Валенсо оторопел. Он немало грязи повидал, однако в основном это было связано с желанием чего-нибудь запретного – удовольствий, любви, денег. Но про поедание себе подобных, а тем более в целях спасения от мора, он слышал впервые.
Неуверенно он покачал головой, сцепил пальцы за спиной и устремил взгляд в пол. Несколько соломин лежали у входа, и он глядел на них, как загипнотизированный. Они молчали, пока Валенсо не заметил, что граф начал клевать носом. Тогда он подал голос вновь и глухо подвёл черту:
– Я тоже хочу увидеть этого человека. Пускай поможет местным перестать быть моей головной болью и стать твоей едой. А если потребуется, чтобы он отправился к своему Богу, я легко это организую.
На следующий же день после своего переезда Валь отправилась в Палату шахматной доски. Она была в боевом наряде. Надоело ходить с засаленными рукавами и грязным подолом, и потому она сменила платье на одно из своих баронских. Оно было лишено гербов, всё сшитое из однотонной кварцево-серой шерсти, тёплое, приятное к коже, с длинными рукавами. Традиционный высокий ворот грел шею сзади, а привычный крой с острыми плечами заставлял чувствовать себя лучше, чем раньше. Теперь, когда Эпонея не стоит рядом с нею, никому не придёт в голову думать, что это именно одежда баронессы.
За свой скудный скарб в чародейской башне она могла быть спокойна. По правде говоря, башня давно перестала быть чародейской – в ней в определённые дни месяца ночевала когда-то леди Сепхинорис. А при Беласке тут вообще ничего не происходило, только Альберта накидала на кровать и в платяной шкаф своих вызывающих нарядов и тканей. Она тут ни разу и не спала, судя по всему.
Что ж, круглая каморка наверху этой башни с единственным здоровенным окном и зарослями каскадного мха, пробравшимися внутрь, наконец послужит делам магическим. Вернее – «магическим». Но это не означает, что Валь готова сдать свою башню врагу. Пускай даже её теперь оккупировал проклятый Герман.
Поэтому она явилась в казначейское управление, отстроенное многим позже самого Летнего замка внутри его стен. Граф, которого она застала пасмурным, сказал ей решать этот вопрос с лордом Клодом Небруни, и она была готова ко всему. В Палате шахматной доски она никогда не бывала до этого; это место считалось чисто мужским. Казна не только лишь Брендама, но и всего острова хранилась здесь за стальными решётками и дубовыми дверьми. На каждом углу несли дозор вороные мундиры. Здесь даже чихнуть казалось опасным.
Пол был устлан чёрно-белой плиткой, имитирующей шахматный узор. Валь уже не помнила конкретно, с чем это связано; из курса истории, что пересказывал ей учитель, она смутно вычленила тот факт, что когда-то казначеи и банкиры пользовались шахматными тканями для пересчёта поступлений в казну. Дескать, иначе это было делать неудобно при старой системе исчисления, в которой не было нуля. Они складывали стопки монет на этих клеточках, прибавляли или вычитали. Ну а потом изобрели счёты. А шахматный узор оставил свой след и в названии, и во внутренней отделке казначейства.
Лорд Небруни не был готов принять её, и ей предложили увидеться с его помощником. Но она несколько раз повторила волшебное «меня послал к канцлеру сам граф», и её таки допустили в кабинет нынешнего главного казначея. Кабинет этот представлял собой рабочее пространство многих эльсов-счетоводов – они мелькали то тут, то там, ходили мимо стеллажей со счётами, векселями и печатями. И посреди этого хаоса как трон стояло высокое кресло. Раньше его занимал лорд Натан Луаз, старший Луаз и главный казначей Видиров, а теперь – не особо примечательный мужчина с бронзового цвета бакенбардами и отсутствующим взглядом.
– Доброе утро, лорд Небруни, – приветствовала его Валь и без приглашения расположилась на резном стуле напротив него. Теперь их разделяло заваленное бумагами бюро. – Я и есть мисс Эйра, дочь Эйры, дочь Эйры. И я пришла по вопросу Девичьей башни, которая нынче принадлежит моей ученице, леди Вальпурге Видира Моррва. Вот, – она предъявила ему бумагу с востребованием суммы «дворянского налога». – И я собираюсь оспорить это начисление. Разве вы не знаете, что башня служит моим чародейским делам в интересах графа? И что её крышу и так заняли ваши солдаты? Почему мы должны вам ещё четыре тысячи иров?
Казначей поднял брови, и тусклый свет дня белизной отразился в его монокле.
– Ну, во-первых, башня вашей подопечной и так входит в реестр тактически важных зданий, и дёшево это вам никак не выйдет. А во-вторых, если я правильно понял, она больше не «служит чародейским делам для графа». Поскольку вы теперь обитаете в Летнем замке.
– Да, но я просто не считаю это справедливым по определению. Моя ученица осталась вдовой, у неё нет ни гроша сбережений, она живёт на остатки довоенных денег. Вы нарочно заламываете такие суммы, чтобы изгнать честных людей из домов? Это было ваше решение или графа?
Безразличие лорда Небруни переросло в тяжёлый вздох раздражения.
– Мы коллективно сочли это форматом контрибуции. Что-нибудь ещё?
– Вы хотите сказать, мы оплачиваем наше поражение? Но почему вы делаете это так, чтобы оставить большую часть из нас без крова? Может быть, вы чего-то не понимаете. На Змеином Зубе всего несколько дворянских семей, которым посильны такие суммы. Все остальные носят титулы просто потому, что они ведут свой род очень давно и заслужили это долгой службой острову. Но они работают руками наравне с другими горожанами. Тренируют лошадей, строят дома, копают могилы, на худой конец. Это часть нашей культуры, которая, возможно, для вас слишком нова. Однако уж потрудитесь догадаться, что не всякий, кто описан в Книге Островного Дворянства, живёт лучше обычного моряка!
– Аристократы? Сами окучивают грядки и доят коров? – казначей будто очнулся от сонливости и принялся ухмыляться. – Ну-ка, ну-ка, и кто же к ним относится?
– Нет, ваша колкость не совсем уместна, – отрезала Валь. Она пыталась не скрипеть зубами. – То, что связано с сельским хозяйством, в основном либо в ведении семей с большим достатком, либо в руках вольных хлебопашцев. Брендамская же знать в основном трудится на простых, но достойных работах. Например, повешенный недавно сэр Димти Олуаз был почтальоном. А у барона Глена Моррва, гробовщика, не то что лишних денег не водилось. Он даже на выпивку занимал.
Веселье усилилось в чертах лорда Небруни. Он понимающе покивал и потёр подбородок.
– Вы так убедительно говорите, что, кажется, я не могу устоять. Мы с помощником подумаем насчёт этих ваших дворян-столяров и каменщиков. Но насчёт Девичьей башни ничем помочь не могу. Это решение военного совета. Рано или поздно она должна войти в ведение государства, и этот момент можно отсрочить лишь деньгами. Может, вы захотите это как-то решить с верхушкой, но я лишь исполнитель.
Валь вздохнула и поднялась на ноги. Не успел отзвучать первый удар каблука по пестрящему квадратами полу, как ему отдалённым эхом ответила быстрая дробь шагов. К казначею явно собиралась заглянуть ещё какая-то женщина. Но Валь решила, что не желает ничего об этом знать, и потому тоже ускорилась.
Так они встретились в приёмной с леди Финой Луаз. Той самой юной кокеткой, которой минуло уже пятнадцать, и которая славилась своим скандальным вкусом в одежде. Сейчас Валь и не узнала бы её. В сатиновом платье на пышном кринолине, вся струящаяся, нежно-голубая, как фея залитого солнцем моря, Фина полностью переоблачилась в тененску. Она глядела спокойно и невозмутимо, будто так и должно было быть.
Они узнали друг друга, хотя до этого никогда не общались дальше формальных приветствий.
– А, мисс придворная чародейка, – с присущей ей нескромностью улыбнулась леди Фина. Её чуть задранная губа всегда придавала задорный характер улыбке. Ей хотелось, кажется, чтобы даже казначейские гвардейцы не отрывали глаз от её открытым декольте прелестей. – Решили податься в банкиры?
– Отнюдь, – неловко ответила Валь. Она чувствовала себя громадной серой вороной рядом с этой игривой синичкой. – Я пришла нагадать им удачу экономических реформ.
– И как?
– Прискорбно. Созвездие Удачливой Змеи свернулось неприличным символом в ответ на наши запросы.
Фина поджала губы, будто готова была захихикать, но сдержалась. И спросила вполголоса:
– А мне погадаете? Наедине. Вот выйдем сейчас в замковый сад, и… это личное.
– По старой дружбе Луазов и Моррва – с удовольствием.
Они прошли мимо морской стражи с алебардами на входе, спустились по ступеням раздвоенного крыльца и вместе отправились по краю внутреннего двора к скульптурной арке, ведущей в небольшой парк. Тот самый, где был убит дворецкий Беласка. И где на склонённых яблонях и платанах остались отпечатки воспоминаний Вальпурги о её любимом короле.
Здесь они могли щебетать сколько угодно, и никто не придал бы этому значения. Кроме, разве что, резного истукана в виде головы Рендра, что видел в этом саду свадьбы, имянаречения и похороны.
– У меня очень важный вопрос, – Фина улыбалась легкомысленно, так, как и следовало бы при обсуждении девичьих секретов. – Тебя пригласили, чародейка, на Вечер Ехидны?
Вечером Ехидны издревле называлась тёмная дата в истории острова. Подобно змее, что является обвиться вокруг почившего товарища, дворяне собирались на такой вечер после печальных событий, когда погибло множество змеиных аристократов. Чёрная ехидна, змея из семейства аспидов, становилась символом единства и упрямого жизнелюбия. Полагалось и пить, и танцевать, и обещаться отомстить. Всё вместе.
– Даже если и пригласили, я не проверила почту перед тем, как спешно съехать, – поморщилась Валь. Меньше всего ей хотелось предстать на суд перед беспощадными ледяными взглядами лордов и леди. Но Фина ухватила её под руку и вдруг взмолилась:
– А если да, можешь взять меня туда? Мне невыносимо охота снова потанцевать, а они меня «изгнали»! Я заплатила бы сколько угодно за то, чтобы явиться на их скорбное мероприятие и потанцевать в новом платье! И ты ведь можешь помочь мне замаскироваться, а там уж я…
– Они и меня едва ли примут после всех этих слухов.
– Но ты-то всегда можешь пригрозить им чем-то в духе «я всё про вас расскажу врагу, если посмеете не пустить меня»!
Валь отшатнулась и смерила девчонку гневным взглядом.
– Ты понимаешь, что говоришь? Меня можно обвинить в бесчестии, но предать родной остров… да я… да я даже думать никогда бы так не стала. И, кстати, моё бесчестие хотя бы имеет повод. А твоё? Где твой траур? Сэра Тристольфа Окромора, твоего жениха, позавчера вздёрнули на виселице!
Фина запрокинула голову назад, закатила глаза и упорхнула вперёд по тропинке меж мокрых снежноцветов. А затем развернулась пылким пируэтом. И её громадный подол, всколыхнувшись, сорвал россыпь капель с кустов.
– Ты про этого узколобого болвана, что прилюдно назвал меня профурой из-за неподобающе собранной причёски? – уточнила она без тени сожаления. – Да я делала всё, чтобы не достаться ему. Как видишь, он мне сам помог.
Не будь войны, не будь кругом этого безумия, Валь даже говорить бы с ней не стала. Подобные омерзительные слова просто не имели права быть произнесёнными. Но, с другой стороны, она не знала, насколько строги Луазы к своим детям. Ходили слухи, что лорд Орлив Луаз предпочитал вовсе не пухленькую леди Эдиду Оль-Одо; так может и Фина хотела кого-то другого, а семья не позволяла ей. В конце концов, не всем так повезло с понимающими родителями, как Вальпурге.
Однако Фина будто нарочно вела себя так, чтобы быть отвергнутой даже нейтральными знакомыми. Такими, как Валь.
– Не смей говорить ничего подобного в моём присутствии, – отчитала её Валь. Будто и впрямь их разделяло не пять лет, а пятьдесят. – Хотя бы потому, что он был одним из борцов за правое дело.
– За дело, в котором мы безоружны, унижены, стиснуты неоправданными в своей глупости законами жизни, – с вызовом ответила Фина. – Нет, ты не подумай, я не в восторге от завоевателей. Но, во-первых, моему отелю они никак не повредили. А во-вторых, они похожи на глоток свежего воздуха в затхлом чулане этого «благородного змеиного общества».
– Эта свежесть многим слишком дорого обошлась. И продолжает обходиться.
– Ты про убитых или про налог для дворян? Да это пустяк, а не деньги. Не слишком неподъёмная цена за то, чтобы продолжать жить так, как тебе нравится, пока остатки семьи дрожат в Эдорте и понятия не имеют о твоих прибылях.
На мгновение Валь замерла. И мысль – противная, но дельная – заняла её разум. Она сменила гнев на милость быстро, как грязевая змея меняет цвет с заходом солнца. И поинтересовалась:
– Правда ли так хороши твои дела?
Фина понимающе усмехнулась и подняла свои изящные смоляные бровки. Она раскусила затею оппонентки.
– Если ты действительно считаешь налог небольшим, то не хочешь ли ты обменяться услугами? – спросила Валь вроде бы и аккуратно, но достаточно прямо. Юлить ей тоже надоело. – Девичья башня требует четыре тысячи иров. Может, это многовато за один билет на Вечер Ехидны, но я буду тебе должна.
– Я готова заплатить все четыре, если ты сделаешь так, чтобы туда пришёл один из эльсов, – хитрые янтарные глазки Фины выражали бесконечно сильное желание сотворить гадость. – Я буду танцевать с ним и наступать на ноги старикам Окроморам.
– Скажи мне честно, Фина, когда ты родилась? Твой знак – Гадюка, оно и ощутимо!
– А твой?
– А мой – Бумсланг.
– Вот и погляди: Бог наградил тебя высоким, статным, заметным телом, а ты прячешь в него крошечную душонку боязливого Бумсланга.
Странно, но негодование, отторжение, даже брезгливость по отношению к ней Валь не могла примерить к своему сердцу. Она знала, что должна их испытывать, но душа её откликалась симпатией.
На этом они пожали руки. Леди Фина проплыла обратно к казначейству в своём перламутрово-небесном наряде, а Валь возвратилась в донжон. Ей было, чем заняться. Поскольку Вдовичку поселили под замок в серпентарии, она навещала свою ксакалу каждый день лично, чтобы убедиться, что та не голодна. Вот и теперь, уверившись, что всё в порядке, она отправилась обратно по коврам донжона к лестнице до графских покоев.
Забавно, но вид несущих дозор головорезов в чёрном смущал меньше, чем раньше морская стража. Тогда, при Беласке, было как-то неловко вспоминать своё детство в этих стенах. Словно было ясно, что нельзя больше рассчитывать на эти картины, ковры, коридоры, шорох каскадного мха, платаны под окном и свечи в трапезном зале. А сейчас, когда тут обосновался враг, можно было с удовольствием представить его поражение и долгожданное воссоединение с родными стенами; поскольку Беласк врагом не был, он будто являлся непреодолимым препятствием по сравнению с эльсами.
И это делало её более решительной. Говоря простым языком – наглой. Она ходила тут, как хозяйка, и с деловым видом вышагивала по залам и коридорам. Правда, она пробыла госпожой в своей башне всего день: сразу после встречи с Финой она возвратилась к себе и нос к носу столкнулась с новым соседом. Взамен иногда приходящего ученика Кристора к ней поселили незнакомца с большой земли. Впрочем, по его чёрной рясе и татуировке-черепу на лице было легко угадать схолита.
– Добрый день, мисс, – мягким голосом приветствовал он её. Он напоминал стервятника: загнутые плечи, большой горбатый нос, седая пакля на голове, обрамлённые морщинистыми веками угольного цвета глаза, в которых терялся свет. Его ряса, вся чёрная, во всех деталях обрисовывала крючковатую фигуру. Но он был уже в том возрасте, в котором даже склонные красоваться мужчины перестают думать о том, как они выглядят.
– Приветствую… – несколько растерянно ответила Валь. Теперь она расстроилась, что не видать ей никакой приватности. Для хоть какого-то разделения жилого пространства сюда принесли ширму: она отрезала ближайшую ко входу половину помещения так, чтобы тут на укрытой шкурами кушетке мог расположиться этот господин. Его саквояж стоял тут же, раскрытый, и в нём, помимо учёных книг, отсвечивали неоднозначного вида инструменты из стали. Кажется, что-то хирургическое. – Вы схолит, не так ли? Разве не должны вы жить в уединении на кладбище? Нам с вами тут будет тесновато, а я к тому же женщина.
– Вы не женщина, вы жрица, – искривился ухмылкой вторженец. – Как и я – не мужчина. Вы чародейка, что направляет правителей Змеиного Зуба, а я – примерно то же самое, только ничуть не одарённый мистическими талантами. Я страж нравственности и тот, кто направит Колониальную Компанию Эльсингов туда, куда она должна идти, если вдруг угаснет её основной духовный ориентир. Освальд из Юммира.
– Очень приятно, – неуверенно промолвила Валь и пожала его узловатую руку. – Я Эйра, дочь Эйры, дочь Эйры, что видела самого Привратника Дола и то, как он превращается то в летучую мышь, то в стрекозу.
Бездны освальдовых глаз раскрылись шире, он весь подобрался и сжал её пальцы, не отпуская её.
– В самом деле? Тогда удача улыбается мне ярче, чем я мог предположить, – с неподдельным интересом изрёк он. – Вернее – всем нам.
Она отстранилась и посмотрела на него в замешательстве. А он как ни в чём не бывало разжал хватку и развернулся к своему скромному скарбу.
– Я не буду вас стеснять, мисс Эйра. У меня много дел в городе. Я хочу познакомиться с паствой Брендама, со своими дражайшими коллегами. Посмотреть местные красоты и ваши известные змеятники. Так что если я вам и буду докучать, то только в той степени, в какой на это способен крепко спящий за перегородкой старик.
– Вы намекаете на громовой храп? – Валь наконец обошла его и оказалась в своём подобии опочивальни. Тут у неё была скромная, но вполне мягкая постель, целых два книжных шкафа и один платяной, столик с хрустальным шаром и подвешенный к потолку вместо люстры плетёный амулет для ловли злых духов, приходящих за снами. Валь постоянно задевала его то лицом, то затылком, и дурацкие облезлые перья щекотали её, куда бы она ни ходила в пределах своего колдовского логова.
В ответ ей раздался сиплый смех.
– Если я действительно буду так отвратителен, я позволяю вам решить этот вопрос раз и навсегда с помощью подушки.
– Сгинуть так бесславно и так просто?
– Почему же бесславно? Смерть от рук чародейки – честь. Такая смерть может стоить больше, чем вся жизнь. Некоторые жизни так малоценны, что лишь смерть может увековечить их.
Эхо этих слов сопровождало Вальпургу остаток всего дня. Они казались жестокими, но напоминали ей почему-то Глена. И тут же совесть мучила её за это, ведь это значило, что она не ценила героически погибшего супруга. При малейшем признаке безделья она подскакивала и начинала ходить по донжону в поисках чего-нибудь полезного для дела Сопротивления. Но пока что ничего не находилось. Только меланхолия фактов.
Стало ясно, что разбита часть кордегардии, что пострадали две сторожевых башни. Что ещё не все завалы белёсого камня разгребли. Что из всей прислуги только мажордом Теоб, одетый теперь тоже в вороное, остался при дворе. Вальпурге удалось пообщаться с ним с глазу на глаз в пустынной картинной галерее и выяснить, где встречается Сопротивление в следующий раз. То оказалась кондитерская Окроморов, где под предлогом дня рождения леди Кеи Окромор Ориванз господа и дамы из змеиного общества намеревались обменяться секретной информацией. И на том спасибо, что милый Теоб не пожалел этих сведений. Оставалось надеяться, что верный трудяга Видиров не поддался слухам о ней и Рудольфе. И даже если ему не сказали пригласить её прямо, он сделал это.
Опять же, позор позором, но кто из Сопротивления теперь ближе к завоевателю, чем она? Им придётся смириться с тем, что она тоже будет бороться за свободу острова. И тем, что придёт на Вечер Ехидны.
12. Руди
Шестое января, день рождения леди Кеи, ознаменовался новыми заморозками. Морозные узоры на окнах огорчили петунии на подоконниках. Всё кафе Окроморов старалось звучать радостно, обмениваться улыбками и пирожными, но в глазах немногочисленных собравшихся застыл лёд.
Кроме Вальпурги, Рудольфа и самой леди Кеи, здесь присутствовала старшая чета Одо – как всегда; неустрашимые Келд Гардебренд и дочь его Инга из порта, которые занимались морской контрабандой оружия для нужд партизанов; леди Гленда Моллинз; лорд Татлиф Финнгер один теперь представлял Финнгеров после того, как его кузена Джаура посадили в тюрьму; сэр Джоск Ти-Малини и лорд Себастиен Оль-Одо неизменно составляли компанию Рудольфу; от Олуазов не было теперь никого, потому что тётя сэра Димти, леди Джозия, также попала в тюрьму из-за подозрений; добавился Теоб, а лакей Хернсьюгов Бен отсутствовал. Вместо него явился одноглазый лорд Барнабас Хернсьюг; и, подтверждая слухи о себе и леди Гленде Моллинз, он сидел за столом рядом с нею. Тринадцать вымученно веселящихся островитян. Почти все одеты в траур.
Всё кафе ненавязчиво, но старательно стерегли верные слуги и возницы – как изнутри, так и снаружи. Они изображали сопровождение, но при этом чутко высматривали, не покажутся ли где чёрные мундиры или, хуже того, Валенсо. А под сводами, украшенными лепниной, разговоры шли о бытовом и о военном вперемешку. Малиновые пирожные были уже не те. Но в сумме всё казалось не таким уж и плохим. Вальпурге было приятно хотя бы в образе неопрятной рендритки провести время со старыми друзьями, услышать хорошие новости об оборонительных мероприятиях Эдорты, о переправленных туда разнообразных беженцах и о стараниях короля Адальга на море. Даже Кея, измученная переживаниями, милая, но посеревшая от тоски юная леди, начала улыбаться. И тогда заговорил Рудольф:
– Между тем, друзья, Теоб и сэр Джоск Ти-Малини отыскали герцога.
Тут же все беседы оборвало.
– Говорите-говорите, но слушайте, – жутковато улыбнувшись, продолжил барон. Валь села от него как можно дальше, напротив и по диагонали праздничного стола. Но всё равно не могла оторвать от него глаз. Небольшой гул продолжился, однако всё внимание было направлено на него и его слова.
– Ему удалось укрыться в подземельях Летнего замка. Благодаря тому, что основной ход туда завалило, он оказался и скрыт, и заперт там. Его обнаружил Теоб на исходе третьего дня после Долгой Ночи. И стал передавать ему пищу и воду, а также со своей стороны начал разгребать для него ход при участии остальных слуг. Завтра, по его сведениям, за разбор завалов возьмутся враги. Но, к счастью, через открывшийся проём уже можно пробраться. Сегодня вечером, ночью или ранним утром мы должны вывести лорда Видира из Летнего замка. Для этого потребуются все силы. Видимо, на что-то придётся отвлечь основной гвардейский состав. Или же, пользуясь более изящными методами, можно будет как-то переодеть лорда и попробовать провести его напрямую. Но тот, кто будет это делать, подвергает себя… всему.
Повисло молчание.
– Главное, чтобы выход был прикрыт, обеспечен, – неуверенно добавил Рудольф. – Мы обязаны это сделать.
Зашевелились напряжённые проблески жёлтых глаз. Никто из гостей не спешил подавать голос.
– Друзья, – мрачно молвил барон. – Не молчите. Неужели теперь вы испугались? Готовы бросить дело на полпути?
Даже у Вальпурги встал ком в горле. Страх за дядю превратился в ужас при мысли о том, чтобы вести его через кишащий солдатами и вражескими предводителями донжон.
– А мы вообще должны спасать его? – вдруг поинтересовалась леди Нур Риванз Одо. – Это его выходки привели к нам врага. Его они будут брать живьём, а мы должны умирать за него?
Дыханье замерло. Валь обвела взглядом присутствующих и не увидела в друзьях ничего, кроме постыдной солидарности с пожилой леди.
Но это же дядя Беласк!
– Ему нужно помочь, – прошептала она. Но никто не удостоил её ответом. И Рудольф хмуро отозвался:
– Если он так порочен и слаб, как вы считаете, то ведь он может сломаться под истязаниями врага и многое ему рассказать. Он знает нас достаточно хорошо, чтобы указать на тех, кто точно принадлежит к Сопротивлению. На худой конец, он может стать предметом шантажа королевы или помешать королю Адальгу прийти к нам на помощь. И вы всё ещё не хотите ничего предпринять?
– Разговоров было много, но что-то ещё никого не пытали, – резонно заметил Келд Гардебренд.
– Он не стоит наших жертв, – мрачно отрезал лорд Барнабас Хернсьюг.
– Нет, – дрогнула Валь и взмолилась:
– Он стоит! Он же не был так плох, чтобы бросать его там на пытки, на смерть! Он всё ещё один из нас, брат самого лорда Вальтера!
– Я с вами! – пылко выдохнула леди Кея. Слёзы заблестели у неё в глазах. – Вы не бросили моего Уолза на погибель в пещерах. Я не откажусь от вас!
– Вы должны поберечь себя, – мотнул головой Рудольф. Он имел в виду, что леди Кея была, очевидно, в положении, да ещё и в трауре по брату, сэру Тристольфу.
– Я не боюсь, – отрезала леди Окромор Ориванз. – Они не посмеют тронуть уязвимую женщину. Но я смогу попытаться отвлечь столько, сколько нужно, если вы все проглотили языки!
– Как врач, я вам подобное запрещаю, – заявил лорд Венкиль Одо и сердито сверкнул глазом на Вальпургу. Будто это она была виновата в том, что разжалобила леди Кею. А затем продолжил:
– Нас осталось слишком мало, и мы не можем так рисковать ради Беласка. Он нам не поможет. На него нельзя положиться, он не достойный сын Змеиного Зуба. Кто сейчас захочет стать самоубийцей, что решит проводить его из замка?
Валь вся сжалась. Она знала, что ради чести семьи должна взять это на себя. Но Сепхинор…
– Естественно, это буду я, – угрюмо сказал Рудольф. – Я вашего скептицизма не разделяю и считаю Беласка нашим союзником.
«Рудольф!» – внутренне простонала Валь. И паника, и благодарность, и решимость вихрем закрутились у неё в душе. Она выдохнула:
– Я помогу, чем смогу.
– И я, конечно же, – проскрипел Теоб.
– Я с вами! – жалобно воскликнула Кея, но сэр Джоск Ти-Малини, улыбнувшись, промолвил:
– Позвольте мне быть заместо вас.
Рудольф подвёл черту:
– Теоб передаст Беласку какую-нибудь свою одежду, и мы хотя бы приблизительно выдадим его за него. Я придумаю объяснение на случай вопросов и явлюсь к нему в оговоренное время, чтобы вывести его. Валь выяснит маршрут внутреннего патрулирования и будет помогать нам составить дорогу ближе к ночи. Сэр Джоск и Теоб будут держать периметр, Валь будет следить за верхушкой. Морской стражи в донжоне нет, она только во внутреннем дворе, поэтому в донжоне Беласка может узнать только кто-то из приближённых к завоевателю. А вот во дворе его уже некому будет рассматривать вблизи.
«Как же скользко, как ненадёжно, один неверный взгляд – и всё пошло прахом», – сжималось сердце Валь. Но теперь было ясно, что вооружённый налёт на замок ради того, чтобы увести лорда в суматохе, устраивать не будут. Просто некому теперь это делать. Даже сэр Зонен, всегда готовый на такие подвиги, никак не мог вылечиться от нанесённого ему ранения и слёг. Для такого боевого мужчины умереть в постели было бы настоящим позором.
Но нынче позор, будто заразная болезнь, цеплялся всё к новым и новым змеиным дворянам. Пришлось забыть пока о Вечере Ехидны, об Эпонее и о гаданиях; нужно было выручать Беласка.
Они условились начать в одиннадцатом часу вечера. То был самый ранний возможный срок; ждать до утра было слишком опасно. До тех пор Валь беспрестанно бродила по донжону, изучая расположение постов часовых. Путь предстоял вроде бы простой: из чулана за кухней через небольшую гостиную на первом этаже, затем через длинную трапезную и тронный зал на улицу. Конечно, у кухни был чёрный ход, но его завалило обломками кордегардии в том числе. Поэтому выход во двор был только один.
Раз в полчаса один и тот же дозорный-эльс обходил весь первый этаж. Ещё один стоял в тронном зале, ещё два снаружи – и то уже были морские стражи. Если они, привычные к виду Теоба, не станут всматриваться, то всё пройдёт хорошо.
Рудольф для этих целей внеурочно явился с докладом к Валенсо. Предполагалось использовать порочный слух об их с Вальпургой связи, чтобы дать ему задержаться в донжоне. И так они и поступили, добрых минут сорок блуждая по галереям туда-сюда и иногда обнимаясь в случае, если их видели.
Глядя на то, как стрелки напольных часов подходят к роковой отметке, Валь позволила себе забыться в этих объятиях. Рудольф был какой-то непонятный, будто деревянный. Она прижималась к нему и хотела унять его страх.
– Руди, – прошептала она в его покрытое шерстяным плащом плечо. – Всё будет хорошо.
– Всё будет хорошо, – эхом согласился Рудольф и наконец стиснул её покрепче. До этого он будто бы не мог себя заставить это сделать. – Главное – не бояться. И не забыть на всякий случай револьвер из тайника Теоба. И… назови меня так ещё раз.
– Руди?
Он усмехнулся и едва-едва коснулся носом её с трудом вычесанных волос. А затем перевёл взгляд на часы и отпустил её. Они оба решительно вздохнули.
– Пора, – выдохнул он.
– Пора, – отозвалась она.
Они подержались за руки. Его охровые глаза и её, цвета тёмного золотарника, отразились друг в друге. А потом они разошлись. Ему предстояла масса работы, а ей всего-то требовалось наблюдать за покоями графа. Чтобы тот на ночь глядя не собрался куда-нибудь на прогулку. Валь не представляла, почему ему надо куда-то ходить именно ночью, но слышала, что это в его привычках. Наверное, считает себя вампиром.
Вот она попросила у стражей открыть ей дверь наверх, вот прошуршали её сапожки по ковру. Вот она заглянула за панели из кованой сетки, которые обрамляли арку, ведущую в гостиную лорда. Внутри миролюбиво потрескивал огонь, и граф сидел за столиком у камина. Обычно в этом кресле, обитом кожей, отец проводил время с рюмкой чего-нибудь крепкого и толстой книжкой на коленях. Он смотрел в пламя и думал, наверное, о чём-то. А Демон, напротив, вместо коньяка и пирожного выстроил башни из бумаг, газет и книг. На левом его колене лежали счёты, на правом – какая-то таблица на свитке. Одной рукой он держал чернильницу, другой – перо, которым непрестанно черкал то в одной бумаге, то в другой. Примерно так же учился Сепхинор, пока Валь не приходила и не заставляла его сесть прямо и навести на рабочем месте порядок.
Очевидно, граф занимался делами своего капитала. Каждое его действие было таким быстрым, что, должно быть, он потрясающе считал. Даже невзирая на помехи в лице жреца Освальда.
Тот сидел с другой стороны столика и пил багряное вино. Оно странно липло к его тонким губам и красило их. А глаза-провалы наблюдали за пляской огня. Иногда он говорил что-то, но Экспиравит не отрывался от своего дела. Валь решила, что никому не помешает, если останется тут, за аркой, с мудрой книгой про какую-нибудь звёздную чепуху. Она взяла её из башни, спустилась обратно и села под портретом графа Ноктиса фон Морлуда, который глядел на неё озорными ореховыми глазами. «Не видишь ты, что ли, что в замке, отстроенном тобою, поселился враг?» – мысленно укорила она его и устроилась на резной скамеечке. Тусклый светильник заставлял ломать глаза об каждое печатное слово. Но она и не могла ничего усвоить. Сердце бешено стучало, в ушах шумел страх, и всё внимание её было обращено к звукам голосов в гостиной. Ей всего-то надо удержать их, если они соберутся вниз. Вот бокал Освальда стукнул так, будто тот собирался встать и уйти. Однако речи его возобновились: