Научи меня радоваться, ба!

В годы войны труппа театра несколько раз выезжала на фронт, где солдаты под руководством мастера делали кукол из подручных материалов. Потом разыгрывались сатирические мини-спектакли, в которых принимали участие все желающие.

Знаменитую на весь мир куклу «Конферансье» Ванечка делал долго и относился к ней особенно придирчиво. Конферансье в корне отличался от других кукол и от него самого, но, вероятно, как раз таким Иван Иванович и мечтал быть: высоким, статным, уверенным в себе, в элегантном фраке и очень остроумным. На Ванечку, скорее, походил нескладный, импульсивный и не очень красивый дирижёр Николай Анисимович Крутых из кукольного спектакля «Необыкновенный концерт».

С возрастом некрасивость Ванечки исчезла, и он превратился в милого, добродушного старичка, который переехал на окраину Сиверского и там время от времени принимал гостей из Питера. Иногда приезжих было довольно много. Поговаривали, что он делал для них обереги, а также кукол вуду. Общее представление об этих странных безликих куклах, пронзённых иголками, как о носителях зла и смерти, портило Кукольнику репутацию, и поэтому жители посёлка относились к старику с опаской. При встрече с ним соседи старались побыстрее удалиться восвояси и в разговоры не вступать. Если же это не удавалось, то отделывались сухим приветствием и парой слов о здоровье. Иван Иванович же в отличие от несведущих соседей был общительным и добродушным и не понимал причин их отчуждения. Ведь его куклы, как и прежде, служили самым благим целям, вопреки распространённому мнению. Только иногда, и он этого не скрывал, исключительно для молодых девиц, как он их величал, устраивались приворотные или отворотные сеансы. Но ведь всё это ради любви! Значит, и они не могли считаться великим грехом, по его мнению.

В компании Виолетты Ванечка был всеобщим любимцем: он был весёлым, но при этом ненавязчивым, много шутил, мог вставить острое словцо или анекдот, которые всегда были к месту. Дамы взяли над ним шефство и следили, чтобы он был сыт, одет и обут. А мужская половина поддерживала в основном советами. Однажды его даже пытались сосватать к одной пышногрудой вдовушке – даме солидной и состоятельной. Но Ванечка наотрез отказался. «Я такую куклу сам себе могу сделать!» – сказал он как отрезал. С тех пор никто с ним о женитьбе не заговаривал, оставив в статусе закоренелого холостяка. О своих любовных романах Ванечка никому не рассказывал, поэтому так и осталось загадкой, были ли они у него вообще. Такой же тайной для всех оставалась прежняя жизнь Ивана Ивановича, и это ещё больше настораживало окружающих.

Глава 2

Сиверский сильно изменился за последние годы. Появились новостройки. Многоэтажки портили представление о прошлом посёлка, поэтому Элла не любила этот район. Она даже ни разу не взглянула в окно. Но вот вдалеке показались ели-великаны, и это означало, что начиналась старая часть Сиверского. Неяркие февральские лучи, пробиваясь сквозь густую хвойную крону, запрыгали весёлыми зайчатами, и на душе сразу стало теплее.

На въезде дежурил Петрович, который знал Эллу в лицо. Поэтому шлагбаум поднялся без промедления. Такси остановилось прямо у ворот с резной деревянной вывеской «Садовая 9», и Элла долго стояла перед ними, не решаясь открыть. Заскрипели заржавелые петли, и в ту же секунду в памяти возникли образы Феликса, четы Одинцовых, Кукольника, Марго и Виолетты.

Двухэтажный дом посмотрел на долгожданную хозяйку пустыми, почти мёртвыми глазницами и вздохнул. Дыхание дома Элла часто слышала, когда, будучи маленькой девочкой, а позже подростком, оставалась в библиотеке или в потайной коморке на чердаке. Оно никогда не пугало её, наоборот, интриговало и завораживало. Элла умела слышать и понимала старый дом, как никто другой. Она даже разговаривала с ним, когда никого не было поблизости.

На участке было ещё довольно много снега, хотя конец февраля всегда считали началом весны. Солнце уже растопило большую часть снежных наносов и освободило дорожки, но под деревьями наст оставался не по-весеннему чистым и плотным. Элла вдохнула влажный прохладно-бодрящий воздух, хрустнула тонкой проталиной и неспешно ступила в свои владения. Ступеньки приветливо скрипнули под ногами хозяйки, и она по детской привычке пересчитала: «…три, четыре, пять…», как будто их могло стать меньше.

Внутри было темно и зябко. Элла ощущала холод даже через пуховик. Она рефлекторно потянулась к выключателю, но вспомнила, что нужно спуститься в подвал, где размещался общий электрощиток.

«Сейчас будет и светло, и тепло, – ей пришлось идти в темноте, почти на ощупь, так как где лежит фонарик, она не вспомнила и поэтому вслух подбадривала себя. – Скорее всего, батарейки сели за год. Но ничего страшного, я помню, где электрики установили щиток после того, как сгорел старый». Она щёлкнула несколькими выключателями и благополучно выбралась наверх.

Люстра осветила гостиную. С большого портрета над камином на Эллу с укоризной смотрела Виолетта. «Явилась, блудная дочь?! Надолго ли в этот раз? Или снова упорхнёшь, как птичка? – спросила бабушка. – Ох, Элеонора!» – тяжело вздохнула она.

Стянутая вязаная шапка легла на один из чемоданов, и тёмно-каштановые кудряшки беспорядочно рассыпались по плечам. Элла никогда не могла отрастить волосы. Они были мягкими и непослушными и росли только до определённой длины. Волнистые волосы в их семье были только у неё.

«Попробую остаться, ба…» – она дотронулась до позолоченной рамы пальцами. Эту раму для бабушкиного портрета заказал Феликс. А Виолетту писал известный художник, который увидел её на одной из творческих встреч и так воодушевился, что решил запечатлеть на полотне молодой. Он, кажется, был даже народным художником СССР. Портрет был готов в аккурат к юбилею Виолетты. К какому юбилею, говорить было неприлично, а потому не принято. С тех пор портрет висел в гостиной на самом видном месте. Позолота на раме, как и само изображение, не потускнели с годами, что говорило о качестве советских красок.

Это была одна из любимых ролей Виолетты. Фильм был снят её родной киностудией «Ленфильм» по оперетте венгерского композитора.

«Какая же ты всё-таки красивая! – Элла снова обратилась к портрету. – Смотрю на тебя, ба, и вижу, как я на тебя похожа. И в то же время не похожа. Твои серёжки я берегу и иногда надеваю. Сегодня не в моде александриты, а я считаю, что красивее нет камня. Он меняет цвет в зависимости от погоды и настроения».

На Виолетте были эти самые серёжки-капельки. Камни ярко-изумрудного цвета. Такими же были и её глаза: они смеялись и лучились, слегка отливая зеленью. Обворожительная улыбка открывала исключительной белизны и формы зубы. Таких Элеонора больше ни у кого никогда в жизни не встречала. У Виолетты, по мнению Эллы, всё было исключительным: и тонкие брови, и длинная шея, и прямой, но не узкий нос, и белая кожа, и рыжеватые, почти золотистые волосы.

«Я тоже люблю шляпы, как и ты, ба! – Элеонора помнила эту величественную шляпу чёрного велюра с седоватыми вставками меха и крупными жемчужными бусинами. Она долго хранилась у Виолетты в шляпной коробке наверху платяного шкафа, и Элла тайком примеряла её. – Кружевную накидку и твою любимую нитку жемчуга я тоже храню. Думаю, что всё это заняло бы достойное место в музее моды Александра Васильева, но я ни за что их не отдам, ба, не беспокойся».

Тёплые полы, которые были залиты вместе с заменой электропроводки и щитка, оживили воздух в гостиной, и Элла наконец сняла пуховик. Она нарочно надела тёплый флисовый костюм, зная, что придётся приводить дом в порядок. Однако решила сделать это завтра. Она стянула с дивана и кресел чехлы, которыми по старой традиции укрывали мягкую мебель, и разожгла камин, чтобы прогреть и второй этаж. Дрова и щепа всегда были в запасе и лежали в специально придуманной Виолеттой кованой дровнице, которая была изготовлена по эскизу Феликса.

Камин забурчал по-стариковски, несколько раз чихнул, а потом успокоился и мерно загудел. Стены деревянного дома хрустнули старыми суставами, отогреваясь. Элла подвинула кресло ближе к огню, сняла молодёжного вида ботинки с толстой рифлёной подошвой и, вытянув ноги, погрузилась в состояние нирваны.

– Ба, можно я тебе пожалуюсь! Если честно, мне не с кем больше поговорить… Представляешь, какая я одинокая? Даже с Лёлькой теперь не поговорить: она на другой стороне…

Мне пятьдесят пять. Почти шестьдесят, ба, как тебе тогда, когда я знала тебя. Страшно произносить эту цифру, не находишь?! Хотя ты всегда была оптимисткой и сейчас бы сказала: «Что это за годы?!! Жизнь только начинается!»

Кажется, в этом возрасте положено подводить некоторые итоги?! А я ещё даже не анализировала свою жизнь, чтобы сделать какие-либо выводы. Кажется, я даже не жила…

И вот чувствую, ба, что именно сейчас придётся попробовать.

Когда-то много лет назад, помнишь, ты говорила мне, что в молодости мы живём, не задумываясь, как будто пишем жизнь на черновик. А ведь чистовика-то не предвидится. Так и получилось. Но молодости свойственно не задумываться.

Какая она, моя жизнь? Может, это бег с препятствиями? Но бег предполагает лёгкость, ведь так? Не зря его относят к лёгкой атлетике. Это, по моему мнению, должно выглядеть примерно вот как: встретился лицом к лицу с препятствием, подсобрался и вспорхнул, перелетая. А после помчался дальше.

Но это точно не про меня, ба!

Атлетика у меня явно тяжёлая. Я по жизни волокусь. Как будто у меня на ногах по пудовой гире привязано. Где уж тут порхать?!

И вот что я подумала, ба! Моя жизнь, скорее всего, – это преодоление. Тащу гири и думаю, надолго ли мне хватит сил на это. А когда удаётся дотащить тяжести до какого-нибудь рубежа, я говорю себе: «Я это сделала».

И, знаешь, ба, не кричу: «Е-е-е-с! Е-е-е-с! Я это сделала!» Не подпрыгиваю радостно, а обречённо говорю: «Сделала», чтобы нацепить новые гири и потащить их дальше.

Что удивительно, любое препятствие, которое другие люди и препятствием-то не считают, я преодолеваю тяжело.

Ну, вот что такое, к примеру, переехать в другой город или сменить работу? Для других это увлекательное приключение, которое приносит радость. Для меня это целая катастрофа. Я боюсь любых перемен. Боюсь, что будет сложно. Ноги с каждым разом становятся всё тяжелее и тяжелее. Поэтому и к тебе я так долго собиралась.

А ещё я не умею радоваться. А чему радоваться, когда ты тащишь груз на ногах. Я даже голову поднять не могу, чтобы увидеть то, от чего можно испытать это радостное чувство. Вот только теперь решила начать голову поднимать, а то всё под ноги смотрела – крепко ли гири держатся. Всё важное мимо меня проходило. Мало что смогла я заметить. Поэтому и в памяти мало что задержалось. Так, отдельные обрывки.

Я ведь даже на детских фотографиях всегда серьёзная. Помнишь, как ты меня Царевной Несмеяной называла или Букой. Сейчас, конечно, научилась улыбаться. Искусственно. Я всегда твоей искренней улыбке завидовала, ба. Она просто с ума могла свести. Вот и научилась улыбаться, как ты. Но это вовсе не означает, что мне хорошо. Другой сидит с кислой рожей и наслаждается внутри себя, а я толку что улыбаюсь – радости-то не испытываю.

И «летящей походкой» это тоже не про меня. Я и иду, как будто волоку тяжести. Окружающие думают, что я вечно всем вокруг недовольна. А я просто радоваться не умею.

Кто-то сидит и чувствует себя вполне счастливым, глядя в окно, – вот солнышко светит, травка проклёвывается, птички щебечут. Так и просидят весь день, испытывая удовольствие.

Я же начинаю выискивать себе проблемы, чтобы с самого утра навесить на ноги «гирьки». Это окно, за которым птички поют и через которое солнечные лучики светят, не очень чистое – надо бы его помыть, а на земле, где травка пробивается, за зиму кучу окурков набросали – надо бы убрать… Потому что если не помыть и не убрать, я даже смотреть не стану.

А тот, другой, через грязное стекло эти лучики видит и через окурки травкой любуется. Почему так, ба?

Это я так, к примеру, про окно и окурки сказала… Но у меня так во всём и всегда – и в большом, и в малом. И, несмотря на то, что препятствия мне тяжело даются, я всё равно их сама себе нахожу. А может, не я сама, а кто-то мне специально их устанавливает.

Так и слышится: «Учись преодолевать легко!» Легко им говорить!

Вот скажи мне, ба, только честно, кто захочет жить с таким безрадостным существом, как я?! Ни один мужчина не согласится. Ведь я снова потерпела фиаско. Не складывается моя личная жизнь. То я от них ухожу, то они куда-то пропадают. Не пойму, ба, почему? Всё, на первый взгляд, хорошо. Но что-то всё время не так!

Чувствую, что и сейчас для меня где-то там, высоко, установили новое препятствие – научиться радоваться через не могу. Поэтому я к тебе и вернулась, ба!

Чтобы научиться радоваться, как ты!

В камине потрескивали берёзовые поленца, стало уютно, и Элла решила, что на второй этаж сегодня забираться не стоит. Есть не хотелось. Да и продуктов в доме не было. Она заварила чай, быстро выпила и, не раздеваясь, укуталась в плед. Так на диване и заснула, свернувшись в позе зародыша. Сквозь сон ей слышалось, как Виолетта то ли напевает, то ли говорит нараспев: «Спи, моя хорошая! Спи!» Бабушкин голос баюкал её, как в детстве, и она потеряла счёт времени, не понимая, кто она и где.

Элла ясно видела себя сидящей на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, но не маленькой девочкой, а взрослой женщиной.

В гостиной за круглым столом под старинным абажуром собралась на сеанс спиритизма вся компания Виолетты. В доме царил полумрак, и только две каминные свечи освещали пространство. В центре стола тоже стоял подсвечник, но свеча не горела. Феликс Константинович провозгласил своё привычное:

– Ну-с, господа, приступим, если вы не против!

Андрей Романович Одинцов почему-то был без коляски. В остальном же всё было, как обычно. Его жена с крашеными волосами и ярким, несоответствующим возрасту макияжем. Феликс в безупречном костюме цвета индиго с галстуком-бабочкой. Марго в просторном вязаном кардигане с брошью-трилистником в виде украшения. Ванечка в короткой клетчатой курточке, но без шляпы гнома. Одинцов согласно кивнул и взял Наталью Степановну за руку.

Маргарита Иосифовна внимательно посмотрела на присутствующих через очки, перевела взгляд на Эллу и произнесла со знанием дела, как истинный профессор:

– Вижу, что все вы, слава Богу, в полном здравии. Ведь я всегда предупреждала, что вмешиваться в дикую природу, не познав её до конца, очень опасно. Вот видите, что получилось! Теперь эти умники сами не знают, что им делать с проклятым коронавирусом. Расследование о его происхождении скоро прекратится, я думаю. Но я безмерно рада, что он миновал вас, дорогие мои!

Она подала руку Ивану Ивановичу, и тот, легко коснувшись её губами, тихо проговорил:

– Да, господа! Слава Богу, мы живы и снова все вместе! Сегодня опять бомбили… Так много жертв… Земля содрогнётся снова… Она стонет…

«Господи, откуда они всё это знают? – думала Элла. – Ведь их давно нет. Как же нет?! – Она тут же одёрнула себя. – Вот же сидит моя Виолетта, я даже могу дотронуться до неё рукой».

Бабушка сосредоточенна и молчалива в своём любимом кресле стиля прованс. Только изредка поглядывает на Эллу, словно успокаивая её. «Всё будет хорошо, милая! – говорят её глаза. Она совершенно такая же, как помнит её внучка. Платье свободного кроя из мягкого кашемира горчичного цвета скрывает слегка располневшую фигуру. На шее неизменное ожерелье. В этот раз из тёмного янтаря. И серебряный перстень на указательном пальце правой руки с застывшей смолой. Ногти коротко подстрижены и покрыты бесцветным лаком. Бабушка никогда не любила длинные: они ей мешали. Седые волосы, которые Виолетта в последнее время перестала красить, собраны в несложную причёску. Справа пепельница из малахита со светлыми прожилками, привезённая давным-давно одним из поклонников с Урала. Дым от сигареты змейкой уползает куда-то вверх, оставляя мятный шлейф.

Феликс взял руку Виолетты в свою, и круг замкнулся.

– Господа! Моей внучке нужна наша помощь. Вы не против? – Голос Виолетты был, как всегда, властным, но не громким, а каким-то приглушённым, как, впрочем, и голоса всех присутствующих.

– Мы готовы! – Андрей Романович ответил за себя и за супругу. Она лишь с нежностью посмотрела на него.

– Что за вопрос? – Маргарита удивлённо пожала плечами и даже подмигнула Элеоноре. Или это ей только показалось.

– Ну что ж, тогда приступим, помолясь! – Феликс всегда произносил это так пафосно, что можно было подумать о каком-то специальном заклинании.

Элла поймала себя на мысли, что «помолясь» как-то не увязывается с тем, что сейчас произойдёт, но тут же закрыла глаза вместе со всеми. Так всегда начинался спиритический сеанс.

– Вызываем дух Фёдора Шаляпина. Фёдор Иванович, если вы слышите меня, подайте знак. – Это был бабушкин голос.

Через секунду что-то ухнуло наверху, и Элла от неожиданности открыла глаза. Свеча на столе загорелась ярким пламенем и затрещала, растапливая воск.

– Вернись в детство и начни сначала! Начни сначала!!! – Кукольник Ванечка встал и почему-то пропел эти слова шаляпинским басом. Он смотрел сквозь Эллу невидящим взглядом, отчего у той по телу пробежал холодок. Она даже на секунду зажмурилась и потрясла головой.

Сидящие за столом резко расцепили руки, и в ту же секунду все свечи разом потухли. Дом погрузился во мрак и тишину. Элла резко подскочила на диване, не понимая, сон это или явь. За окнами брезжил рассвет.

«Вернись в детство и начни сначала!» Что бы это значило? Смысл слов был непонятен для неё. Но она наверняка знала, что всё откроется само собой.

Элла почувствовала, что очень голодна, ведь со вчерашнего дня она ничего не ела. Она заказала доставку продуктов по мобильному телефону, благо в Сиверском понастроили супермаркетов почти на каждой улице. Доставку обещали в течение часа, и Элла, как всегда, устроила для себя час тишины. Она вошла в Интернет, чтобы почитать некоторые городские новости. Новостной же канал по телевизору она принципиально не смотрела уже давно. Отвыкать от новостей она начала ещё в период самоизоляции, когда говорили только о пандемии, количестве заболевших, умерших, выздоровевших и вакцинированных. Всё это настолько опротивело, что Элла включала телевизор только для того, чтобы посмотреть советские фильмы из «Золотой коллекции Мосфильма». Они её успокаивали и стабилизировали настроение.

Новости Интернета рассказывали о последствиях землетрясения в Турции, о количестве жертв и спасённых под руинами. О потерпевшем крушение боинге. О переговорах президентов и о том, кто что у кого просит в этот раз. Вооружение, газ, нефть, хлеб, удобрения… О трансгендерах с их вечными жалобами на притеснения и непонимание и желанием скрыться от мобилизации в других странах. Всё, как всегда. Погода обещала быть солнечной и довольно тёплой, и это радовало. Одна из публикаций привлекла внимание Эллы, и она прочитала её внимательно. «За время пандемии от коронавируса и его осложнений умерло почти семь миллионов человек, переболело около миллиарда. Расследование о происхождении вируса приостановлено».

– Как Марго могла знать об этом? Ведь она так и сказала: «Расследование о происхождении коронавируса будет приостановлено. И как Ванечка мог знать о землетрясении? – Элла говорила вслух, вновь и вновь удивляясь тому, что видела сегодня во сне. И опять засомневалась, что это был только сон.

Она отложила айфон, накинула на плечи бабушкину пуховую шаль, которая выполняла теперь исключительно функцию тёплой накидки, и вышла на веранду, чтобы встретить курьера. Солнце светило вовсю. С крыши капало. Яблони и груша, греясь, темнели на участке корявыми силуэтами. Веточки сиреневых кустов были светлыми с лёгкой зеленцой, и это значило, что до начала сокодвижения уже не так далеко.

Курьер был почти мальчиком. Он помог Элле занести пакеты на кухню и исчез без лишних слов, получив подпись заказчицы.

Чашка крепкого кофе с молоком взбодрила хозяйку, бутерброд с колбасой придал сил.

– Ну что ж! Приступим, помолясь! – Элла решила начать уборку с кухни, которая располагалась рядом с гостиной на первом этаже. Она усмехнулась про себя, неожиданно произнеся это «помолясь» точно так же, как говорил Феликс в её ночных видениях.

Надев фартук и резиновые перчатки, Элла вооружилась моющими средствами, которые не забыла заказать наряду с продуктами. Через два часа кухня была идеально отмыта. Элла могла воспользоваться услугами клининговой компании, рекламу которой обнаружила в почтовом ящике, но она в этом деле никому не доверяла и поэтому привыкла наводить порядок сама. Мебель была деревянная, по современным понятиям немодная, но Элле нравилась, и поэтому она не собиралась менять её в угоду моде.

Женщина разложила купленные продукты по местам и поставила на газовую плиту небольшую кастрюльку. Куриный суп с клёцками и плавленым сыром был её любимым обеденным блюдом. «Горяченькое никогда не помешает, – подумала она, разрезая тушку птицы на большие куски.

Элла протёрла пыль в гостиной, пропылесосила мягкую мебель и вымыла полы на первом этаже и веранде, пока варился бульон. Она даже немного посидела за старым «Виртом», вспоминая виртуозные пальцы Марго. Поочерёдно проведя по чёрным и белым клавишам, с сожалением закрыла крышку, так как не умела играть. «И почему я отказывалась учиться музыке!?» – Теперь она жалела, что сопротивлялась Виолетте и Маргарите, постоянно уговаривавшим её поступить в музыкальную школу и готовым нанять учителя музыки на дом, если понадобится.

Суп был горячим и очень вкусным. Элла поела и почувствовала прилив сил. Но, решив, что на сегодня уборки хватит, уселась в бабушкино кресло и открыла ноутбук: последние несколько лет она работала на удалёнке. Пенсия позволяла ей жить безбедно, но Элла не могла сидеть без дела и всегда находила, чем можно увлечься и заодно заработать.

Сейчас она руководила одним литературным сайтом и редактировала тексты авторов, подготавливая их к публикации. Элла обладала орфографической зоркостью, потому что ещё в детстве много читала. Об этом говорили все её учителя русского языка и литературы. Она трепетно относилась к чистоте языка и даже хотела стать филологом. И теперь её природная грамотность пригодилась.

Элла давно заметила, что в Интернете время течёт по другим законам, нежели в обычной жизни, поэтому, когда она оторвалась от экрана, уже стемнело.

Ночью ей снова снились странные сны. И уже сам Шаляпин, молодой и очень красивый, в смокинге, белой сорочке с галстуком и широкополой мягкой шляпе басил что есть мочи: «Вернись в детство и начни сначала! Начни сначала!!!»

Проснувшись, Элла подумала, что пора бы, наверное, перебраться в свою комнату на второй этаж, связывая свои сновидения с гостиной и беспокойными душами её завсегдатаев.

Она долго не вылезала из-под пледа и всё думала о том, как так могло получиться, что близкие, а часто и родные люди, стали вдруг в одночасье чужими. Даже врагами. Только потому, что у них разные взгляды. Она уже была свидетелем того, как спорили и ругались члены одной семьи по вопросу вакцинации от коронавируса. Доходило до того, что они месяцами не разговаривали. А когда началась специальная военная операция, произошло что-то невообразимое. История сделала виток и вернула всех в двадцатые годы прошлого столетия, когда брат шёл на брата, а сын на отца. Что же это творится на белом свете?! Многие из её знакомых уехали за границу, другие временно прятали сыновей в соседних государствах, ожидая, когда же всё закончится, третьи, называя себя истинными патриотами, перессорились со старыми приятелями. Семьи разделились, друзья стали врагами.

Вот и Лёлька, её самая близкая подруга, перестала с ней разговаривать по телефону после того, как они не сошлись во мнении по одному вопросу. Сын подруги Борис вместе с женой и единственной Лёлькиной внучкой с началом военной операции выехал из страны в Норвегию через Турцию, заранее ничего матери не сказав. Вначале подруга испытывала настоящий шок, сердилась на сына, но позже встала на его сторону, тем самым восстановив против себя многих из круга друзей и знакомых. Но ей, мудрой и неконфликтной, удалось сохранять отношения, обходя щепетильные темы стороной.

На литературном сайте Элла тоже только и делала, что успокаивала противоположные точки зрения. Литераторы стояли по двум сторонам «баррикады», и время от времени это противостояние прорывалось, превращаясь в бурные дискуссии, которые всех будоражили и не давали возможности спокойно работать и заниматься творчеством.

О каком спокойствии можно было говорить, когда даже напарник Эллы Смирнов, который занимался техническим обеспечением сайта, начинал день с обсуждения политических новостей.

Элла обычно его не слушала, и он об этом знал. Поэтому вёл разговоры, скорее, чтобы просто выговориться. Вначале, конечно, обижался, а потом привык.

В этих размышлениях прошёл традиционный час тишины, когда Элла ни с кем не хотела разговаривать. Она поднялась, запланировав на сегодня привести в порядок второй этаж и распаковать чемоданы с привезёнными вещами.

Всё нарушил Смирнов, проснувшийся раньше обычного. Он никогда не звонил по телефону, а пользовался для разговоров исключительно соцсетями. Элла ни разу его не видела, только слышала. Она так и называла его – «человек-фейк». Ей казалось, что половина, а, возможно, и большая часть рассказов о себе была продуктом богатого воображения Смирнова. Поэтому когда ноутбук издал знакомые позывные, она неохотно ответила, а про себя подумала: «Какого лешего ты не спишь? Лучше бы ты впал в летаргический сон!» Смирнов, как жаба из мультфильма «Дюймовочка», только и делал, что ел и спал. Но спал больше. Единственной его мотивацией на работу был голод. Он мечтал устроить всё так, чтобы ничего не делать, или чтобы работали другие, а деньги сами бы к нему в карман прыгали.

Про работу Смирнов говорил редко, поэтому Элла приготовилась не слушать его. Во время его душевных излияний она обычно читала новости или разбирала электронную почту, изредка поддакивая для эффекта присутствия.

Вот и сейчас Элла обнаружила присланный для редактуры текст. «На полдня работы, если не больше, – подумала она. – Придётся повозиться. Ошибок очень много. Орфография ещё так-сяк, а вот пунктуация!» Ещё её всегда удивляло построение предложений некоторыми авторами. Сказуемое на первом месте, подлежащее на последнем. Подлежащее на первом, определение – на последнем. Простительно евреям, которые переехали в Израиль и выучили иврит. Но русские!!! Они же в грудь себя бьют и на всех углах кричат про патриотизм. А сами даже родным языком не владеют!

Недавно на сайте Элла как раз таки подняла тему истоков патриотизма, назвав русский язык одним из его столпов. Она пыталась сказать, что для литератора важно не просто говорить по-русски, но и владеть языком, а поэтому писать грамотно.

Смирнов выступил в оппозиции, утверждая, что писать нужно и можно всем, если того требует душа. И неважно как. Он всегда относился к Элле как к классовому врагу, но никогда не говорил об этом открыто: она была нужна ему для работы. А вот поставить своё мнение в противовес её – это всегда, пожалуйста!

Об этом Элла размышляла, просматривая тексты для будущего детского сборника. А Смирнов по ту сторону монитора вещал, как всё плохо, и какая хреновая жизнь.

Он закончил монолог традиционным «Ты меня не слушаешь!» и отключился.

Элла нажарила оладий и основательно подкрепилась. Крепкий чай с любимым гречишным мёдом привёл её тело и разум в тонус.

За окном было пасмурно и тоскливо.

Через восемь часов работы Элла наконец закрыла крышку ноутбука, закапала в глаза средство для снятия напряжения и поволокла чемоданы на второй этаж.

Здесь, кроме библиотеки, было ещё две комнаты – большая Виолетты и поменьше её. Бабушкина спальня оставалась без изменений. А свою Элла оформила в скандинавском стиле. Широкая кровать, маленький комод и платяной шкаф. Это вся мебель. Стены, обшитые лиственницей, со временем состарились, и Элла окрасила их в кремовый цвет. Комод и шкаф тоже поменяли окраску и стали оливковыми. В комнате было много уютных вещей: напольный светильник, невысокий мягкий пуф, плетёные корзины и ящики для мелочей, вязаный плед, лоскутное одеяло, маленькие подушечки, милые сувениры и куклы тильды – заяц и ангел сна. Элла сама неплохо шила и вязала и всегда с удовольствием занималась рукоделием. И в детстве, и в молодости, и сейчас она находила что-то новое «для профилактики Альцгеймера». Она всегда так говорила, когда рукодельничала, а тем самым, по её словам, развивала мелкую моторику.

– Привет! – Элла внимательно осмотрела комнату. – Вы не будете против, если я снова поселюсь здесь? – К кому она обращалась, трудно было сказать. Может, к зайцу?

Решив, что никто не против, она выгрузила содержимое чемоданов на кровать и стала раскладывать вещи в комод и в шкаф. Пустые чемоданы отправились на антресоль. Элла достала новый комплект постельного белья и застелила кровать. Облачив себя в пижаму с аппликацией в виде кошки на груди и всунув ноги в домашние угги, сшитые из старой цигейковой шубы, она спустилась на кухню.

Было не поздно, но сумрачно. Включив светильник над столом, Элла вошла в Интернет, чтобы посмотреть публикации одной блогерши, которая постоянно что-то готовила и говорила своим подписчикам: «Кушайте с удовольствием!» Причём сама ела так аппетитно, что сразу хотелось сообразить что-нибудь кулинарное. В этот раз Ольга жарила обыкновенную яичницу, которую обожал её муж Виталик. Элла не стала придумывать что-то другое и тоже разбила на сковороду два яйца. Она так же, как блогер Оля, с удовольствием обмакивала в желтке хлебный мякиш и хрустела кусочками огурца. Потом они вместе пили чай. На этом совместный ужин закончился, и Элла отправилась спать.

Ночь была беспокойной. Ни с того ни с сего поднялся сильный ветер. Оконные ставни скрипели, и казалось, что, открываясь и закрываясь, они повторяют одно и то же: «Начни сначала… Начни сначала…» К утру всё стихло, и Элла провалилась в сон.

Она проснулась поздно. Выглянула в окно и обомлела. Шёл снег. Зима явно не хотела уходить и решила показать свою власть. Всё вокруг побелело и посвежело. Недолго думая, Элла открыла окно, свернула прикроватный коврик в рулон и отправила его в сугроб. Они с бабушкой всегда так делали, когда выпадал снег.

Пришлось расчищать дорожки, и Элла провозилась до обеда. Она потопталась по коврику ногами, отряхнула его и повесила на перила крыльца. По окончании работы слепила маленького снеговика и установила на верхней ступеньке. Обойдя дом вокруг, заметила мелкие следы, явно кошачьи, которые вели к небольшой теплице в глубине участка.