…Лина слабо улыбнулась. Те посиделки дома у Лейки возвращали ей радость жизни и надежду, что когда-нибудь и другие начнут относиться к ней по-человечески… Пока однажды отца Лейки внезапно не перевели в другой город. Отъезд состоялся чуть не на следующий день, и Лейле пришлось ехать вместе с отцом. Подружки едва успели попрощаться. Случилось это перед выпускным классом, и для Лины всё разом стало хуже без жизнерадостной подруги.
Лина не хотела вспоминать те кошмарные полтора года, когда, потеряв работу, запил отец, и мать теперь надрывалась на трёх работах; когда Марат чуть не сразу после своего выпуска попал в колонию для несовершеннолетних, а Колька, чтобы избежать тюрьмы, пошёл досрочно в армию; когда старшая сестра, отучившись едва ли один курс, стремительно вышла замуж, родила, развелась – и вернулась в отчий дом с орущим младенцем на руках.
В квартире мгновенно стало невыносимо, тесно, шумно, запредельно нервно. И Линка сделал почти невозможное: подтянула все предметы, заранее подала заявление на бюджетное место в гуманитарный универ, сама записалась на подготовительные курсы. И главным чудом стала комната в общаге, которую, никого не спросясь, ей внезапно отписала прабабка Яся перед тем, как преставиться. Ещё и кое-какие сбережения оставила, пока правнучка не закончит школу и не найдёт подработку. Изумила Ясмина Тагировна всю родню, включая Линку, но наследство никто оспаривать не стал. Наоборот.
Переезд младшей Останкиной стал поводом для странного истеричного семейного праздника. Фарух Николаевич даже вышел из запоя и помог дочери перевезти немногочисленные пожитки в общажную комнатушку, вполне, впрочем, обжитую и почти уютную. Подремонтировал немногочисленную мебель и отрегулировал дремучий, но ещё рабочий холодильник. Даже притащил откуда-то пользованную микроволновку и электрочайник весь в бело-голубых узорах.
Мать тоже словно очнулась и всё переживала, как же теперь «её кызым» будет жить одна. Насобирала ей сумку вещей, аптечку, вытащила вот этот самый рюкзачок, который планировала подарить на день рожденья. Всё охала, ахала и как-то жалобно то заглядывала в лицо дочери, то прятала глаза.
Ксения внезапно отдала свой старый, но вполне рабочий телефон, даже с картой памяти и с мобильный интернетом. Сказала, что у неё такой тариф, что можно второй номер подключить, её не обременит оплачивать. Показала, как работают обе камеры и как звонить по Ватсапу. «Чтобы могли поглядеться», – внезапно смутившись, добавила тогда Ксения и торопливо ушла к захныкавшему маленькому сыну.
У Лины в ту минуту возникло гадкое, до тошноты, ощущение: её спроваживают подальше, откупаются, как могут, вот, даже телефон с интернетом – «повацапиться». Лишь бы только домой возвращалась пореже…
…она сидит в парке, одном из немногих мест, где ей удавалось ощутить себя в безопасности. Перебирает – и не может прекратить – эти неуклюжие минуты прощания, раздавленная пониманием, что семья ждёт не дождётся, когда же она переступит порог квартиры, уйдёт уже прочь. Не радовало даже отсутствие обоих братцев; те бы нашли, чем ещё испоганить момент. «Подвиги» Кольки и Марата, даже заочно, добавили мерзости в жизнь девушки. Лина сегодня обнаружила на подготовительных курсах чуть ли всех главных «троллей» своего класса. Завидев её в аудитории, кто-то из них, не скрываясь, громко заявил: «О-о, а вот и сестра уголовничка!». А для тех, кто видел её впервые, тут же дали красочные пояснения, припомнив и «психичку».
Девушка еле досидела до конца занятий и сбежала прочь, сюда, в парк. Отчаявшись освободиться от бури захлестнувших её чувств: отчаяния, горя и ненависти.
– Ненавижу. Твари, – сквозь зубы выдавила из себя Лина, так стиснув смартфон, вдавив пальцы в дисплей, что по тому радужные разводы пошли.
Лина тупо, не мигая, несколько секунд смотрела на свои руки – белые по сравнению с тканью джинсов и манжетами курточки. Кое-как заставила себя расслабиться и смотрела, как исчезают многоцветные оттиски на дисплее, пока снова не стала видна заставка: одинокое дерево на фоне туманного пейзажа. Крона сзади подсвечена неярким солнцем – и больше ничего и никого. Ни птиц, ни животных. Ни людей.
Кольнуло вдруг – тонко, остро и ярко, из того уголка памяти, которого Лина все эти годы старалась даже мимолётно не касаться. И вот…
«…захочешь посмотреть на мир без людей… сделай чёрно-белое фото…»
Голос деда прозвучал так, словно он рядом сидел. Лина вздрогнула, оглянулась. Но на краешке досок, подморённых до тёмно-шоколадного, сидел только любопытный голубь. Вертел головой, глядя на девушку то одним, то другим круглым оранжевым глазом. Стоило ей шевельнуться снова, взмыл, шумно, со свистом хлопая крыльями.
Лина провожала его взглядом, как он летел над прозрачными верхушками берёз, метнулся куда-то в сторону. Потом она медленно перевела взгляд на смартфон, в правый нижний угол с иконкой фотоаппарата.
После того, как Ксения объяснила, как использовать камеры гаджета, Лина фотографировала всего пару-тройку раз. Снимки тут же удаляла. Поэтому с настройками пришлось повозиться, пока она нашла, как сменить режим на чёрно-белый. Девушка ощутила странную внутреннюю дрожь, когда картинка на дисплее мгновенно изменилась, утратив всю палитру цветов, кроме чёрного, белого и переливов серого между ними. Лина подняла взгляд, сравнивая: вот прудик с россыпью жёлтых листьев по берегам и воде; в глубину вода становится зеленовато-болотной; выглядывающие у кромки декоративные валуны – наоборот, изумрудно-яркие от наросшей тины. На том берегу несколько скамеек – бирюзово-голубая, солнечно-жёлтая и третья всех цветов радуги. Над раздвоенным руслом, откуда вода из прудика рушилась дальше по склону, выгнулись горбики двух мостиков. На художественно переплетённых прутьях – замки «на вечную любовь»: серые, латунно-золотистые, красные. Над всем этим – небо, того оттенка голубого, который появляется только осенью.
А на дисплее телефона – словно совсем другой мир, странно отконтуренный, жёсткий. Беспощадный.
Лина подняла телефон, «прицелилась», коснулась сенсорной кнопки. Вместо щелчка затвора раздался звук фотовспышки – и чёрно-белый мир застыл во всей своей чарующе-мрачной, словно обнажённой, красоте. Толком не всмотревшись в полученный снимок, Лина подхватилась на ноги и, словно себя не помня, стала снимать всё подряд.
Вот за спиной над кронами берёз выплывает фрагмент колеса обозрения. Вспышка! А вот отражение того же колеса – в поверхности прудика. Вспышка! Лестница, сложенная из нарочито грубых, словно мегалитических камней… Абстрактные скульптуры, жутковато белеющие среди сосен и кустов… Вид на колесо с другого ракурса, снизу от лестницы… Сорочье перо, чернеющее на траве… Выложенная фигурным кирпичом дорожка, сбегающая вниз, под горку и скрывающаяся за поворотом. Вспышка! Вспышка! Вспышка!
Крутанувшись на месте, Лина нацелилась на верхнюю часть дорожки: та словно обрывалась в небо. И тут из кустов вывалился дядька в спортивном костюме, со спаниелем на поводке. Камера телефона «полыхнула», девушка ойкнула. Дядька мазнул по ней безразличным взглядом и трусцой побежал себе вниз по треку, слегка поддёргивая поводок. Лопоухий пёс попытался на ходу принюхаться к застывшей с телефоном в руках девушке, негромко брехнул и поспешил выровняться с хозяином.
Лина ощутила, как заполыхали щёки, уши, а за ними – и шея. С такой-то кожей любая сильная эмоция превращала её в натуральный мухомор. Поэтому она поспешила убраться с открытого места, а ноги – по привычке понесли к прудику. Очнулась она на бережку с яркими скамейками, замерев возле солнечно-жёлтой скамейки. Она не замечала, как вцепилась в крашенную спинку скамейки пальцами. Смотрела, как в вышине медленно плывут кабинки «чёртова колеса». Сил перебраться хоть через мостики, хоть в обход туда, на свою скамейку, у неё вдруг не осталось. Не дойдёт, или споткнётся и скатится вниз по склону прямо в мутноватую воду.
Поэтому Лина даже не села – обрушилась на скамейку. Телефон в руках казался почти обжигающе горячим – то ли от её рук, то ли и вправду перегрелся. Девушка отдышалась, помахала себе в лицо ладонью, остужая щёки. И с какой-то неуместной робостью – открыла фотогалерею телефона. Там было всего девять снимков, хотя Лине казалось, что должно быть не меньше сотни. Медленно листая их, девушка с головой погружалась в переставший быть знакомым, чёрно-белый – монохромный – мир. Кое-где камера явно не справлялась с балансом белого, и на этих снимках небо выглядело каким-то сумеречным. На другом – не было видно несущей конструкции колеса, и цепочка кабинок словно зависла в этой безвременной пустоте. Тени же в дальних участках кадра выглядели как-то по-особенному плотно и непроглядно.
Лина дошла до девятой фоторафии и поморщилась: любитель пробежек с собакой всё-таки попал в кадр. Правда, выглядели оба размытым пятном, а задний фон и дорожка наоборот – чёткие, словно очерченные. Прищурившись, девушка с некоторым удивлением отметила, что ноги мужчины и лапы пса не касаются земли В этом снимок можно было счесть даже удачным, словно она призраков сфотографировала. Поэтому-то и не стала удалять. Но миг спустя возникло смутное и какое-то почти злобное чувство. Лине было неприятно, что череду безлюдных фотографий – завершает эта.
Девушка не любила фотографироваться даже в режиме селфи. «Себя-а-ааашки-иии!» – весело блеяла Лейла, у которой к старшим классам уже был свой телефон с камерой. Лейка оказалась махровой фанаткой селфи, делала не по одному десятку снимков в день. Привлечь к этому Лину никак не удавалось, и Бармалейка всё норовила щёлкнуть подружку исподтишка. А потом они устраивали визгливую возню, когда Линка пыталась отнять у хохочущей Лейлы телефон или заставить удалить все фото с её белым лицом…
Лина слабо улыбнулась, одновременно ощутив новый укол обиды: с момента переезда Лейла ни разу не позвонила на домашний телефон, не прислала ни одного письма, хотя честно записала адрес Останкиных. Девушка отмахнулась от очередного тягостного переживания, а заодно – от въевшегося намертво внутреннего протеста против снимков с собой.
Переключила камеры и поджала губы, когда на дисплее проступило подобие её отражения: подвижное, хмурящееся, щурящее белые глаза, нервным жестом убирающее за ухо почти белые волосы. За спиной селфи-двойника – контрастно-яркое осеннее небо, трепещущая рябь берёзовых крон, местами ещё зелёных.
Фильтры у «себяшки» были немного другие, чем у основной камеры: природа… румянец… история… загадка. Наконец, ч/б. На миг Лина заколебалась, глядя на своё «отражение», почти утонувшее, слившееся с моментально обесцветившимся небом. Она подняла телефон повыше, чтобы поймать в кадр более тёмный фон. Смотреть прямо было неприятно – пробивавшиеся сквозь листву солнечные лучики выдавливали слёзы из глаз. Но Лина терпеливо выставила таймер на три секунды, задержала дыхание, нажала пуск…
…и на третьей секунде – не выдержала, закрыла глаза. Тут же вспомнился бабай Кось, а в голове мелькнуло: «Как на постмортем3». Откуда только и вспомнила о таком?!
Телефон издал звук вспышки. Лине под закрытыми веками даже показалось, что действительно – полыхнуло. Хотя скорее всего, это был всего лишь солнечный луч, отразившийся от кабинки колеса обозрения. Девушка открыла глаза, ощущая ещё остатки блика и непроизвольно щурясь. Окружающее показалось слишком белым, как после реальной фотовспышки. Лина поморгала, прогоняя временное ослепление, снова посмотрела перед собой… И обомлела.
Из отступающего фантомного света проступали очертания окружающего, медленно, как при проявке. Серый, кажущийся шершаво-гранитным пологий бережок, сбегающий к прудику. Поверхность того теперь выглядела чёрным зеркалом с налипшими на поверхность белёсыми чешуйками. Контрастно белые с чёрными метинами берёзки, кроны их – прозрачные и словно из пепла. Полукружия мостиков над раздвоенным руслом напоминают зарытое глубоко в землю сердце – металлическое, ажурное, чёрное. Повисшие в бесцветном небе кабинки колеса обозрения. Само колесо – едва заметно, размывается в безвременной, лишённой понятия день или сумерки, вышине…
Всё до боли знакомое – и совершенно чуждое. Чёрно-белое. Монохромное.
Лина вытаращилась так, что даже глаза заболели и снова заслезились. На дворе царило «бабье лето» начала сентября, так что лёгкая ветровка девушки была нараспашку. Но здесь, в этом месте температура не ощущалась. Никак. Только по спине у Лины побежала струйка ледяного пота, противно защекотав в районе поясницы. Девушка снова зажмурилась, потрясла головой, решив, что либо перегрелась, либо что-то со зрением случилось. Но когда она посмотрела перед собой, всё осталось тем же: зеркально-чёрный пруд, берёзы с невесомо-серебристой листвой, полукружье кабинок в небе.
– Что з-за?.. – хотела крикнуть Лина, но вместо этого из горла вырвался жалкий шёпот.
«С-са-аааа… с-са-аа…» – прошелестело эхо, похожее на выдох в пустой комнате, быстро угасло.
Девушка поднялась на деревянных ногах, пальцы судорожно сжались – на пустоте. Телефона в руках не было и в помине. Ни на земле. Ни под скамейкой. Лина вдруг заметила, что на уровне глаз что-то повисло, навязчиво привлекая внимание. Она словно во сне протянула руку, со всё ещё полусжатыми пальцами, тронула костяшками пепельно-серебристый лист, застывший в воздухе и не желающий падать. От её прикосновения тот едва заметно шелохнулся, а иззубренный край оказался неприятно твёрдым.
Лина поспешно отдёрнула кисть, боясь, что порежется, попятилась назад, за скамью, словно прикрываясь ею. Ещё шаг и…
Вспышка!
…она наткнулась на что-то спиной, возможно, на ствол дерева, которое в отличие от листа – как-то странно подался под весом девушки. Лина крутанулась на месте – и на этот раз уже от души взвизгнула. Шепчущее эхо навалилось со всех сторон, дробясь и множась. По счастью, странные звуковые шутки быстро закончились, пока Лина, зажав себе рот руками, таращилась на размытое нечто перед собой. Узнать бегуна с собакой удалось далеко не сразу, в монохроме и без того исказившиеся черты превратились в сюрреалистичный образ.
Отшагнув в бок, Лина отдышалась, кое-как уняла истеричную дрожь во всём теле и уже внимательнее присмотрелась. Да, это был тот самый дядька и спаниель, чей случайный снимок вышел не в фокусе. Девушка бочком стала обходить их, почему-то ожидая, что превратившиеся в метель чёрного и белого силуэты будут плоскими, как картонные рекламные фигуры. Испуг и потрясение от происходящего, а так же более ранние эмоции отступали перед нарастающим удивлением: фигуры были вполне себе объёмными. Хотя с обратной, так сказать, стороны Лина никак их не могла сфотографировать. Девушка завершила обход схваченной кадром парочки – человек и собака. Присела на корточки и поводила ладонью под зависшими над плитками трека ногами-лапами. Висят, нарушая все законы физики, не падают.
– Ух ты… – пробормотала Лина и отважилась ткнуть пальцем в собаку. Шерсть не подалась шелковисто и мягко, а нехотя спружинила, как плотно набитая подушка. Девушка хмыкнула и уперлась в бок собаки уже двумя ладонями. Сдвинуть парящее в паре сантиметров над землёй не такое уж и крупное тельце псины удалось едва. А вот поставить ей торчком уши – легко. И некупированный хвост – сместить влево.
– Я сошла с ума, деда Кось, я наконец-то спятила, – прошептала Лина, безуспешно пытаясь справиться с губами. Те расползались в истеричной улыбке. – Я – попала в Монохром.
«Хо-оом-ммм…» – подхватило недолговечное эхо.
Она резко выпрямилась, забыв, что от такого могла и голова закружиться. Ничего такого не произошло, не зазвенело в ушах, грозя обморочным состоянием. А можно ли потерять сознание внутри видения?! Лина хихикнула и уже не обратила внимания на дробное, быстрое эхо-шёпот. Повторила попытки сдвинуть с места мужчину, наваливалась уже всем весом, добившись того же едва заметного наклона как и у собаки. Сама себе удивляясь, этому выплывшему неизвестно из каких уголков шальному веселью – взяла и вывернула все карманы на костюме дядьки. Из ушей – выдернула капельки беспроводных наушников и выкинула в воздух. Те там так и повисли. Ещё подумав, нашарила на шее собаки ремень ошейника, повозилась, расстёгивая и выпутывая из неестественно плотной, как слежавшаяся вата, шерсти. И надела мужчине на голову.
Странный, непривычный задор требовал ещё каких-то действий, и Лина снова обошла бегуна и собаку кругом. Прищурилась, прикидывая, чтобы такого сделать – и отшагнула назад, вперёд спиной.
Вспышка!
Она стояла всё на той же дорожке, только совсем одна, глядя вниз по склону. Ошарашено поморгала, оглянулась, невольно ожидая – вот сейчас из кустов снова выломится дядька со своим псом. Но всё оставалось таким же пустым и неподвижным. Баланс контрастов при съёмке и здесь был нарушен, поэтому дорожка казалась почти белой, тени – слишком густыми, графитовыми. Стыки плиток были до того неестественно чёрными, что сами плитки казались парящими в воздухе. А дальний край трека, что нырял за поворот в прикрытие высокого кустарника – вообще непроглядно-чернильным.
Лина помнила, что в момент снимка там точно никого не было, даже за поворотом. Но сейчас, напряжённо вглядываясь в пятно тьмы, ей всё отчетливее чудилось: кто-то стоит. Неотделимый от остальной черноты, но он там есть. От дурного, хоть и задорного веселья не осталось и следа.
Девушка сглотнула и не сразу поняла, что изменилось. Шаг. Она не заметила, как сделал шаг вперёд. И даже уже не один – секунду назад фонарь с фантастически выглядевшим плафоном был впереди, на расстоянии в пару метров. А сейчас – сравнялся с её плечом…
– Что?! Как? – пролепетала Лина, и вот уже сама не зная как, поравнялась с урной, что только что была впереди. Шепчущее эхо на этот раз промолчало. И как-то так – по живому промолчало.
А тьма у поворота, там, куда фотокамера никак не могла заглянуть, всё смотрела и смотрела. Приближалась, не делая ни движения. Это Лина – шагала ей на встречу, не помня, чтобы хоть раз двинула ногой или рукой.
Вернулся страх. И не тот, который заставил её завизжать от изумления, когда она обнаружила замерших в размытом, гауссовом4 эффекте бегуна с собакой. Давний, старательно скрываемый в закоулках памяти. Острый и пронзительный, как раскалённая спица или боль при месячных.
Тот, сгустившийся в доли секунд, когда бабай Кось моргнул.
– Нет!!! – взвыла Лина, обнаружив, что носки кроссовок уже впутались в тень от веток кустов на плитках. За спиной прямо в небо, пустое, без всяких теней – взмывал верхний край дорожки. Надо развернуться и нестись туда со всех ног… Шаг. И тьма из-за поворота – заметно разрослась, выползая за обозначенные снимком границы.
– Нет!!!
Ей показалась – она сейчас вся вывернется из суставов, разорвёт позвоночник на отдельные позвонки, с такой силой подалась назад. Стало и вправду чудится: что-то рвётся, какой-то невидимый кокон, а может – всё тело начало распадаться на волокна, как перетянутая до предела ткань. И – шаг, назад, спиной вперёд.
Вспышка!
Во всё поле зрения – серо-стальная трава с россыпью клеверных «крестиков». Перед самым лицом – перо, тоже серое и словно бы обожжённое по краям морозом и заиндевевшее. Лина загнанно дышала, почти лёжа на животе и никак не в силах отвести взгляд от пера. А в голове вдруг забилась догадка: порядок кадров! Она движется через снимки, в обратном порядке! И каждый раз – когда совершает отшаг назад.
– Ещё шесть, – прохрипела она самой себе, прикипев взглядом к «заиндевелому» перу. – Шесть фоток и тогда…
Что будет тогда, она постаралась не представлять. А потом и вовсе чуть не забыла о посетившем её озарении, когда перо – серое на сером, полосой поперёк – вдруг начало медленно менять цвет. На чёрный, без единого блика хоть у края, хоть на центральном стержне. Словно посреди полотна с невыразительным растительным принтом – вдруг образовалась узкая продолговатая дыра. И оттуда Лина ощутила взгляд.
Как сделать шаг назад, спиной вперёд, если непонятно – то ли ты лежишь на животе, то ли сильно наклонился. Куда шагать – вверх, в небо?! Лина не думала, не пыталась представить – дёрнулась всей собой, снова ощущая противное, хоть и безболезненное обрывание…
Вспышка!
…Вид на колесо обозрения снизу от лестницы, сложенной из грубых камней. Здесь она здорово отбила себе зад после рывка из снимка с пером. Так, на заднице, и пришлось делать отскок назад, сдирая с задних карманов джинсов стразинки. Да и ладонями шаркнулась – мало не покажется. Хныкать времени не было, через самую верхнюю ступеньку уже переливалась тьма – и взгляд.
Вспышка!
В следующем кадре Лина чуть не запуталась в ветвях, а потом – получила тычок в рёбра. Словно прабабка Яся жёлтым ногтем въехала.
– Ай! – взвыла девушка, не сразу сообразив: переместившись на середину той же самой лестницы, она невольно отскочила в бок, в кусты, где зловеще белели абстрактные фигуры, напоминающие то ли призраков в простынях, то ли языки исполинского костра, или вовсе какие-то инфернальные цветы, растопырившие змеящиеся отростки. На один из них Лина и налетела боком, аж слёзы из глаз брызнули. Выпутываясь из веток, охая, она обрывала листья – и те тянулись за ней, как за самолётом инверсионный след, повисая в воздухе и не падая.
Девушка вернулась на лестницу, глянула в подножие, хотя перед глазами затуманилось и плыло. Ей хватило разглядеть: основание ступеней и прилегающая дорожка скрылись в темноте. Словно там чёрная река разлилась, не цепляя, впрочем, стоящие по бокам деревья. Спина у девушки уже вся была мокрая от липкого ледяного пота, но того исступлённого страха – она уже не ощущала. Опять накатило чудное, чужое веселье, словно в неё бес вселился. Один из тех, что толкал её братцев на всевозможные проделки.
– Кукуиньки, сказали заиньки! – крикнула Лина в медленно втекающую вверх по ступеням темноту и уже уверенно шагнула спиной вперёд.
Вспышка!
И ещё три подряд – на каждый новый отшаг, не задерживаясь в оставшихся кадрах, не разглядывая их. Качнулись перед глазами кабинки, словно повисшие в небе – предпоследний, а если считать сначала – второй снимок в череде прочих. Качнулись так, словно Лина опрокидывалась на спину, спеша их миновать – и ведь действительно едва не рухнула, когда ей под колени словно ударила скамейка. Та самая, с которой был сделан самый первый снимок.
Девушка часто, загнанно дышала, шаря взглядом по склонам, по ажурным хребтам мостиков, чёрной, зеркальной поверхности прудика. Пока нигде тени не стали гуще, не прорезались невидимыми зрячими глазами. Она вернулась в начало, но Монохром – её не отпускал, не возвращал в реальный мир.
– Как же так?! – тихо в отчаянии прошептала Лина, снова и снова мечась взглядом по застывшей панораме. – Что – не так?!
«А-ааа-аак…» – вдруг откликнулось шепчущее эхо, и девушка уловила движение. Застыла всем телом, двигая только глазами. На пруд: нет, вода не стала провалом в кромешную тьму. Мостики – не распались текучим чёрным ажуром, потёкшим бы, словно змеи, по земле. Деревья: всё так же просвечивали невнятно белёсым фоном. Три скамьи напротив – одинаковые, даже у «радужной» полосы почти слились в один оттенок…