Суки работодатели! Сколько обманок в Интернете и в газетах «Джоб». Как часто, в 99 процентах из 100 там ищут лохов, чтоб человек сделал работу, а потом ему скажут – плохо работал, иди отсель, не выдержал ты испытательного срока. Так что Владик абсолютно прав. Я поэтому и колдоёблюсь с этим нищим, запущенным обсосом, что он всегда прав. Я и сама к тому же нищий обсосанный запущенный обсос. К тому же у Влада никогда ничего не получается. Всегда в борьбе с системой он проигрывает.
И проигрывает то он оттого, что сам он ленивый, жадный, чванливый, желающий получить от мира больше, чем даёт. Он сам хочет мир нагреть, но так как нежен и тонок где-то в глубине, то у него это не выходит никогда.
И, по сути, он всегда прав. Всегда надо требовать от работодателей именно 2000 баксов – это реальный прожиточный минимум сегодня для полного восстановления твоей рабсилы, чтоб и семью прокормить, и отложить на ипотеку, или на съём жилья, и чтоб на отдых и спорт хватило. Это абсолютно правильная и реальная сумма. И то, что человек без испытательного срока должен получить аванс- это тоже правильно, тест на то, что работодатель- это не обманка. Влад всегда прав и делает то, что надо.
Функция Влада- это задавать вопросы, ставить их ребром, тыкать ими в абсурдную и нелепую реальность, где тьмы и тьмы рабов работают за 10-15 тысяч рублей в месяц, что не даёт им возможности полностью восстанавливать их проданную рабсилу. Влад ненавидит гастарбайтеров за то, что они обесценивают нашу отечественную славянскую рабсилу. И он прав- тысячу раз прав. Если б все миллионы наших тихих послушных рабов стали бы как Владик! Если б все заговорили чванливыми буратиньими голосами- «2000 баксов и аванс»! Плюс по 10000 баксов от недр ежемесячно…
(((((((((
Таня сказала мне: «Как я ненавижу эти деревья! Выглядываешь в окно – и будто в лесу, тёмно-зелёное всё, пар сырой древесный от деревьев идёт, дух горький от листьев и серёжек всяких!». Я удивилась: «Но ведь это занавешивает вид на барак напротив, на его убогие занавесочки, ты что, хочешь видеть эту безнадёжную плоскость стены и эти ровные квадраты окон, и чтоб соседи таращились на тебя из окон?». Таня сказала: «Здесь жить нельзя! Деревья меня фрустрируют. Свежий воздух меня раздражает. Деревья- это грязь и гадость, это ведь мерзко, когда к тебе что-то живое прикасается, это же антисанитария сплошная! Где жизнь- там микробы, клетки какие-то, растёт что-то, слизь всякая, гниение, паучки, жучки, гадость!».
–Но ведь ты сама биологическое существо. Ты ешь биовещества, у тебя самой бывает слизь и перхотинки, и растут всякие штуки- волосы лезут из всех твоих щелей, ногти, кожа орогевает, чтобы жить, тебе надо есть растения, рыбу, мясо всякое, труху из злаков. Твои лёгкие должны вдувать в себя газ с кислородом, чистый воздух, если будешь ты дышать пылью от ветшающих домов, ороговевшими частицами людей и падалью от их одежд- ты ведь сдохнешь, пыль забьёт твои лёгкие, твою кровь, ведь это дерьмо в больших количествах не переварить биороботу, и человек сначала станет серого цвета, покроется морщинами ранними, а потом загнётся.
–Неа, человек изнутри силён, ему всё по фиг, я вот курю по три пачки в день, комнату не проветриваю, и смотри- какая я вся розовая и свежая, и не болею, и бодрая всегда, работоспособная, по 20 часов могу у компьютера сидеть. Только вот глаза подсели. Кстати, где там очки моей матери, ты не видишь на столе, посмотри – толстые такие, в роговой рыжей оправе!
Я даю Тане очки, они торчат у неё из под бумаги у монитора, но Таня уже ни хрена не видит, она намного моложе меня, ещё 3 года назад она была зоркая, как орлица, нормальная такая она была, а сейчас она слепенькая, она смотрит на меня своими близорукими мутно-голубыми глазёнками, доверчиво распахнутыми мне навстречу, и я знаю, что её доверчивость приятна мне, она видит меня приятно-расплывчатой, розовой, красивой. Наверное, это приятно, видеть всё слегка расплывчатым вблизи, пудру не надо и крем-пудру не надо, кожа людей не раздражает своими рвами и ухабами.
Рядом с монитором стоит могильник с Таниными окурками.
Я ненавижу дым табачный, он мне кажется похожим на запах могилы, что-то такое, типа труха с падалью, тонкий такой аромат гниения, жёсткое такое жестяное гниение чёрное. Дым меня тоже не любит в отместку. Стоит мне зайти в помещение, где курят, как весь дым в меня впитывается, я как губка невинная для развратного дыма. Дым пропитывает всю мою одежду, мои волосы, мою сумку и вещи в ней. Я прихожу домой от курильщиков, сбрасываю свою одежду, иногда плюхаюсь спать в постель в измождённом состоянии. Утром меня потрясает запах могилы от моей чистой девичьей подушки, запах от одежды, запах глубокой могилы, и облачко пепельного глубокого запаха стоит даже вокруг. Я заглядываю в сумку. Боже, даже мои блокнотики провоняли! Они источают запашок чёрного пепла. Такой же вот могилкой пахнет ещё одно вещество- это растворимый кофе Нескафе, кофе для бедных. Я из класса бедных, я подвержена греху кофепития, ничего сделать не могу, Таня вот курит как слон, я пью кофе как слон, мы мелкие самочки, но капаем и капаем ядом и дёгтем себе в нутро. Но дёготь кофе я как-то могу внутрь принимать, а вот всякие дымы мне тошны, я же Эльф, я же Близнец, я же стихия воздуха…
Я ненавижу дым во всех его видах, даже что называется дымок костровый. Костровый дым мне тоже не мил, это слишком едкий и въедливый запах, он сразу бежит в кровь, от чего кровь сначала разжижается и неприятно типа закипает, а потом кровь тяжелеет, да и сам ты тяжелеешь, хочется помыться и снаружи и внутри, но это не отмывается.
Печной дымок тоже не люблю, он опять же какой-то неправильный, чуждый, тревожный, грязноватый. Не люблю дым от тибетских палочек и всяких там ароматических штучек. Дым есть дым, твёрдые частицы. Ещё больше я не люблю дым от машин, мёртвый такой чад, синий такой пёрд, иссушающий органику и покрывающий всё своими останками- слоем сизой мертвенной пыли. Ещё хуже дым заводов и фабрик. Но его уже давно в городе нет, производства умерли, встречается ещё вонь от ТЭЦ – такая сладковатая вонь чуть тошнотворная. Хуже всего дым от помоек. Когда горит пластик, бутылки пластиковые, полиэтилен, обшивка проводов, тряпьё из искусственных тканей. Этот адский чад я улавливаю издалека, по специфическим тонам – всегда будто рыбой гниющей отдаёт. Запах горящего торфяника, пожалуй, самый приемлемый из всех видов дымов. Он горестный и безнадежный, но абсолютно натуральный, дым торфяника ещё как-то пережить можно…
Удивительно, как люди бесчувственны к запахам. Я обожаю запах цветов, распустившихся роз, лимонных деревьев, лавровых кустов, оливковых рощ, свежескошенной травы, берёз после летнего ливня, сосен, разогретых на солнце, запах лугов, полей, первого снега и даже просто голой свежей земли. Мне нравится запах деревенского навоза, в нём нет ничего отталкивающего, ядрёный признак жизнедеятельности живых существ. Почему бы на задворках сараев и ферм не пахнуть навозу! Запах сушеного навоза, которым весной посыпают пригородные поля – всё же он чрезмерен. Поля не должны быть такими большими, они не должны находиться так близко у жилых массивов, навоз должен сразу перелопачиваться и покрываться слоем земли, он не должен пахнуть сутками и неделями на земле, значит, тут какая-то технология нарушена.
Запах кошек, крыс и собак в человеческом жилье неприятен и неправилен. Стало быть, в таком жилье звери побеждают, человек ослаблен со своей гигиеной, если человек слабее животного, то ему не следует животных в городе в квартире держать.
Запахи стирального порошка и моющих средств, все эти странные искусственные преувеличенные ароматы «Альпийская свежесть», «Зимний день», «Лимон» и «Зелёное яблоко»– это всё гадость, излишняя искусственная вонь нам ни к чему.
Всякие изысканные парфюмы в бутиках, от тётенек и от дяденек, от шампуней, мыла, гелей всяких – что ж, пусть будут. Капля искусственного в окияне натурального освежает. Но запах немытого тела человеческого мне приятен, люди должны быть пахучими, здоровый пот, здоровая немытая разогретая голова, пышущие здоровьем волосатые подмышки- это же прекрасно. Особенно противоположного пола. Нюхал бы и нюхал. Это же бодрой сияющей цветущей жизнью пахнет, это ж не трупаком несёт разлагающимся.
Ужасна вонь зверинцев и зоопарков. Вонь животного страдания и тюрьмы. Ужасна вонь больниц и моргов. Противна вонь сопрелых ног, этакий сверхъестественный сыр. Ноги должны быть чистыми и сухими, а вот подмышкам можно иногда давать свободу самовыражения. Тяжка вонь мочи стариков и вонь грязных задниц бомжей, а также завонявших без тёплой воды кровоточащих девушек. Это запредельно. Также не люблю немытых завонявших псов, живущих в городских квартирах. Грустно пахнут плохим, застарелым обменом веществ мало гуляющие на воздухе старики, грустно, но всё же натурально. Нормально пахнут, вызывая сострадание и почтение к сединам. Довольно прохладно отношусь к вони алкашей. Если человек пахнет проспиртовано, стерильно так, то это вызывает насмешку. Если алкаш с отваливающимся разлагающимся ливером – то это гадость. Гадко воняет стухший суп, перекисшая кислая капуста, позабытый с осени кабачок, в один миг превращающийся вдруг по весне в удивительно зловонную жёлтую лужу, в какую-то трупную практически лужу, такую трупную, что где-то она уже и осиной горькой и душистой пахнет, как бы переходя в своё иное.
Можно соглашаться или не соглашаться с моим пониманием запахов. Таня – она вот другая. И Владик другой. У них странные носы. Их объединяет то, что они много, очень много курят. Что-то изменило их биологию в результате. У них умерли тонкие рецепторы в носу. Они совсем не понимают тонких нежных запахов, например, аромат гиацинтов весной, или тонкий набег душистого горошка. Они бесчувственны ко многим тонким натуральным вещам, понюхав воздух с зажмуренными глазами, они не скажут: «Весной пахнет!». Они равнодушны к загазованным улицам города, наполненным мёртвым мрачным свинцовым смогом. Они равнодушны к душным помещениям, к нафталиновым шкапам, к пластиковой вони офисов.
(((((((((
Владик часто, часто говорит: « Обожаю синтетику! Нет ничего лучше, чем спортивный костюм из синтетики!». Я спрашиваю:
–Владик, но ты же не спортсмен. Твой спорт состоит в том, что ты лежишь на диване, куришь по пять пачек в день, трёшь своей обмякшей задницей свой дряхлый стул, потом трёшь локти о компьютерный столик, ну и спорт у тебя! При таком спорте можно и во фланельке сидеть.
Влад всё время врёт сам себе. Пропагандирует трубу выхлопную, но не бодр и не здоров, спит слишком много, всё время попадает в больницу по разным поводам. На самом деле он очень хрупкий и еле живой. Говорит о сыром мясе, но жрёт замороженные котлетки, бросает их на сковородку, час держит в духовке, потом ест штучек десять. Кричит о пользе овощей и фруктов, но ест всё замороженное, убитое холодом и пропаркой.
Так же врёт и Таня. Она как Владик – да, человек-функция. Она как Владик старается жить абсолютно свободно, работать до изнеможения, падать замертво на тахту тогда, когда глаза слипаются¸ не спать всю ночь, потом опять не спать. Как и Владик, она иногда вообще не спит неделями, у неё сон нарушен. Потом она просто раз в несколько лет попадает в дурку, подлечивается. Также делает и Владик.
Труд Тани так же странен. Она тоже великий деятель Интернета, но в нём она предпочитает вылавливать информацию, не передавая её дальше. Влад качает и качает, но потом он фасует, перераспределяет, перенаправляет потоки, делает доступным для всех то, что было доступно только ему одному благодаря его бешеной любознательности, пронырливости, умению заползать на самые богом забытые и малопосещаемые сайты. Владик качает и качает музыку, ловит и ловит новые звуки, делает их мировым достоянием, всё это абсолютно бесплатно и задарма.
Владика кормит его старушка мать и его брат, потерявший всякую волю к своей жизни. Они проверяют, не сдох ли он, они заходят к нему, убирают его нору от полного гниения и гор зловоняющих хабариков, они забирают его прокуренное, как бы уже самоценно живущее бельё и стирают его, они привозят ему в тазиках, баночках и кастрюльках здоровую, хорошо приготовленную пищу.
Таня тоже кормится не от трудов своих, а как рантье, как сдающая в наём пустую квартиру своей бабушки. Она как Влад худая, поджарая, тела на ней немного, оно белое и бледное, как резина, ненакаченное, кость работает в Тане хорошо, ей мяско и жир не мешают, но тело у неё как и Влада – не крепкое, не твёрдое, скорее какое-то резиновое. Отвисать нечему, так как лишнего нет, но худоба эта не спортивная, не выстроенная.
((((((((
Таня, как и Влад, любит говорить о мясе. Она не показывает свои клычки, хотя, как и у Влада, зубы у неё сплошные, крепкие, серые от никотинового налёта, но без кариеса, она не ест булки и сладости, она сгоняет калории выжигающим излишества никотином. Таня утверждает, что ради мяса готова на всё, но в её рационе мяса почти нет.
Я не верила Таниной любви к мясу, пока не увидела своими глазами, как она влюбилась в одноклассника-мясника. Это была чудовищная любовь. Таня рассказывала мне с горящими глазами о том, как этот вот мясник, сын университетских учёных-профессоров, пошёл в мясной отдел, как он красив в белом халате, как он рубит мясо огромным топором. Где сейчас Таня, где сейчас её мясник? Мясников в магазинах уже давно нет, мясники остались на рынках, в магазинах продаётся кем-то за кулисами нарубленная иностранная говядина, её, наверное, размораживают и рубят, а потом замораживают, или чудовищными ударами рубят прямо со льдом, в замороженном виде.
Но тогда, в 90-х, мясо ещё рубили, Таня завороженными глазами застоявшегося на клеточном уровне голода смотрела на действия одноклассника. Молодой мужчина не болтал языком бла-бла-бла, он не убалтывал девушку, он не распускал перед ней павлиний хвост своей образованности, многознайства, умения оперировать словами и понятиями, он просто совершал физические, прослеживаемые глазами действия. Его бицепсы и трицепсы под футболкой напрягались, глазомер глаз обострялся, топором нужно было наносить точные тонкие удары, с миллиметровой точностью попадания. Миллиметр в сторону- и можно оттяпать родной палец или попасть себе по коленке, сделав из неё рагу. Таню это завораживало, она всеми правдами и неправдами хотела привлечь к себе внимание этого удивительного самца, но было уже поздно, он был уже женат.
Таня мяса не ела при всей любви к нему, она ела дешёвые шпикачки и запредельно дешёвые подозрительные сардельки для бедных. Они были сделаны непонятно из чего, стоили какие-то гроши, ниже которых цен не бывает, Таня их покупала и ела. Однажды она от них чуть не умерла. «Раком мне встали те шпикачки»,– так сказала Таня охая, когда её биоробот восстановился. Её любимая присказка была: «Она поела на ночь колбасы и тем была неугодна Богу».
Зачем врать себе, так беззаветно любить мясо и питаться его самым жалким суррогатом, ароматом его, да и то искусственным. Сколько там мяса, в тех искусственно-бодро-розовых шпикачках, а? Влад тоже лгун, он тоже прославляет мясо, но ест дешёвые котлетки. Хищники, блин, тоже мне нашлись.
(((((((((
Бывает такое состояние природы. Серое такое, гадкое. Никакое. Даже бывает, что капли солнца проклёвываются. Но не радостно. Такое ощущение, что серые бесы повылазали из щелей, что они закрыли какой-то серой завесой весь мир. Пасмурненько так. И каким то инфернальным холодком попахивает. Как-то так мерзлотно. Мерзостно. И даже не понять, какой сезон на улице. Вроде как голова болит, а вроде не болит. Вроде как горло начинает болеть. Члены зябнут. Ватно так как-то. Никак. И такая тоска под сердцем. Такая пустота. Пустотность мира приоткрылась, и сосёт, сосёт твою энергию. Ты как бездушня кукла. Именно как бездушная душная выпотрошенная кукла. Ты маешься. Дела не идут. В голове мысли не родятся. Нет сладостного пения в горле. Нет планов, нет щекотки внутри. Всё кажется одинаково тусклым и бессмысленным. Нет пространства впереди. Нет воли. И эта мерзлота, сосущая сердце. Она даже не физическая какая-то, она какая-то потусторонняя, эта мерзлотная присыпка. Я понимаю, что где-то надо качать энергию, где-то найти дырочку. Но нигде её нет. Может где-то и есть теплота, но ты не знаешь, где она. Я думала это оттого, что ось земли сместилась, тогда, когда было наводнение в Малайзии. Тогда будто бы силы зла стали преобладать в мире. Пустотность человечества увеличилась. Тепла в его сердцах поубавилось. Бесы туда повлазали. Зла стало больше. С тех пор бывают такие дни, и летом бывают, и зимой, и весной. Совершенно пустые серые и мерзлотные дни, и даже птицы поют, будто в декорации, или вообще молчат как под одеялом.
Я помню себя в юности. Как тогда мучила меня убийственно эта пустота, эта серость, сосущая под ложечкой, эта потухшая подруга, молчащая и сонная, и не пробудить её от сна, да и не надо это делать, ей будто неприятно это, она, более гармоничная, чем я, она как-то, как птица впадала в оцепенение, она знала, что надо перетерпеть это. Что бороться с этим нельзя, всё равно не выйдет, надо дать побыть костру потухшим и охладелым, надо давать пустоте погулять. А я тормошила её, пыталась веселить. Только злила.
Потом с другом моим в один такой мерзлотный день мы поехали на залив. Он был в мучительном нуле. Он, и так вечно с пониженной температурой души, и так опустошённый, с вынутым огнём, он в тот день был как биоробот. Меня же залив оживил, я щебетала, щебетала. Он молчал, молчал, щёки его наливались, наливались серой краской. Губы были белы, глаза как бы побледнели. Он вдруг издал звук, типа тихого взвизга боли. Я поняла, на каких дальних полюсах мы находимся. Залив оживил меня, но его совсем подавил и раздавил. Он потом признался мне, что ненавидел меня, что я вызывала в нём злобу. Если бы в его пустоте было побольше безумия, может он немотивированно, маньякально удушил бы меня, как в фильме ужасов. Он просто разлюбил меня тогда, или в тот день в его глаза попал холод снежной королевы, и потом этот вирус льда дал всходы, он уже больше не любил меня.
Да, да, да… Этот зев мерзлотный надо претерпеть, спрятаться, не противиться ему, всё равно бесполезно. Сейчас весна. Может это мать земля готовится к родам трав и зелени, и ей нужны силы, чтоб рожать, и она затаилась, она притаилась, в ней таинство идёт, а мы, людишки, своим ржанием, весельем, остроумием, талантливыми вскриками и выплесками, мы мешаем ей, и бесенята серую пелену и весенние вирусы вывешивают, чтоб все особливо вредные назойливые приболели, чтоб свербило в носу, чтоб харкалось и кашлялось. Надо спать. Надо спать. Бороться не надо.
(((((
Я проснулась утром в 6 утра. Ночью мне что-то снилось, снилось. Когда я проснулась, у меня в голове был абсолютно сложившийся и выстроившийся план мюзикла, в котором все поют и танцуют. И главный герой- с внешностью Владика, и зовут его Сольнес. Я открыла свой ноутбук и быстро всё записала. Получилось вот что.
Предводитель Маскаронов
Мюзикл
1 сцена.
Заседание чиновников в городском совете. Они похожи на хрюшек, склонившихся и похрюкивающих над корытом. Обсуждаются проекты реконструкции центра города.
На сцене выставлено несколько проектов, крупные фотографии старинных зданий и макеты того, что хотят построить. У каждого проекта- кучка чиновников, бизнесменов, архитектурных менеджеров. Чего они хотят? Понятно чего- бабла в карман. А для этого надо всё сносить и вырубить все деревья. Это ж статья дохода!
Чиновница Георгинова потирает руки, ей даёт взятку архитектор Бакс. Бакс поёт: «Новые дома, лоснитесь, лоснитесь! Старые дома- в землю валитесь. Пластик хорош- стоит дёшево, а выглядит модно. Главное денег содрать побольше и плевать на историю и жизнь народную!».
Вторая кучка чиновников склонилась над вторым проектом. Это проект вырубки старинного сада у дворца с пышным скульптурным убранством в центре города. Слышны слова: «Вырубить! Вырубить!». Чиновнику Нарциссову даёт взятку озеленитель Синюхянц. Синюхянц поёт: «Чем больше я вырублю дубов и тополей, тем моему карману станет теплей. Ай-нана! Ай-нана! Мне плевать, что в городе нечем дышать, в городе не надо людям жить, а надо деньги в банках считать!».
Третья кучка у проекта небоскрёба- офиса фирмы ГАЗСТАЛЬНЕФТЕПОЛОНИЙ. На панно- целый квартал старинных домов. Нарциссов и Георгинова пожимают руку олигарху Газошвили. Участь зданий решена. «Всё сносить! Всё вырубать! Тут будет наш небоскрёб! Мы сможем миллиарды взять!». Целая линия маскаронов на фотопанно вдруг оживает и поворачивает головы в сторону Газошвили, громко произнёсшего эту фразу.
Четвёртая кучка у проекта старых зданий, подлежащих реставрации. Там трётся прораб Злыбень, он потирает руки от удовольствия. Злыбень поёт: «А это большие деньги! Реставрация- это яма. Это яма для государственных денег. Реставрация –круче чем реклама. Никто никогда не подсчитает, сколько я вылил краски. Никто никогда не подсчитает, каким дерьмом я скульптурам смазал глазки! Ха-ха-ха!!!». Скульптура на панно ожила и делает рывок, словно пытаясь выскочить из здания.
Нарциссов, Георгинова, Бакс, Синюхянц, Злыбень ничего не видят, радостно на калькуляторах подсчитывают свои личные доходы… Нарциссов и Георгинова поют: «Мы так любим город родной. Город родной над Невой. Зачем ему эти развалюхи. Они гламуру оплеухи. Пусть лоснятся в пластике гладкие дома-фаллосы. Это олицетворение нашей потенции. И нашей с тобой (обращаются друг к другу) шалости. Хи-хи-хи!». Газошвили поёт: «Я самый крутой в этой стране. Я достиг заоблачных высот. Мой папа пас барашкев в горах на коне. А я руководитель мировых цен и квот. И у меня будет офис выше всех -прямо в центре этой болотной развалины. Если надо я снесу Эрмитаж. И буду курить на его камнях как на завалинке!».
Архитектор Глинкин одиноко бегает от толпы к толпе, он пытается доказать культурную и историческую ценность старых зданий. Офис ГАЗСТАЛЬНЕФТЕПОЛОНИЯ можно построить в спальном районе города- там это здание станет доминантой, а в центре города оно испортит исторически сложившийся пейзаж, являющийся лицом города, привлекающий туристов. Глинкин поёт:
«Я не понимаю, в чём причина.
Почему всем наплевать на историю.
Выйди из исторического центра-
там красоты кончина.
Там бесконечное поле для творчества
и новых красивых построек.
Я хочу, чтобы в городе был стержень,
связующий века в одно целое.
Без истории мы превратимся в быдло,
а город- в пустыню Сахару серую и белую».
В коридоре стоит в очереди народ. Они поют песню жалобщиков. Это учителя, врачи, у которых ужасные жилищные условия, маленькие зарплаты. Они просят город отремонтировать их дома, построить для них новые квартиры. Но деньги города пойдут на строительство здания ГАЗСТАЛЬНЕФТЕПОЛОНИЯ.