Деревенька притулилась, да можно сказать не притулилась, а тихохонько, но вольготно расположилась на пересечении старого колхозного поля, заросшего, щедрой по причине июля, травой и маленького лесочка, когда- то, к слову сказать, бывшего большой густой чащобой, населенной разнообразными лесными жителями. Правда, было это очень давно. Сейчас здесь кроме мышей-полевок да вечно взбалмошных сорок, никто из зверья давно не жил.

Домов в деревеньке было не много. Ну, может десять- двенадцать дворов набралось и то с трудом. На зиму в ней оставались жить лишь немногочисленные старожилы в виде, потерявших счет годам, двух семейных пар: местных бабки Мани с дедом Петром, деревенских интеллигентов Анны Тимофеевны и Кирилла Петровича, и чудаковатого деда Луки. Остальные жильцы в деревню наезжали в летние отпуска. С гомоном, настырным шумом машин, визгом детей и громкой музыкой они нарушали привычный спокойный уклад жизни стариков интеллигентов. А вот деду Луке нравилось. Был он особенным, совсем не похожим на обычного привычного старика, человеком и поэтому не очень дружил с обоими супружескими парами. Он не признавал их за скучность, а они считали его баламутом не по годам и вообще человеком не от мира сего. И лет- то ему непонятно сколько было. Вроде по виду дряхлый совсем, с палочкой и согнутой спиной, а кому посчастливилось глубоко взглянуть в его глаза, сразу усматривали что-то необычное, удивительное что-то. То ли свет, то ли блеск. Сразу и не разберешь. Но хотелось остановиться, спросить хоть пустяк, какой. И что самое любопытное, через короткий миг общения исчезали куда-то, растворялись как в тумане и сгорбленная спина и глубокие морщины на лице. А может, и не исчезали, а просто, мерещились поначалу. Так вот, этот дед Лука, прежде всего очень любил задавать вопросы, которые глупых людей вводили в глубокое недоумение, а у умных вызывали удивление и печальную задумчивость. Например, мог дед Лука, проходя мимо драящего свою машину-иностранку лощеного дачника, спросить, как давно тот давал возможность погладить живого кролика своему сыну, которому сейчас пятнадцать лет. Да чтоб не один тот гладил, а вместе с отцом, а? И не дожидался его ответа, а проходил себе дальше. Ему не важна была реакция любителя чистых машин, покрутит тот у виска или может быть задумается, машинально вытирая руки синтетической ветошью. Главное озвучить мысль…Дед Лука так и говорил: «Главное мысль озвучить, кому надо тот услышит».

Больше всего дед Лука любил, сидя у своего дома на уютной кривенькой скамеечке под старой дуплистой березой рассказывать всякую всячину ребятишкам. Сочинял истории Лука знатно. Фантазия у него была богатая и буйная, накопленная глухими одинокими зимними днями и вечерами. Летом она выливалась безудержным фонтаном на слушателей, сдобренная несомненным актерским даром. Тот, который от природы, а не от ума. Родители, привезшие своих чад для поправки здоровья в деревню, на чистый воздух и козье молоко, своим взрослым разумом, а не детским желанием, оторвавшие их от компьютеров и онлайн-игр, сходили с ума от их не управляемой и нерастраченной энергии. Не знали чем их занять и к какому делу приспособить в такой непривычной для городских жителей жизни. И тут то и подворачивался им Лука со своими придумками. Ребятишки очарованные его россказнями вились вокруг деда мелкой мошкарой и готовы были слушать его байки с утра до ночи, забыв про обеды-ужины. А он только этого как будто и ждал. И сочинял то ли сказки…то ли притчи, то ли в взаправду случившиеся истории…только были они всегда не только занимательные и увлекательные, а больше полезные для детского, еще он очень развитого, воображения. Одна такая история была про дорогу.

Ну, вот. Жила была дорога. Нет, сначала она была просто тропинкой, даже можно сказать тропкой. В лесу, конечно. В лесу глухом и еще первозданном. …Была весна. Нет, скорее всего, лето, конец лета. Однажды один из тысячи муравьев, живущих в этом лесу, в большем доме- общежитии у корней вековой сосны, может быть в поисках пропитания, может в поисках своего нового дома, а может просто, любопытства ради, решился отойти от родного муравейника чуть в сторону. Отошел и нашел много чего интересного. Новые цветы, наполненные нектаром, к которым, по какой то причине, не добрались еще пчелы и бабочки, эти вечные соперники за пропитание. Нашел много всякого нужного для муравьиной жизни среди лесного мусора, сметенного в кучу вчерашним ночным ветром. Довольный таким положением дел маленький разведчик поспешил обратно, чтобы поделиться приятной новостью с остальными сородичами. И вот уже шагали за ним муравьиные родственники. Маленькие трудяги сосредоточенно топали друг за другом, таща на своих плечах соломинки, листочки, каких то жучков и мошек, с трудом пробирались через ямки и кочки. Туда и обратно, туда и снова обратно. И так бесконечно, пока не протоптали они малюсенькую, чуть заметную тропку. Вроде и нет ее еще, а вроде и есть уже. Когда вся добыча была перетаскана, разложена и рассортирована по всем многочисленным этажам муравьиного жилища и хозяева приступили к заслуженному ночному отдыху, в лесу проснулись ночные жители. По маленькой тропке пробежала сначала мышка, потом прошуршал ежик, потом еще кто-то поленился идти по высокой траве по бездорожью и таким чудесным образом через некоторое время, дорожка, протоптанная муравьиной армией, превратилась в звериную тропу. И к началу осени по ней стали спускаться напиться к ручью сначала мелкие жители леса, а потом появились и сородичи посерьезнее. Утаптывая лапами и копытами податливую землю, прошли звериные мамы с выводками детенышей, потом, не торопясь, прошагало лосиное семейство, обгладывая по пути, нависающие над тропой ветки. И таким незаметным образом пространство освобождалось от лесной растительности, просвет среди деревьев увеличивался, стало видно небо. И совсем скоро на дорожку впервые ступили маленькие ноги человеческих детенышей. Деревенские ребятишки, собиравшие первые осенние грибы, чутьем кладоискателей обнаружили удобный проход по лесу и стайками пошли по нему с корзинками с грибами и ягодами. И так много было от них счастливого гаму и крику, что лесные жители уступили им этот путь, отправившись прокладывать дорогу в другом месте. Да, а эта теперь действительно уже дорога, расширялась, крепла, и зимой по январскому снегу впервые проехали по ней сани, везя смелого залихватского мужика в лес по дрова. За ним по накатанному снегу еще одного, потом еще. К концу зимы уже целый обоз отправился из одной деревни в другую с грузом разной утвари и припасов на обмен и продажу. Так вот и появилась на земле первая дорога. Потом соединилась она с такой же другой. И вот потянулась от одной деревни до другой, потом до следующей, пока не опутала своими нитями всю землю. А через много- много лет превратилась в заезжий тракт. Тракт умостили, укрепили и день и ночь по нему шли пешком и ехали. Поначалу телеги, повозки, потом, через много веков железные кони – машины. И настало такое время, когда закатали дорогу в асфальт, придавили тяжелыми грузовозами, запачкали бензином и всякой другой грязью, и стала она называться грубым бездушным словом трасса. И стало от этого дороге тяжело и грустно. Стала она с тоской вспоминать про свою лесную прародительницу и мечтать, как она вздыбится, скинет ненавистную асфальтовую корку с себя, станет непроезжей и непроходимой, закиснет глубокими осенними лужами и непролазными глиняными кручами, зарастет травой, густым кустарником, а потом и непроходимым дремучим лесом. И будет жить как прежде среди леса и лесного звериного народа маленькой, но свободной тропкой и будут по ней ходить только муравьи и то по одному, ну по два, чтоб не скучно было. И чтоб никому кроме них не видно было, что вроде есть она еще дорога, а вроде и нет уже.