К остановке подкатывает автобус, и народ, толпясь и ругаясь, бросается его штурмовать. Под навесом остаемся только мы с Князевым да пьяненький мужичонка, мирно похрапывающий на мокрой скамейке.

–Смотри, как удачно! Почти никого,–Макс, как и в прошлый раз, опускается передо мной на корточки и, стараясь максимально выжать воду из джинсовки, совсем уже по–хозяйски, ощупывает мои ноги. Потом берет в руки то, что еще недавно было зонтом, и растягивает, полотно прикрывая меня от посторонних глаз.

–Можешь снимать блузку. Я глаза закрою.

И он действительно их закрывает. Пару секунд я пытаюсь выяснить, есть ли у него щелка между веками, но ресницы у Князева такие длинные и пушистые, что я плюю и начинаю расстегивать пуговицы.

Сколько же воды в этой тряпке! Надо бы и бюстгальтер отжать. Глаза у Макса по–прежнему закрыты. Я вешаю блузку на «ширму» прямо перед его носом.

–Какой приятный запах.

–Не подглядывай!

–А кто подглядывает? Мне, что и дышать нельзя?

–Оболтус!–на всякий случай поворачиваюсь спиной и вожусь еще минут десять,–Можешь открыть глаза.

Князев послушно разлепляет веки,–А у тебя родинка на правом плече.

–Ты подглядывал, зараза такая!

–Ничего подобного! Она у тебя через мокрую ткань просвечивала,–недоверчиво кошусь на правое плечо,–Нет, теперь не видно.

Дождь хлещет все с той же интенсивностью. Желая определить перспективы, выглядываю «на волю», но получаю от стихии мокрую оплеуху.

–Куда? Куда?–оттаскивает меня Макс,–Женщина не должна ходить в разведку,– достает из кармана носовой платок и начинает вытирать мне лицо,–Женщина должна ждать пока мужчина устранит опасность.

Влажный платок медленно скользит от виска к подбородку. У меня такое чувство, что происходит что–то нехорошее. Вниз, вверх, теперь лоб, опять от виска к подбородку. Поднимаю руку, чтобы забрать у Князева платок, но она словно повисает в воздухе. Больше всего я боюсь встретиться с ним глазами, поэтому смотрю вниз. По моей шее прямо в расстегнутый ворот катится маленькая слезка, вот она энергично спрыгивает с ключицы и исчезает в ложбинке, так неосторожно выглянувшей на свет божий. Откуда у меня уверенность, что Макс смотрит именно туда, где потерялась едва заметная капля? И опять ощущение нечто преступного. Поднимаю глаза, так и есть. Его взгляд отрешенно блуждает в отворотах батиста. Я уже знаю, что будет дальше, но никак не могу понять, хочу этого или нет? Сейчас он наклонится ниже, ниже… Так хочу или нет?

В этот момент к навесу, отфыркиваясь, как бегемот, причаливает троллейбус. «Следующая остановка,–и тут я, плохо соображая, что делаю, чмокаю Макса в лоб и запрыгиваю внутрь,–улица генерала Ремизова».

«Спасибо за помощь!»–двери с шумом сдвигаются, и рогатый транспорт виртуозно выруливает к перекрестку.

***

Влево, вправо, влево, вправо, дорога мокрая и троллейбус то и дело заносит, а сиденье неудобное, на колесе, колени приходится к самому подбородку подтягивать. Из открытого окна мне за шиворот сыплет холодная морось. Противно.

Как же все запуталось! Макс, Сережка, Кузина…. Где–то далеко осталась злополучная остановка, откуда я так позорно бежала.

Троллейбус резко тормозит, и мое бедное тело скатывается с сидения. Для полного счастья только синяков на заднице не хватало!

А может я напрасно заморачиваюсь? Что особенного случилось? Да ничего. Имеет право Котов на свое мнение? Безусловно. Может он по–дружески решил Наташке помочь? Почему нет? Тебе же Князев помог. А то, что он куда–то там смотрел, не факт, с дурных глаз чего не придумаешь…. «…..новка…….шисская!» А куда, я, собственно, еду?–Ой! Извините, пожалуйста!

–Раньше надо было! ….. Нет, чтоб как все люди!…. Спят, понимаешь, до последнего, а потом по головам….

Дождь, слава богу, почти прекратился. Еще бы знать, где нахожусь?

Асфальт с заплатками, у остановки колея сантиметров пятьдесят, два ряда ободранных пятиэтажек, и, главное, невозможно понять жилые они или нет. «А, сучара! Да я тебя…,–это из подворотни,–Стой, падла!» Дальше звук ударов, потом оглушительный грохот. От страха я к стене так и припечаталась, только та вдруг задрожала и давай пихать меня в затылок. Оказалось дверь. Тяжелая кованная, а из нее народ, как горох, с шумом и треском: «…Не, это супер…. Когда зажигаем?… Ну, я–то к пяти…».

«Хай, пипл!–поприветствовал меня огромный светловолосый детина,–Берегись!–кованая громадина стремительно возвращалась обратно. Он легко перехватил ее и крикнул вовнутрь–Джонка, ты скоро?–потом мне,–Чего стоишь? Давай!….»

***

Я не сразу поняла куда попала. Мрачный подвал состоял из двух смежных помещений разделенных арочным перекрытием. Неоштукатуренные кирпичные стены, столиков в привычном понимании нет. По всему пространству расставлены черные «пеньки» разных размеров, вокруг каждого в произвольном количестве деревянные скамейки. Освещение тусклое. В центре первого каземата одна лампа (дырявое ведро), вторая на арке. Толку от нее никакого и пытаться разглядеть, что происходит по ту сторону этого архитектурного элемента, напрасный труд, есть еще парочка лампад над баром. У стойки, которая начинается практически от двери, сидит парень, одетый во все черное, чуть дальше рыжеволосая девица и ее спутник. Эти активно целуются.

«Ешь те….!»–я сделала шаг назад и очутилась на полу.

Единственный, кто на это среагировал, был парень у стойки. Он медленно повернул голову и стал с интересом наблюдать, как я ползаю по ступенькам и собираю шмотки. Насладившись зрелищем, парень слез со стула, поднял мою косметичку и, как бы нехотя, произнес: «Хиллоу. Типа уилком ту»

Он, что издевается?!

–Гарантируешь?

–Чего?–с тем же непроницаемым видом.

–Ну, это…, уилком.

–Легко. Ты кто?

А, действительно, кто я?

–Марта.

–Немка, что ли?

–Типа того.

–Геноссинг, значит. А я Чопор.

–Штопор?

–Ну, можно и так. Пиво будешь?–он перегнулся через стойку, выудил оттуда банку «Гиннеса» и протянул мне,–Считай, познакомились.

То ли я психовать устала, то ли вид у парня был спокойней некуда, но мне вдруг стало всё по барабану. Я тут же уселась с ним рядом и принялась глазеть по сторонам.

В углу, рядом с «аркой», расположилась компания человек в десять. Каждые три минуты оттуда раздавался взрыв хохота. Где–то хлопнула дверь, и из стены появились двое. Пыхтя и отдуваясь, они проволокли по залу странное сооружение, помесь стремянки с колодезным журавлем, и скрылись в темноте за аркой.

–Карполь, а Леший будет?,–крикнул им вдогонку кто–то из присутствующих.

–Ждите!–приказал невидимый Карполь.

В другом углу компания поменьше, аккуратно распределившись вокруг внушительного «пенька», увлеченно за чем–то наблюдала, от нее отделился парень и направился к бару. Жилет он надел прямо на голое тело, а его левая рука была покрыта татуировкой от плеча и до запястья.

«Бокер, я тебе еще за одно пиво должен,–как бы, между прочим, объявил мой сосед. Тот, кого он назвал Бокером, молча кивнул. В темноте за аркой что–то шарахнуло, и по залу пополз запах гари,–Мазафака,–выругался Чопор,–опять Спиря лоханулся!»

Несколько человек сорвались с мест и кинулись на звук, потом народ поодиночке стал возвращаться обратно.

–Влас!–окликнул кого–то Чопор,–Усилитель?

Коренастый колобок, заросший щетиной по самые ноздри, хитро усмехнулся,–Фуфло! Сделают.

–Успеют, думаешь?

–Да, куда они денутся?–подмигнул колобок.

Мне стало интересно,–А, что происходит?

–Завтра крутая туса намечается. В программе: «Crisis», «Spring»,«Infernal dreamer». Леший обещал.

–А кто такой Леший?

–Бог!

–А ты, выходит, архангел?

–Я некромант.

–Это как?

–Интересно? Тогда пошли отсюда,–и он, не особо церемонясь, спихнул меня со стула, – Вперед!

***

Машина долго петляла по ночному городу, попеременно попадая то на ярко освещенные улицы, то в темные переулки. Наконец, Чопор стукнул водилу по плечу: «Тормози! Здесь»,– три сотни перекочевали в карман шофера,–Вылезай!»

Моя бесшабашная решимость улетучилась сразу, как только мы сели в тачку и, чем дальше ехали, тем сильнее мне хотелось удрать. «Ну, что? Пошли?»–Чопор по–свойски облапил меня за пояс.

Я промолчала, если расцеплю челюсти, стук зубов перебудит всю округу. А желания идти не было никакого. Но ведь пошла! Неживая, на деревянных ногах, но пошла! И даже освободиться не попыталась.

Дом строили лет сорок назад, лифт отсутствовал, зато подъезд освещался почище, чем Тверская в праздники. В закутке между первым и вторым этажом кучковалось семейство кошек. «Здорово, Маньки!–Чопор потрепал за загривок самую крупную с разорванным ухом,–Подселенцы».

На этаже расположились четыре квартиры. Три из них трусливо прятались за железными дверями, а четвертая гордо выделялась потрепанным дерматином. Именно ее–то, поковырявшись в замке замысловатым крючком, и открыл мой спутник: «Учти, свет у меня только на кухне, ну еще в санузле»,–и исчез.

Я нерешительно покрутилась на месте. Как бы отсюда смотаться? Подергала замок, результата никакого, потом заглянула в комнату. Балкон! Так! Рядом еще один. Темно и дверь в квартиру закрыта. Похоже, что хозяев нет. А это что? Пожарная лестница! До нее, на взгляд, метра полтора, если перебраться на соседний балкон, то вполне можно дотянуться. Внизу кусты. Это плюс. Сорвусь, падать не так больно будет, хотя не факт, третий этаж все–таки…. Первое, снять босоножки. В сумку не влезут, повесим на ремень. Левую ногу на перекладину… У! Черт! Больно босиком! Теперь схватиться покрепче и перемахнуть через перегородку….

–Steht auf!–я замерла,–Zuruck!–последовал второй приказ. Я не двигалась,–Кому говорю, zuruck?!–Чопор за шкирку стащил меня с перегородки и швырнул в комнату. Ускорения хватило как раз, чтобы пересечь помещение и плюхнуться мешком на диван. Мебель была старая, а потому выносливая. Стальные пружины, дружно взвизгнув, тут же вернули мое тело из горизонтального положения в вертикальное,–Хочешь уйти?! Валяй!! И не хуя цирк устраивать! Я баб для нужды не отлавливаю, сами дают. Но, имей в виду, выбираться будешь самостоятельно. Возиться я с тобой не собираюсь! Ну, что? Уходишь или нет?

Я мысленно представила себе чужой район, темные улицы, отсутствие транспорта и выдавила,–Не–е–е.

–Это по–взрослому. Теперь не грех и выпить! Чай будешь?

–Буду.

–Отлично,–Чопор удовлетворенно потер руки,–Чего сидишь? А ну марш на кухню!

Я никогда не видела, чтобы так заваривали чай. Сначала он достал из шкафчика железные коробочки и аккуратно расставил их на столе. Затем маленькой фарфоровой ложечкой зачерпнул из каждой заварку, всыпал её в тонкую пиалу с замысловатым восточным рисунком, тщательно перемешал, потом принялся размалывать фарфоровым пестиком. Все точно выверено, ни одного лишнего движения.

–А зачем ты его мнешь?

–Молчи!–на плите помятый алюминиевый сосуд нервно застучал крышкой и выплюнул из носика струю горячего пара. Чопор вынул из шкафчика маленький глиняный чайник, поставил на высокую подставку с желобком и произнес,–Гайвань…

–Чего, чего?

–Молчи!–медленно, словно нехотя, налил воду в чайник кипяток, подождал несколько секунд, потом наклонил его и по желобку побежал тонкий ручеек, убедившись, что воды внутри не осталось, всыпал туда приготовленную заварку, потом поднес чайник к носу и глубоко вздохнул.

–А…,–попыталась я влезть в очередной раз. Хозяин недовольно дернул плечом,–Хорошо, молчу.

Он поставил чайник обратно на подставку и торжественно залил его кипятком,–Ein moment! Цыцяс напьемся!

Я кивнула,–Первый раз вижу, чтобы так чай заваривали.

–Заварка чая–таинство. Чайная церемония священна, она совершенное выражение буддистской эстетики. Японцы и китайцы считают, что через нее можно познать гармонию мира,–он достал две крошечные фарфоровые чашечки и налил в них напиток,–Приобщайся к вечному.

Я с недоверием сделала глоток. Вкус был совершенно необыкновенный, ароматный, чуть горьковатый и терпкий.

– Ну, как?

Я отхлебнула еще пару раз. Благодатное тепло медленно распространилось по гортани и пошло вниз,–Прикольно.

–Прикольно? Да, тяжелый случай,–усмехнулся Чопор,–Ну, что ж, будем лечить.

Он щелкнул переключателем, верхний свет погас, но включились два небольших китайских фонарика, один у двери, другой около окна.

–В основе чайной церемонии лежит медитативность дзен и два эстетических идеала, ваби и саби. Моральный принцип ваби подразумевает строгую простую красоту и глубокую успокоенность сознания. А в основе концепции саби лежит покой и одиночество,–Чопор долил опустевшие чашки и поинтересовался,–Verstehen?

–Не–а.

–Облом. Пробуем еще раз. Знаешь, почему ты ничего не поняла? Потому что очень этого хотела. Просто у тебя в крови сидит нацеленность на результат. Смотри сама. Допустим, ты сажаешь в огороде лук, что для тебя в первую очередь важно?

–Чтобы урожай был хороший.

–А, что, по–твоему, значит хороший?

–Чтобы луку было много.

–А сам процесс, ну типа там посадка, прополка, ты воспринимаешь как дополнение, и даже, если он тебе, в принципе, нравится, то это все равно происходит как бы в перспективе получения желаемого результата. Так?

–Ну, так….

–Здесь все наоборот. Буддистская доктрина штука непростая, понять ее нельзя, можно только прочувствовать, причем на клеточном уровне. Я, например, к этому состоянию еще даже не подползал, но кое во что въехал. Самое ценное не результат, а процесс. Даже так. Удовольствие от процесса. Номо сапиенсы, мать их, получили серое вещество от природы, теперь подтекст во всем ищут. Человек по улице идет. А куда идет? Дом строится. А для кого? Девчонка в мини юбке, ясно, мужиков заманивает. Ходят толпой, как стадо баранов, куда главный туда и остальные, а в глазах тоска зеленая. А завтра что? А послезавтра? А может, этого завтра и не будет совсем. Жизнь–это, когда здесь и сейчас. Так на фига мне ее на суету тратить? Ну, догнала?

–Не совсем. Выходит, и хотеть ничего не надо?

–Хотеть надо, вот суетиться нет. Желание, прежде всего, следует осмыслить, может быть даже выстрадать. А для этого необходимо сосредоточиться и отсечь все лишнее. В толпе ты можешь это сделать? Нет. Вот поэтому–то в основе саби лежат покой и одиночество. А когда человек внутренне свободен, то к нему приходит успокоенность сознания. Закрой глаза. Руки положи на стол, ладони вниз. Расслабься. И начинай мысленно представлять картинку. Любую.

Я послушно напрягла мозги, даже лоб наморщила.

–Блин, что ты тужишься, как в сортире! Сказал же, расслабься. Погоди, сейчас,–я услышала звук отодвигающегося стула, а потом почувствовала, как мне разминают плечи. Уж не знаю, куда он там нажал, только перед глазами вдруг появилась поляна, березовая роща и пчела. Маленькое мохнатое насекомое отчаянно пыталось сесть на цветок, но каждый раз путалось в высокой траве. Я видела это абсолютно реально, даже жужжание слышала.

–Ну, рассказывай.

–Речка, роща шумит, пчела мед собирает.

–Красиво?

–Ага.

–Удовольствие получила от увиденного?

Я вспомнила свое умиротворенное состояние,–Ага.

–Вот,–он поднял большой палец вверх,–ваби провозглашает прелесть тихой, безмятежной жизни, строгую и простую красоту обыденных вещей. А когда все просто и нет внешних раздражителей, человеку уже ничего не мешает осознать себя как личность. Ну, а отсюда уже один шаг и до понимания, чего же ему собственно надо.

–Круто. Сам додумался?

–Большие ребята рассказали.

–А почему ты некромант? Не помню точно, где я видела, но nekros в переводе то ли с латыни, то ли с греческого, типа мертвый, а manes душа. Выходит, ты осознал себя как человека с мертвой душой?

–Шибко грамотная?!

Я неопределенно пожала плечами.

–Ну, колись, чего еще знаешь? «Дочь некроманта» читала?

–Не….

–А Толкиена? Тоже нет? Офигеть! Ну, хоть «Властелин колец» смотрела? И как?

–Интересный фильмец. У этих хоббитов уши супер, плюшевые.

–Не хило. Главное мысль свежая,–Чопор удрученно покачал головой,–С тобой только под стакан базарить можно.

Он встал и опять принялся заваривать чай. Теперь его действия уже не были непонятной экзотикой, скорее наоборот, они приобрели смысл и сделали меня соучастником процесса. Пока Чопор колдовал над чайником, я сполоснула чашки, вытерла на столе небольшую лужицу, поправила стулья. Потом, когда напиток был готов, медленно поднесла чашку ко рту, вдохнула аромат и, прикрыв глаза, с наслаждением отпила. Ни какого просветления я, разумеется, не испытала, просто было легко и приятно. Состояние полной расслабленности. Даже не верилось, что несколько часов назад мне хотелось перестрелять все человечество.

–Ну, что проперло? То–то! Ладно, продолжим лечить. Сначала азы. Некроманты–это черные маги, которые умерли, но души у них были настолько страшны, что их не принял даже ад. А поскольку душа может существовать только в трех вариантах: в раю, в аду и в телесной оболочке, ей ничего не оставалось, как вернуться обратно, черный маг ожил и стал некромантом. Verstehen? Идем дальше. Некромант нейтрален, реально он принадлежит только смерти. А той наплевать хороший ты или плохой, она всех заберет, кого раньше, кого позже. И это не кара, и не награда, она просто однажды приходит и все.

–Значит некромант сам по себе?

–Ватиманно! Рулишь подруга! Некроманты по чужим правилам не играют и цель у каждого некроманта своя, поэтому они и не стремятся к власти над другими. Она им просто не нужна.

–Чего–то я опять не въезжаю. Получается, что некроманты живут сами по себе, ни на чью сторону не становятся, к власти над другими не стремятся, почему же они тогда страшные и злые?

–Да потому что, основная их сила в ненависти. Ты когда–нибудь ненавидела по–настоящему?

Я порылась в памяти,–Вроде нет.

–Потому и не въезжаешь. Ненависть сила огромная и страшная. Она запросто может заставить подвиг совершить или наоборот преступление. Понимаешь, ненависть практически никогда не оставляет того, в чью душу пришла. Она может уменьшиться, раздробиться на маленькие кусочки, заснуть на время, но исчезнуть совсем–нет. Сидит внутри этакая мина и ждет, когда какой–нибудь урод тебе в душу плюнет. Тогда туши свет, кто не спрятался–покойник! А хуже всего то, что после этого еще больше ненавидеть начинаешь.

–Даже, если подвиг совершил?

–Даже. Подвиг штука кровавая, без жертв не бывает, а жертвы эти на твоей совести и так просто они не отпустят. И пошло–поехало, ненавидишь тех ради кого ты этот подвиг совершил, тех, кто в результате пострадал, тех, кто тебя не остановил и вообще весь мир. А больше всего себя.

–Себя–то за что?

–А за то, что живой, но мертвый,–куда девалось его невозмутимость? Скулы ходуном ходят, щеки белые, а глаза наоборот покраснели. Вскочил и как в клетке, дверь–окно…, окно–дверь….,–И чем чаще эта поганая ненависть выплескивается, тем мертвее ты становишься. Потому как результат всегда один–дырка в сердце. Пустота,–Тр–р–ы–ы! Черная ткань зацепилась за крючок и разъехалась,–Фак!

Чопор остановился и стащил футболку.

Вот это да! Три огромных кривых шрама перепоясывали его тело. Первый шел от плеча по тыльной стороне правой руки к запястью. Второй от ключицы чуть ниже правого соска через диафрагму пробирался к животу и исчезал в джинсах. А третий начинал свой путь из подмышки, делил правый бок надвое, но на середине делал резкий поворот на девяносто градусов и уходил на спину.

Видимо вид у меня был такой обалдевший, что к Чопору моментально вернулась прежняя ирония,–Кружок «Кройки и ши–и–и–тия». Здесь тоже неплохо,–и поворот на девяносто градусов.

На спине вся правая сторона напоминала лоскутное одеяло.

–Клевый ситчек, я его из армии привез. Ниже ватерлинии, правда, бедноват малость.

–Ты чего в десанте служил?

–В стройбате.

–А как же это?

–Долгая история. Давай, еще выпьем.

–А можно я попробую заварить?

–Ну, попробуй. Значит так. Сначала…..

–Молчи!–приказала я.

Он щелкнул пальцами, уела мол, и расхохотался.

Для первого раза получилось неплохо, во всяком случае, хозяин одобрил.

–Ничего, геноссинг. Фишку рубишь.

–А, ты, в каких краях–то служил?

–Под Саратовом. Нормально, в принципе, было. Ротный наш из Москвы, старшина из Реутова, ну и еще там….. Человек двадцать, двадцать пять набиралось. А земляк в армии дело святое. В основном дачи местным буграм строили. Когда на второй год перевалило, я уже думал, что так до дембеля и перекантуюсь. Не проскочил….. Осенью поснимали нас с буржуйских бань и приказали в спешном порядке больницу достраивать. Ее уже года два как сдать должны были, а по делу там еще и конь не валялся. Кому–то этот бардак сильно надоел, а может, скинуть кого–то надо было, ну и стуканули наверх. В ответ бумага, ждите комиссию с проверкой. Тут–то все и забегали, как тараканы. Времени в обрез, а начали мы чуть ли не с котлована. Вкалывали по двенадцать, а то и по шестнадцать часов, иногда и ночевали прямо на стройке в бараках. Только начальству солдатская шкура, что собачье дерьмо, этим выблядкам свою жопу прикрыть надо. Понятно, что при таком раскладе сплошная халтура была. Быстрей, быстрей, ни техники, ни материалов. Какая уж тут технология? Цемента в бетоне ноль целых, остальное песок. Мать твою,–Чопор зло усмехнулся,–Двадцать шестое ноября,–и вдруг замолчал, глаза пустые, в никуда смотрят. А этот странный звук? Откуда? Вжик–вжик, вжик–вжик…. Пальцы! Механически так по столу скребут, как будто человека уже нет, а кисть осталась. Жуть! Не знаю зачем, но я взяла и свою ладонь на нее положила,–А? Да, двадцать шестое….. Правое крыло здания готовым считалось, уже отделку заканчивали, а подвал под склад определили, ну лекарства, медицинская мура всякая. Там оставалось особо модные шкафы установить да сигнализацию наладить. Вот туда и послали Мишку Быкова, Ваньку Даренко, меня и еще трех салаг. Только спустились, свет погас. Щиток нашли, вроде все в порядке, значит где–то обрыв. Достали фонарики, давай по стенам шарить, а они высокие, провода под потолком, салаг за стремянкой погнали. Только пацаны ушли, у меня фонарик сдох, еще минут пять прошло, Ванькин замигал. «Так, мужики,–говорю,–сейчас совсем без света останемся. Вырубайте фонари». Сидим, ждем. Темнотища, хоть глаз выколи, и треск какой–то, словно кто скорлупу яичную колет… «Бык,–говорю,–посвети–ка.…». Мама родная! По потолку трещина в разные стороны и на стене каракатица огромная, а главное, увеличивается прямо на глазах. Меня только и хватило, что заорать: «Пиздец! Линяем!!!»–и бегом. Только в подвале, да еще в темноте много не набегаешься, вечность прошла пока я выход увидел. Дернул дверь, уже почти на лестницу выскочил, больше ничего не помню…. Очнулся, пахнет какой–то гадостью, весь в проводах, попробовал пошевелиться, не могу, а надо мной мужик в салатовой робе: «Ну, и счастливчик же ты, парень! Теперь сто лет жить будешь!» Оказывается, я две недели без сознания провалялся, врачи даже не надеялись, что выживу. Два этажа рухнули, сложились, как карточный домик. Трещины еще накануне обнаружили, поэтому и отделку прекратили. Доложили по начальству, а главный бугор на дыбы, не может быть! Самоуправство! Немедленно продолжить! Вот мы и продолжили…

–А дальше что?

–Сначала я по госпиталям валялся, потом комиссовали….. А Мишку с Ванькой в казенном прикиде домой отправили. Груз двести называется, там даже хоронить нечего было. В кухне тихо, аж, мурашки по коже. Что же я за сволочь такая? Лезу в чужую душу с похабным любопытством,–Геноссинг, ты, я вижу, притухла.

–Да нет. Но …….

–Вот что. Никто меня за язык не тянул. Ну, задала пару вопросов, так я мог и послать?

–А почему не послал?

–Хайр у тебя классный.

–Ты поэтому меня снял?

–Видела бы ты свое табло, когда по полу ползала.

Тон его мне не понравился,–И что?

–Да ничего. Я сразу понял, что у тебя башню сорвало. Спичкой чиркни–загоришься.

И этот тоже решил меня жизни поучить? Еще один опекун–любитель. Блин!

–А ты, что почетный пожарник? Или мессия? Увидел заблудшую душу и решил исцелить. Бэзвозмэздно, так сказать, даром,–он глаза прищурил и лыбится, как Чеширский кот,–А, мне даром не надо. Понятно?! Не надо!–ни слова, смотрит, как я бешусь, и молчит,–Могу прямо сейчас расплатиться,–я одним махом с себя блузку скинула, а он даже не шелохнулся. Вслед за блузкой полетели джинсы. Никакой реакции,–Остальное сам снимешь или мне?–молчит. Дальше продолжать было глупо, я швырнула в него тряпкой и шлепнулась обратно на стул,–Прекрати ржать!

Чопор медленно поднялся, подобрал скомканную блузку и положил передо мной на стол,–Простудишься. Сквозняк,–я поежилась,–Никто и не смеялся, просто картина знакомая…. Лезут все кому не лень, типа помочь, поддержать, а на самом деле в чужой ране поковыряться и себя счастливчиком почувствовать. Так?–теперь молчала я, а он, похоже, ответа и не ждал,–Плавали. Знаем.

–Слушай, а ты–то чего такой добрый? Ты же меня первый раз видишь.

–Эффект поезда.

–Чего эффект?

–Едет поезд, ну, допустим, Москва–Хабаровск, а это семь суток, может больше. Пассажиры, как в резервации, пространство ограничено, пойти некуда, заняться нечем. Тоска. А рядом люди, семь суток одни и те же. Волей–неволей приходится общаться, они тебе ни друзья, ни знакомые, попутчики, не ты их выбирал, случай. А Фортуна баба подслеповатая и что за человек перед тобой сидит неизвестно. Может дерьмо редкостное, и там,–Чопор указал за окно,–ты с ним срать на одном поле не сядешь, а тут разговоры ведешь, услуги оказываешь, типа чайку, сахарку, можно выпить предложить. И все, потому что закон сюимоментности действует.

–Какой, какой закон?

–А это когда у людей общего прошлого нет, и общего будущего не будет. Чистый лист! Хочешь, хвастайся, хочешь, ной, и чего бы ты сейчас не наплел, это никогда против тебя не обернется. А, если человек себя неуязвимым чувствует, его на добрые дела тянет.

–Значит я вроде попутчицы? А на фига тебе это надо? Ну, в поезде там понятно, сам же сказал случай и деться некуда, а тут?

–Да тоже случай. У меня сегодня день рождение,–он посмотрел на часы,–уже вчера. Это только в начале жизни днюха радость великая, а потом….. плохого не скажут, чего надо не посулят. Одному сидеть сопливой попсой попахивает: «….. ах, бедный я несчастный Буратинка….», а с приятелями…… Я в этот день по любому попутчиков предпочитаю.

Сдуру чуть не ляпнула, желаю и все такое….. Он же меня с лестницы спустит,–Я….. А–а–а…, что за место, где ты меня подобрал?

–Официально–молодежный центр, но мы его «Hardом» зовем.

–Там, что рокеры собираются?

–Не только, просто тяжело достался. Это здание когда–то к кожевенной фабрике относилось, она своих работников там селила. Фабрика давно накрылась, а люди остались. Новый хозяин выкинуть их не может, закон не позволяет, а городские власти делать ничего не хотят, здание–то им не принадлежит. На верхних этажах бывшие работники живут, кто свалить не смог, а на нижних мелкие офисы и «квартиры временного проживания». Так на вывеске написано, а по делу общага и дутые конторы. Тот ещё сортир. Прикинь, на одном этаже вьетнамцы, китайцы, таджики по двадцать человек в комнате, на другом братва кавказская, а в подвале свалка и бомжи. Скандалы, драки, поножовщина, бедным жителям ни войти, ни выйти. Однажды этот клоповник так полыхнул, что его машин двадцать тушили, сгорел, правда, только подвал. Капитально при «дедушке» Сталине строили. Власти давай хозяина трясти, мол, твоя собственность–наводи порядок. А оно ему надо? Бабки вкладывать, а навару не получать? Вот тут–то Леший и подсуетился. Договорились так: хозяин разбирается с общагой и фирмачами, подвал отдает нам, городские власти оформляют его как общественный молодежный центр, а собственник получает налоговые льготы. Мы, в свою очередь, аренду ему не платим, подвал обустраиваем сами, а всякая коммунальная шняга, которую он как собственник делать обязан, переходит к нам. Теперь все довольны.

–Так не бывает. Недовольные всегда найдутся. У каждого свой интерес в жизни. Да это бы по фигу, но он же норовит другого в свою веру сосватать. Ну почему надо принуждать человека, чтобы он поступил, как ты считаешь нужным? По–моему, так люди просто пытаются себя оправдать. Смотрите, у меня все, как положено, значит, я молодец. Я не неудачник. Тьфу!–остатки чая опрокинула залпом,–Знаешь, в идеале все люди неудачники. У кого–то сбылось почти все, что он хотел, у кого–то половина, эти, считай, счастливчики. А у большинства народа вообще ничего не вышло. Не бывает в природе людей, у которых сбылось абсолютно все! А, если кто–то утверждает обратное, он либо дебил, либо маньяк,–опять в горле пересохло.

–Мдя…. Кто же тебе так в душу–то наплевал? Только, знаешь, я бы их маньяками не называл. У того в башке переклинит–бац, на весь чердак одна гнилушка осталась, и начинает его колбасить не по–детски, а он, чтобы избавиться, душегубства совершает. Так и давит народ, пока не поймают или пока крыша на место не вернется. А эти люди свою линию гнут сознательно. Я в одном журнале подрабатываю, «ДеловойЪ» называется, там такого добра навалом. Статью о каком–нибудь чуваке прочитаешь, прослезишься, и добился–то он всего сам, и семьянин отличный, и в детдома жертвует. Тут по ящику один про православие и духовность вещает. Патриот, едрена мама! А лет шесть назад все про попсу народу втюхивал.

–А кем ты там работаешь?

–Негром. Обычное дело. Нас таких в редакции пятеро.

–Как это негром?

–Это, когда материал готовит один, а фамилию под ним ставит другой. Вот первый и есть негр, потому что платят ему во много раз меньше, чем эта работа стоит. Негра обычно нанимают, когда сам автор материал сдать не в состоянии. Ну, допустим, времени мало или объем большой. Но чаще всего, негров покупает тот, кто в предмете ни уха, ни рыла не смыслит. Вот такой козел меня и нанял. Сейчас в крутых журналах про «культуру» писать модно. У нас в «ДеловомЪ» на «музыке» сынок большого бугра сидит. Папаша его на место пристроил, денег дал, а мозги забыл, вот мальчонка и работает по принципу: «они, слышь, нарубят, а я покажу».

–И чего ты «рубишь»?

–Я, в основном, рок. Еще есть два студента, учительница музыки и бабулька концертмейстер на пенсии. Студенты те, девчонка про попсу, а парень про джаз, рассказывают. Училка обозревает «народное» творчество, фольклорные фестивали, хоровое пение, а бабулька классику.

–А еще, чем по жизни занимаешься?

–Живу!

–Это я догадалась. А деньги, как добываешь?

–Ну, способов много. Не дрожи, криминалом не балуюсь, у меня даже трудовая книжка есть. Худрук общественного молодежного центра. Прикинь. Звучу гордо! В районной управе гулянки массовые, день города, час хорька, коллективное чириканье и все такое. Еще уроками подрабатываю, детишек на фано учу,–он грустно усмехнулся,–Я ведь ЦМШ закончил, даже в Гнесинку поступил, только выперли меня со второго курса за драку. Хотел стать великим пианистом, а теперь,–он пошевелил пальцами, словно по клавишам пробежался,–жить с ней можно, а вот играть нельзя.