Наконец обернувшись к Экспиравиту, Валь увидела его ободряющую улыбку. И ей стало хорошо. Так спокойно, как никогда в жизни. Силы появились словно из ниоткуда. Она отложила Вдовичку, приняла руку отца и с удовольствием последовала за ним ближе к музыкантам. На её место подле графа уселся запыхавшийся Кристор, а вальс ловко перешёл в кадриль, чтобы объединить две сформировавшиеся пары. Сперва Валь весело кружилась вместе с отцом, затем поменялась местами с задорной рендриткой и опасливо потанцевала с легендарным основателем Брендама. Его щепетильное отношение к каждому шагу заставляло её тушеваться, и она ощущала себя как никогда мало достойной подобного кавалера.
Но потом музыка возвратила её к отцу, и она вновь развеселилась, расхаживая с ним туда-сюда в темпе, задаваемом бубном.
– Па, ну неужели ты и впрямь видел, как мы живём? – не без беспокойства поинтересовалась она.
– Я это, как бы тебе сказать, ощущал, – ответил герцог невозмутимо. – Иногда я слушал разглагольствования твоего, кхм, супруга, и у меня чесались руки явиться и выкинуть его прямо с порога. Жаль, что я не мог.
– А почему сейчас ты… тут, и можешь, а тогда не мог?
– Потому что сейчас настало царство ночи. До этого я мог лишь изредка пытаться связаться с теми, кто слышит меня. Например, Софи. Она-то и сделала всё, что я ей советовал, чтобы привести к нам Экспиравита. Но час её настал.
– Ты правда так старался ради исполнения клятвы? – с замиранием сердца спросила Валь.
– Да. Потому что Видира не предают клятв, – генеральским тоном заявил Вальтер.
– И ты очень обижаешься на маму?
– Нет. Конечно, нет, – и он наконец расплылся в улыбке. – Я же знаю, она просто хотела защитить тебя.
Вальпурге стало легче, и она стала едва ли не подпрыгивать от радости в их пляске. А Вальтер продолжал:
– Только представь себе, что она сказала бы, ежели бы узнала, что я обижаюсь. «Вальтер», – заявила бы она. – «Это крайне недостойно, безответственно и глупо для дворянина столь высокой крови и столь значительной репутации так себя вести», – и герцог одухотворённо закатил глаза, пародируя супругу.
– Эй! – возмутилась Валь. – Ты что! Разве можно так про маму! Она, конечно, бывает въедливой, но для такого достойного человека, как ты, разве допустимо…
– Батюшки, – выдохнул Вальтер и вывел их танец к столу, где и остановился. – Экспиравит, забирай своё сокровище.
– Па, я не это имела в виду, – попыталась оправдаться Валь. Но тот замотал головой, не желая слушать, и сел рядом с Кристором. А Вальпурга возвратилась в кадриль вместе с Экспиравитом; правда, тут же настал её черёд поменяться с рендриткой и вновь оказаться в стальной хватке графа Ноктиса.
Они танцевали до тех пор, пока разбушевавшаяся от веселья дамочка не сшибла оркестр, и те не разлетелись на множество косточек. Пришлось закончить с плясками и перебраться за стол, и выпить вина. Что это было за вино, Валь не знала, но оно пьянило сильнее виски, а на вкус было так прекрасно, что затмевало всё, что она когда-либо пробовала.
Потом рендритка заявила, что без музыки ей не интересно, и принялась собирать скелетов обратно, путая их части между собой. А Экспиравит и Валь вышли на крышу башни подышать свежим воздухом. Накрапывал слабый дождичек. Бабье лето сулило ещё много тёплых ночей и по меньшей мере один солнечный день.
Они вдвоём подошли к башенным зубцам. Хотелось и болтать, и молчать; и смеяться, и плакать. Но у них не выходило толком ничего из этого. Они просто смотрели на клубящиеся над морем тучи и ловили носом сладостный аромат дождя.
– Знаешь, – обратился к ней Экспиравит и извлёк из кармана свой талисман – камушек, похожий на призрака с двумя чёрными глазами. – Скажи. Ты правда увидела в звёздах, что моё истинное имя – это Альб?
– Конечно, нет, – хмыкнула Валь. – Мне Адальг рассказал, что когда-то он побывал в твоём доме на дереве. Я просто… нагло воспользовалась твоим секретом.
– Тьфу, – вздохнул Экспиравит и, размахнувшись, кинул камень далеко, в сторону хвойных кущ. – Тогда и не надо.
Белая точка мелькнула и исчезла. Валь проследила за ней глазами. Грудь её сдавило ощущением необъяснимой радости, и она прильнула к плечу вампира, обняв его руку.
– Однако есть много разных вещей, которые я сейчас посчитала бы за чистую мистику. Мне столько всего надо рассказать тебе, – заговорила она. – Столько, что сама теряюсь. Но это так странно и причудливо. Сам посуди: когда Кристор сказал, чтобы я угадала, кто из вас граф, я ведь понятия не имела, но Эпонея…
Экспиравит оправил на ней её нарядный плащик, облокотился об один из зубцов и подпёр подбородок, умиротворённый, готовый слушать её бесконечно. У них было столько времени, сколько они бы захотели: весь остров считал, что Вальпурга мертва. За редким исключением.
Можно было считать, что Долгая Ночь началась уже в пятом часу дня. За окном было не видно ни зги. Снег щедро сыпался хлопьями, глохли звуки отдалённых песен, и весь мир будто закутался в белый шерстяной платок. Пощёлкивало пламя в камине. Леди Кея сидела, усталая, у окна, и качала люльку со своей несносной дочкой. Глубокие круги залегли у прекрасной леди под глазами. Капризная девочка тянула из неё все силы; но леди Ориванз благодарила богов за всё в своей жизни, и поэтому старалась улыбаться даже теперь. Недоделанное шитьё в пяльцах лежало на её коленях, укрытых юбкой траурного платья. А думы уносили её далеко-далеко за пределы домика Кроморов.
Рука соскользнула с края люльки. Веки сами смыкались. Но стук копыт под окном разбудил её, и она потрясла головой, отгоняя сонливость. Затем увидела серый бок Фиваро, а после с возмущением разглядела, что он опять не внуздан: Сепхинор прискакал на нём, правя одним лишь хлыстом.
Она не стала вставать, чтобы не будить малышку, но упёрлась взглядом во входную дверь. И когда та раскрылась, тут же приложила палец к губам, чтобы заснеженный юный виконт Эльсинг не поздоровался с ней с порога. Он сразу всё понял. Аккуратно прикрыл за собой, бросил плащ на комод и почти на цыпочках проследовал внутрь. Кея всё же поднялась на ноги и прокралась к нему навстречу, пока он разматывал мокрый шарф.
– Зачем ты так делаешь, Сепхинор? – укоризненно прошептала она. – По темноте да без уздечки. Кто тебя научил? Одно неверное движение какой-нибудь летучей мыши – и ты уже упал! В лучшем случае – в сугроб, в худшем – глазом на какой-нибудь забор!
– Только не с Фиваро, миледи, – заверил Сепхинор. Для своих шести лет он иногда казался умнее Уолза, и почти всегда был преисполнен неземного спокойствия, которого Кея не видела даже в священниках. – Фиваро не боится ни взрывов, ни гейстов.
– Но он всё же конь, и мало ли, что может случиться…
– Леди Ориванз, я вам клянусь, что вам не за что переживать, – заверил Сепхинор и оправил на себе пиджачок. А затем посмотрел на неё мудрыми грушевыми глазами. – Золотце наверху, да? Вы правильно сделали, что её закрыли. Иначе бы она как начала свои песни…
– Да, – слукавила Кея. Она не стала говорить, что Золотце ускакала на второй этаж не просто так. – Ну ладно, иди. Долго вы с Уолзом на плацу рассекали? Он сам-то домой собирается?
– Он? Ну да. Он учил молодую лошадь курбету. Надеюсь, он не очень увлечётся.
Сепхинор ободряюще улыбнулся леди Кее. Такой уж была эта женщина: ей не хотелось оставлять его одного, пускай он и чувствовал себя отлично в этом центровом домике наедине с собой. Они с Уолзом частенько оставались здесь, чтобы, наверное, присмотреть за ним. Не догадываясь, что он именно из любви к уединению живёт здесь, а не в Летнем замке. Хотя до него всё же было рукой подать. Змеятника-то у Кроморов не имелось. В любом случае, что-то в этом было: приятно иногда было вернуться не в холодный дом после учений с кадетами морской стражи или занятий с Кристором. Но Сепхинор всегда и вовек был слишком занят своими мыслями, книгами и думами, чтобы хотеть с кем-то делить жильё.
Он покосился в гостиную, на люльку с ещё безымянной девочкой, а затем устремился наверх. Предательски заскрипели ступени. Он пытался ступать как можно тише. Затем взялся за ручку двери и оказался в своём царстве, полном чертежей, книг и террариумов. Все змеиные жилища пустовали, кроме одного: того, куда он поселил Легарна. Уже практически легендарный бумсланг обнаружился в сентябре в чародейской башне замка. Сепхинор сразу решил, что постарается сделать его своей ксакалой, и неважно, что тот совсем не дотягивает до размеров какого-нибудь Ловчего. Отцовский бушмейстер пугал больше видом, но ничего не смыслил в деле.
С облегчением он закрыл за собой. И… попал в ловушку.
Из засады на него прыгнула Бархотка. Она обхватила его шею и закрыла ладонями глаза.
– Угадай, кто? – прошипела она ему на ухо. Занимающийся вой Золотце защекотал уши. Судя по скрипу кровати, колли поднималась прямо с подушки.
Сепхинор протяжно вздохнул. Надо было догадаться.
– Вампир, – ответил он страдальческим голосом. – Королева вампиров. Не ешь меня, пожалуйста, я тебе ещё пригожусь.
– Чем это ты мне пригодишься?
– Я одолею Золотце прежде, чем она начнёт петь крещендо и разбудит дочку леди Кеи!
– Кажется, это то, что мне нужно!
Её ручки соскользнули с плеч Сепхинора. И тот, весело покосившись на её круглое лицо, шмыгнул к собаке и обнял её, запустил руки в её отросшую рыжую шерсть. Золотце уже не была щенком: она стала настоящей взрослой колли. И в её обязанности входила пастьба всех домочадцев. Она относилась к ним очень серьёзно. А взамен требовала много ласки при любом удобном случае. И, превышая свои полномочия, частенько спала не в гнезде из старых рубашек, а прямо на постели. Сепихнор зарылся носом в её белый воротник и унял её заливистое урчание. После чего выпрямился и поглядел на Бархотку укоризненно, пока длинный собачий нос тыкал его в ухо.
– Зачем ты на меня охотишься? А кто тебя будет возить на прогулки, если ты меня слопаешь?
Девочка была в домашнем персиковом платье с рукавами-фонариками. Её волосы уже были расплетены и собраны в две короткие косички; она явно ещё даже не начинала готовиться наряжаться к празднику.
– Я думаю, ты не в том положении, чтобы со мной препираться, – резонно заметила она и вытащила из кармана письмо. Массивная красная печать украшала красный конверт. И Сепхинор замер, перестав чесать Золотце. Он протянул:
– Ты же дашь его мне, да?.. Ты не читала его?
– Сначала скажи мне, что там. Приглашение на вампирский бал, не иначе? Там будет Валенсо?
– Да что вы все с ума посходили по этому Валенсо! – закатил глаза Сепхинор. – Ты что, забыла, как он устраивал нам допрос в «Рогатом Уже»? Почему, как только он стал вампиром, все девчонки сошли по нему с ума?
– Не знаю! Кто-то говорит, что он всех заколдовал, а кто-то – что он просто настолько прекрасен сам по себе, что это неизбежно! – всплеснула руками Бархотка. – Бездушный сердцеед, ночной охотник! Прошлой ночью на приёме в Летнем замке он даже не танцевал ни с кем, просто сидел и сверкал глазами! Но там была такая история: мимо шла леди Фина – ну та, которая Фина Луаз, но она отказалась от фамилии, чтобы не приносить клятву за всю семью – и обсуждала с мистером Николасом Уизмаром, гильдейским представителем, что, дескать, не понимает, чего всем дамам может быть надо от вампира, если он мёртвый, и он, следовательно… ну, вроде как, ничем не может быть полезен. Валенсо тогда встал, подошёл к ней и сказал, что она слишком смело рассуждает, не зная, что он может. И что всем, вестимо, надо от него большой и светлой любви, только он её никому не даст. «Кому может быть нужно что-то настолько бесполезное, как любовь?» – усмехнулась ему Фина. И он сказал ей: «Вы рассуждаете так до тех пор, пока не поймёте, что это единственное, что женщин вообще интересует». «Ежели так», – ответила Фина, – «То вы беспросветный дурак, ибо я знаю как минимум одну женщину, которой и на вас, и на любовь, ровным счётом плевать». «И кто же она?» – спросил Валенсо. «Я!» – рассмеялась Фина и ушла с мистером Уизмаром на террасу. А Валенсо с тех пор, кажется, сам не свой! Вдруг она-то и утащила его сердце?
– О троица богов непогрешимых, – закатил глаза Сепхинор. Бархотка могла болтать часами. Он тоже был не против о чём-то побеседовать, но уж точно не о Валенсо и его похождениях. Поэтому он деликатно сменил тему (а глаза меж тем не отрывал от конверта в её руке):
– А ты почему здесь, а не с леди Мак?
– Да потому что у них опять с Банди, ну то есть, с Бакаром, что-то не складывается, – вздохнула Бархотка. – Мне надоело слушать, что они там делят. То он её убеждает, кто и когда должен выступать, чтобы сделать деньги. То она вопит, что хочет выступать прямо сейчас. Они то женятся, то передумывают. Как только сэр Моркант к ним заглянет в гости, так сразу хотят жениться. Насмотрятся, видать, на то, какой он теперь довольный. А потом он уходит, и всё опять. До меня им дела нет, да и мне до них тоже. Зато у меня есть ты, Золотце и леди Кея. Поэтому я пришла.
Сердце Сепхинора смягчилось. Он встал с колен и приблизился к Бархотке, улыбаясь. Иногда он забывал, что она совсем не так рада быть сама по себе, как он. Ну да и он ради неё был готов поступиться своим отшельничеством на какое-то время.
– Это хорошо, что ты пришла, – заверил он. – Мы устроим ого-го какую Долгую Ночь. Только дай мне взглянуть на письмо, пожалуйста.
– Бери, – вздохнула Бархотка и вручила ему конверт. – Змея, увившая розу, – чей это герб?
– Угадай, – хмыкнул Сепхинор и сломал печать. Привычное волнение охватило его. Он развернул послание и жадно впился глазами в милый сердцу почерк – витиеватый, ровный, отточенный.
«Милый,
С наступлением темноты мы ждём тебя. Будет много важных гостей из Рустильвании, Шассы, даже из Цсолтиги. Твой знакомый из Дола Иллюзий в том числе. Надень что-нибудь, что сочеталось бы с моим красным платьем. И не замёрзни по дороге».
– Тут на обратной стороне тоже есть! – пискнула Бархотка. – Совсем другое начертание. Я могу разобрать только цифры.
– К этому просто нужно привыкнуть, – хмыкнул Сепхинор и прочёл:
«Бери с собой +1 дама, +1 собака».
– Так погоди, я не успела! Это правда пропуск на вампирский бал? – затребовала объяснений Бархотка. – Кого ты возьмёшь с собой?!
Сепхинор свернул письмо и снисходительно поглядел на неё и на Золотце. Они смотрели одинаковым полным надежды взглядом.
– Действительно, какую бы мне пригласить даму, и какую собаку…
– Сепхинор, ну кто, кроме нас, вот так, сходу, будет готов?
– Мне кажется, что никто, – признал он.
– Тогда о чём разговор?
– Ни о чём. Значит, я приглашаю тебя, леди Бархотка Моллинз. И тебя, Золотце.
– У-у-у, – проурчала Золотце.
– Ура! – воскликнула Бархотка. – Я как раз взяла с собой праздничное платье. Оно тоже красное! Твоя мама любит этот цвет, да?
– Теперь она носит его столько, сколько пожелает, – хмыкнул Сепхинор.
Бархотка посерьёзнела:
– Может, она никак не может отделаться от мысли, что каждое её платье теперь залито кровью…
– Нет. Она просто всегда любила этот цвет, – отрезал Сепхинор. – И не забывай, что нельзя говорить с ней о свадьбе. И о том, как мы с ней в Эдорту ездили. Она когда-нибудь вспомнит, но потом. Когда придёт время.
Юная леди задумчиво поглядела ему в ответ. И вздохнула:
– Интересно, рассердится ли она, когда до этого дойдёт.
– Я не думаю. И ты тоже не думай; и переодевайся поживее. До Высоты Ольбрун ещё доехать надо. А я пойду предупрежу леди Кею.
– Так точно! – Бархотка зарылась носом в свою сумку, а Сепхинор вновь прокрался на первый этаж. Он увидел, что леди Ориванз так и заснула в кресле с пяльцами на коленях. Поэтому он, не придумав ничего лучше, просто оставил на столике рядом с ней это письмо. Она поймёт. После чего вернулся наверх и долго стоял под дверью, ожидая, пока юная леди оденется. Её платье действительно было красным, цвета киновари. Пышное, оно напоминало чем-то цветок, в честь которого Бархотку и назвали.
– Красиво, – признал Сепхинор и поспешно прошёл к столу. Затем сгрёб стопку учёных книг и сложил их в свой рюкзак.
– Зачем тебе это? – удивилась Бархотка, заплетая змеиную косу.
– Я должен вернуть. Ну и взять новое. Я не всё успел прочесть, но…
– Граф учит тебя этому? Какой-то математике, законам и всей это лабуде, да? Почему ты никогда ничего не рассказываешь? – возмутилась Бархотка.
– Я ему обещал, – улыбнулся Сепхинор. Он застегнул пряжку на рюкзаке, закинул его за спину, надел поводок на Золотце и протянул руку Бархотке.
– Пора отправляться, миледи, – молвил он. – На Высоте Ольбрун нас уже ждут.