Змеиный Зуб

Валь перестала рыдать и с недоумением покосилась на собеседника. Тот, уже расположившийся в кресле, сумел расслабиться выпивкой. И в глазах его наконец появилось хоть что-то: это была печаль.

– Что ты хочешь сказать? – недоуменно осведомилась Валь.

Он чуть склонил голову и стал смотреть исподлобья. И мрачно растолковал:

– Понимаешь, ты, твоя семья… вы действительно будто не от мира сего. Все законы предков, все догматы чести, все принципы верности острову; вы, начиная с лорда Вальтера и заканчивая тобой и твоим сыном, храните их не на словах, а на деле. Так тихо, скрытно, будто боясь этим гордиться. Вы воистину живёте, как те люди, которых воспевают рендриты. И самое дивное ваше качество – это видеть во всех таких же, как вы сами. Во всех гнусных, вероломных, безумных в жестокости и жадных до крови и похоти графах, виконтах и баронах. Сейчас мы все объединены ненавистью к врагу, это правда. Но на деле круг высокородных змей ничем не лучше любых других титулованных богатеев с большой земли, о преступлениях которых поют заунывные песни крестьяне. Здесь будто развлекаются, распиная вдов за недостаточно чёрный цвет платья, или юнцов – за слишком короткий рукав; а на деле то, что не публично, поражает воображение. В плохом смысле. Моя семья, знающая многие подробности личной жизни аристократов не по слухам, а по записям в уголовных сборниках, уже давно не питает иллюзий. Мы стоим за Змеиный Зуб. Мы будем рады умереть, сражаясь за него. Но не за этих людей, что составляют высшее общество. В каждой семье есть свой секрет, один или сотня, и, узнай ты хотя бы десятую, ты бы никогда больше не слушала мнение старух о твоей репутации. Они лишь притягивают тебя к себе, будто боясь, что ты действительно непорочна и невинна, будто ты действительно существуешь. Для них это худший страх, ибо тогда, выходит, они не смогут оправдаться перед Рендром тем, что все так делают.

Странное чувство шевельнулось в груди Вальпурги. Барон озвучивал те сомнения, что иногда нет-нет да и приходили ей на ум. Но она не могла до конца с ними согласиться.

– В чём-то ты, может, и прав, – признала она осторожно. – Но это не может касаться абсолютно всех и каждого. Плохие люди, наверное, есть в любых династиях. Но, пока все придерживаются определённых постулатов, это по крайней мере должно… нет, это взаправду отличает нас от разнузданных людей с большой земли. Иначе Рендр давно бы оставил нас. Грешны так или иначе мы все, и я – не меньше, чем многие.

– Чем же грешна ты, душа моя? – иронично полюбопытствовал Рудольф.

– Я… – Валь крепче сжала стакан тонкими пальцами. – Я только тебе могу теперь сказать. Я не была честна с Гленом. В глубине души я всегда любила… – она задержалась, боясь увидеть надежду в его глазах. Но нет, он оставался невозмутим. – …другого мужчину. Короля.

Он вздохнул и как-то умильно улыбнулся.

– И когда я с ним виделась недавно, буквально перед Долгой Ночью, мы обнимались. И я в тот момент пришла в ужас от того, что испытываю от этого такую радость при живом-то муже, которого сама выбрала! Разве неверность может быть у настоящей леди даже в уме, даже в таком виде?

– Удивительное, удивительное создание, – проурчал Рудольф весело и выпил ещё. Валь хотела было разобидеться, но всё же в душе у неё отлегло. Хорошо, что барон не считает её бесчестной женщиной.

– Ты хочешь сказать, я имела на это право?

– Всего лишь хочу, чтобы ты знала, что ты самая непогрешимая леди в этом городе. Я могу тебе в этом поклясться в той степени уверенности, в какой только может пребывать наблюдающий за брендамской преступностью человек. За тебя, Валь.

Он поднял стакан вновь, а она неуверенно кивнула в ответ и поддержала его тоже.

Вскоре обе бутылки кончились, и Валь сперва даже испугалась, осознав, сколько они умудрились выпить. Но Рудольф не смутился ничуть, он предложил купить ещё немного в лавке.

– Право же, мне кажется, это уже неприлично, – бормотала баронесса, но брела вслед за ним, опираясь на его руку. Они вышли с крыльца, и Рудольф запер дверь за собой, а затем увлёк её к рынку.

– Неприлично перед кем? – спросил он с усмешкой.

– Перед самой собой хотя бы!

– Да брось, мы ещё можем ходить, значит, пока что всё в рамках.

Она постеснялась заходить вместе с ним к кависту и потому осталась одна возле платанов, обрамлявших рыночную площадь. Молчал выключенный на зиму фонтан посередине, молчали окна закрывшихся магазинов; но не молчали множество приезжих, которыми кишели теперь портовые районы. Их было хоть отбавляй. И единственными желтоглазыми оказались те, кого Валь меньше всего хотела видеть.

– Миледи, вы омерзительны, – заявила ей леди Нур Одо. Они ехали вместе с лордом Одо на двуколке, и их конь как раз упёрся носом в толпу. Старый врач выглядел бледным, но зато был живым. Весь страх пережитого улетучился из его лица, когда он увидел нетрезвый взгляд баронессы. И потому он добавил:

– Вы позорите нас. Сегодня вы, не скрываясь, проводите время с сэром Рудольфом, а завтра уже пируете за одним столом с эльсами, раскрыв им всё, что можно!

– Особенно декольте! – поддакнула его жена.

Валь хотела провалиться сквозь землю. Щёки загорелись, дыхание пыталось замереть. Она уставилась прямо себе под ноги, но глаза заволок туман. Семья виконта Одо была не самой влиятельной с точки зрения капитала, но всегда славилась на редкость чистой репутацией и тем более – заслугами доблестной врачебной профессии.

«Проезжайте же, проезжайте мимо», – молилась она про себя. Но их тарпан, кажется, встал специально над нею. И тоже глядел сердито.

Ей нечего было ответить, она лишь сжала подол в руках. И тут, что хуже, явился Рудольф. В руках он открыто нёс новую партию горячительного, и, естественно, направлялся прямо к ней.

– Вы поглядите на них, – не унималась леди Нур Одо. – Сэр Рудольф, вам не стыдно? Вот ваш траур? И ваш, и её?

– Мой отец, – драматично ответил Рудольф, – умер у меня на руках. И знаете, что он завещал мне? «Руди, милый мой», – сказал мне он. – «Если ты посмеешь надеть чёрное, я тебя с того света прокляну. А если не выпьешь в честь меня добрую дюжину бутылок «Старого Брендамского» в компании прекрасной вдовы войны, то прокляну вообще всех». Так что вы меня простите, миледи; боль и горе невыносимы, но Змеиный Зуб надо от воли рока защитить.

Старая леди вспыхнула, не находя слов возмущения; но супруг её, кажется, едва не рассмеялся вслух. Он задорно шлёпнул тарпана вожжами, понукая его, и тот наконец нашёл свой путь сквозь толпу. В конце концов, разве не собирался лорд Венкиль отметить своё сегодняшнее спасение примерно так же?

Рука Рудольфа легла Вальпурге на плечо, и она вздрогнула от его горячего касания. И аккуратно вывернулась. Стыд заливал её с ног до головы, и она спросила укоризненно:

– Ну зачем ты?

– Затем, что пускай не думают, что их нельзя укорить в том же самом, – проворчал несколько сконфуженный Рудольф. Однако запасы были пополнены, и они продолжили. Сперва они ещё посидели на набережной, потом замёрзли и вернулись домой к барону. Выпили ещё. Затем Валь вдруг очнулась; она заметила, что больше не кружатся былинки в лучах света. Единственным источником багряных отсветов теперь был камин.

– Рудольф! – ахнула она слишком громко, чтобы это соответствовало этикету. – Мне же нужно домой! Мои небось с ума сходят! Только кто меня теперь довезёт…

– Я?

– Нет, тебе нельзя! Тебя если старик увидит, опять придёт в бешенство! Может, если высадить меня на подъезде…

– Одну, в темноте? Даже не проси.

– Рудольф! – взмолилась Валь. Волнение заставило её даже слегка протрезветь. – Придумай что-нибудь, я же не могу… я же не могу вот так.

Но сочувственная улыбка барона нарисовала маску непреклонности на его лице.

– Хочешь, чтобы я осталась с тобой? Вдвоём? Зная, что про нас говорят? Нет, нет, ни за что! – в ужасе она вскочила, и, забыв поставить стакан, прямо вместе с ним метнулась к входной двери. Рука потянулась уже к тёплому плащу, когда нога вдруг подвернулась, и всё пошатнулось. Узоры на двери поехали вбок, паркет стремительно приближался. И, как в романтическом приключении, барон едва-едва успел подхватить нетрезвую подругу. Стакан разлетелся вдребезги. Зато она осталась невредима. После чего, поставленная вертикально, раздосадовано уставилась на своего спасителя.

– Рудольф, я признаю, что есть нечто забавное в том, чтобы играться с мнением общества, – начала выговаривать она. – Но есть честь семьи, честь родителей, честь женщины, в конце концов. Не принуждай меня к подобному, я не буду.

– Что не будешь? – укоризненно спросил Рудольф. – Разве я тебе предлагаю что-то? Спи в гостевой комнате. За семью замками. У меня и в мыслях не возникло к чему-либо тебя склонять.

– Но это же нонсенс…

– Сейчас война, и ты уже не можешь попросить первого встречного, который выглядит, как местный, отвезти тебя домой. Смирись, Валь. Прошу тебя, будь благоразумна.

Она дёрнула плечами, чтобы он вновь убрал руки, и отвела взгляд. Поджатые губы выразили одновременно и сопротивление, и согласие. Поэтому барон спокойно прошёлся обратно в гостиную, маня её за собой. И он оказался прав; теперь ей ничего не оставалось, кроме как присоединиться к его застолью вновь.

Они поддали ещё, но уже как-то удручённо, меланхолически. От выпитого стало и тошно, и захотелось спать. Сквозь марево стыдливого пьянства Рудольф вдруг сделался серьёзным. Он поймал её взгляд и проговорил тихо:

– Валь, если ты ещё меня слышишь.

– М-мда? – вяло промычала она.

– Постарайся запомнить. Если что… Если я, да и все мы, будем уничтожены за причастность к Сопротивлению, пообещай мне, что остатки нашего дела возглавишь…

Валь посмотрела на него напряженно.

– …не ты.

– Почему? – удивилась она.

– Если никого не останется, кроме тебя, – продолжал Рудольф, – поклянись, что ты не будешь пытаться отомстить за нас ценой себя. Змеиный Зуб – это всё для нас. И ты и есть Змеиный Зуб. Без тебя этот остров перестанет существовать. Кичливые дворяне, деловые тененсы, наглые эльсы, – каково бы ни было их соотношение, главное то, что есть ты. А если тебя здесь не будет, война проиграна.

Растроганная и недоумевающая одновременно, Валь качнулась чуть в сторону. Равновесие удержать было непросто. Особенно когда свет померк, и Рудольф приподнялся со своего кресла, склонившись к ней.

– А теперь забудь всё, что за этим следует, – попросил он. И тронул пальцами её подбородок, видимо, желая поднять её голову к себе. А затем Валь увидела его пёстрое лицо близко-близко, ощутила прочную хватку пальцев на своей нижней челюсти, и гнев захлестнул её. В последний момент перед поцелуем она отпрянула и скрестила руки на груди. И поглядела на барона и негодующе, и обиженно одновременно.

– Рудольф, я… я… ну я не люблю тебя, Рудольф! – заявила она. Опасность его близости напрягла все её мышцы, хотелось завернуться в большой плащ и отодвинуться к самому окну. – И не буду отвечать тебе взаимностью лишь из благодарности! И… я была лучшего мнения о тебе, я думала, ты не станешь пользоваться ситуацией!

Барон тоже оказался сконфужен. Он отстранился и уставился вбок, склонив голову. Между его бровями залегла мрачная складка.

– Не хотел тебя оскорбить, – еле слышно пробормотал он. – Я неверно истолковал.

Валь с самого начала избегала давать ему ложные надежды; в то же время она была уверена, что и не сделала этого. Что самое неприятное, ей казалось, что Рудольф тоже ни на что такое не рассчитывает. Всё пошло прахом, и атмосфера доверия и откровенности подорвалась, как брендамские укрепления во время осады. Стыд обуял обоих: стыд за этот инцидент и за то, что он стал минорным аккордом в конце этого дня.

Словом, барону оставалось лишь предоставить ей гостевую комнату. Пустую, как скорлупку от лесного ореха. Только покосившийся платяной шкаф, кровать и неопределённого цвета подушка.

– Подожди, я отыщу бельё, – пробормотал Рудольф и стал шарить по ящикам. Но Валь махнула рукой и прикорнула так. Угасающим разумом она заставила себя лечь лицом вверх, чтобы не смазывать грим. Единственное, чего ей не хватало – чтоб он вышел и захлопнул за собой дверь.

– Иди, прошу тебя, – промолвила Валь. Веки опускались сами. Но не сомкнулись до тех пор, пока она не убедилась, что он ушёл. А после этого она провалилась в сон.

11. Переезд

Наутро она в первую очередь посмотрела на себя в отражении оконного стекла, чтобы убедиться, что осталось хоть что-то от нарисованных морщин. Как и вчера, избыток алкоголя добавил то, чего могло не хватать. А вторые сутки нечёсаные волосы превращались в то, чем они частенько становились у жриц. И всё это вкупе со вчерашним вызвало у Вальпурги приступ отчаянного несогласия.

Ей было стыдно перед собой, перед семьёй, перед своим родом и перед Змеиным Зубом, а ещё перед Рудольфом. Хотя не первый день в неоднозначной роли уже потихоньку научил её тому, что себя тоже надо иногда защищать. И поэтому постыдная мысль о том, что он нарочно её напоил, чтобы оставить у себя дома, закралась в её хворый ум. Но не доверять Рудольфу было ещё хуже, чем обличить его в этом.

Она встала, держась то за голову, то за горло, и подошла к ступеньке у двери. И остановилась. Из холла доносились приглушенные голоса; они стихли практически сразу, завершились щелчком замка и громким урчанием со стороны Золотце. Повинуясь невнятным опасениям, Валь подождала минуту, но затем повернула ручку и вышла.

Барон сейчас тоже сошёл бы за почтенного любителя крепких напитков. Оделся он посвежее, но выглядел плохо. И отчаяние при осознании того неприличного, низменного создания, на которое она сейчас похожа даже в сравнении с похмельным мужчиной, Валь попыталась обратить в какое-никакое негодование.

– Доброе утро, милорд, – буркнула она. Слова колокольным звоном отдались внутри черепа. Приветственные песни колли добавляли к этому весомый вклад.

– Вы хотели сказать «добрый день», – чуть менее мрачно, но всё же весьма тускло ответил Рудольф и поманил её за собой в гостиную. – Вот, угощайтесь. Известное джентльменское средство: стакан молока с ложкой сажи. Должно помочь.

– И до чего же я опустилась.

– Я опустил вас, а вы лишь оказались слишком доверчивы.

– Извольте, для меня это не оправдание.

– Вы милосердны ко мне настолько же, насколько строги к себе. А теперь пейте, я заклинаю вас, иначе, если мы выйдем на улицу вдвоём, завянут даже снежноцветы.

Она подчинилась. Теперь все мысли её обратились к дому, а позор начал пропитывать яснеющий рассудок. Он разливался от груди и ослаблял руки, лоб делал бледнее, а щёки краснее.

– Леди Моррва, я договорился с Себастиеном, он прихватит сегодняшний паёк и подбросит вас до башни. Давайте определимся с легендой на случай, если…

– …если она ещё нужна? – вяло отмахнулась Валь. – Имеет смысл оставить всё как есть. В интересах следствия.

– Какого ещё?

– Вражеского, очевидно. Чем ниже мы падём, тем более им будет лень им будет за нами наклоняться.

Никогда бы она не подумала, что её не поразит молниеносным укусом кобры с небес за подобное признание собственного ничтожества в таком, можно сказать, шуточном тоне. Лучше вообще не думать, как сейчас глядит на неё папа. И хорошо, что не знают ни мама, ни Сепхинор.

Пока что не знают.

– Ради всех змей этого острова, я просто хочу уехать, – дрогнувшим голосом промолвила она и потянулась к плащу. Рудольф хотел поухаживать за нею и помочь ей облачиться, но она спешно накинула шерстяной покров сама и отвернулась, застёгивая его на груди. Неужели он думает, что будет лучше, если он продолжит играть роль любовника? Она только что овдовела. У неё нет стыда.

У него, похоже, его не было тоже. Но переносить это на него было бессмысленно. Если бы она не дала ему повод, не согласилась бы остаться, он не пытался бы её скомпрометировать.

Мама всегда говорила, что винить в этом мужчин бесполезно. Хотя бы потому, что всё осуждение ляжет именно на женщину. А мужчине – что с ужа вода.

«Но мне казалось, что Рудольф другой! Не такой, как все эти заносчивые кавалеры, и вовсе не такой, как Глен!» – жаловалась она сама себе, пока ожидала в прихожей. Она избегала пересекаться с ним взглядом.

– Хорошей дороги, миледи, – пожелал Рудольф и открыл ей дверь как раз тогда, когда отчётливо застучали подковы по брусчатке. Валь коротко кивнула ему в ответ и прошагала по крыльцу. Взгляд её был опущен, но её всё равно узнали. Она услышала свист и гвалт со стороны перекрёстка; краем глаза она заметила, что это какие-то торговки.

«Уже и вы об этом судачите? Спасибо леди Одо за это», – подумала она и села в двуколку к лорду Себастиену Оль-Одо, а тот натянул наверх крышу. И без единого слова взмахнул вожжами. Лишь лёгкая, блуждающая улыбка скользила по его губам.

Он тоже думает, что она бесчестная женщина.

«Великий Рендр, лучше б меня повесили», – думала она и жалась, жалась всё дальше к краю своего сиденья. Она ещё не знала, что Владыка Аспидов уже уготовил ей кару.

Когда лорд Оль-Одо высадил её у ступеней тёмной, как могилы, башни, ей не пришлось идти мимо любопытных взоров штабных караульных. Она с облегчением выдохнула. А затем приготовилась объясняться. Взялась за кисть на кольце и постучала ею, как дверным молотком. И принялась ждать.

Внутри началась возня. Глухие отзвуки голосов изнутри нарастали; ясно прозвучал вопрос Эми:

– Это вы, госпожа Эйра?

– Конечно, кто ж ещё, – проворчала она. У ног её стояла сумка, которая легко сошла бы за вместилище для хрустального шара и мудрых книг, но на деле в ней были сложены пакеты с крупой, солониной и прочим провиантом как для жителей башни, так и для пленников приморских пещер.

– Подождите… подождите… – исчезая, растворился голос горничной. Валь насторожилась и подобралась; всё прояснил утробный рык старого виконта Моррва:

– Ты, слышишь меня? Убирайся отсюда! Уходи к своему позорному сыщику!

Озноб пробежал по рукам и запястьям. Валь хлопала глазами несколько секунд, но затем оправилась и заявила:

– Возьмите себя в руки, милорд. Вы не выгоните одинокую женщину зимой на мороз! У вас нет ничего, кроме порочных слухов, о достоверности которых и говорить смеш…

– Заткнись и пшла прочь! – рявкнул Герман так ясно, будто стоял прямо вплотную к двери. – Туда, где ты сегодня ночевала! Потаскуха! Позорище!

То ли шум, то ли притягательные скандальные словечки приковали к незадачливой чародейке множество солдатских взглядов. Она ощутила это спиной. И это стиснуло её правилами её же собственного образа.

Что должна делать рендритка? Уж точно не утирать глаза платком, как леди. Она может и грубить, и долбиться в дверь лбом, и… словом, ей позволено всё. Ещё бы она умела это хоть как-то. Валь боевито повысила голос и решила взять своей уверенностью:

– Прекратите нести чушь, лорд Моррва! Немедленно впустите меня. Вы можете быть не согласны с тем, что я теперь служу графу Эльсингу, но вы не посмеете – слышите! – не посмеете так обойтись со мной! Эми, Вальпурга! Да прогоните вы прочь старого идиота, откройте мне дверь!

Она сжала кулаки, и сдержанный аристократичный гнев вновь удалось поработить, развернуть в нужное русло. Русло базарной брани.

Но с Германом это усилие оказалось напрасным.

– Ты больше не войдёшь в этот дом, профура! – дрожащим от ярости голосом прокричал Герман. – Ты не посмеешь оскорблять честь моего бедного сына! Он умер, чтобы ты жила, вероломная дрянь, и ты ещё смеешь на глазах у герцога…

– Я не потерплю такого обращения! – взвизгнула Валь и едва не напрыгнула на разделявшую их преграду. – Открывай! Немедленно открывай! Это мой дом! Иди и защити свой, обомшелый козёл, если, шатаясь на ходу, попадёшь в собственную дверь!! – она забарабанила в тёмные доски, злобно пнула коленом, задёргала ручку. – Эми, врежь ему!

– У него пистолет! – послышался писк служанки.

Валь обомлела и вся побелела от остервенения.

– Да как ты смеешь! – выдохнула она, преисполненная искренней ненависти. На мгновение она представила, что должна сейчас вернуться, неприкаянная, в Брендам; и ужас разлуки с башней пронизал её. А затем тут же перерос в бешенство. Уж кто-кто, а она заслужила быть у себя!

– Вы не имеете никакого права выгонять меня! – она вновь обрушилась на дверь. Сбивчивое дыхание мешало кричать, но она продолжала надрываться:

– Это не ваш дом! Это мой! Мой! Мой дом! Не смейте угрожать моим домочадцам! Вы тут никто! Вы позорный слизняк!

– Если ты ещё раз ломанёшься на дверные петли, я пристрелю тебя, лярва! Я не шучу! Исчезни и никогда не возвращайся, если не желаешь узнать, что делают с такими, как ты, по законам чести!

– Мисс чародейка, вам помочь? – прозвучал позади настороженный возглас подпоручика.

Иголки пробежали по лопаткам и загривку. Валь скрючилась, сжимая мятый подол, и обернулась. И проговорила, глядя исподлобья на собравшихся дозорных штаба:

– Нет, что вы… всё в рамках, друзья…

Невольно она дрогнула, и фраза вышла столь трагичной, что солдаты всё равно взялись за ружья и мечи. Внутри неё шла борьба. «Не желаете видеть меня, говорите?» – думала она злобно. – «На самом деле, это взаимно. Это очень взаимно. Мне придётся сдать и эту высоту? Но для меня вы, лорд Моррва, всё равно были бы лишь обузой. Считаете, что справитесь сами – что ж, великолепно. У вас получится не разругаться с солдатами и не испортить весь замысел Сопротивления, что скрывает здесь королеву. А если не получится – мне всё едино. Пускай Сопротивление стоит на стороне никчёмных крикливых ханжей; а когда понадобится настоящая помощь, они вернутся ко мне. К Рудольфу. Потому что никто из них не сподобился покориться, как мы с ним, и сыграть решающую роль».

В конце концов, она родилась не в башне. Впервые увидела свет и росла она не тут, в забытом цивилизацией углу острова. Она пришла в мир герцогиней из правящей семьи. В проклятую, лихую, пугающую всех честных людей Вальпургиеву ночь.

И хоть она и злилась, бесконечно злилась на Германа, так же сильно она злилась и на себя за то, что не может быть достойной уважения в собственных же глазах. Она позволила людям думать, что она нарушает с Рудольфом и брачные узы, и траур. Как леди, она не имела права пасть так низко. Но раз пала, не часть ли она семьи Моррва, чтобы так публично унижать её? Почему она должна блюсти островные законы, а молью траченный виконт может вертеть ими, как хочет?!

Нет, она сыграет свою роль лучше, чем Эпонея на сцене, и эти дрязги лишь укрепят её в замке. В её замке.

– …лорд Моррва считает, что я изменила острову, согласившись служить графу Эльсингу, – провозгласила она и расправила плечи. Но тут же подняла руки, останавливая напружинившихся штабных. – Я ему объясняла не раз и не два – слышишь, мухомор? – что граф Эльсинг есть истинный правитель Змеиного Зуба! И взял он Чешуйчатый трон по праву сильного – единственному праву, что признаёт наш грозный Бог. Я буду верна ему, ибо видела в звёздах и веках, что он явился к нам, посланный самим Схолием. И если для этого я должна пострадать, должна быть изгнана – я приму изгнание с радостью! Лишь дайте мне то, что принадлежит мне на грешной этой земле, чтобы я могла и дальше нести свою ношу. Мои карты, мои книги, мой хрустальный шар и змею мою! Рендр рассудит нас; и уничтожит, как весенний потоп, всякое растение, что не укоренилось в песке.

«…и скроет луну за облаками, и обратит всякого гада на службу мне, и направит кинжал мой, когда завоеватель повернётся ко мне спиной. И платье даст поновее. А тебе радикулит».

Патетическая, надрывная речь произвела впечатление на солдат. По крайней мере, они скажут то, что требуется, если сюда явится Охотник. Её публика притихла, а внутри раздалась возня, и Эми позвала:

– Подойдите к двери кухни, госпожа, я всё вам отдам!

Валь страдальчески улыбнулась чёрным мундирам и задрала нос, прежде чем прошествовать мимо курятника в тень чёрной башни. Она понесёт своё наказание с достоинством.

Она из тех немногих, кто ещё помнит, что речь не идёт о чести, если нужно изгнать врага.

Одна из шуганных кур выпорхнула прямо из-под её ноги так резко, что Валь невольно отскочила и едва не упала на смешанный с грязью снег. Пафос нарушился под внимательными взглядами солдат, и она насупилась, оправляя подол. Оставалось лишь спешно скрыться с их глаз.

Когда дверка кухни приоткрылась, Валь подавила остатки порыва кинуться внутрь и задать жару захватчику – теперь уже собственному свёкру. Эми, что подала ей уже, видимо, заранее собранные сумки, смотрела отчаянно и виновато.

– Мне ещё Вдовичка нужна, – сухо сказала ей Валь.

– Я её боюсь, миледи, – пролепетала служанка. – И не только её. По ночам что-то ужасное шуршит в башне, ползает по стенам. Стрекозы сейчас в спячке, так что это не могут быть они. У меня такое чувство, что я готова умереть при одной только мысли, что опять придётся встречать ночь. А вы говорите – змея…

Валь посмотрела на неё с укором и заявила:

– Эми, дорогая моя. Ты самая бесстрашная жительница этой башни. И самая моя любимая. Вдовичка это знает. Просто подойди и возьми её, она тебя не тронет, клянусь тебе… что там у меня ещё осталось, чтобы поклясться?

Та ответила ей тёмным взглядом, но скрылась внутри. А на замену ей тут же выскользнула Эпонея в подшитом под неё траурном платье баронессы.

– Валюша, – прошептала она еле слышно и сжала её руки своими прохладными пальцами. Её взгляд тяжело было удержать, он казался будто скверным, осуждающим за то, что распутство сестры разлучает их в столь опасное время.

– Уговор наш повторять, думаю, не надо, – пробормотала Валь и бросила взгляд в полумрак курятника, стойл и сеновала. Но всё было тихо. Шепотки звучали так, что их не разобрала бы и летучая мышь. – Не высовывайся. Сиди, как есть. Кто надо, тот знает.

– Нет, теперь я уверена, что приму участие в борьбе, – выдохнула Эпонея. Даже раздражение Вальпурги не охладило накал решимости в её ярком лице. – Столько людей умерло из-за меня. И твой муж. И всех их хоронили, и я смотрела в их опущенные веки и понимала, что… это всё из-за меня. Я не должна быть мебелью в твоей спальне. Ты сражаешься. Сражусь и я!

– Не неси чепухи. Одно неверное движение – и ты только всё испортишь.

– Я буду аккуратна. Моим положением и я тоже смогу многого добиться. Вместе мы победим!

– Не вздумай! – Валь стиснула её запястья нарочно так больно, чтобы быть убедительнее.

– Я знаю, что ты будешь против, но я уже всё решила, – упиралась Эпонея. – Я не останусь в стороне и поддержу тебя. Тем более, когда становится ясно, что под угрозой уже и твой дом. Пока я ничем не могу помочь, но я постараюсь, я обещаю.

Ручкой, охваченной тонким чёрным кружевом, Эпонея залезла в карман траурного платья (в них карманы всегда шились вместительными, видимо, для недельного запаса носовых платков) и извлекла оттуда сложенную пополам бумажку. Валь увидела знак казначейства, нарисованный на боку, и сломанную печать Эльсингов. И без лишних слов взяла листок у сестры.

Значит, им тоже надо платить за башню. Она даже знать не хочет, сколько. И почему. Они разве не дали солдатне все карты в руки? И так те каждый день и ночь топают по потолку.

– Граф мне сам объяснит, сколько он готов воздать за мои услуги, – пробурчала Валь.

– Ты не должна истязать себя ужасом требовать у него подобные вещи!

– Да какой ужас; он внушает больше мерзость, нежели… – Валь осеклась по привычке, заслышав шорохи, но это вернулась Эми. Она держала сонную мулгу на далеко вытянутых вперёд руках. И спешно сунула её баронессе, а та уж обмотала свою любимую ксакалу вокруг плеч.

Что ей делать, в самом деле? Скандалить тут и отговаривать Эпонею? Её раскрытие поражением для Змеиного Зуба не станет, а вот для неё, для Вальпурги, закономерно превратится в высшую меру наказания. Почему-то мысль об этом перестала быть такой пугающей. Наверное, это случилось именно сегодня, когда союзники, островное братство змей, перестали ощущаться как друзья. Хотя это не делало врага более милосердным.

Иными словами, число товарищей сокращалось, а ряды неприятеля всё пополнялись.

– Отдали – пускай проваливает! – прогремел изнутри возглас Германа. Возражать ему, спорить с Эпонеей и воодушевлять Эми стало тошно. Валь оставила продовольствие для солдат и взяла две сумки, не проверяя их содержимое. Затем смурным кивком попрощалась с сестрой и служанкой и отправилась обратно к штабным.

Ей пришлось подождать, пока освободится кто-нибудь, готовый её подбросить. На удивление она наконец испытала благодарность; в конце концов, завоеватели представлялись ей менее обходительными людьми. А тут её вознамерился довезти до города сам штабс-капитан Нуллерд. Он запряг тарпана, помог ей закинуть сумки за козырёк коляски, не струсил при виде Вдовички и учтиво подал руку, когда она садилась. Забавлял тот факт, что в сумке примостился и любимец Вальпурги, хамелеоновый бумсланг, которого Эми, вероятно, закинула туда с её остальными вещами, приняв за ожерелье.

И приятнее всего было знать, что штабс-капитан так услужлив не в той манере, в какой ведут себя заинтересованные мужчины. А скорее из уважения. Недаром же она должна выглядеть ровесницей его пышным седым усам и глубоким морщинам в углах рта. Ему незачем разглядывать её, нечего ждать от неё, как и любому другому джентльмену, и оттого ей легче. Не надо думать, что кто-то из них окажется вновь спровоцирован тем, что она не носит траур и замужнего плетения кос. Так что хотя бы в их любопытных взглядах она не будет виновата.

Тёмные кущи мокрого вереска, то там, то тут отсвечивающего белым снегом, проплывали мимо. Опустошение и безразличие глядели с ежевичного неба и видели то же самое в лице Вальпурги. Она свесила голову вбок и следила взглядом за проплывающими в дорожном месиве камешками, а в мыслях всё потухло, как последние искры в заброшенном на поле костре. И штабс-капитан ошибочно принимал это за печаль. Его руки умело правили вожжами, снежинки застревали в шерстяном покрове мундира, а в глазах слились воедино и мудрость, и намерение утешить.

– Мне жаль, что вас отвергла семья, которая так давно привечала вас, мисс, – пробасил он своей подавленной спутнице. – Я понимаю, как это непросто. Я сам оказался, можно сказать, на вражеской стороне ещё задолго до того, как на ней обнаружили себя все покоренные территории. Вы сделали это решение, которое далось вам нелегко, и поверьте мне, вы достойны высочайшего уважения. Не упираясь в стену глупости и приязни к привычным правителям, вы смогли разглядеть то, что убедило вас помогать графу. И оттого оказались мудрее практически всех остальных ваших прежних друзей. Что, несомненно, приведёт вас на путь одиночества, но… если вам это поможет, то знайте, меня тоже порицали, когда ушёл от семьи в наёмники. Но зато теперь я знаю, что по контракту мне положено не только лишь жалование и трофейная доля. У моих внуков будет дом, у моих сыновей – дело, которым они смогут заниматься. Всего этого у нас никогда бы не было, не начнись эта война. Наши господа задрали оброк, они обкрадывали нас столько, сколько хотели, и ни один из этих купленных собак, мировых судей, не помогал нам. Ни денег, ни надежды, ни даже масла на хлеб намазать; у нас в деревнях не осталось ничего, и тогда многие пошли наёмниками. Те, кто уцелеют, заживут по-настоящему. А те, кому не судьба, по крайней мере обеспечат свои семьи компенсацией. Так что можете считать, что вы не правы, что предаёте друзей; но разве могут быть господа вам друзьями? Вы женщина из народа, которая добилась их внимания благодаря своим талантам. Но одной из них вы всё равно никогда не стали бы, не начнись конфликт. Так и были бы их служанкой, которую можно выкинуть на улицу, как надоевшего дворового пса, не глядя на послужной список. Люди подле господина графа во многом на вас похожи. Он слышит голос разума и голос справедливости, он готов уравнять всех, как уравнивает Схолий. Поэтому у него вы почувствуете себя лучше, я обещаю.