– Зачем Вы туда забрались?
– Не знаю, – ответила Саша, потирая ушибленные места.
– Это великолепно! – всплеснул руками Аша.
«Зато я знаю: за мной подглядывать. Всё-таки я был прав: наблюдение ведется. Журналистское расследование».
– Я хотел сегодня Вам показать ручей. Вы можете идти?
– Да, конечно!.. Я только кое-что возьму с собой.
Саша быстро добежала до навеса, схватила сумку и, весело размахивая ею, закричала:
– Я нашла словарь! Я нашла словарь!
– Вы не перестаёте меня удивлять.
И они направились вглубь острова.
Аша двигался энергично, целенаправленно. Как и в прошлый раз, когда они поднимались на холм, Саша догоняла его. Временами она переходила на легкий бег, боясь отстать. Чтобы как-то замедлить этот марафон, она решила с ним заговорить, и, задыхаясь, произнесла:
– Я хотела сказать Вам «спасибо» за ужин.
Никакой реакции не последовало. «Может, не расслышал?» Сашу напрягала тишина в общении, она всегда старалась заполнять паузы словами.
– Я знаю, что в джунглях нельзя трогать ярких насекомых. Они могут быть ядовитыми.
Аша оглянулся, красноречиво посмотрел на неё, но ничего не ответил.
Он поднял с земли палку и пошел с ней как с посохом. Они зашли в зеленые заросли, и Саша оказалась в сказочном лесу. Свет падал сквозь резные листья деревьев и создавал причудливые картины на стволах, птицы перелетали где-то высоко в кронах и пели свои неземные песни. В ушах у Саши звучала музыка леса, и не было ничего красивее этого. Палка в руках у Аши превратилась в копье воина, и это был тот самый Аша, который смотрел на неё с экрана и превращал её жизнь в сказку и мечту.
– Запоминайте дорогу. Хотя заблудиться трудно. Справа будет большое упавшее дерево. А сейчас идем мимо папоротников. Видите слева? А теперь осталось только слушать. Слышите?
– Слышу! Звенит, зовет.
Они пошли на звук веселого журчания.
Звон ручья приближался и тоже волновал её воображение. Впереди была загадка, тайна, «маленькое чудо». Саша во все глаза смотрела вокруг и ждала встречи с ним. И наконец-то он показался.
По гладким камням стремительно бежал прозрачный поток.
– Я хочу умыться.
– Осторожно. Вода очень холодная.
Саша плеснула себе в лицо ледяной водой, и её окатило волной холода, а потом бросило в жар. «Ещё!», – сказала она самой себе.
– Как хорошо, что Вы нашли этот ручей.
– Я очень хотел пить и, наверное, просто призвал его к себе. Я очень в нем нуждался.
Она зачерпнула воды и отёрла плечо. По руке потекла мутная вода, охлаждая тело и смывая пыль и соль последних дней.
– Человек всегда острее всего нуждается в том, чего у него нет, – продолжал Аша,– это становится его целью, идеей. Его Богом. Если не есть три дня, то еда станет твоим Богом. Вы ведь со мной согласны? Да?
Саша задумалась и отрицательно покачала головой.
– Ну вот я не ела три дня. И еда не стала моим Богом.
– Значит, Вы испытываете больший голод ещё в чем-то. Еда – это пример.
Саша ещё раз плеснула себе в лицо холодной водой.
– Голод ведь бывает не только… гастрономический. Вот наша с Вами тоска по дому, родным лицам, запахам, будням…
– Праздникам.
– Не перебивай. Праздник мы можем устроить и здесь, и он будет примерно таким же, как и там. А вот будни, рутина дней… И это – наш с Вами голод, который лишает аппетита. Абсолютный. Неутолимый. Я снимался в одном фильме про голодающего и много читал о голоде. Он, оказывается, бывает разный. Вы знаете, что такое когнитивный голод?
– Минуточку, – Саша онемевшими, нечувствительными от холода пальцами достала из сумки свой маленький словарь.
– Перевод есть, а объяснения нет.
– Это когда человек чувствует запах вкусной булочки и ему кажется, что он голоден. Это мнимый голод. Вы меня понимаете?
Саша с интересом посмотрела в его глаза и увидела кривую снисходительную улыбку. «Что это было? В его взгляде, тоне и словах? О чем он говорит и почему так смотрит? Что это он так учительствует? За что такое пренебрежение в глазах? Я могу простить невнимание, непонимание, но только вот так смотреть на меня не надо».
Но сейчас она решила стряхнуть с себя это настроение какой-нибудь фразой. Вопросом.
– Откуда течет этот ручей?
– Не знаю. Не интересовался.
– Если Вы сегодня свободны, может быть, посмотрим?
Аша засмеялся:
– Да, я сегодня свободен.
Двигаясь вверх по течению, они заходили все глубже в лес. Перешагивая через толстые корни, прыгая с камня на камень, мыслями она опять возвращалась к словам Аши про голод. «Мнимый голод… Что меня так зацепило в этой фразе? А может быть, мне все это только показалось? Вот они, тонкости перевода… Может, я пытаюсь понять больше, чем он сказал? Аша, тот старый, из телевизора, защити меня. Меня обижают. Меня обижает твой аватар. Лохматый, волосатый аватар. Он, наверное, не знает, как мне плохо и хочет отнять последнее – тебя».
Ручей привел их к подножию горы, а сам затерялся в траве и кустах.
– Дальше не пойдем. Здесь без мачете делать нечего.
– Тогда пойдем сюда.
Саша указывала на небольшой проем в горе.
– Я думаю, это вход в пещеру, – сказала она, подходя ближе к проему.
– Вы хотите туда зайти? Там могут быть летучие мыши. Не страшно?
– Страшно. Но очень интересно.
Над входом Саша заметила небольшой знак, высеченный на камне.
– Аша, посмотрите, что это? Ведь кто-то это сделал?!
– Да, кто-то… когда-то. Может быть, кто знает, давным-давно это была пещера для медитаций… Но это только мои предположения. Этот знак – скорее всего мандала. Два треугольника, один стоящий на основании, другой перевернутый – знак разрушения и созидания.
Ну что, наш герой начинает демонстрировать свои штучки?
Из пещеры доносился тонкий, приятный аромат, зазывающий, манящий.
Они сделали шаг вперед и оказались в абсолютной темноте. Ничего не было видно, и ничего не было слышно. Темнота обняла их и заворожила. Вдруг оба одновременно оглянулись назад. Позади был день. Широкий лист качался под ветром, беззвучно пролетела стрекоза. А впереди..? Они сделали ещё один робкий шаг вперед, в непроглядную черноту.
Они стояли ослепленные темнотой и оглушенные тишиной.
Через несколько мгновений Саша потеряла равновесие. Она раскинула руки и случайно ухватилась за его плечо. «Хоть какие-то координаты обозначились».
– Если Вам так страшно, то давайте выйдем.
Саша убрала руку. Темнота словно затягивала её внутрь, не отпускала. Но страшно не было.
– Нет, ещё постоим, – ответила она и обратила внимание, что эха не последовало. Голос словно утонул в какой-то вате, все слова как будто остались у нее во рту, прилипли к зубам, как пластилин. Она закрыла глаза и оказалась в своей собственной темноте. Потом потерялись верх и низ. И она полетела. Сначала летела в тишине. Потом появился шум, как будто гудело множество пчел, и среди них звучал колокольчик. Затем из этого гудящего роя стали выделяться голоса: оказалось, что это школьный галдеж на перемене, потом зазвучал недовольный мамин голос, а колокольчик превратился в Анин смех. Голоса и образы стали пролетать мимо, как тени. Мамин голос говорил: «Чего ты хочешь? Чего ты хочешь?», потом этот голос стал голосом певицы, гул стал тягучим звуком вины, и певица нараспев начала спрашивать Сашу: «Чего ты хо-очешь? Чего ты хо-очешь?»
«Всё вернуть! Домой!»
«Чего ты хо-очешь? Чего ты хо-очешь?» – настаивала певица.
«Я хотела, чтобы ты была счастлива», – пролетела тень маминого голоса.
«Чего я хочу? Выжить. Жить!»
«Чего ты хо-очешь?» – не отставал голос. Но теперь ответ Саше не давался.
«За чем ты погналась?» – плаксиво спросила мама.
Мимо пролетела картинка, где Саша стояла на палубе парома и смотрела на закат.
«Острее всего человек нуждается в том, чего у него нет», – сказал голос Аши, пролетая мимо.
«Чего я хочу? Чего я хочу? Я хочу то, чего у меня нет. Я хочу увидеть себя. Я хочу себя! Я хочу света. Воздуха…» Тут Саша глубоко вдохнула и открыла глаза. Она увидела, что сидит возле входа в пещеру, и Аша обмахивает её большим листом.
– Я сказал, надо выходить оттуда. Духота и, наверняка, какие-нибудь испарения.
– А Вы что попросили?
– Что я попросил? У кого? Дышите. – Он продолжал махать над ней листом.
«Точно там выделяется какой-то газ. Иначе я не видел бы этот сон наяву. Двор нашего дома в деревне, круглый каменный колодец и дерево с коричневыми увядшими листьями. Они осыпались и шуршали. И ветер их нес на меня. И пахло осенью. Горечью этих листьев. И был вечерний час. И солнце пригревало. И было грустно и тревожно. И было ожидание. Чего-то… Другого…
А потом из-за горизонта поднимался свет, и на дереве распускались листья неестественного зеленого цвета и неестественной для листьев формы. Чушь какая-то. Но… ».
– Пойдемте отсюда.
Саша обратно шла с трудом. По тем же камням, через те же корни ноги не несли её. «Что я попросила?! Что я попросила?! Нет, нет, я хочу домой. Надо вернуться и перепросить… Но не сейчас. Нет, не сейчас. Сейчас у меня болит голова, и я должна всё подготовить к отъезду. В это надо просто верить. Только в это. И ни во что другое. Если я буду верить в это, то меня спасут (мысль материальна), а если в другое, то…».
Они снова вышли к побережью. У Аши тоже болела голова, и он присел в тени дерева. Саша пошла к воде и начала собирать ракушки.
«Худая, растрепанная. И это её я испугался. Эфемерное создание. Девочка-мальчик. И имя-то мужское – Алекс. О Господь, одному Тебе ведомо, как Ты её здесь хранишь. Как-то ведь она прожила все эти дни. Чем-то держалась. Что Ты ей дал такое, чего мне не даешь? Какую манну небесную Ты ей посылаешь? Ты точно не оставил её, Боже. Она умеет как-то особенно хорошо просить Тебя о помощи? А у меня вот ничего не просит. Видимо, поняла, что от Тебя она помощи дождется быстрее, чем от меня, здорового мужика. А я… а я и не Бог, а просто несчастный сумасшедший, который оставляет её каждый день на произвол судьбы. Который обвиняет тебя, дружок мой по несчастью, не понятно в чем, а потом сам же ещё и прощает. По всем статьям: и Божеским, и человеческим, я опять подлец. Как оказалось, в последнее время мне таким быть не привыкать. Но ведь тогда в лодке я не сплоховал, Господи. Я не сплоховал. Какие же у Тебя ещё на нас планы?»
– Зачем Вам столько ракушек?
– Я собираю их для своей дочери. Она очень любит ракушки. А таких она никогда не видела. Когда за нами придет помощь, я же не буду бегать по берегу и собирать их. Я сделаю это заранее.
– Дочь?.. У Вас большая семья?
– Нет, семья у меня маленькая: мама, дочка и я.
– Извините… а муж?
– Мой муж объелся груш.
– Простите, я не знал… Вы вдова…
– С ним все в порядке. Не я, он вдова. Он даже не знает, живы мы с Аней или наоборот. Мы разведены.
– Как не знает? А алименты он платит? В России платят алименты?
– Он не платит. Мне от него ничего не нужно.
– Но ребенку?
– А значит и ребенку.
«Сказала, как гвоздь забила. Ах, вот, что в тебе есть…»
Саша оборвала его мысль:
– Посмотрите, какое чудо! Я такие видела только на картинке в интернете. Сквозь неё даже свет проходит! Анька обалдеет… – В руках её сияла белая витая раковина, а в глазах сумасшедший восторг.
«Да у тебя в газах электричество, Алекс. У Голи глаза были черные вишни, а тут… сейчас, сейчас я снова поймаю твой взгляд… по-моему у тебя зеленые. И если рисовать портрет, то в пол-оборота, чтобы показать линию глаз: внешние уголки чуть приподняты. Ну вот, художник во мне ещё не умер окончательно».
С белым сиянием в руках Саша шла к нему.
– Аша, сколько мы им дадим ещё времени, чтобы они нас нашли?
«Скажи мне, что нас спасут, и я тебе поверю».
«Тёмно-зеленые оливки с крупинками куркумы. Какие веселые глаза. Боюсь тебя разочаровать, мой друг, но все сроки уже вышли». Ему захотелось успокоить её, убрать тревогу из веселых глаз. Но изображая невозмутимость, видимо, перебрал бодрости и иронии.
– Не будем никого ограничивать.
«Он не верит. Он не верит. Он ни во что не верит. Всё звучит фальшиво. Как он мне неприятен… »
– Тогда, я пока украшу ими свой маленький домик.
– Кстати, этот шалаш ещё жив? Надо придумать что-то попрочнее.
Эта мысль вызвала у Саши противостояние.
– Зачем? Не надо! – произнесла она испуганно, – Не надо здесь ничего прочного и постоянного.
– Когда начнется сезон дождей, он не выдержит.
– Когда он начнется, мы будем уже дома.
– Послушайте!..
– Ничего страшного. Мне ничего не нужно. Жила же я в нем как-то до этого.
«Так пропадешь, дурочка».
– Послушайте…
– Не беспокойтесь. Мне от Вас ничего не нужно. Я уже привыкла так: одна… и так далее. Не надо обо мне беспокоиться. Я Вас прошу, не надо обо мне беспокоиться. – Аша встал. – Не надо меня успокаивать и не надо обо мне беспокоиться.
Саша убежала, прижимая к себе ракушки.
Это была ещё одна волна холода и жара. Только она не проходила так же быстро, как от соприкосновения с водой. Это проникло глубже.
«Он прав: моя тоска по дому и Анечка – вот настоящий голод. А все остальные радужные чувства, которые приходят ко мне сюда – это голод мнимый, придуманный. Когнитивный. И ничего больше. И ничего никогда не будет. Я не хочу. Я не смогу… Я боюсь. Я боюсь».
Аша шел к себе и тер щетинистые щеки. «Я тогда тоже украшу свой «маленький домик». Я сделаю ремонт, я переклею обои. И ты, Голи, в этот раз не будешь мне указывать!»
Этой ночью ему приснился сон: Голи стояла, одетая как царица на фоне яркого солнца. Он был перед ней в костюме древнего индийского воина. Припав на одно колено и протянув к ней сложенные лодочкой руки, он произносил только одну фразу: «Мне просто стало её жалко», испытывая при этом широкий спектр чувств от жалости до раскаяния.
ГЛАВА 12
«МАХАДЕВ МОЙ, МАХАДЕВ»
Утром Саша проснулась в обнимку с газетой. Она отняла её от груди и прочитала написанное вчера вечером:
Я просила Бога,
И в молчанье строгом
Бог мне дал слово,
И оно стало Богом.
Я ему молилась
И ему преклонялась
И по всем дорогам
Я за ним пускалась.
И оно ко мне благоволило
И душило в своих объятьях,
Стало слово жизни мерилом,
А потом и моим проклятьем.
«Спасибо за словарь. Спасибо за урок. Теперь я понимаю слова. Почему я думала, что мне станет легче, когда я начну понимать слова? И вообще я вчера прямо как-то поумнела. Я поняла, что можно сколько угодно верить в наше спасение, но от этого оно ближе не станет. И зачем тогда об этом думать. И зачем мучить себя этими надеждами. Поняла, что он – чуждое, чужое, а чужое брать нельзя. А если нельзя, то зачем стараться. Поняла, что круг замкнулся, и выхода нет».
Возле серого камня суетился Аша. Он что-то строил на песке: переносил камни, укладывал бревна.
«Когда он говорит со мной, он не называет меня по имени. Возможно, он его и не помнит. Когда стоит рядом, то не смотрит на меня. Ему не хочется на меня смотреть. Тяжко жить рядом и знать, что ты неприятен человеку. А тот вечер в «ресторане»?.. Забыть. Не было. У меня нет сил подняться. И мне все равно, что ты там придумываешь на этом песке».
– Вы не встаете целое утро! Вы заболели?!
Саша отвернулась на другой бок. «Не могу ни смотреть на тебя, ни разговаривать с тобой». Потом она долго плакала.
Услышав приближающиеся шаги, утерла слезы.
«Не буду поворачиваться. Лицо должно успокоиться».
Запахло какао и ванилью.
– Всё в порядке?
За Сашу ответил её желудок, который предательски заурчал.
– Вы себя специально голодом морите? За фигурой следите? Хотите кому-то понравиться?
– А Вы свою крепость построили? От кого-то хотите обороняться? Держать удары?
– Это не крепость. Я хотел обратиться к Вам с просьбой. Вы бы не могли помогать мне готовить?
– Вы и так всё делаете лучше меня.
– Чтобы здесь не пропасть, во всем нужна система. Режим.
– А чтобы пропасть?
– А чтобы пропасть, есть масса способов. Смотря что Вы предпочитаете: воздух, сушу или воду. А ещё есть способ для утонченных натур – сойти с ума. Вставай, упрямая.
Саша продолжала лежать к нему спиной, игнорируя его слова.
– А Вы и спите в кроссовках?
Саша резко села и поджала под себя ноги.
– И что?! У меня ночью ноги мерзнут!
– Потому и мерзнут, что Вы не разуваетесь. Пора учиться ходить босиком. Снимите кроссовки, пройдитесь по горячему песку.
Саша продолжала сидеть, скрестив ноги и руки. Аша вздохнул, положил возле неё лист с очищенными фруктами и вернулся к своей постройке.
Вечером бабочки, мотыльки, светлячки и Саша потянулись к свету костра. Никто из них не понял, что оказался на просторной кухне с разделочным столом из плоского камня, с каменной первобытной мебелью (стулья-табуретки) и очагом. У Аши получился большой огонь. Языки пламени рвались в небо. Поленья громко трещали, рассыпая фейерверки искр.
– Присаживайтесь. У меня какое-то странное состояние. Может, я что-то съел? Внутри все дрожит. А у Вас? Нет?
Саша сидела угнувшись и медленно развязывала и завязывала шнурки на кроссовках:
– Что будет дальше?
Она подняла голову и окинула взглядом знакомые окрестности.
– Где мы? Я совсем не помню, как я здесь оказалась. Совершенно не помню. Меня прибило волной? Или кто-то вытащил меня на берег? Память мне не возвращает ничего. Пытаюсь вспоминать, но каждый раз одно и то же: начинают приходить образы из детства и тому подобное. – Саша пожала плечами. – Я – книжный червь. Весь мой мир у меня в голове. Может быть, и этот мир я себе придумала? Может, он не реальный? – Саше на лоб сел светлячок. Она смахнула его. – Нет, реальный.
Сколько я себя помню, я всегда училась: музыкальная школа, обычная, кружки, курсы и так далее. И что? Кроме моего скудного английского никакие другие знания мне здесь не пригодились.
Я здесь вспоминаю маму. Мои воспоминания детства – она лежит на диване и читает книгу. Я очень любила маму. Когда она уезжала по делам предприятия… «в командировку»… я не хотела отпускать её и плакала. В такие вечера, без мамы, я всегда читала один рассказ. Про девочку сироту. Она жила у родни и спала на ящике. Они ей даже кровати не купили. Я помню, как меня это переполняло эмоциями, я представляла себя этой сиротой, которая ютится на ящике. Я помещала себя в ту реальность, я становилась той девочкой, и думала, что бегущие по моим щекам слезы оплакивают её судьбу. Что это плачу не я, а она. И становилось легче.
А ещё мама пыталась устроить свою личную жизнь. И когда к нам приходили гости, одна мамина подруга всегда говорила мне: «Не мешай матери, не мешай матери». А мне было так обидно от этих слов, потому что я никогда никому не мешала. А для мамы я была готова на всё. Когда она болела, я молила Бога, чтобы мой любимый мальчик, моя первая любовь, не любил меня – только бы мама была здорова. Когда у неё что-то не ладилось в жизни, я опять обращалась к Нему и говорила: «Господи, я не буду писать свои рассказы. Я никогда не буду писать. Только пусть у мамы все будет хорошо». Мне вообще в жизни легче отдать, чем попросить. Я это говорю не потому, что я такая хорошая… просто мне так действительно легче. Но, может быть, поэтому ко мне и не прилипала надолго обида на друзей, рассказывающих мои тайны, на коллег, ворующих мои идеи, на любимого, бранящего меня за мою болезнь, на посторонних людей, от любопытства готовых залезть под моё одеяло, на бабушку, роющуюся в моей сумке и маму… , читающую мои дневники. Я всегда всех прощала, потому что не могла жить со злостью на душе. А ещё я привыкла, что всегда одна на всех рубежах…
Когда я познакомилась с молодым человеком, и мы решили пожениться, мне сказали, что у меня не будет детей. Я подумала, что это не честно, если я утаю от него такое, лишу его возможности стать отцом. Я всё ему рассказала. Он сказал, что все лечится. Мне это так в нем понравилось, и так утвердило мои чувства к нему. Он был мой герой.
Потом я вышла замуж, и родилась Анечка. И это было чудо. Правда, это чудо постоянно болело. Два раза я думала, что она умрет. Не знаю, сама ли я её вытаскивала с того света, или Господь Бог помогал, но я так устала. Муж сказал, что ему это всё надоело. А мы с ней потом ещё долго не вылезали из больниц. Я из-за неё и в школу-то пошла работать. Если бы не Анечка, видали бы они меня там.
Наши отношения с мужем разваливались. Чтобы сохранить семью, я старалась подстроиться под него, но стала превращаться во что-то совершенно непохожее на себя. Чуть совсем не сошла на нет. Это трудно объяснить. Этот эмоциональный вакуум. И откуда он только взялся? Вот сейчас я только понимаю: мы жили с его мамой, мой муж оказался на своей территории, в своей среде, которая не принимала меня, считала, что меня с ребенком (с их же внучкой) посадили им на шею, а сами устраивают свою личную жизнь.
Я хотела выучить испанский и купила учебник. Когда его мама об этом узнала, – Саша засмеялась, – я думаю, она прокляла меня. Она совершенно не видела смысла в этом процессе.
Короче… я обрадовала двух матерей: одну тем, что наконец ушла, а вторую, что вернулась. Мама была очень рада, когда мы с Анечкой вернулись к ней домой, ей стало спокойно. Она твердила мне «разведись, разведись». Я понимала, что ничего хорошего в моем замужестве уже не будет, но эта тонкая ниточка создавала иллюзию… моей полноты, моей полноценности.
Я развелась официально. И у меня началась депрессия. Всё потеряло смысл. Потянулась, как Вы тогда сказали, «рутина дней». После моего ухода от мужа я сначала даже немного обрадовалась тишине. Но потом… Годы замелькали, десятилетие растворилось, как облако. Один день был похож на другой. Всё вертелось вокруг одной оси. Жизнь словно положила меня в карман и забыла обо мне.
Как-то раз зимой я задержалась в школе. За окном было уже темно, я сидела в учительской, готовилась к уроку музыки, слушала классику. В комнате звучал Бах, за темным окном падал снег, лучшей обстановки для момента истины не придумаешь. И он навалился на меня. Я смотрела на свое отражение в окне и задавала себе вопросы: « Кто я? Какая я? Что там отражается в этом Божьем зеркале? Вот моя жизнь: матери не мешай, под мужа подстройся, и ради дочери иди работать в школу. Везде заткнись и подвинься. Где здесь Я? В чем это Я проявилось?»… За окном было темно, и падал снег. Надо было идти домой и выходить туда: в этот черно-белый мир. И мне вдруг стало так себя жалко, так обидно и горько за свою жизнь, бесцельную и никчемную. Я почувствовала, что живу в пустоту. И я сказала себе: «Сделай шаг. Сделай же один только шаг. Вырви себя из этой западни». Но куда шагать? Если бы я знала. И тут совершенно случайно в интернете я нашла… Если бы Вы знали, что я нашла! – Саша закрыла глаза. – Один человек … из интернета… подарил мне мое возрождение. Подарил мне яркий мир, вселенную, бесконечность. Он все перевернул во мне. Этот художник, этот… И я сделала шаг… И оказалась здесь! Почему? Почему?! Если эта жизнь не для меня, зачем надо было являть её на свет? Я снова всё потеряла! Ну разве это справедливо – каждый раз все терять?!
Аша еле дождался, когда она закончит свой монолог, раздражавший его своей откровенностью. Его уже душило свое, подступавшее к горлу повествование.
– Да что Вы там могли потерять из этого интернета?! Нет, не то… Вы все говорите не то. Вот если бы Вы загубили чужую жизнь, я бы Вас лучше понял, а Вы бы поняли меня. Потому что сначала я сломал её жизнь, а потом и вовсе отнял. Вот с таким чувством я живу.
Аша подбросил ещё веток в костер. Прохладный вечерний ветер помогал раздувать огонь. На океане поднимались волны. Саша вздрогнула, услышав внезапные вопли далекого лесного переполоха.
– Я – эмоциональный глупец, Алекс. Возможно, завтра я пожалею о том, что все это вам рассказал. Но сейчас … Выслушайте меня. И делайте, что хотите.
Мы поженились с Голи, когда мне было 25, а ей 20. В то время я очень увлекся спортом, а она была такая забавная, всегда что-нибудь придумывала: сценки, розыгрыши. Отец долго не принимал Голи. У него свой взгляд на семью: он не хотел, чтобы у меня была жена актриса. А Голи… ты знаешь, вот это был её талант: если она чего-то хотела, она умела этого добиваться. Вокруг отца всегда было много интересных людей, и ей хотелось оказаться в этой среде. Я думаю, что и это держало её рядом со мной в наши первые годы. Денег совсем не было. Работы предлагали очень мало, да и то, что предлагали… в общем, банальная история. С детьми мы решили пока повременить. Голи пила таблетки. Я ей привозил. Говорили, что хорошие. Не морщи нос. Слушай. Это тоже важно. Я снимался в рекламе и все время ждал материал, который бы соответствовал моему уровню. И Голи это понимала. Она закончила курсы сценаристов и сама начала писать сценарий для меня. Сценарий мне понравился. И отцу тоже. Мы накопили денег, и отец помог, и сняли короткий малобюджетный фильм. Отвезли его на фестиваль молодых кинематографистов… и его там отметили! Мы не поверили сами себе. И после этого, Алекс, начались предложения. Я начал сниматься в сериалах, причем только в тех, которые я выбирал сам. Но я чувствовал, что способен на большее. Я обрел уверенность и азарт в профессии. И Голи поддерживала меня. Она снова стала для меня писать. За несколько лет она написала три сценария. Около года мы носили их по разным киностудиям. Мы ждали. И ими заинтересовались. Мы сняли три фильма! Два снимали параллельно, а третий начали через полгода после окончания последнего съемочного дня. Как мы это осилили… У неё оказался такой талант, такое чутьё. Она находила темы, создавала миры, умела всем доказать их состоятельность, договаривалась с продюсерами, и вела меня за собой по этим дорогам. Говорила, что я вдохновляю её… Я её боготворил… Это были не роли. Это были мои дети. Я рожал от неё. А она от меня не могла. Доктор сказал, что это таблетки сделали свое черное дело.
И это был удар. В первый раз мы тогда поругались с отцом. Он обвинял меня в безответственности и всем сердцем сочувствовал Голи. Она же не выражала ни словами, ни глазами ни одного упрека. Но я чувствовал, что в её движениях, жестах появился холод. Она ушла в работу с головой. И потащила меня. Начались бесконечные разъезды, участия в фестивалях, встречи в социальных организациях. Фотосессии. Мои фотографии в журналах. Я вошел в двадцатку самых красивых актеров Азии. Голи раскручивала мой и свои сайты в интернете. Она говорила, что мы не должны быть там до конца самими собой, а только персонажами, такими, какими мы хотим выглядеть перед зрителями. Тогда мы убьём двух зайцев: создадим необходимый образ, и наше личное пространство будет недосягаемо для посторонних глаз. Моя медийность, я теперь это понимаю, стала приобретать какие-то нездоровые масштабы. Эти сайты пухли от новостей и комментариев. Сначала это чертовски поднимало самооценку. Но недосягаемости не получилось. А потом начали писать просто больные люди, задавать некорректные, омерзительные вопросы, в основном касающиеся нашей бездетности. За какие ширмы мы только не прятались: говорили, что делаем карьеру, отшучивались, говорили, что просто не хотим детей. Но всегда находился человек, которого ужасно интересовал этот вопрос. Они продолжали нападать и даже угрожать мне и Голи. И тогда мы очнулись: что уже больше года я нигде не снимаюсь, Голи ничего не пишет, а сами мы начинаем превращаться в тех персонажей со своих сайтов. Мы заигрались в эту игру.
И тут свое слово сказал Господь. Поступило предложение из Европы. Из Польши. Съемки фильма… главные герои – я и одна польская актриса. Всё шло как-то тяжело. Такая, знаешь, работа на сопротивление. Хотя мы с Голи давно мечтали выйти на европейскую сцену, и в этой работе мы видели первый шаг и все неудачи и проблемы оправдывали этим… первый шаг. Если бы я знал, к чему. А потом были съемки сцен… ну ты поняла меня… Господи, зачем я все это говорю?!.. Нет, слушай! Я – актер. Это работа. И сколько раз я уже в этом участвовал. Я знаю про это всё! Оказывается, не все… У неё были густые длинные каштановые волосы. И я утонул в них, Алекс. Вот так. Глупо и просто. Я полюбил её тело, как произведение искусства. Оно очаровывало меня и притягивало. Это было наваждение. Оно мне снилось. Да… Я не буду вдаваться в пикантные подробности моего тогдашнего состояния, – Аша закрыл лицо руками, – но, видимо, все это читалось.
В последний день съемок, вечером, вся группа была в ресторане. Красивый европейский ресторан. Красивая музыка. И на ней было такое платье… как будто его не было. И она танцевала. Я весь вечер ходил за ней, как привязанный за веревочку. Сейчас вспоминаю и не верю, что это был я.
Когда все закончилось, и мы вернулись в Индию, из меня словно хмель вышел, и ничего не осталось… А через девять месяцев, Алекс, угадай, что случилось? Правильно! Угадала! В точку! У неё родился маленький, хорошенький, смугленький мальчик. Один Бог знает, с кем она там из нашей индийской группы… Но как это было преподнесено общественности?!.. Ты очень догадлива, Алекс. Всем было объявлено, что его папаша – это я. И вот здесь начинается самое интересное. Корреспонденты, интернет… Ты знаешь, что они сделали с моей жизнью? Ты знаешь, как они меня топтали? Они меня ели и не могли наесться. На меня обрушился весь этот искусственный мир, который я сам и создал: вся эта всемирная паутина. А я – паук, который вокруг себя её сплёл да в ней же и увяз. Вся моя личная жизнь была вывернута ими наизнанку и придумана заново. Меня обвиняли в моих добродетелях. В меня не плевал только ленивый. Это продолжалось около полугода. Ты знаешь, даже когда я оказался здесь, мне мерещилось, что они продолжают подглядывать за мной из-за камней и кустов. Они лгали, и им верили. А почему не верили мне? Я говорю про свою семью, про людей, которые должны были поддержать меня!.. Какой я дал повод не верить? Нет… вру… повод был – интернет, полный фотографиями из того ресторана, где я стоял и смотрел на неё, и от одного такого взгляда можно было понести.
Приехала мать Голи. Я поклонился ей, прикоснулся к её стопам, а она благословила меня такой пощечиной, что я чуть глаз не лишился. Она стояла на пороге нашего дома и кричала: «Европеец! Европеец!» Я понимал её. Интернет к ним в деревню провели, а что это такое не объяснили. Европеец… и это ещё она не знала всего. Она бы могла кричать: «Своё Божество ты кормил таблетками, а с этой спал и делал детей; к своей святыне ты приносил грязь, а с идолом вкушал сладкие плоды». Лучше бы это кричала она, чем эти мысли сами пришли ко мне в голову. Ведь даже если ничего не было, но я же хотел, чтобы это было. А это равнозначно, Алекс. А это равнозначно. Так что её я понимал. Но рядом стояла Голи и молчала. И держала руку так, как ты в прошлый раз на берегу. Я понял, что она тоже начинает в это верить. Да что Голи! Я сам начинал в это верить. А когда я доказал, а я доказал, что этот ребенок не мой, это уже никому не было интересно. Мои фантомы гуляли по эфиру. Тень оказалась могущественнее хозяина.