоро́во живёте, граждане и гражданки! Воды не дадите попить? А то мне ночевать негде, – пошутил Данила. – Я участок рядом с вами покупаю, вот посмотреть пришёл на соседей. Беседин Данила Миронович. – И протянул опешившей хозяйке раскрытый паспорт.
Удостоверение предъявлять не стал, кто её знает, как отреагирует. Данила восемь лет работал в адвокатуре, успел навидаться всего и решил не рисковать.
– Захарова Надежда Павловна… можно просто Надя, – представилась соседка, слегка ошарашенная появлением неожиданного гостя.
– Можно просто Данила, – отозвался гость.
Стол накрыли в беседке. Детям Надя отрезала по куску торта, отсыпала по горсти конфет, остальные унесла в дом.
– А то в момент съедят, назавтра не оставят. Конфет мы не покупаем, сахаром обходимся. Муж один работает, а едоков семеро. Раньше-то ничего жили, а как Миша инвалидность получил, на заводе работать тяжело ему. Частным извозом занимается, с деньгами то густо, то пусто. Квартиру сдаём, а сами здесь живём, круглый год. Дом просторный, всем места хватает. Зимой-то хлопотно, конечно, печь протопить, воду с колонки натаскать, водопровод-то в доме есть, да вода из него не течёт… А платить за неё приходится. Да и дрова недёшево стоят. Старшим в сентябре в школу идти, школа в посёлке, пешком не дойдёшь. Возить придётся.
Надя вдруг заплакала, и Данила пожалел, что выставил на стол бутылку водки. Чего он не выносил, так это пьяных женщин: вторая жена оказалась алкоголичкой, лечиться не хотела, да и толку… При разводе Данила оставил ей квартиру, которую она продала и потихоньку пропивала, но его это уже не интересовало.
– Я не от водки плачу, одну рюмку выпила. Просто жалко – и мужа, и детей… И себя. А выхода нет. В однушке тесновато, а кооператив не потянем мы… (прим.: жилищный кооператив, альтернатива современной ипотеки).
Данила ужаснулся: однокомнатная квартира на семерых! Сколько они за неё выручают в месяц? Данила прикинул, сколько. Получилось немного. А им надо платить за дом, за землю, за электричество, надо одевать и кормить пятерых детей… Решение пришло быстро:
– Так продали бы дом, и купили большую квартиру.
– Кто ж его купит? Лес на участке старый, деревья падают, их спиливать надо. Да и дом обветшал.
Данила, которому владелец участка уступил-таки в цене, лихорадочно соображал, сколько потребуется денег, чтобы спилить десяток деревьев и «довести до ума» дом. Выходило, что хватит. А не хватит, возьмёт кредит.
Надежде за дом и за участок он заплатил не торгуясь, хотя сотка земли в Заветах Ильича стоила возмутительно дорого. И не торопил с отъездом, пока Захаровы не купят квартиру. Если решил быть честным, будь им до конца, говорил дед. С квартирой Данила им помог, нашёл в посёлке неплохой вариант, рядом школа и детский сад. Михаилу пообещал место шофёра в адвокатской конторе. – «Машина твоя, ремонт за счет фирмы, оклад, премия и отдельная премия за переработку» – сказал ему Данила, и Михаил долго тряс его руку.
Через два месяца ему принадлежали полгектара земли и дом, который называл усадьбой. Кредит в сбербанке пришлось всё же взять. Данила вспоминал длиннокосую девушку, оформлявшую ему кредит, и как она вскидывала на него глаза, чёрные как непроглядная ночь, и как она спрашивала:
– Вы не торопитесь? Я в первый раз кредит оформляю, поэтому так медленно, но я постараюсь побыстрее.
– Нет уж, пожалуйста, не старайтесь, лучше меньше, да лучше, как мой дед говорил. Вообще-то это Ленин говорил, – объяснил Данила.
– Кому говорил? Вы его знали? – Глаза широко распахнулись, и Данила поразился, какие они глубокие. Как космос… – То есть, не вы, а ваш дедушка.
Данила вынырнул из космоса и рассмеялся:
– Вообще-то, он не говорил, он писал. А дедушке семнадцать было, когда Ленин умер, так что познакомиться они не успели, – пошутил Данила. И зачем-то добавил: – А прадед мой был чекистом, знаменитым.
– Рот закрой, чекист. Закройте, то есть, – поправилась Нина. – Я документ оформляю. Вдруг ошибусь?
Данила подавился смехом. Отшили. Его виртуозно отшили. Вот так номер, чтоб я помер. Такого в его жизни ещё не было. А девушка за стеклом снова улыбалась, старательно заполняя графы договора красивым почерком, почти каллиграфическим.
Потом, когда он приехал платить по кредиту, девушки уже не было.
– Дерябина? Она в другой смене работает. Вам она лично нужна?
– Я у неё кредит оформлял, вот приехал платить…
– Вам в седьмое окно. Пройдите.
В следующий его визит неуловимая Дерябина взяла отпуск, а потом и вовсе перешла в другой филиал. Данила задал себе вопрос: зачем он хочет увидеть её ещё раз? И не смог на него ответить. Почему у него не получается выкинуть её из головы, почему он всё время думает о ней: где она? с кем она? как проходят её дни?