Я вижу: светлая комната с книжными полками вдоль всех стен. В одном стеллаже словно грот – в нише стоит письменный стол. Светильник в виде какой-то полосатой зверюги с листом лопуха в лапе. Зелёное стекло «листа» делает и свет зелёным, словно бы стол тоже под водой. По столешницы – листы бумаги, ручки и карандаши, разноцветные картонки, раскрытые веером – гадальные карты. Стопка книг на углу, на самой верхней – надкушенное яблоко. У стены, подальше от края, выстроились занятные диковины: морские шипастые и гладкие витые раковины, раковины, похожие на блюдца и поставленные вертикально, выцветшие до белого веточки коралла. Между ними, чередуя строй, – кристаллы в форме обелисков.
На стыках книжных полок тут и там пришпилены картинки, а на некоторых булавках – паутинчатые штуки на круглых основах, шевелят перьями и подвесками на ветерке. Тот без спроса проникает через приоткрытое окно, шторы ни ему, ни солнечному свету – почти не препона.
Прямо на полу на матрасе спит молодая темноволосая женщина, разметавшись во сне, скинув лёгкое покрывало и демонстрируя потолку дурацкий рисунок на пижаме: танцующие фрукты и овощи с кавайными глазами. И несколько радуг. И тучек. Бред! Но миленько.
Женщина спит и даже похрапывает; рот приоткрыт и догадаться об этом не трудно.
К тому же я сама храплю во сне. Кекс часто жаловался, что от моего храпа у его драгоценных дронов-шпионов настройки слетают или они в ужасе разбегаются. Трепло.
Вот только я не могу позволить себе так беззаботно дрыхнуть. Тем более в такой идиотской пижаме – майка да шорты. Ещё и принт – позор джунглям!
Тем более – в такой мирной, обычной комнате, не пронизанной миазмами изнанки.
…и всё же – я сплю. Прямо там, на футоне цвета морской волны, на подушке в виде длинного плюшевого кота.
Сплю и сплю, потому что статья успешно дописана и сдана до окончания дедлайна, отправлена редактору, а художнику – угроза вырвать ему все разъёмы, если он ещё протянет с иллюстрациями. И хоть небо упади, буду спать, потому что…
…я смотрю на себя – там, спящую, сквозь зыбкую, но непроницаемую прозрачную поверхность. Я всей собой источаю тьму, которая клубится ещё только по краям, наплывая акварельными размывами.
Я – сплю ТАМ.
Я – тону ЗДЕСЬ.
И теперь я знаю, куда подевались все, кто опустился ниже десятого уровня
…или предполагаю, что знаю.
Женщина по ту сторону начинает беспокойно ворочаться. И тьма, проникшая вслед за мной, клубится активнее, сгущается. Прозрачная преграда твердеет, идёт сетью тонких трещин.
Она проснётся – я исчезну, как обычный морок, порождение лиминальности 6 . Той самой больной реальности, где мы все застряли.
Тьма резко смыкается, оставляя совсем небольшой просвет, уже сплошь затянутый трещинами, и мне не вынырнуть, поскольку я – забыла слова восхождения!
…и с той стороны, сквозь расширяющиеся, осыпающиеся сколами трещины, вдруг прорывается мелодия – после короткого вступления электронного органа мужской голос поёт: «De profundis clamavi ad te!..»
«Что?! Звонок будильника?! Это – на звонок будильника?! Да я та ещё извращенка! Правда, гарантировано подымет!..»
…тьма смыкается, поглотив и мелодию псалма, поставленного на повтор одной строки, и вид на комнату, в которой я никогда не жила, и…
…я очнулась.
– Славтехосспидябожежтымой! – единым духом выпаливает Эстес, нависнув надо мной всей своей темнокожей громадой. – Всё, Норд, уймись! Она оклемалась наконец-то, матерь жучья и все святые писярики!
–Не сквернословь, – хрипло говорит ей Мандибула, водя перед моим лицом какой-то устрашающей, зловеще гудящей штукой. Глаза над массивным респиратором на её лице озадаченно округлены. – Поразительно! Никаких патологических изменений! А ведь ты пробыла там в состоянии клинической смерти… – Тут она смущённо умолкает и пытается изобразить покашливание.
– Скольк… ко? – Язык неохотно ворочается, но я делаю усилию и повторяю вопрос: – Сколько… меня не было?
– Час. С небольшим, – помявшись, отвечает Мандибула, между делом быстренько вколов мне три укола. – Пока твой сигнал нашли, пока самих этих мразей положили, пока транслятор твой кое-как отыскали… Можешь, кстати, выкинуть его. Аккамуль не просто в ноль ушёл; распёрло его, аж корпус треснул.