– От Герцога, говоришь? – женщина сощурилась, глядя на Мойру, и ее лицо как-то разом смягчилось. – Ой, да молоденькая какая! Иди сюда, девонька, сейчас что-нить придумаем, вымоем тебя, одежонку какую-нить справим. Иди, иди, не бойся.

– Так я тогда того? Пойду? Ты того? Этого? – обрадовался Арко.

– А кому герцог велел ее обиходить-то, мне, что ль?

– Так тебе сподручней. Вы, бабы, сообразите между собой как-нить. Ну, а ежели мужское что справить надо, ты меня вот, Дионка, зови.

– Да тебя, вона, поди свищи-ищи, – досадливо отмахнулась та. – Ладно, уходи. Разберемся, а то ты тут, гляди ж, соплями все зальешь вконец своими слюнтяйными.

– У нее еще этот, – Арко потыкал пальцем в сторону Олуха, который переминался с ноги на ногу рядом.

Диона смерила скелет командирским взглядом и важно кивнула.

– Тогда и вовсе иди отсель, – сказала она. – Мужскую работу нам Герцогский парень, вон, поделает. Так?

“Постараюсь”, – сказал Олух через сковородку.

– А, так вот по что тебе сковорода-то нужна была, – хмыкнула Диона. – А вот и ладно, и сковородка вернулась.

– Святому Улхо бы табличку, – робко подала голос Мойра.

– С этим мы как-нить потом. Тебя-то как звать?

– Мойра. Ну… Герцог говорил – Моора.

– Тогда как он назвал, так и зовись. Мы тут все под его властью ходим. Нет тут власти больше, чем у Герцога. Идем, девонька, идем, – она подобрала пустую корзинку из-под белья, которое развешивала у дома, и поманила девушку за собой. – Моора так Моора. Герцог, небось, тебе ничего не объяснил? Не любит он этого, знать как.

– Ничего, – подтвердила Мойра, которая все еще ничего не понимала, но собиралась во всем разобраться.

– Вымоешься, поешь, и потом, стал быть, станем говорить, – Диона пропустила ее перед собой в дом, провела, бормоча себе под нос, по длинному коридору, и определила в одну из комнат, распахнув двери. – Иди вот сюда. А ты, скелетище, на кухню, воды поможешь натаскать. Ты, девонька, пока отдохни, сейчас воды притащим, и устроим тебе помыться в тепле. Не приведи Земля, застудишься, тогда мне от Герцога не сносить головы.

Это было странно – потому что Мойра точно ровным счетом ничего не значила, ничего не могла изменить, и Герцогу никак не была нужна – но она пока решила делать, что скажут. Может, понемногу все станет понятней?

– Отдохни, отдохни, – повторила Диона, выходя в коридор. Двери она запирать не стала, но Мойре и особо некуда было идти: она осталась, где оставили, и только немного обошла и подосмотрела все вокруг. Комната была совсем другой, чем она привыкла. В ней была кровать на одного человека, и сундук в ногах, и ширма, за которой стояла большая пустая бадья. Тут было даже зеркало – бессмысленное свидетельство глупой и ненужной роскоши. И в этом свете слова Герцога даже обретали смысл, только вот Мойра, конечно, не собиралась ни с какими зеркалами никакие проблемы обсуждать.

Впрочем, любопытно ей было все равно – а ждать Диону с водой и с Олухом – крайне трудно, словно каждая минута растягивалась на пару вечностей, поэтому к зеркалу она, все же, подошла – сбоку, с краю, с интересом наблюдая, как там появляется ее смутное отражение.

Ей еще не случалось смотреть на себя, как богачке – из глубин зеркал. Обычно она могла понять, как выглядит, по отражению в реке, в полированных поверхностях и глазах других людей, и сейчас для нее все выглядело иначе. И она выглядела иначе – Мойра даже сначала не могла понять, что за ужасное, грязное чучело там отражается, и только когда чучело задвигалось, то поняла, что это она сама. В ужасном рваном рубище, лохматая, чумазая, вся покрытая коркой подсохшей грязи, исхудавшая и осунувшаяся – она сама.

Но потом это гадкое изображение словно подернулось пеплом, и Мойра увидела в зеркале совсем другую картину – и другой фон, другую комнату, наполненную книгами с пола до потолка, и другого человека.

Кто-то чужой смотрел на нее с обратной стороны зеркала, внимательно изучая, и потом доброжелательно улыбнулся.

– Что-то интересное появилось в ваших скорбных землях, я смотрю. Кто ты будешь, грязное дитя?

– Моора, – автоматически ответила Мойра, следуя совету Дионы. Кто был этот человек? У него было серьезное, немного грозное лицо, которое сейчас, тем не менее, светилось вполне доброй улыбкой. Книги вокруг него выдавали невероятную высоту его положения – никто, кроме самых важных людей, не мог себе позволить такой роскоши.

“Не подходи к зеркалам, не говори с зеркалами. Не слушай их и не отвечай, если они говорят с тобой.”

Она одним махом умудрилась нарушить все запреты, которые поставил перед ней Герцог.

– Тебе предложено войти в семью Мертвого Герцога? – мужчина в зеркале поднял бровь, с интересом разглядывая донельзя грязную девушку, в прорехах жалкой одежды которой виднелись ожоги и синяки.

– Нет, милорд, – сообразила Мойра добавить хоть какое-никакое титулование. – Мне предложено тут жить. Потому что меня так осудили. Жить тут.

– Случается, случается, – подтвердил мужчина, и тут дверь позади Мойры открылась, пропуская Олуха с ведрами в руках. Под молчаливым взглядом из зеркала скелет прошел до ширмы, вылил в бадью воду и невозмутимо ушел обратно. – С каких это пор в гостевом доме Забытых скелеты воду носят?

– Он со мной, – нерешительно сказала Мойра, словно преодолевая сопротивление, и тут же пожалела о том, что открыла рот.

Нет, незнакомец в зеркале ничего страшного не сказал, только бровь поднял заинтересованно и немного скептически, но Мойре все равно почудилось, что она совершила какую-то огромную оплошность – больше, чем просто поговорить с кем-то в зеркале. Больше, чем, может, даже выкопать Альдо. И даже больше, чем выкопать Альдо во второй раз.

Эта мысль ее напугала, и она замолчала, глядя в пол.

– Очень любопытно. Всегда приятно, когда у милой девушки есть надежный и преданный защитник. А никого нет вернее мертвых – они куда надежнее живых, да и договориться с ними куда проще.

На это Мойра вздрогнула, подняла глаза снова – потому что чужой человек в зеркале говорил ровно то, что она думала сама.

– Ты ведь согласна, верно? Ты меня понимаешь, – добавил он негромко, продолжая ее изучать. – Так трудно найти среди живых кого-то, кто будет разделять твои мысли, знаешь ли. Ты, в некотором смысле, редкость, Моора. Мне нравится это имя. Когда-то давно, сотни лет назад, женщина с похожим именем стала женой моего предка. Ее звали Маара, и после свадьбы она приняла имя Мария, как это принято в моем роду. Но тебе это, наверное, и не интересно. Что же, Моора – я чувствую, твой помощник снова идет, и, значит, тебе уже пора смыть с себя могильную пыль. Я надеюсь, что нам еще доведется поговорить. Ты можешь сама позвать меня, если захочешь. – просто назови мое имя, когда решишься. Меня зовут Дарий. Запомнила? Вот и молодец.

Он растворился в тенях зеркала, и его гладкая поверхность снова отразила только маленькую комнату, кровать, ширму и одну очень, очень чумазую девушку.

– Что ты тут, Моора? Мыться иди, – Диона, проследила за тем, чтобы Олух вылил воду в бадью и подтолкнула девушку за ширму. – А в зеркало особо не пялься, – добавила она тихо чуть позже помогая Мойре вымыть волосы.

– Герцог тоже сказал этого не делать, – ответила Мойра. – А почему?

– Так вот потому, что Император, в своей милости, не может в Земле нас увидеть, как видит все под Небом со своего Небесного шпиля. Поэтому он к нам наведывается через зеркала. Слушает, смотрит, как мы живем, потому что мы, хоть и Забытые, но тоже его подданные, и он-то один про нас не забывает.

– Император? – открыла рот Мойра. – Сам Император?

– Я-то сама не видела, но Герцог говорил, да и есть у нас те, кого Император отмечал. Только их них большая часть уже в Земле. Потому что Император с ними поговорил, поговорил, – все так же еле слышно рассказала Диона. – А потом приказал Герцогу их казнить. Так что лучше и вовсе с ним бесед не вести, чем так попасться.

– И Герцог что, казнил?

– Конечно. Все мы под Императором ходим, а он – тем более.

За этим он ее расспрашивал, выспрашивал, на что-то намекал? Хочет ее казнить, или что? Хотя если бы хотел – сразу б и сделал.

Но неужели это был Император? Сам Император вот так запросто говорил с грязной деревенской девчонкой? в это было трудно поверить. Хотя до того с ней беседовал целый герцог – и Мойра понимала, что это не какой-то там титул вежливости или прозвище. Он в самом деле был владетельным герцогом – только его владения были подземными, скрытыми от других.

– А Герцог, он как, живой Святой, что ли? – осторожно и опасливо спросила Мойра, когда Диона кормила ее на просторной кухне, а Олух стоял в углу, словно забытые вилы или коса.

– Святых живых не бывает. Но все в его роду становятся Святыми после смерти, – рассказала Диона, так уверенно и гладко, словно повторяя то, что уже тысячу раз говорила. – Герцог наш – из самого древнего рода, только Император знатней его. Да и родня они – в незапамятные времена они породнились, сестра тогдашнего Герцога стала женой Императора, а дочь Императора от первой жены вышла замуж за Герцога.

– Сестру Герцога звали Маара? Мария? – Мойра даже прикусила губу в попытке не бояться и не переживать.

– Точно, так и звали. Давно это было. Много поколений назад, при Герцоге, что стал Святым Мооро, в честь которого ты названа.

– Диона, – позвала Мойра, страшась говорить об этом больше. – А ты как тут оказалась?

– Да как все. Через могилу. Осудили меня к покаянию, положили в гроб, спустили сюда. А тут Герцог со мной поговорил, судьбу определил.

– А давно это было?

– Да еще при прошлом Герцоге. Дааро-то лет двадцать как правит. До него отец его был, Лиисо.

– Святой Лиисо?

– Нет, еще не вызрел он, не вышел. Ждем мы, – просто ответила женщина. Хоть что-то было тут как у других – Святой вызревал в глубинах Земли, обретал могущество, возвращался – на радость людям. – Вот как выйдет, мы хоть все дела наши за столько лет справим. А то без благословения же не святовать, ни оженить никак.

– А других Святых тут нет?

– Не положено нам. Нам, Забытому народу, Герцог поставлен, а Святые тут бывают всего ничего, недолго, пока не уходят наверх. И бывает их всего и ничего – мы же все грешные, забытые, Святым только Герцог и встанет после смерти.

На взгляд Мойры это звучало ужасно – как же можно жить без Святых?

В их бесконечной памяти хранилось, кто кому кем приходится, кому можно женится, кому нельзя, какими именами кого святовать, кому какая работа больше подойдет. Они же собирали налог, распределяли работы и наделы, рядили суды, мирили поссорившихся. А здесь, получается, все вот это, да еще остальные дела, которые никто не отменял, полагалось делать людям с самим с помощью одного только Герцога?

– А как же в остальное время-то? – нерешительно спросила Мойра.

– А, как-то живем. Детей, конечно, никто не святует, но у нас и мало их, детей-то. И женить некому, так живем, с Герцогским разрешением. А уж хоронить-то мы привычные и сами, тут сама земля всех забирает, стоит только умереть. Жадная она, Герцог говорит, баламутная. До плоти охочая, потому как близко основание Небесного Шпиля, и здесь власть Императора громче призывает всех, и мертвых, и живых.

– Я ничего не понимаю, – пожаловалась Мойра.

– Да ты поживи тут немного, дай себе время. Постепенно и все поймешь. Может, правда, и не так, как понимают всякие высоколобые мудрецы, но нутром, нутром ты поймешь.

Глава 19

Олух, Святой Улхо, оставался при ней. Местный кузнец выдал ему полированную и сплющенную крышку от кастрюли на цепочке, и Олух довольно нацепил ее на грудь, позволив Дионе забрать многострадальную сковородку, только вот ничего нового после этого узнать не удалось. Олух мог отвлеченно и многословно рассуждать на тему греха – но когда речь заходила о том, что же он, все-таки, такое, кто он, все-таки, такой, и какого-такого ему надо, он повторял одно и то же.

Его слова о том, что он такой Святой, который пришел, чтобы защитить Мойру, совершенно не соответствовали истине своими фактами, но он, кажется, считал это за чистую монету. Слово его самого как-то удачно обманул, потому что – Мойра знала это сама, а тут ей и подтвердили более опытные люди – что мертвые не врут. Уходить от ответа – могут, врать – нет. И Диона, например, считала, что Мертвый Герцог поступает так же – по личному выводу или под каким-то интердиктом – не понятно. Но на вранье он не был пойман ни разу – ни он сам, ни кто-то из его предков.

Но, так или иначе, но Мойра немного привыкла. Ее главной мечтой все равно оставалось вырваться из этого мрачного места, но она, в самом деле осваивалась. Диона приставила ее к несложным делам, которые все женщины поселения делали на всех, потому что их было сильно меньше, чем мужчин. Они все стирали, готовили, убирались, шили, пряли, вязали на всех, не делая различий между “своими” мужиками и “не своими”. Это было странным, новым для Мойры – но она не стала перечить, просто начала делать то, что говорила Диона, и Олух ей во всем помогал. Он был… хороший. В конце-концов, он защитил ее, прямо как Альдо, и теперь делал все, чтобы ей легче жилось, чтобы ей не было страшно или неуютно. И, к счастью, его присутствия было достаточно, чтобы отпугнуть большинство Забытых. Видимо, Арко удержал язык за зубами и не стал распространяться о том, что слышал, так что Олуха почти все считали кондуитом воли Герцога. Благодаря этому Мойра чувствовала себя почти уверенно.

А потом пробудился Святой Лиисо.

Мойре выпало засвидетельствовать его восхождение, потому что именно в этот момент она в сопровождении Олуха собирала мох для растопки. Они ушли достаточно далеко от поселения, и медленно наполняли большую корзину, как им было велено, отбирая только сухой, почти полностью мертвый мох. Здесь, под землей, он был красным, но сумрак скрадывал краску, и даже свет фонаря не слишком с этим помогал. Оно и к лучшему – Мойре казалось, что она испугалась бы сильнее, будь цвета ярче – а так она почти спокойно делала свое дело.

Дед сказывал ей, что когда Земля выпустила Святого Томо, она вспучилась, пошла трещинами, и из самой большой, расталкивая комья глины, вышел новый Святой.

Но когда Земля вздыбилась почти у нее под ногами, она про это и не вспомнила – корзинку к груди прижала, подпрыгнула на месте и бросилась было бежать, но ее кто-то ловко ухватил за лодыжку.

От этого Мойра, конечно, упала – но тут же попыталась дернуться сильнее и встать, но держали ее крепко, и даже пара крепких ударов второй ногой не помогла освободиться.

Хорошо, что с ней был неизменный Олух – он ухватил свою “хозяйку” за руки и принялся тянуть на себя, пытаясь высвободить ее из липкой, жесткой хватки.

Никто не сдался, не уступил. Олух, в конце-концов, дернул так сильно, что земля с чавканьем выплюнула того, кто схватил Мойру, и все они втроем кубарем покатились прочь под громкие вопли перепуганной девушки. Кое-как остановившись, Мойра поднялась на четвереньки и живо поползла прочь, но ее снова схватили за ногу. Она закричала, отчаянно и больно, и в панике глянула через плечо.

И тут же села задницей на землю, резко и успокоившись – потому что хватал ее, оказывается, самый настоящий Святой, только немного замаранный землей и грязью.

– Ой, святушки-святы, – испуганно проговорила она. Уж что Мойра запомнила – так это то, что из Святых тут сейчас мог пробудиться только почтенный батюшка Мертвого Герцога, и уж точно такого важного Святого не стоило пинать ногой и бить по голове. – Прости меня, грешную, Святой Лиисочек, – по своей деревенской манере коверкая имя Святого, попросила она, поднялась с четверенек на ноги и отвесила ему несколько искренних земных поклонов. Олух, тем временем, сообразив тоже, что к чему, поднялся, скрипя, сам, помог подняться Святому и кое как его обтряхивал, хотя с его костяными руками это и получалось, мягко сказать, не очень ловко. Его костяшками только пыль выбивать было удобно, а вот грязь он только размазывал немного.

– Ты ж не серчаешь, Святенький Лиисочек? Мы тут не нарочно, случайно.

Святой, внимательно оглядев обоих, и Олуха, и Мойру, покачал головой, и девушка вперилась глазами в его табличку, чтобы прочитать ответ – но та оставалась пуста. Даже имени Святого на ней не отражалось.

Олух, поглядев на него так и эдак, снял свою собственную табличку, с которой не расставался ни на мгновение с момента получения, и надел пока еще ничего не понимающему Святому на шею.

Знаки, принадлежавшие Олуху на ней тут же погасли, но новых не появилось.

Мойра с тревогой посмотрела на одну табличку, на другую – и тут Святой тоже, видимо, сообразил – поднял обе по очереди и посмотрел на них сам своими украшенными драгоценными брошами глазами. Пусто. Не работает.

– Святенький Лиисочек, что-то не так, – сказала Мойра ему. Тот кивнул, отдал Олуху его табличку, после чего опустился на колени на землю и прямо на ее мягкой плоти, расчистив от травы, острым наконечником на пальце начал писать.

“Беда се, тут изъян во мне”, – он писал относительно быстро, но у Мойры все равно не хватало терпения дождаться, пока он выскажется целиком.

– Святенький Лиисочек, может, мне к Герцогу сбегать, рассказать, что случилось?

“Нет, дитя.”

“Как твое имя?”

– Олуха зовут Олух, – махнула она рукой. – Он, правда, говорит, что он Святой Олух или Святой Улхо, но Герцог считает, что это ерунда. Поэтому Олух. А я Моора. Ваш …сын, – с сомнением произнесла она, не уверенная в том, чтят ли Святые прижизненные узы крови. – Сказал, что так меня правильно называть.

Святой кивнул, принимая к сведению и продолжил писать, царапая слова на густой, как масло, земле.

“Не след с этим тревожить Дааро. Я справлюсь.”

– Как же сам, Святенький? Ты ж только народился, небось, тяжко, непривычно, – с сомнением сказала Мойра, а потом со внезапным вдохновением добавила. – Мы с Олухом поможем.

Святой Лиисо долго не писал ничего, явно думая, но потом все же ответил.

“Пойдете со мной.”

– Конечно, Святенький, – закивала Мойра. – Только вот куда? Это далеко? Мне тогда еды принести бы надо для себя.

“Мы пойдем через Мертвый народ к Проклятому народу, туда, где на Проклятых падает свет.”

Это было дальше, чем Мойра тут знала – но знала она немного. Всего-то ничего вокруг города Забытого народа, несколько тропок.

– Тогда надо еды, – тем не менее, умно закивала она. – Олух, ты сходишь? Возьми у Дионы, что найдешь.

“Я схожу. Только вот ты уверена, что нам надо туда идти с ним?”

– А как же нам не идти? Это ж не кто-то нибудь, хвост песий какой, это ж Святой Лиисо! Бывший Мертвый герцог, отец нынешнего, стало быть. Как ему не помочь?

“Вслух ни слова не говори сейчас, послушай меня! Вот почему помощи от сына он не желает?”

“Подумай.”

Олух, не поворачивая табличку к Святому, дождался, пока буквы побледнеют, и только потом, не задерживаясь более, подхватил Мойрину отброшенную корзинку, наполовину полную мха, и затопал к городу, чтобы исполнить распоряжение своей “хозяйки”. Хотя Мойра, право слово, совсем не была уверена, что она в самом деле может что-то такое ему приказать, что он сделает беспрекословно. Они скорее нашли какой-то путь взаимодействия, сосуществования.

“Олух твой боится обмана. Ему странно, ему не понятно.”

“Не Святой он, прав Дааро”.

– Мне тоже непонятно, Святенький, – покивала Мойра. Она, закончив хоть немного приводить в порядок свою одежду и мантию Святого, уселась на поваленное сухое дерево, поджимая ноги. – Но раз ты говоришь, что так надо, значит – надо, так ведь? Ты Святой, Святые совершенны, могущественны, знают больше, видят дальше, помнят во глубь веков.

“Все так”, – согласился Лиисо. – “Не тревожься, я знаю как изъян испрямить. За два дня управимся”.

– Хорошо, Святенький, – снова кивнула Мойра. – Я постараюсь помочь тебе, чем могу. Но только я вот тут недавно, и я даже и не знаю, в какой стороне этот самый Мертвый народ, да и Проклятый. И где там какой свет падает.

“Я покажу дорогу, все пути я тут знаю”.

В самом деле – он же был тут Герцогом. Кому, как не ему, все тут знать, до последнего камня? По крайней мере, такое, каким оно было лет двадцать назад – тогда, говорят, примерно помер старый Герцог, а новый взошел на свой мрачный и одинокий престол?

Интересно, внезапно подумалось Мойре, почему все они, Святые, в какие бы времена не упокоились и не восстали из Земли, говорят одинаково? Было бы понятно, если бы Святой Гаало, древний, почти как сама Святая Земля, говорил бы совсем иначе, чем Святой Томо, вставший из Земли не так уж и давно в сравнении с ним – но они говорили так похоже, словно у них был один учитель.

Это была настолько внезапная мысль, что девушка сама ее испугалась – раньше она совершенно не задумывалась о таких вещах, и сходная речь Святых из Пречистого ее ничуть не смущала – потому что вот, есть живые, они говорят, как живые, и есть Святые – у них своя речь.

Но живые тоже говорили по-разному: если бы она начала сравнивать, к примеру, своего любимого деда и Альдо, то различий между тем, как они сказали бы одну и ту же вещь, нашлось бы море.

А если бы она они стали Святыми?..

А Олух? Олух говорил совершенно не так, как говорят Святые.

А Святой Лиисо?… Мойра, хмурясь, вспомнила все, что он писал на земле – и получалось, что он был, скорее, как Олух или живой человек.

И понимать это было странно. То есть… дело не в святости, а, может быть … в табличках? Святые говорят так, как все привыкли, из-за своих табличек?

Наверное, она сможет это проверить, так ведь? Когда Лиисо устранит свой “изъян”, он сможет пользоваться табличкой, как все остальные, и тогда Мойра поймет, придумала она сейчас что-то на ровном месте, или это все в самом деле.

– Святенький Лиисочек? – после паузы обратилась девушка к Святому. – А почему ты не хочешь, чтобы Герцог помог тебе?

Святой некоторое время не двигался, словно собираясь с мыслями и пытаясь сформулировать их более четко и лаконично.

“Позор будет для Герцога и всего нашего рода, если станет ясно, что я встал с изъяном. Мой долг самому исправить все.”

– Но мы с Олухом можем помочь, и это можно сделать? Или мы будем только мешать?

Снова пауза.

“Я еще не привык к своей новой сути. Помощь будет благословлена”.

Это звучало разумно.

Вскоре явился Олух, погрохивая своими латами. Сначала Мойра его услышала – он так недовольно топотал, что металлические пластины на кольчуге так и клацали сами об себя, а потом и сам он явился – с холщовой сумкой через плечо и залихватским венком из бледных подземных цветов и блекло светящихся грибов на пустой голове. Такие грибы тут росли практически повсюду, и давали небольшой сумеречный свет, в котором Мойра уже привыкла находиться всегда, когда была вне города.

– Олух, а на голове-то что? – подивилась Мойра.

“То, что не только с тобой я безупречен и мил”, – ответил сначала он, но потом смилостивился и продолжил.

“Диона дала. Я сказал ей, что мы идем к границе Мертвого народа, чтобы на него посмотреть издалека. И она сказала, что венок надо тебе надеть, чтобы Мертвый народ не осерчал.”

“Он погребальный”, – написал на земле Лиисо и ткнул Мойру костлявым пальцем, чтобы она прочитала. Венки, которые надевали на своих мертвых крестьяне, были из простых белых цветов, любых, какие были рядом, а этот светился – но мысль за этим стояла та же.

– А… чтобы я, вроде как, мертвая была, – поняла девушка. Это все звучало очень страшно и немного даже жутко, но она старалась храбриться. Сбегать даже не с полдороги, а только заявив свое намерение помочь, было очень позорненько. А сбежать потом будет и того позорней.

Кроме того, может, она так узнает что-то полезное, что-то об этом подземном странном мире, что может дать ей подсказку, пол-подсказки о том, как отсюда выбраться.

Олух снял с себя венок и нахлобучил Мойре на голову.

“Совсем как мертвая”, – похвалил он. – “Диона сказала, чтобы ты лучше туда вообще не ходила, даже близко. Но тебе виднее, потому что ты у Герцога особенная.”

– Да ну тебя, – буркнула девушка, на всякий случай привязывая венок веревочками к косам. Думать о том, что с ней будет среди Мертвого народа без этого венка, она не хотела.

Да и что это вообще такое, Мертвый народ?.. Однако, она же скоро все увидит своими глазами.