Лирическое отступление
И город мой покоится во сне,
И спят его сады в ночном полете…
И только голос мой остался в той стране
И замер на высокой ноте.
Мне лет пять или шесть. Мы идём с бабушкой по старинной киевской улице. Бабушка ведёт меня за руку. В другой её руке позвякивают металлические судочки. Наш поход абсолютно прозаический: в столовую, за обедом. По дороге бабушка читает мне "Песнь о вещем Олеге".
Так под аккомпанемент металлических кастрюлек я впервые услышала это стихотворение. И раньше, и позднее было ещё много всяких «культпоходов» и много стихов, прочитанных мне бабушкой. Но почему-то запомнился именно этот весенний день и этот путь, который я мысленно совершаю до сих пор.
К тому времени я уже была знакома с Пушкиным, знала его сказки, читала на память "У лукоморья дуб зелёный…"," Буря мглою небо кроет…".
Но это было первое стихотворение в моей жизни, которое заставило меня долгие дни мучиться и страдать, и думать, и приставать к взрослым, и искать варианты спасения Олега.
"Песнь о вещем Олеге" поразила меня прежде всего своей вопиющей несправедливостью и какой-то неправильностью. Ведь если бы тогда Олег не послушал кудесника и не отдал бы коня, а позднее не отправился бы на холм "у брега Днепра", чтобы увидеть его кости, остался бы жив. Впрочем, тогда бы и стихотворения не было.
Цепь случайностей, которая привела к предсказанному финалу. И это было неразрешимо, а потому – мучительно.
Ещё через несколько лет я проходила с мамой по парку над Днепром, и она, показывая на какую-то возвышенность, сказала:
"Вот здесь лежат "благородные кости".
Так с тех пор "вещий Олег" стал для меня навсегда связан с городом, в котором я родилась, а город – с древней историей и литературой.
Впоследствии я узнала о том, что на самом деле легенда об Олеге и его коне связана совершенно с другим местом, с горой Щековицей, расположенной в древнейшем районе Киева – на Подоле. Эта гора до сих пор называется Олеговкой, или Олеговой горой, т. к. именно здесь по летописному преданию в 912 году был погребён вещий Олег.
Так, благодаря маминой выдумке, разбудившей моё воображение, я стала единственной в мире обладательницей двух "холмов на бреге Днепра", связанных с этой историей.
Ещё позднее я узнала о том, что "Песнь о вещем Олеге "стала не только для меня первым в жизни осознанным и выстраданным литературным произведением.
Я оказалась в прекрасной компании Давида Самойлова и Фазиля Искандера, которые подробно описали не только своё первое знакомство с этим произведением, но и обстоятельства, при которых это знакомство произошло.
Вот как вспоминает об этом поэт Давид Самойлов.
ИЗ ДЕТСТВА…
Я – маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поёт мне: "Как ныне
Сбирается вещий Олег…"
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.
Когда в жизни человека происходит какое-то важное событие, почему-то запоминаются случайные обстоятельства, малозначимые бытовые детали, запахи, звуки, то есть всё то, что стало необязательным, но оставшимся навсегда фоном этого события.
У Давида Самойлова этот фон составляют обычная детская ангина, снег за окном, сливающиеся в "дремотное жужжание "звуки «коммуналки». И на этом привычном для поэта и памятном для читателя фоне – очень сильные детские эмоции, детское горе, связанное с услышанным стихотворением.
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
Взрослый человек, поэт и тонкий знаток поэзии Давид Самойлов пытается сквозь призму времени рассмотреть себя, маленького, а заодно и почувствовать своё тогдашнее состояние, разрешить загадку стихотворения, так поразившего его в детстве.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.
Всё это есть и в рассказе Фазиля Искандера "Чик и Пушкин": и звуковой, и бытовой фон, и детские эмоции, и взрослое восприятие себя – ребёнка, и попытка взрослого писателя понять стихотворение.
Поиски "враждебной надписи" разворачиваются на фоне развесёлой игры в футбол за окном.
– Со кифале! – вдруг раздалось под самым окном. Чик вздрогнул и очнулся… Он сидит за столом, а на улице голоса ребят.
– Пеналь! Пеналь! Пеналь! – вдруг заорал Оник…
– Хенц! Хенц! Клянусь мамой, хенц! – в ответ засипел Бочо…
– У тебя шаги нецесные! – голос бесстрашного карапуза с улицы Бочо.
– Нецесный мяч! Нецесный мяч!"
"Пацаны там веселятся, – подумал Чик, – а я должен тут искать и искать замаскированные буквы. Но и бросать нечестно…".
Поиски заканчиваются украинским борщом, таким же прозаическим и необязательным, как и позвякивающие металлические судочки.
– Чик, где ты? – донёсся до Чика тётушкин голос. – Я же видела, ты прибежал из школы! Обедать, Чик! Горячий украинский борщ, Чик! Мама тебе такой не приготовит, Чик!
– Горячий украинский борщ? Обедать тоже как-то глуповато.
Чик прислушался к себе и вдруг с удивлением почувствовал, что мог бы и пообедать. Даже не прочь пообедать. Что делать! Ведь и дружина пировала у брега после всего, что случилось с Олегом. Тётушка, конечно, прекрасно готовит обеды, только зачем она маму приплела? Вот люди!
Чик вздохнул, спрятал тетрадь в стол и пошёл к тётушке обедать…"
"Чик и Пушкин" – это лирическая проза. Воспоминания детства, полифония, многослойность и многозначность, восприятие "Песни о вещем Олеге "одновременно и десятилетним Чиком, и писателем Фазилем Искандером.
Вот как воспринимается стихотворение Чиком:
"Сейчас Чик вдруг заметил то, чего раньше на этом рисунке не замечал. Конь одного из дружинников, как-то изумлённо приподняв голову, смотрит на Олегова коня, словно он слышал гадание кудесника, но никак не может поверить своим ушам. А конь Олега стоял, круто опустив голову, как бы мрачно насупившись. Так наказанные дети, отплакавшись, стоят в углу, упрямо опустив голову, самой своей позой выражая несогласие с наказанием…
Читая стихи, Чик с удивлением чувствовал, что они оживают и оживают. Так, бывало, неохота есть, а начнёшь – и неожиданно еда вкуснеет и вкуснеет".
А вот это уже Фазиль Искандер:
"И вдруг, когда он дошёл до места, где змея, выползшая из черепа коня, обвилась вокруг Олега и "вскрикнул внезапно ужаленный князь", что-то пронзило его с незнакомой силой… В этой строчке замечательно, что не уточняется, от чего вскрикнул князь. Конечно, отчасти он вскрикнул от боли, но и от страшной догадки: от судьбы никуда не уйдёшь. И Чик, как бы одновременно с Олегом догадался об этом. И его пронзило.
И дальше уже до конца стихотворения хлынул поток чего-то горестного и прекрасного, может быть, постижения непостижимого смысла жизни… Тут все обречены, и Чик это чувствует…".
Попытаемся и мы приоткрыть завесу над этим одновременно и хрестоматийным, и загадочным стихотворением Пушкина.
ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам;
Их села и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам.
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к мудрому старцу подъехал Олег.
"Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня.
"Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен:
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле,
Но вижу твой жребий на светлом челе.
Запомни же ныне ты слово мое:
Воителю слава – отрада;
Победой прославлено имя твое,
Твой щит на вратах Цареграда;
И волны, и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.
И синего моря обманчивый вал
В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
Щадят победителя годы…
Под грозной броней ты не ведаешь ран:
Незримый хранитель могущему дан.
Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод, и сеча ему ничего…
Но примешь ты смерть от коня своего…".
Олег усмехнулся; однако чело
И взор омрачилися думой.
В молчанье, рукой опершись на седло,
С коня он слезает угрюмый
И верного друга прощальной рукой
И гладит, и треплет по шее крутой.
"Прощай, мой товарищ, мой верный слуга!
Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай, уж не ступит нога
В твое позлащенное стремя.
Прощай, утешайся, да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня,
Покройте попоной, мохнатым ковром,
В мой луг под уздцы отведите,
Купайте, кормите отборным зерном,
Водой ключевою поите".
И отроки тотчас с конем отошли,
А князю другого коня подвели.
Пирует с дружиною вещий Олег
При звоне веселом стакана;
И кудри их белы, как утренний снег
Над славной главою кургана…
Они поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они…
"А где мой товарищ? – промолвил Олег, —
Скажите, где конь мой ретивый?
Здоров ли? Все так же ль легок его бег?
Все тот же ль он бурный, игривый?"
И внемлет ответу: "На холме крутом
Давно уж почил непробудным он сном".
Могучий Олег головою поник
И думает: "Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик,
Презреть бы твое предсказанье,
Мой конь и доныне носил бы меня".
И хочет увидеть он кости коня.
Вот едет могучий Олег со двора,
С ним Игорь и старые гости,
И видят: на холме, у брега Днепра,
Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.
Князь тихо на череп коня наступил
И молвил: "Спи, друг одинокий!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь…
Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!"
Из мертвой главы гробовая змея,
Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
Ковши круговые, запенясь, шипят
На тризне плачевной Олега;
Князь Игорь и Ольга на холме сидят,
Дружина пирует у брега,
Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.
Стихотворение было написано в 1822 году в Кишинёве. Этому предшествовали три события в жизни Пушкина. Первое из них произошло в 1820 году в Петербурге. Это предсказание немецкой гадалки Кирхгоф. Вот как писал об этом близкий друг поэта С. А. Соболевский: "В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным… я часто слышал от него самого об этом происшествии; он любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того, он в моём присутствии не раз рассказывал об этом именно при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, причём ссылаясь на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже рассказов считаю нужным присоединить всё то, о чём помню положительно…
Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвёртых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживёт долго, если на тридцать седьмом году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека, которых и должен он опасаться"[20].
Второе грандиозное для Пушкина событие – это выход в свет в 1818 году первых восьми томов "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина.
Известно, что Пушкин, ярый противник монархических убеждений Карамзина, тем не менее зачитывался этим трудом и восторженно о нём отзывался. Так, в частности, он писал:
"Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом"[21].
Пушкина восхищал слог Карамзина. Он считал, что «История» написана одновременно и историком, и писателем. После смерти Карамзина в 1826 году он писал: "У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина – и никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в учёный кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых двенадцать лет жизни безмолвным и неутомимым трудам… "Ист(ория) Гос(ударства) Российского" есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека"[22].
Легенда о киевском князе Олеге заинтересовала и взволновала Пушкина. Известно, что он читал её не только в изложении Карамзина, но и обращался непосредственно к летописи по академическому изданию 1787 года "Российский летописец по Книгобергскому списку".
Вот как описан этот эпизод в "Истории государства Российского":
"(Князь)… скоро прославился великою своею отважностию, победами, благоразумием, любовию подданных… Олег, наскучив тишиною, опасною для воинственной державы, или завидуя богатству Царяграда и желая доказать, что казна робких принадлежит смелому, решился воевать с Империею…
Игорь остался в Киеве: правитель не хотел разделить с ним ни опасностей, ни славы.
Надлежало победить не только врагов, но и природу… Днепровские пороги и ныне мешают судоходству…
В знак победы герой повесил щит свой на вратах Константинополя и возвратился в Киев, где народ, удивлённый его славою и богатствами… единогласно назвал Олега вещим, то есть мудрым или волхвом…
Главное обстоятельство, что Олег ходил к Царюграду и возвратился с успехом, кажется достоверным…"[23].
Дальше Карамзин описывает загадочную смерть Олега: "Сей герой, смиренный летами, хотел уже тишины и наслаждался всеобщим миром. Никто из соседов не дерзал прервать его спокойствия. Окружённый знаками побед и славы, государь народов многочисленных, повелитель войска храброго мог казаться грозным и в самом усыплении старости.
Он совершил на земле дело своё – и смерть его казалась потомству чудесною. "Волхвы, – так говорит летописец, – предсказали князю, что ему суждено умереть от любимого коня своего. С того времени он не хотел ездить на нём.
Прошло четыре года: в осень пятого вспомнил Олег о предсказании и, слыша, что конь давно умер, посмеялся над волхвами; захотел видеть его кости; стал ногою на череп и сказал: его ли мне бояться? Но в черепе таилась змея; она ужалила князя, и герой скончался…
Тело его погребено на горе Щековице, и жители киевские, современники Нестора, звали сие место Ольговою могилою"[24].
Поражают как красота и необычайная странность этой истории, так и выразительность, афористичность стиля Карамзина.
Мы видим, что Пушкин в своём стихотворении воспроизводит этот эпизод почти дословно.
И наконец, третье событие – это поездка Пушкина в Киев в декабре 1821 года. То есть за несколько месяцев до написания стихотворения Пушкин оказался на месте событий.
Он приезжает в Киев из Каменки, где гостил в семье декабристов Раевских-Давыдовых, и останавливается в доме Н. Н. Раевского. Известно, что во время пребывания в Киеве, в числе других мест, связанных с древней историей (Аскольдова могила, Софийский собор) он побывал и на горе Щековице.
Я пытаюсь представить себе, что он увидел, стоя на этой горе. В общем-то это несложно. Ведь рельеф, пейзаж за два столетия изменились, по-видимому, значительно меньше, чем общий вид города. Если не обращать внимания на заводские трубы и новые районы, выросшие по обоим берегам Днепра, то справа, на высокой горе раскинулся Верхний город; внизу – Подол, а между ними – крутейший Андреевский спуск (благодаря Булгакову сейчас самая известная киевская улица), увенчанный как будто бы парящей в воздухе Андреевской церковью, уже существовавшей в то время. Подольские улочки стремительно сбегают к Днепру, а дальше – низменный песчаный левый берег, острова, заводи, старое русло реки, тёмные непроходимые леса, тянущиеся до Чернигова и дальше… Здесь всё дышит историей…
Не от этих ли древнейших киевских холмов берёт своё начало то, что станет определяющим в творчестве Пушкина последних лет:
человек – правитель – история – стихия – Божья воля?
"Песнь о вещем Олеге "написана в форме баллады.
Баллада – произведение лиро-эпическое. Но если учесть всё то, что предшествовало написанию стихотворения, можно сказать, что это произведение в значительно большей степени лирическое, нежели эпическое.
Да, действительно, как писал Давид Самойлов, оно "о бренности мира" и всех в этом мире живущих.
Да, действительно, как писал Фазиль Искандер, это стихи о роке и о том, что от судьбы не уйдёшь.
И Пушкин уже тогда, в 1822 году всё это понимал.
И поэтому, когда писал стихотворение, «примеривал» его к своей судьбе; и всю жизнь помнил предсказание гадалки, и никогда не садился на белую лошадь, и сторонился блондинов, и точно знал, что это всё равно не поможет…
Если в труде Карамзина приводится летописный рассказ об историческом деятеле, первом киевском князе Олеге, то у Пушкина это предание прежде всего – повод для размышления о себе и о своей судьбе.
В этом смысле большой интерес представляет диалог Олега и кудесника:
"Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня"
"Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен:
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле,
Но вижу твой жребий на светлом челе.
Запомни же ныне ты слово мое:
Воителю слава – отрада;
Победой прославлено имя твое,
Твой щит на вратах Цареграда;
И волны, и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.
И синего моря обманчивый вал
В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
Щадят победителя годы…
Под грозной броней ты не ведаешь ран:
Незримый хранитель могущему дан.
Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод, и сеча ему ничего…
Но примешь ты смерть от коня своего".
Живая, стихийная, эмоциональная речь Олега и размеренная, величавая, афористичная речь уверенного в своей правоте (ведь то, что он провозглашает, начертано на небесах) "любимца богов". В ней слышится голос самого Карамзина, ощущается его литературный стиль. ("… казна робких принадлежит смелому…", "… государь мог казаться грозным в самом усыплении старости…").
Трудно сказать, почему это произошло: сознательная стилизация, неосознанное влияние карамзинского слога или отзвуки давнего спора «небожителя», придворного историографа, приверженца монархии Карамзина, с безудержным, безрассудным, темпераментным «сверчком» Пушкиным, убеждённым противником монархии?
Косвенное подтверждение последней гипотезы мы находим в статье В. Э. Вацуро "Эпиграммы Пушкина на Карамзина" из его книги "Пушкинская пора". В. Э. Вацуро описывает приезд Карамзина в лицей 25 марта 1816 года:
"Как он проходил, мы знаем по поздней записке И. В. Малиновского.
"…Карамзин, вызвав Пушкина, сказал: "Пари, орёл, но не останавливайся в полёте". И Малиновский, и многие из лицеистов, и В. Л. Пушкин считали, что ритуал «ободрения» прошёл успешно… Есть все основания думать, что 25 марта Карамзин в глазах Пушкина выступил как представитель… начал, для него неприемлемых. Он явился как «покровитель» и говорил от имени старших.
Здесь с неизбежностью напрашивалась ассоциация с лицейским экзаменом годичной давности, когда Пушкин читал перед Державиным "Воспоминания в Царском Селе". В этом эпизоде нет ни покровительства, ни «старших»; в нём великий поэт говорит со своим юным наследником на равных, забывая разницу возрастов и общественных положений…
На фоне этой «поэтической» сцены особенно ясно вырисовывается «прозаическое» – официально-ритуализованное «напутствие» с оттенком нравоучения. Иерархия "старший – младший" не преодолена, а подчёркнута, более того – возведена в норму"[25].
Далее В. Э. Вацуро приводит выдержку из письма Н. М. Карамзина И. И. Дмитриеву, написанного за две недели до высылки Пушкина из Петербурга.
Разумеется, Пушкин не читал этого письма, но есть все основания думать, что примерно такими же словами Карамзин напутствовал поэта, отправляющегося в Южную ссылку.
"… я уже давно, истощив все способы образумить эту беспутную голову, предал несчастного Року и Немезиде, однако же из жалости к таланту замолвил слово, взяв с него обещание уняться" (19 апреля 1820 г.)[26].
Всё это: и Рок, и Немезида, и попытка образумить, и даже жалость к таланту войдут через два года в каком-то преломлённом виде в "Песнь о вещем Олеге".
В летописи отсутствуют эмоции. Она бесстрастна по своей сути и назначению. В "Истории Государства Российского" за внешне бесстрастным изложением историка бушуют страсти. В "Песни о вещем Олеге" они прорываются наружу. Можно сказать, что стихотворение буквально пронизано страстями:
Это страстное желание Олега узнать свою судьбу и его необдуманное обещание:
"Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмёшь ты коня".
Это пронзительное прощание Олега со своим конём, который, прежде всего, "мой товарищ", а уже потом, "мой верный слуга".
Это удивительный эпитет – "прощальной рукой":
И верного друга прощальной рукой
И гладит, и треплет по шее крутой.
"Прощай, мой товарищ, мой верный слуга!
Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай, уж не ступит нога
В твое позлащенное стремя.
Прощай, утешайся, да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня,
Покройте попоной, мохнатым ковром,
В мой луг под уздцы отведите,
Купайте, кормите отборным зерном,
Водой ключевою поите".
Это гневное восклицание обманутого Олега, обращённое к кудеснику:
Кудесник, ты лживый, безумный старик,
Презреть бы твое предсказанье,
Мой конь и доныне носил бы меня.
И, наконец, это страстное и необъяснимое желание Олега "увидеть кости коня".
Это стихотворение рождает гораздо больше вопросов, чем ответов. С самого начала в нём всё «завязано» на коне, начиная с необдуманного обещания: "В награду любого возьмёшь ты коня" ("любого", а значит и своего собственного) и заканчивая странным и непредсказуемым желанием князя отправиться на "холм у брега Днепра", и его неожиданной гибелью.
Сразу возникают вопросы:
1. Если бы Олег не предложил "любого коня", кудесник предсказал бы другую смерть?
2. Кудесник увидел судьбу Олега "на ясном челе" или «наколдовал» гибель, «зацепившись» за коня?
3. Не была ли эта странная гибель расплатой за двойное предательство Олега по отношению к своему коню?
Нет, ну конечно же, прав Фазиль Искандер: "От судьбы не уйдёшь". Могучий и всесильный Олег наталкивается на преграду, не сравнимую с завоёванными "вратами Царьграда". Все страсти разбиваются об эту невидимую и бесплотную преграду – высшую волю, провозвестником которой является кудесник, а бесстрастной исполнительницей – "гробовая змея". Жизнь, воля, темперамент, прекрасное безрассудство князя наталкиваются на безжалостную объективность того, кто провозглашает "небесную волю".
Вся строфа, в которой описывается гибель Олега, построена на контрастах: страсть, страх, мгновенное, но уже не имеющее смысла прозрение Олега, момент истины и медлительная неотвратимость, с которой появляется змея: "Из мёртвой главы гробовая змея / Шипя между тем выползала"/, и стремительность, с которой свершается этот приговор небес, и «разнонаправленное» слово «внезапно», объединяющее змею и её жертву и относящееся одновременно как к слову «вскрикнул» ("и вскрикнул внезапно"), так и к слову «ужаленный» ("внезапно ужаленный князь").
Дважды в стихотворении повторяется слово «ковыль»: "Не ты ль под секирой ковыль обагришь?" и
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.
В первом случае в строке есть внутренняя рифма – "ты ль – ковыль"; во втором – почти точная рифма "пыль – ковыль "и аллитерации в последней строке (" И ветер волнует над ними ковыль")
В стихотворении Александра Блока "На поле Куликовом "в самом названии и в пятой строфе, где упоминается слово «ковыль», используется та же инструментовка и та же рифма: "пыль – ковыль":
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
Очень много созвучий и ассоциаций, по-видимому, рождает это слово: быль – ковыль – быльём поросло…
Из каких половецких степей занесло на древние киевские холмы эту траву?
Я очень хорошо помню пучки этой нежной, шелковистой травы, окрашенной в разные цвета: красный, жёлтый, синий, ярко-зелёный.
Может быть, испокон веков потому и красили, что знали: легко окрашивается не только кровью, но и другими, гораздо менее стойкими красителями. Детская мечта. Весёлое украшение убогих киевских послевоенных жилищ…
Вполне возможно, что разноцветные букетики ковыля продавали и в начале XIX века на Контрактовой ярмарке в Киеве, где Пушкин, большой любитель народных гуляний, доподлинно известно, побывал…
Стихи – это цепь случайных неслучайностей. "Песнь о вещем Олеге" – яркое тому подтверждение. Мы попытались ответить на некоторые вопросы, разгадать некоторые загадки, подобно Чику найти "зашифрованные "слова, знаки, скрытый смысл. Но каждый ответ порождает новые вопросы, каждая "отгадка "подбрасывает новые загадки. К счастью, так было и так будет всегда…