Пара минут, и печень, истекающая кровью, уже была в его руках, ни разу не дрогнувших от волнения, если он его испытывал, конечно. Вот он уже на скорую руку зашивал надрезы. Мгновение. Безумец исполосовал себя, ничуть не показывая, что ему больно, лишь иногда хихикая больше восторженно, нежели нервно. Минута, и он уже вытащил неисправную деталь – изрядно посеревшую и скукоженную, раза в полтора меньше новой; две – и он уже пришивает другую, словно это не орган, а карман на старых джинсах; три – зашивает надрез, будто это привычная дырка в носке; пять – красуется перед публикой в виде то и дело теряющего сознание "пациента", мечтающего скорее умереть, чтобы не чувствовать эту нескончаемую боль. Веки становились все тяжелее, и, наконец, сделались неподъемными, желания открывать глаза не было уже давно. Последний вялый взмах ресниц. Тьма. Больше он не почувствует той боли. Больше он не почувствует ничего. Легкая улыбка озарила его лицо. Он был благодарен. Его мечта сбылась.
Рассветное солнце пробралось сквозь щель в стене чердака, освещая банки с жидкостью и чем-то плавающим внутри. Старательно сколоченные стеллажи стояли один к одному, оставляя немного места для прохода меж ними. На одинаковом расстоянии друг от друга, стояли стеклянные ёмкости, жадно глотающие солнечные лучи. А внутри органы. Разные. Много. В самой последней банке красовалась та самая неисправная печень.
– Кажется, пришло время желудка…