Муж-озеро

Серега замолчал. Речь получилась непривычно длинной для него. Тогда открыл рот Игорек.

– Как бы мне ни было тяжело это говорить, но штурман ты лучше меня, – с улыбкой произнес он страшное признание.

– Так вот, мы посовещались с начпродом, – Серега посмотрел на Олю, а она важно кивнула в ответ, – и решили, что жратвы у нас на тебя хватит. Во-первых, есть запасные четыре едки, которые у нас предусмотрены на случай пережидания непогоды…

– Я так понимаю, непогода отменяется? – усмехнулся Петя.

– Ребята, это все совершенно серьезно! – строго перебила Оля. – Мы очень-очень хотим, чтобы Ионыч с нами остался. И вот мы сверили таблицы, все пересчитали…

– По зернышку, можно сказать, перебрали…

– … и я могу точно сказать – еды у нас с учетом дополнительного участника хватит. То есть хватит основного – круп и сухарей. Тушенки лишней нет, поэтому будем вместо восьмерых бадяжить на девятерых.

– Тушка – она, как известно, безразмерная.

– А что, до этого не так было? Я уже привык.

– Так уж и быть, Ионыч, для тебя мне ничего не жалко!

– Единственное, ребята… – Оля замялась, – С перекусами проблема. Колбаса, сыр, сало – этого у нас и так по-спартански на каждого, а если переделить на девятерых, то получится совсем э-э… скромно.

Ребята загудели, что ради такого классного тропильщика вполне можно сесть на небольшую диету, и что мясо, вобщем-то, вредно, однако чувствовалось, что озвученная информация их немного огорчила.

– Народ, я… – начал было Ион.

Но Танюша не дала ему сказать.

– Ребята-ребята, не придется ничего делить на девятерых… Делим по-прежнему на восьмерых, ничего не меняется! – зачастила она, от волнения привстав с рюкзака. – Я ж не сказала, я действительно хочу немного вес сбросить… Оль, ты знаешь, я как раз перед походом хотела предложить, чтобы я шла на вегетарианском меню… Ну, то есть чтобы кашу себе отчерпывала перед забросом тушенки. Но оказалось, это сложно, и не уследить было, я и плюнула. А раз такие дела, что нужно, то как раз очень удобно и получается! – Она путалась, подыскивая слова. – Вобщем, на ужине нужно будет просто отложить мою порцию, и тогда всем мяса хватит. А на перекусах и того проще – делим, как всегда, просто я без мяса.

Танюша оглядела всех, боясь, что ей не поверят.

– На самом деле, я правда за прошлый год сильно прибавила, – смущенно хихикнула она, опустив глаза для правдоподобия. – Так надеялась на поход, а тут на тебе – такая раскладка, что скоро штаны не налезут. И вдруг лишний человек появляется. Знаете, ребята, это правда Божий промысел!

Последнюю фразу она произнесла совершенно искренне. Ион молчал, чесал в затылке и жевал губами. Он уже не улыбался. Танюша поняла, в чем дело: если бы он сам заявил об отказе от половины продуктовых позиций (тем более, что он и так их не ел), это смотрелось бы тяжкой жертвой, которую народ не смог бы принять. Мужик в походе должен хотеть жрать – это закон. А Ион всеми силами старался казаться таким, как все. У девушек было больше прав на отличие. Например, на игры в вегетарианское питание. Получалось, что Танюша принесла за Иона формальную жертву, которая фактически – она это точно знала – так или иначе будет отсыпаться и откладываться обратно в ее миску. Ионов взгляд исподлобья красноречиво об этом говорил.

– Ты смотри, Ионище, на что девки ради тебя идут! – присвистнул Мишаня.

– Да это ж я ради себя, только ради себя…

– Ну, раз все одно к одному складывается, – подытожил Серега, – то решение принято. Корректировки на местности возможны с учетом личных дружеских отношений участников и… в порядке групповой взаимопомощи.

Народ рассмеялся. Ясно было одно – Ион остается, а еды каким-то волшебным образом должно хватить на всех.

– Насчет билетов тоже не беспокойся, – добавил Игорек. – Мы выходим к станции «218 километр». Оттуда на дизеле до Ершуково. Там билет и купишь. Сейчас не сезон, билеты есть всегда. Кассы там нет, но продают прямо в поезде… Ты ведь тоже через Москву едешь? Ну вот, значит вместе.

– У них сидячий вагон – резиновый, – вставил Петя. – В том году нам продавали до Москвы билеты без мест. Прикиньте, стоячие! Причем билеты прямо олдскульные, как товарные чеки: проводник их от руки заполнял.

– Вы что, всю дорогу стояли? Полутора суток?!

– Нет, но мы с места на место пересаживались, когда кто-то заходил с нормальным билетом. А потом да, мест не осталось, и мы в тамбуре тусили до Москвы. Причем совершенно официально, по билетам!

– Ничё себе, как на БАМе в 60-х.

– Романтика!

– Да ладно, ребята, спасемся. Знаете, как мы один раз безбилетника провозили? Причем в плацкартном вагоне, не в общем даже. Лешу Зиленко помните? Да нет, он жив, все в порядке. А дело было назад лет пятнадцать, наверно. Так вот, он билет купить не смог. А мы на Кавказ ехали, прикиньте. Ну, он как провожающий зашел, мы его в уголок посадили, рюкзаками завалили. Пришла проводница, билеты проверила – ничего не заметила. А потом он вылез, но она не обратила внимание, что новое лицо. Да и как заметишь? В поезде полно турья, все туда-сюда ходят, из вагона в вагон. На ночь мы купейный отсек наш простыней завешивали, как бы от света. А на самом деле – чтоб проводница не увидала, что у нас лишний чувак, на полу скорчившись, на пенке спит. Ха-ха-ха. Так и доехали до Минвод.

– Ну надо же, во были времена. Не то, что сейчас. Цифровое общество! Все учтено, все сосчитаны, не проскочешь. Души не стало!

– Да ладно, и сейчас душа найдется, если поискать.

– Короче, Ионыч: упаковываем тебя в рюкзак и закидываем на третью полку, как багаж. Главное, не храпи там громко.

Все развеселились, отчасти от энергии съеденной еды, а отчасти от радости, что Ион не уходит. Однако Серега вспомнил, что чего-то не хватает: важный элемент принятого решения отсутствовал.

– Оныч, так ты так и не сказал, хочешь ты с нами идти или не хочешь? Или ты сказал, да я не услышал. А то тут народ за тебя уже все решил.

Все стихли и посмотрели на Иона. Он сидел все в той же позе, держа миску в руке. Еды там не уменьшилось ни на грамм. Оглядев всех, он вздохнул, и вздох отпустил удерживаемую доселе улыбку. Блеснули глаза, и вокруг потеплело.

– Спасибо, ребята. А я все думал: позовут – не позовут? Я ведь, если честно, боюсь один возвращаться. Особенно ночью в лесу одному… страшно.

Ему не дали договорить, заглушив взрывом хохота. Ну да, ну да, конечно. Ионычу – и страшно! Ион, довольный произведенным эффектом, тут же сам расхохотался.

– А что вы думаете? Палатка тоненькая, защиты – никакой. Не то, что в вашем классном шатре. Столько теплых дружеских тел рядом. Не дадут в обиду.

Танюше до этого почему-то не приходило в голову, как Ион собирался ночевать в лесу один, возвращаясь с «гастролей». Выяснилось, что у него было некое подобие палатки – старый-престарый, линялый-прелинялый одноместный «гробик» без каркаса. Его предполагалось каким-то непонятным образом растягивать на деревьях, и помещать внутрь худое тело хозяина в его тонком, как полиэтиленовый пакет, спальнике. Нет, наверняка бы он там не замерз насмерть – он же, как-никак, монстр зимнего туризма – но вряд ли даже ему эти ночи показались бы комфортными. О том, что бы чувствовала там Танюша, которой всегда становилось грустно при словах «холодная ночевка» – страшно даже подумать. Да еще ночью, да одной – боги! Она дико боялась одиночества и темноты, и существовать в ночном лесу была способна только в коллективном батискафе, именуемом шатром. Даже сходить ночью по нужде для нее и то было подвигом, сравнимым с первым выходом в открытый космос Германа Титова.

– А вообще не холодно в этом твоем «гробике»? Без печки, без соседей?

– Холодно, – весело тряхнул черными кудрями Ион. – Потому-то я особенно рад, что Серега мне, так сказать, контракт продлил.

– А если бы не продлил? – тихонько спросила Танюша.

Вокруг их уже не слушали: разговор перешел на другие темы.

Ион вздохнул.

– Пошел бы назад. Да ничего, не помер бы. Я как-то раз, знаешь, в Саянах неделю в этом гробу жил. Так получилось…

– Там же страшные морозы! – Танюша округлила глаза.

– Ага, тридцатник стабильно, а пару дней даже сорок было.

– И… как?

Он ласково посмотрел на нее, умиляясь такому искреннему недоумению.

– Да как? Засну на минутку – проснусь. Потом снова засну. Так и кантовался. Проснешься, бывает, кажется – окоченел. Так я сразу давай вертеться. Подвигаешься, тепло выработаешь – и снова пару минут спать.

– А как же ты после этого… днем шел? Ведь без отдыха же?

– А я и днем точно так же. Иду – иду, шатает меня. Потом вдруг раз – вижу, что стою, и замерзать начинаю. Получается, я на ходу прямо уснул. Повис на палках, хе-хе. Так и шел. Но ничего, дошел. Не бойся ты, я же жив остался. Я тогда от группы отстал, и решил догнать. Расскажу как-нибудь.

Танюша очень дорожила минутами таких разговоров, когда их никто не слышал. Они значили для нее больше, чем для кого-то – интимная близость. Та почти настоящая близость (настоящая для Танюши), что была у нее в первую ночь, когда она тесно прижималась к Иону, больше не повторилась. На следующий день Серега распорядился провести в шатре перепланировку, чтобы выгадать лишнее место. Утепление для «смертничков» (так называли тех, кто подпирал своими телами стенки, напрямую контактируя с улицей), требовалось убрать. Тогда Ион вызвался стать одним из них, уверяя, что у него «супертеплый спальник», и что ему даже лучше, если попрохладнее. Услышав это, у Танюши все внутри заныло от тоски. «Он это не из-за меня, не потому, что ему рядом со мной не понравилось, – пыталась она утешить себя, – он потому, что ему неудобно, что Игорек из-за него будет мерзнуть». Мишаня сетовал, что нельзя Ионом заткнуть одновременно обе стенки. Но в итоге и его спасли: Оля и Ксеня соединили свои спальники, сделав просторную спарку. Двоим в ней было бы слишком просторно, а троим – в самый раз. Девчонки вместе со своей спаркой переместились к Мишане и запихнули его к себе, а освободившийся спальник стал дополнительным внутренним одеялом для всех троих.

– Ну что, так таки я согласный! – довольно урчал он. – Мне девчонки своим теплом наружный холод компенсируют. Только, чур не халявить. Грейте меня давайте! Эй, куда это поползли? А ну ближе прижимайтесь! Вот так…

Девушки сдержанно захихикали. Мишаня, образцовый многодетный отец, почему-то в походах считал своим долгом изображать записного донжуана. Все это знали, но делали вид, что ужасаются его нескромным намекам.

– Мишаня, будешь безобразничать, все твоей жене расскажу, – добродушно отозвался Серега. – Или того хуже – с тобой местами поменяюсь, ха-ха.

Новый взрыв хохота. В теплом сумраке шатра взгляд Танюши пробирался сквозь возню товарищей, которые пытались устроиться получше и потеплее, и упирался в темную тканевую стенку. Там должен был лежать Ион, но Танюша его не видела: волны спальников сливались в сплошной холмистый ландшафт. Но вдруг оттуда что-то мелькнуло в ответ, и Танюша поняла, что Ион не спит. Она осторожно приподнялась, как будто хотела сделать изголовье поудобнее, и разглядела ионов спальник. Он походил на смятую тряпку, которой заткнули щель в углу шатра. Иона так вжали в стенку, что капроновая ткань нависала над его лицом. Танюша набралась смелости.

– Ион, а тебе там как… не очень холодно? Ты почти на улице лежишь.

– На улице? Да не-ет… Вы классно шатер в снег вкопали. Я не должен выпасть, хе-хе.

– Может, тебе чего утеплиться дать? У меня есть лишнее. Мне тут в середине даже жарко. А как подумаю, что ты там на морозе – так успокоиться не могу.

Боясь разоблачения непонятно в чем, она старательно подделывалась под небрежно-шутливый тон.

– Оныч, смекай: девушка при мысли о тебе успокоиться не может. Не упусти свой шанс! – пробасил из своего угла Мишаня.

Танюше захотелось перегрызть его жирную шею. Спрятавшись от стыда в спальник, она долго лежала, не шевелясь, прижавшись лицом к капроновому вороту. Шорох и разговоры постепенно стихли. Дежурный погасил фонарь, и теперь пространство шатра освещалось только редкими отблесками печки. Тогда Танюша осторожно откинула ворот и вытянулась назад, чтобы оказаться повыше, на горке из своих вещей. Оттуда она как бы случайно бросила взгляд в темный угол, где лежал Ион. И сразу же увидела его лицо, обращенное к ней из-под нависшей стенки. Поймав ее взгляд, Ион улыбнулся и сказал одними губами: «спокойной ночи». «Спокойной ночи», так же одними губами прошептала Танюша. И добавила про себя: «Ионушка-солнышко, спасибо за то, что ты такой хороший и всех любишь, даже меня».

Глава 6. Лавина

Рюкзаки полегчали до абсолютного минимума. Из огромного числа едок осталось только три – сегодняшний ужин, завтрашний завтрак и перекус. Его планировалось съесть уже в дизеле, увозящем туристов в сторону «цивилизации».

– А это как бы значит, что завтра не позже двух часов нам надо быть на станции, – напомнил Серега. – Если опоздаем, задержимся в лесу еще на сутки. Дизель, напоминаю – раз в день. А еды у нас больше нет. Так что надо бодро перебирать лапками.

«Ну и гад ты, – думала в ответ Танюша. – Вот сам и перебирай. Что тут веселого, без еды остаться? И билеты пропадут, не дай Бог. Это ты виноват, что не продумал маршрут как следует. Если бы не Ионка, мы бы и сюда не дошли».

На самом деле она понимала, что, если бы не Ионка, они вышли бы раньше и в другом месте, с кучей лишней еды и неприятным осадком внутри от непройденного маршрута. Но Танюше хотелось накричать на Серегу хотя бы в душе.

Был последний ходовой день, и он уже клонился к вечеру. За спиной остался последний на маршруте перевал. Перед глазами лежал довольно крутой, хотя и поросший березками спуск. Внизу он, подобно воронке, собирался в узкий каньончик заснеженной речки, которая уводила дальше в еловый лес.

– Прощаемся с горами, ребята! – романтично сказал Мишаня. – Теперь только вниз и вниз.

– Я бы на рюкзаке съехал, – пошутил Петя, – только вот боюсь в березку впилиться.

– Неправильно говоришь. Надо говорить «боюсь березоньку поломати». С нами же «зеленые»! – Мишаня подмигнул Танюше.

Мысленно все были уже в тепле, поедая сухари на драных дермантиновых сидениях ветхого вагона. Больше стало веселья и шуток, чаще слышались добрые слова. Даже в обращении обычно сухого Сереги то и дело проскальзывала какая-то нежность. Должно быть, он по опыту предвидел печаль, которая накроет, когда отогреешься и когда окончательно станет ясно, что поход завершен. Добротой к другим он пытался утешить себя.

– Ионыч! Сильно не подрезай, – крикнул Серега вперед, где между тощими деревцами виднелась фигура штурмана. – Снега больно много, и за день склон прогрелся, – сказал он уже тише, так что слышали только идущие следом Игорек и Данила. – Как бы чего не сошло.

– Тут же деревья. Если бы тут лавины сходили, они бы все давно полегли.

– Как полегли, так и встали, – без выражения ответствовал Данила. – Это ж деревья, не люди.

– Ион! Слышишь меня? – повторил Серега. – Заворачивай давай. Вниз короткими галсами.

– Куда он ведет? Там небось стланик. Сейчас проваливаться будем. – Мишаня особенно сильно не любил ивовый стланик, потому что из-за своего веса непременно проваливался в него, и потом долго, сопя и матерясь, вылезал на плотный снег.

– Ему-то что. Он весит, как соломинка.

– Ионыч, ты спускаешься?

Из-за кружевной завесы берез не видно было, куда движется рыжеватое пятно ионова рюкзака – то ли вправо, то ли влево. Он что-то отвечал, но слов было не разобрать: слышались только веселые, как обычно, интонации.

– Вот хрен! И здесь стланик! – Серега сделал шаг по ионовой лыжне и ушел вниз почти по бедро. Он высоко задрал ногу с лыжей и шагнул в сторону, но и там ждали предательские заросли, присыпанные сверху снегом и полые внутри. – Обходите, это надолго.

Группа рассредоточилась, пытаясь найти выход из стланика, иди хотя бы понять, где он заканчивается. Данила пошел тропить выше Сереги, Игорек повернул назад и вниз. Мишаня, девушки и Петя ждали, кому из первопроходцев больше повезет, чтобы последовать за ним. Вдруг в ушах у всех промелькнул странный звук. Как будто вдали быстро ссыпался снег с невидимой длинной крыши. Серега на секунду замер, а потом закричал что есть мочи:

– Ионыч! Ты как?!

Ответа не было. Вслед за сходом снега на склон легла гробовая тишина.

– Ионыч!!

В тот же миг все, кто мог и кто не мог, покатились вниз – туда, откуда был звук. Серега невероятным образом выпрыгнул из объятий стланика и понесся по склону огромными прыжками, по пути ломая березки. Игорек заскользил между деревьев короткими извивами, словно был не нагруженным туристом, а горнолыжником на дорогом курорте. Данила попробовал сделать так же, но упал и дальше поехал на рюкзаке, подняв кверху ноги, чтобы лыжи не застревали. Мишаня, который только что тонул на каждом шаге, теперь летел вниз стрелой. Все это произошло в считанные секунды и в абсолютном безмолвии. Танюша еще не осознала, что случилась, но почувствовала что-то страшное. Она тоже забыла, что ей надо бояться склона, и ринулась за всеми, не разбирая дороги. Притормаживала она, лишь завидев препятствие прямо перед собой. Упав, она не заметила этого, и поползла дальше сначала на рюкзаке, потом на животе. Вскоре деревья кончились. Впереди лежала длинная наклонная поляна, заваленная комковатым снегом; она острым клинышком врезалась в березняк, и на самом краю виднелось несколько сломанных и поваленных стволов. Ее товарищи уже были здесь, но стали не похожи на себя. Ничего не говоря, даже не глядя друг на друга, все делали одно и то же: методично тыкали в снег палками. Кольца с них уже были сорваны, и палки погружались в снежную массу по самую рукоять. То и дело кто-то бросал палку и начинал ожесточенно рыть снег руками, как собака; но потом, чувствуя бесполезность этого, снова брался за щуп. Ближе всего к Танюше стояла Оля: неуклюже шепча бранные слова, она пыталась оторвать кольцо от своей палки. У нее не получалось, и наконец она бросила это, перевернула палку рукоятью вниз и принялась тыкать ею; рукоять была толстая и плохо входила в застывающее белое крошево. Оля всхлипывала, падала на снег и рыла руками. Только она да Ксеня произносили что-то. Остальные молчали, и только нестройно шуршали в тишине палки.

«Лавина сошла. Ион под ней», – колотнуло танюшино сердце. И тут же она перестала быть Танюшей, Танюшей жадной, глупой, трусливой и злой, а стала просто собственной палкой, долбящей снег, да загребающими руками. Вся душа ее сконцентрировалась в чувстве, что вот именно здесь нужно долбить и копать. Палка проходила, не нащупав ничего в полутораметровой толще, и тогда чутье бросало ее в другое место. Каждый раз ей казалось, что вот сейчас она точно нашла, что он именно здесь. Но, подолбив немного, она понимала, что это была страшная нелепая ошибка, и что с самого начала искать нужно было не здесь, а вот там. Она со стоном переползала на другое место и начинала долбить там, и так много раз. Усталости она не чувствовала; то существо, в которое она превратилась, не умело уставать.

Прошло сколько-то времени (Танюше показалось, что очень-очень много), когда она начала слышать голоса. Ребята уже перемесили палками весь лавинный вынос, превратив застывший снег в мягкое тесто. Нужно было придумывать, что делать дальше.

– Он тут стоял! – хрипел голос, в котором Танюша с трудом узнала Данилу. – Значит, его туда вынесло. – Кто-то, видимо Данила, перебежал со своей палкой в указанном направлении и снова застучал по снегу.

– Господи, помоги, господи, помоги, – шептал Серега, медленно поднимаясь вдоль выноса и втыкая палку на каждом шаге. Он уже делал это бессчетное число раз, прочесав снежный язык вдоль и поперек. – Ионыч, братец, где ты? Ну пожалуйста, ну отзовись, Ионыч!

Вынос был небольшим – длиной метров пятьдесят, а шириной, если считать посередине – примерно двадцать. Как какой-нибудь деревенский огород. Но толщина снега, судя по торчащим на краю березкам, была не меньше полутора метров. И где-то под этой толщей был погребен человек. Никто не знал, где он, и никто ничего не мог сделать. Оставалось только бессмысленно стучать палками, да рыть, да перебегать с места на место.

Вдруг Танюша услышала новый звук. Он был тихим и коротким, словно шел сквозь несколько стен. Она услышала его даже не ушами, а мозгом: просто поняла, что слышит. Она замерла на месте. Что это было? Это не был стук палок, и не торопливые шаги товаришей, и не шуршание разгребаемого снега. Что-то еще. Она подождала немного, и звук повторился. Теперь он был четче – а может, это ей так показалось, потому что она ждала его.

– Стойте!! – закричала она одними губами, замахав рукой. – Молчите, не шевелитесь! Вы слышите?

Ее призыв увидели и услышали; тотчас вся группа застыла, превратившись в неподвижные силуэты. Кто-то поднял палку и не успел опустить, кто-то стоял на коленях, держа перед собой пригоршни снега и боясь пошевелиться. Все смотрели на Танюшу и напряженно прислушивались. И звук пришел в третий раз. Теперь уже было ясно, что это такое. Это был крик, задавленный снежным цементом, задушенный им, обрезанный, так что от него оставалось лишь короткое движение воздуха. Но все его услышали. Серега, опасаясь заглушить звук, показал рукой на кончик лавинного треугольника и проговорил одними губами:

– Это оттуда! Я слышал! Все туда!!

Группа не побежала, а медленно покралась, высоко задирая ноги и стараясь ступать как можно тише. Звук послышался еще раз – теперь уже точно оттуда, где заканчивался вынос и торчали первые незаваленные деревья. Тогда уже все побежали. Серега и Игорек достигли края в три прыжка. Танюша, которая бежала последней, услышала сначала изумленный, а потом облегченный крик руководителя. Вскоре к нему присоединились другие. Среди бессвязных воплей, хруста снега и звука ломаемых березок слышалось «вот он», «копай тут», «вытаскивай», «да не тяни ты», «живой», «рожу ему очисти». Танюша, услышав первые слова, не добежала и бессильно опустилась на колени.

– Живой… Ионушка…

Но тут же силы вернулись, и она, подскочив, помчалась к суетящейся людской куче. Скатившись в края выноса и оттолкнув чью-то спину, она увидела голову и плечо Иона, торчащие из снега, и множество рук, которые выкапывали и поддерживали его. Лицо его было наполовину прикрыто собственными ладонями; должно быть, этот инстинктивный жест и спас ему жизнь, сохранив небольшой запас кислорода. Глаза его были открыты, но смотрел он куда-то мимо всех, никого не видя. Данила, Петя и Игорь копали. Серега, которому не хватило места, высовывался из-за спин и все время спрашивал:

– Ионыч, не молчи! Скажи что-нибудь! Ты нас видишь? Узнаешь?

– Живой, говорю тебе… Я ж потрогал. Не дергай ты его.

– Сейчас главное из снега вытащить.

– Отогреется и оживет…

– Смотри, ногу ему не сломай.

– Бл…, да как бы уже не была сломана…

– Отойди, пусти меня.

Петю и Данилу, которые от усталости начали уже задыхаться, сменили Серега и Мишаня. Девушек к раскопу не подпускали, и им оставалось только ползать вокруг, утопая в снегу и беспрестанно спрашивать, «как он там». Серега, наконец, пришел в себя.

– Чего стоите, козы?! Быстро вниз, лагерь ставить! – Он на секунду отвлекся и огляделся. – Вон туда, где елки первые начинаются. Куда полезли? Лыжи-то оденьте. Чтоб через десять минут шатер стоял… Черт, шатер-то в его рюкзаке. Тогда делайте костер, снег копайте… Живо!

Он вдруг с удивлением вспомнил, что с самого начала спасработ никто так не догадался достать из рюкзаков лопаты. «Ну и дебилы же мы. Ладно, спаси Господи нас, дебилов».

– Ионыч, держись. Сейчас вытащим.

– С-спа… р-ебят…

– Говорит, говорит, слышите?! Чего, Ионыч, повтори!

– П-прости…те…

– Да замолчи ты, чего несешь! Это ты нас прости. Меня прости. Клади мне руку на плечо. Вот так. Данил, растирай его. Да нет, давай сначала пуховку сверху, а под ней растирай. Где девчонки? Ушли? Ладно, доставайте наши вещи. Пуховки, спальники – все.

Петя, подобравшись с другой стороны, выкапывал рюкзак Иона, который, подобно камню, привязанному к утопленнику, все еще держал его в снеговом плену. Мишаня извлекал ионовы ноги, освобождая их от лыж, и одновременно растирал их руками, чтобы согреть. Игорек, нереально быстро подтащив все рюкзаки, по очереди потрошил их и доставал теплые вещи, чтобы набросить и подложить под Иона.

– Ногу чувствуешь? А эту?

– Спасибо, ребят, я сам…

– Чего ты там сам? Молчи уж, сам он. Руку чувствуешь? Пальцами пошевели. Смотри-ка ты, точно в рубашке родился! Нет, Ионыч, ты наверно святой, и бог тебя любит. Не хрена себе – столько протащило, и ни одного нигде перелома!

Теперь спасатели смеялись и шутили; скопившееся напряжение требовало выхода. Стал улыбаться и Ион. Он даже неловко пытался помочь копателям, что вызывало новые взрывы смеха.

– Да сиди ты спокойно. Не боись, откопаем.

– Какой ты резвый… Не успел оттаять, а уже куда-то торопится.

– Ребят, а я ведь вас слышал, – слабо сказал Ион, кутаясь руками в слои пуховок и спальников, которыми его обложили. – Лежу тут и слышу, как вы ходите, говорите. Я ору – а вы меня не слышите.

– Да уж, погано. – Серега снова нахмурился. – Вот так, поднимай его!

– Я ничего, я сам.

Освобожденный, Ион попытался встать хотя бы на четвереньки, но у него не получилось, и он снова лег на живот. Мишаня и Данила с удвоенным рвением принялись растирать ему спину, подняв пуховку.

– Ой, не снимайте, холодно… Ничего, я скоро… скоро встану.

– Ага, встанешь и тропить побежишь. Погоди, отдохни уж сперва.

Наконец, пошатываясь и дрожа, Ион поднялся на ноги. Петя и Игорь держали его под руки, а Серега пристегивал лыжи. Чудесным образом крепления тоже были целы.

– Сам спустишься? Точно?

Ион кивнул.

– Мне подвигаться надо… Отогреться.

– Щас-щас, отогреешься. Девчонки шатер поставили, костер уже горит. Чувствуешь дым? Сейчас мы тебя туда запихнем, будешь нежиться.

Окруженный заботливым эскортом, Ион стал спускаться. Следом шли Данила с Мишаней, волоча оставшиеся вещи. Серега замыкал шествие. Глубоко ступая в мягком снегу, он напоследок оглянулся на лавинный вынос. Тот лежал посреди берез, подобный огромному, нагло высунутому языку. Но сегодня ему не удалось никого пожрать. Серега хотел злобно выругаться, однако не стал: все-таки лагерь стоял под самым склоном. Кто знает, как мстят эти горы. «Сядем в поезд, вот уж тогда я тебя…», пообещал он и поспешил вниз.

…

Вечером в шатре был установлен негласный запрет на серьезные темы разговоров и даже на серьезное выражение лица. Можно было лишь смеяться, шутить, подкалывать друг друга и петь (включая англоязычные песни). Рефлексировать по воду недавнего события разрешалось только в насмешливом ключе, что активно поддерживал сам главный фигурант. Он до того уморительно рассказывал, как его «сбило, понесло, накрыло», что можно было подумать, что оказаться в лавине – веселое приключение. Но когда Игорек вздумал заикнуться о том, что вообще-то главная лавинная страховка – лавшнуры (происходящие одновременно и от слова «лавина», и от слова «лав» – «любовь») лежали у всех в клапанах рюкзаков, но группа о них почему-то забыла – все осуждающе замолчали. Игорек бросил взгляд на Серегу, который сразу сделался темнее ночи, и понял, что реплика была неуместна.

– Ребята, а у меня и вообще лавшнура нет, – хихикнул Ион, и смутное облачко тут же растворилось в общем смехе.

О том, как именно все произошло и что спасло Иона от смерти, Танюша узнала по крупицам, долетевшим из мужских разговоров вполголоса. Ему повезло, что он оказался на самом краю снежного языка. В момент схода лавины его повалило на живот, но каким-то чудом не переломало ни ног, ни даже лыж. Между лицом, которое Ион рефлекторно закрыл руками, и поверхностью снежной толщи было всего сантиметров двадцать, но этого было достаточно, чтобы закупорить его крики. Его никто не слышал, тогда как сам он слышал все, что происходило снаружи. А потом с краю выноса упал ком снега – может, это палками его случайно расшатали – и открылся тоненький извилистый лаз на свободу. Оттуда внутрь хлынул спасительный воздух и слабый свет, а главное – через него вышли наружу вопли Иона.

Шатер был кое-как расставлен на узкой площадке, которую девушки наперегонки выкопали лопатами. Растянуть ровно не удалось; один край проваливался, и оттого внутреннее пространство было еще меньше, чем обычно. К счастью, под печку места хватало. Группа сидела и лежала плотным кружком вокруг центрального шеста, роль которого на сей раз выполняли даниловы лыжи. Вещи были свалены кое-как, без малейшей попытки организовать порядок. Но эта аварийная (точнее, поставарийная) обстановка сообщала волшебное чувство уюта, подобного которому не было за весь поход. Все страшное было позади – и призрак смерти, и бесплодные поиски, и страх, и отчаяние, и могильный холод, который Ион познал телом, а все остальные – душой. Вместо этого теперь у них был маленький теплый капроновый домик, тесный круг друзей, которые казались сейчас друг другу самыми близкими и любимыми, шуршащая и мигающая оранжевым глазком печка, легализованный медицинскими надобностями запах спирта и нескончаемые радостные слова, которые черпались из бездонного колодца сердца. Это были те минуты, которые потом всю жизнь вспоминаются как вершина счастья. От избытка чувств Серега даже думал разрешить курить, не вылезая из шатра, а лишь высунувшись из входа наполовину. Но затея не прошла, потому что Ион сказал, что не в силах подвергать риску здоровье «дам», и потому лично он будет выходить наружу. Так как он был в некотором роде виновником торжества, его мнение главенствовало.

Танюша жгуче завидовала Ксене, их походному доктору, за то, что та по роду обязанностей получила привилегированный доступ к телу Иона. Она растирала его спиртом, водя руками по худой голой груди (такой прекрасной!), чуть-чуть поросшей черными волнистыми волосками. Сейчас Танюша горько сожалела, что при разборе походных должностей не попросила себе докторскую. Ксенины медицинские познания были не больше танюшиных, то есть отсутствовали напрочь (как и у всех остальных участников), поэтому было совершенно неважно, кому поручить таскать походную аптечку. Но дело было сделано, и Танюше оставалось только подавать «медику» требуемые куски ваты, предварительно смоченные в спирту, и жадно пожирать Иона глазами. То ли он чувствовал страстный танюшин призыв, то ли просто привык уделять внимание всем без исключения, но его благодарный взгляд одаривал и врача, и безропотную медсестру.

– Девчо-онки, а нельзя ли также и внутрь прописать, а?