Муж-озеро

– Да ладно, мы вас с того берега видели. Смотрим – вы чего-то драпанули вдруг. Наверное, от музыки. Какие-то козлы врубили.

– Если уж на нашем берегу так гремело, то представляю, что было на вашем! – великодушно поддержала Марина.

– Да уж, верно…

– В общем, вот наш урожай, забирайте. – Саша протянул Иону свой мешок, словно тот был ходячим мусорным контейнером. – Все, что смогли.

– А как собирать-то? Идешь, все время через чьи-то ноги переступаешь. Не из-под людей же мусор доставать, – оправдалась за мужа Света.

– На нас еще одна баба блажная наорала, что мы ее ребенка толкнули. А ее ребенок сам на всех налетал, да еще и из водяного пистолета брызгал!

На другом берегу, похоже, тоже хватало стрессовых факторов.

– Предлагаю вернуться сюда по осени, когда народ схлынет. Тогда можно будет и команду побольше собрать. И действительно нормально уберемся. А сейчас – одна профанация, – сказала Марина.

Лично она была уверена, что не вернется сюда никогда – ни по осени, ни по зиме.

– Есть задачи выполнимые, есть трудновыполнимые, а есть невыполнимые, – повторил Саша любимую поговорку, говоренную им сегодня уже не раз. – Бессмысленно брать на себя невыполнимые задачи.

– Ага, – кивнула его жена.

– Да-да, конечно, вы правы. Да, надо по осени… Спасибо вам за все! – смущенно проговорила Танюша.

Ей было стыдно, что она вовлекла редких хороших людей (те, кто соглашались собирать мусор, в ее глазах были уникальными) в заведомо провальное мероприятие. Она была бы рада, если бы они прямо сейчас ушли восвояси. Но уникальным людям, видно, тоже было неловко, что они бросают товарищей с полными мешками. На электричку им было не нужно – все четверо приехали на сашиной машине, которую оставили на шоссе в километре от станции. Но они не решались откланяться и чего-то ждали, переминаясь с ноги на ногу.

– Вы идите, поезжайте домой, – догадалась Танюша. – Мы сами все донесем. Тут близко.

– Мы бы вас подвезли, да машину долго перегонять, – с облегчением сказал Саша.

– Да ну что вы, на электричке-то быстрее!

– Ага, тут сейчас такие пробки будут, как быдлогопы с пляжа по домам поедут, – подхватила Света. – Вы еще раньше нас приедете.

Облегчив совесть, коллеги поспешно простились и зашагали через лес к дороге. А Танюша с Ионом медленно потащились к станции – он с большим мешком, она с двумя маленькими. Дорогой Ион бодрился и шутил, но было заметно, что он утомился. Присев покурить в ожидании поезда, он надолго замолчал, уставившись на свои руки – словно позабыл, что по штату ему положено все время улыбаться.

– Устал, солнышко? – Танюша привычным движением подлезла к нему под мышку.

Ион встрепенулся.

– А? Да нет, что ты. Хорошо поработали все-таки! – Он попытался улыбнуться, но складка, разделившая его брови, делала улыбку незавершенной. Словно в глубине ее лежала грусть.

– Любовь моя, ты и так все время работаешь. Надо тебе и отдохнуть…

Танюша осеклась, потому что вышло совсем не то, что она хотела сказать. Она метила в жестоких ионовых работодателей, которые впрягли его, как ломовую лошадь, и бессовестно ехали, а получилось, что виновата была она сама, потому что в единственный мужнин выходной заставила его таскать мешки и общаться с гопниками. Ион, видимо, почувствовал танюшину неловкость и поспешил ее загладить, и для этого в очередной раз заговорил о давнем обещании начальства дать ему двухнедельный отпуск. То, что до осени этого чуда не случится, понятно было обоим, однако Иону доставляло радость мечтать о том, как в этот отпуск они поедут в Дубоссары к его родне – матери, отчиму и брату-школьнику. Он редко их видел; как поняла Танюша, с тех пор, как у матери появилась вторая семья, она не так остро нуждалась в старшем сыне, и он мог годами жить в России, не испытывая угрызений совести. С их последней встречи прошло уже два года. Но теперь Ион вдруг вознамерился ехать. Во-первых, в свете ухудшения международных отношений он боялся, что наземное сообщение с его родиной могут закрыть, а воздушное стоит уж очень дорого, а во-вторых – он говорил, что хочет познакомить родных с Танюшей. И сейчас он снова принялся с увлечением планировать их поездку. Танюша боялась Москвы, поэтому нужно было придумать, как подсесть в автобус до Тирасполя, минуя столицу. Вариантов догнать автобус в пути было много, и не только в части транспорта, но и в части промежуточного ночлега – хостелов и съемных квартир. Ион разворачивал все это перед Танюшей, подобно вееру. Глаза его снова разгорелись, он забыл об усталости, и только двигал руками в воздухе над воображаемой картой. Тут только Танюша по-настоящему поняла, как он измучился на стройке. Она стала подбадривать его расспросами, и вот они уже ехали вдвоем по каждой из веток маршрута – на верхних полках плацкартных вагонов, на задних сиденьях междугородних маршруток, на попутках. Конечно, все это происходило в декорациях несусветной южной жары, но ведь по пути будут речки и карьеры – вот тут, тут и тут, причем здесь довольно большой незахваченный берег. А вдруг за время его отсутствия берег успели захватить? Ну, не весь же. Не может быть, чтобы захватили весь! А вот тут на рынке продаются чудесные горячие сладкие пирожки, очень дешевые. Все как любит Танюша. Танюша…

– Кстати! Я совсем забыл. Три раза вспоминал, и три раза забывал. – Ион просиял, и морщинка между его бровями почти разгладилась. – Перед тем, как мы поедем, надо успеть расписаться. А то что же мы скажем моей маме?

Танюша растерянно улыбнулась. Если бы не регулярные расспросы ее собственной мамы, она бы и не вспомнила, что эта процедура является не то что необходимой, но вообще существует. Жизнь с Ионом была такой прекрасной, что всякая дополнительная полировка счастья выглядела излишеством. Но раз он так считает, значит, это нужно. Действительно, что он скажет своей маме? Танюшу не удивило, что в отношении к теще это соображение в расчет не принималось. Ну что ж, значит, там, в Дубоссарах, такая особенная мама, перед которой можно появляться только женатыми. При мысли об этом событии в ее голове не возникло ни одной из тех сказочных картин, которые рисуют себе все невесты и которые прежде, до Иона, алчно рисовала она сама: Танюша в ослепительном белом платье, с гроздями цветов, рядом с огромным столом, заваленным яствами; а еще толпа восхищенных гостей и золотое кольцо, которое при помощи чьей-то руки налезает на ее палец… Когда-то у нее была целая коллекция подобных изображений, тщательно продуманных и выписанных, успевших покрыться пылью от старости и неупотребления. Но с некоторых пор они все незаметно отправились на дальнюю свалку памяти. К чему было мечтать о счастье, когда оно было тут, с ней и в ней, и она сама была в нем? И вместо того, чтобы представить себя в подвенечном платье и в ореоле величия, Танюша задумалась о том, что трудновато, наверное, будет Иону выкроить время, чтобы сходить в ЗАГС и сделать это. Она даже позабыла, что надо бы внутренне поторжествовать, вспомнив материн вопрос «почему он на тебе не женится?» – вот, как же, еще как женится! Но и это ей не пришло в голову, потому что было сущей мелочью в сравнении с самим Ионом. Деловитое слово «расписаться» никак не могло превратиться в ее мозгу в пышное «свадьба».

Электричка была полупустой: к счастью, еще не наступило время массового возвращения публики «с природы» в город. Иону и Танюше достались два сидячих местечка рядом. Даже когда можно было занять самые козырные места – друг против друга у окна – они предпочитали садиться рядом, плечом к плечу, и Танюша забиралась в свой любимый «домик» – Иону под крыло. Но, угнездившись и с минуту понаслаждавшись его близостью, Танюша вдруг снова вспомнила то, что беспокоило ее час назад – а именно, странные слова пьяного гопника. Небо за окном сразу посерело, сладость прикосновения мужниной руки стала чуть-чуть пресней. Нет, она должна была срочно поквитаться с этой вопиющей несправедливостью – найти ответ, который разрешил бы противоречие!

– А может, он имел в виду, что я злая в глубине души? Может, он обладает способностью читать мысли?

Ион медленно приподнял отяжелевшие веки: оказывается, он успел задремать.

– Тогда мне особенно жаль, что человек с такими данными опустился так низко… и еще ниже опустится, – наставительно изрекла Танюша. – И, кроме того, получается вдвойне несправедливо. Предположим, кто-то в душе не очень хорошо относится к окружающим. Но при этом он внешне ничем не показывает своего отношения. Он никого не ругает, не осуждает. Он даже помогает тем, кого ненавидит – например, убирает для них мусор… Разве можно после этого называть его злым?

– Э-гм… Наверное, нет.

– Вот и я о том же. Ведь злость – это проявление. А если она запрятана глубоко внутри и никак не показывает себя? Значит, это не злость!

– Да, пожалуй.

– Значит, я не злая, и этот алкоголик был не прав!

– Однозначно не прав.

Танюша на некоторое время успокоилась, но потом ее засвербил новый червь сомнения.

– Ионушка, ты спишь?

– А? Нет.

– Скажи, а тебе самому случалось на кого-то сильно злиться? Кого-то ненавидеть?

– Мне? Э-э… Ну конечно.

– Очень сильно?

– Безусловно.

– А кто это был? И за что ты на него злился? – оживилась Танюша.

Ион задумался и потер лоб, завешанный черными кудрями.

– Ну, кто же?

– Понимаешь… Я, кажется, забыл, как его звали. Но вечером обязательно вспомню, обещаю.

– Ну хорошо, имя необязательно. Но что он плохого тебе сделал, ты ведь помнишь?

– Помню-помню, сейчас… – Ион напряженно сдвинул брови, глядя в одну точку перед собой и словно пытаясь высмотреть там давнишний объект ненависти. – Ну надо же! Точно что-то с головой случилось. Всегда помнил, а теперь напрочь вылетело.

– Забыл? – огорченно спросила Танюша.

– Да, представляешь! Вот вроде он стоит передо мной, нехороший этот мужик, а вспомнить, кто он и что сделал – не могу.

– Как он хотя бы выглядел? – отчаялась Танюша.

– Ну, такой плотный, белобрысый… Или погоди, нет: он как раз был худой. И волосы были темные. А может, их и вовсе не было.

– Чего не было?

– Волос. Он был лысым.

– Точно?

– Ох, ты так спрашиваешь, что теперь я уже не уверен. Знаешь, нет: волосы все-таки были. Да-да, темные и довольно длинные. Но вот мужик это был или женщина, я наверняка сказать не могу. Одно точно – это был очень нехороший человек, очень!

– Ионушка! – Танюша укоризненно на него посмотрела; она все поняла.

– Что? – Ион крепился-крепился, но все-таки рассмеялся. Складка между бровями у него почти исчезла.

– Ты надо мной смеешься, Ионушка.

– Вовсе нет, Танюшечка. Я и правда не помню.

– Я все понимаю. – Танюша поджала губы, якобы обижаясь. – Этой метафорой ты хочешь сказать, что злиться – нехорошо. Что ж, как хочешь. Но я продолжаю утверждать, что иногда это необходимо. Понимаешь, это легко – ни на что не реагировать, всех любить и т.д. Но ведь если не реагировать на негодяев, не наказывать их, то они вконец распояшутся!

– Да-да, все так и есть…

– Таким образом, человек, который не замечает зла и не борется с ним, совершает в какой-то степени антиобщественный поступок.

Ион почесал в затылке.

– Я подумал, ты о другом говоришь. Бороться, конечно, надо. Просто при этом необязательно ненавидеть.

– Так без ненависти нельзя бороться! Где ты иначе возьмешь энергию для борьбы?

Они вышли с вокзала. На улицах было шумно: опередив поезд, в город начали прибывать первые машины возвращавшихся дачников. На привокзальной площади, где в любое другое время свободно ходили люди, теперь образовалась сплошная парковка. Она шевелилась, как муравейник: одни машины приезжали, другие уезжали, и Иону с Танюшей приходилось маневрировать между ними, опасливо оглядываясь по сторонам. Правда, опасалась только Танюша; Ион, как всегда, шагал с беззаботным видом, как будто он состоял из совершенно иной субстанции, нежели человеческое тело, и машины не могли его сбить. Наконец, они выбрались с площади и пошли узкой улочкой – Танюша потянула сюда Иона, надеясь, что здесь будет безопаснее, чем на центральном проспекте. Действительно, машин здесь было меньше, но из-за этого они не стояли в пробке, как на проспекте, а ехали быстрее обычного – стремясь, видимо, поскорее покинуть зону стресса. В открытых окнах виднелись потные руки и усталые лица водителей. Вымотанные сначала собственно отдыхом «на природе», а затем бегством от него в город, они озлобленно сигналили своим конкурентам – тем, кто точно также устал и тоже смертельно хотел поскорее отдохнуть от отдыха, вытянувшись с банкой пива перед телевизором. Почти в каждой машине были пассажиры – толстые недовольные жены и дети, которые наверняка непрерывно скулили «папа, а скоро приедем?» Все это, а вдобавок тайное сожаление, что рядом по жизни находится именно эта женщина, а не какая-то другая, или вообще никого (эти мысли обыкновенно подбираются именно во время долгой дороги с дачи в город), усиливало озлобление водителей. Они сильнее хмурились и чаще нажимали на гудок. Иногда, не выдержав, угрожающе матерились в открытые окна; при этом угрозы не относились ни к кому конкретно, хотя поводом и служил ближайший сосед по трассе. На самом деле водители материли свою жизнь в целом – то, что при наличии дорогой машины, дачи, квартиры и даже красивой (в прошлом) жены они не испытывали счастья. И именно перед таким автовладельцем Ион вздумал пересечь улицу по пешеходному переходу.

Танюша всегда тревожилась за его дорожную беспечность. Как можно ходить по улицам так, будто живешь в благополучной Америке, где все соблюдают правила, в то время как на самом деле ты в России, где каждая машина готова без зазрения совести размазать тебя по асфальту, лишь бы проехать первой? Тем более, что за убийство/искалечение посредством автомобиля у нас практически не наказывают. Вот Танюша ходила по городу, как положено: испуганно жалась к стенам домов, нервно озиралась по сторонам, даже собираясь переходить улицу на зеленый свет, и была всегда готова в панике отскочить в сторону от летящего на нее убийцы-на-колесах. Когда они шли вместе с Ионом, она всегда крепко держала его за руку, чтобы спасти от неминуемой смерти; еще и по этой причине она любила встречать его после работы. Но иногда и ей случалось недоглядеть, и Ион с детской наивностью ступал на «зебру», даже не посмотрев по сторонам. Так вышло и сейчас. Она отчего-то замешкалась и отвернулась, а когда снова посмотрела вперед, то внутри у нее все похолодело и сжалось. Ион, упорно глядя себе под ноги и чему-то улыбаясь, был уже в двух метрах от тротуара, а наперерез ему летела…

– Ион!!

Ион услышал ее голос и остановился; одновременно нажал на тормоза и владелец темно-синего «БМВ». Тормоза завизжали, шины заскрипели. Капот машины, замедляя ход, проехал мимо Танюши и замер точно посередине «зебры», слегка подтолкнув пешехода. Удар был несильным: Ион устоял на ногах. Он удивленно посмотрел на капот, потом на лобовое стекло, потом на водителя. Должно быть, он соображал, как могло случиться так, что машина оказалась там, где он меньше всего ожидать ее увидеть. Но спокойно сообразить ему не дали. Дверца «БМВ» гневно распахнулась, и на дорогу выскочило содержимое водительского сидения – толстеющий мужик в футболке и шортах. Выпучив глаза и раззявив рот, он исторг на Иона поток столь громкой матерной брани, что на время она перекрыла звуки других машин и гудков. К крикам водителя присоединились резкие подвывания – это из другой дверцы вылезла жена. Остолбенев, Танюша слушала, как оба они грозили убить «уе…ка», который посмел помешать им «нормально, бл…ть, доехать» домой с дачи. Второй ряд машин тем временем катился мимо, почтительно умолкнув и даже перестав сигналить. А Ион все стоял, изумленно раскрыв рот и подняв брови. Он никак не мог понять, какая связь была между его намерением перейти дорогу на зеленый свет и теми обвинениями, что изрыгала на него вперемешку со слюнями БМВ-шная супружеская пара. Танюша, опомнившись первой, бросилась к водителю и схватила его за руку. Это было вовремя, потому что в этот момент толстый мужик, окончательно взбесившись от того, что «уе…бок» таки не желает освобождать дорогу, сделал бросок вперед, дабы расчистить ее силой. Тут-то сзади и оказалась Танюша.

– Не смей! Не трогай! – взвизгнула она, повиснув на его руке.

Мужик с криком «пошла на х…й!» отшвырнул ее так, что она ударилась о дверцу машины. Это вывело Иона из забытья. Танюша, стоя на четвереньках, увидела, как ее обидчик вдруг попятился назад. Он снова оттолкнул Танюшу, но уже с целью не атаки, а бегства: он пытался закрыться в машине. Однако это ему не удалось. Не успел он захлопнуть за собой дверцу, как она дернулась назад: подскочивший Ион крепко схватил ее и потянул на себя. Теперь мужик не угрожал, но испуганно верещал тонким голосом; ему вторила жена, которая тоже успела юркнуть внутрь. Он не отпускал дверцу, все еще надеясь ее захлопнуть. Вдруг Ион молниеносным движением перехватил его пухлую руку и сделал то, на что эта рука так надеялась – именно, с силой закрыл дверцу. Танюша увидела странную, непривычную картину: дверца машины вроде была захлопнута, но слева от нее почему-то торчала рука с растопыренными пальцами. Из машины донесся истошный женский визг. Однако на сей раз визжала не жена – визжал сам водитель. Его перекошенное от боли лицо прижалось к стеклу. Он больше ничего не хотел, кроме как открыть дверцу, которая стала теперь источником его страданий. Танюша перевела взгляд на мужа и едва узнала его: лицо Иона потемнело, губы непривычно сжались. Глядя на водителя невидящим взором, он колотил и колотил по раме дверцы, заставляя плененную руку плясать в болевых судорогах. Внезапно он чуть ослабил нажим; рука попыталась было уползти в логово, словно раненая змея. Но оказалось, он дал ей свободу вовсе не для этого. Как только рука, которая уже истекала кровью, пошевелилась, Ион ловко перехватил ее, дернул вверх и снова ударил по дверце, на сей раз ногой. Теперь рука торчала сверху, похожая на руку утопающего, тянущуюся из воды в последней надежде на помощь. Но вместо помощи он получил лишь новую боль: Ион остервенело заколотил по дверце руками и ногами, не давая капкану ослабнуть. Лица мужика за стеклом уже не было видно – он сполз куда-то вниз, как уходят на дно утопленники. Вместо него нарисовалось лицо его жены. Она тоненько скулила, в ужасе закрыв рот руками. Танюша никогда не думала, что в ионовом теле столько мощи. Он весь, до капельки, ушел в эти удары. На лице его не было злобы – оно было безучастно. Но от этого было только страшнее. Казалось, что все его чувства и мысли превратились в одну лишь силу, и у силы этой было единственное предназначение – раздавить руку, торчащую из-за дверцы, превратить ее в кровавую кашу. Крови и так уже было довольно: рука дергалась, и тупой нож дверцы приходился все время на разные участки плоти. Вскоре она вся, от локтя до ладони покрылась глубокими ссадинами. Красные капли стекали по синему блестящему металлу. Танюша думала, что прошло очень много времени – секунды капали мучительно долго, словно кровь. На самом деле время остановилось. Зеленая машина, которая в начале экзекуции торопилась проехать мимо, делая вид, что ничего особенного не происходит, успела удалиться в лучшем случае метров на сто. За ее задним стеклом еще виднелись испуганные лица детей. В этот момент Ион снова дернул дверцу на себя, и две капельки крови, сорвавшись, случайно упали ему на лоб. Он остановился, как громом пораженный. Окровавленная ладонь врага безжизненно упала в открывшуюся щель и тут же, почувствовав шанс на спасение, втянулась в темный салон. Следом хлопнула дверца. Внутри воцарилась тишина – не было ни криков, ни стонов. Но Ион уже забыл о ней. Он с удивлением рассматривал кровь, которую стер со лба пальцами левой руки. Потом посмотрел на правую – она давно перемазалась в крови с дверцы – и только тогда перевел взгляд на машину. В окне снова появился водитель. Это был уже не тот человек, что несколько минут назад. Лицо его было бледно, щеки обвисли и дрожали. Стараясь не смотреть на Иона, он силился с помощью здоровой руки привести машину в движение. Это ему удалось. «БМВ», хоть и не так уверенно, как прежде, тронулась с места и медленно покатилась прочь. Вскоре она исчезла за поворотом. Следом тянулись другие машины. Они по-прежнему старались подальше объехать Иона с Танюшей, хотя, кроме них двоих, на дороге не было препятствий.

– Что я сделал?! – Ион снова посмотрел на свои руки, потом на то место, где только что стояла машина, а потом туда, где она исчезла.

– Ионушка, золотко, пойдем отсюда скорее! – заревела Танюша.

– Как это могло… Как я мог это сделать? – бормотал он, оглядываясь по сторонам. У него теперь было такое же детски-испуганное лицо, как только что у хозяина машины. – Почему… почему это сделалось?

Танюша, всхлипывая, потянула его за руку.

– Нельзя тут стоять, любовь моя. Сейчас тебя снова кто-нибудь собьет…

Но никто не собирался их сбивать. Машины обходили их по широкой дуге, водители старались не смотреть в их сторону. Хотя это были уже другие машины, они каким-то загадочным образом получали от своих предшественников сигнал о препятствии, словно бактерии, которые, стремительно размножаясь, уже через несколько минут меняют свой генетический код. В этом коде было записано, что на месте Иона с Танюшей стоит непроходимая стена, которую опасно задевать. Но Танюша все равно тянула Иона прочь: она боялась, что избитый водитель вот-вот опомнится и вернется назад, чтобы отомстить, либо откуда не возьмись явится вызванная полиция. Страх мешал ей рационально мыслить. В противном случае она бы рассудила, что наша полиция крайне редко оперативно реагирует на подобные вызовы; к тому же, было маловероятно, чтобы кто-то из проезжавших водителей, либо сам пострадавший успел бы ее вызвать. Танюша отдалась на волю чувств. Вцепившись в руку Иона, она бегом потащила его назад по улице – так ей почему-то казалось безопаснее – и, дойдя до первой подворотни, свернула туда. За подворотней был пыльный дворик с кустами жасмина, старыми скамеечками, песочницей и облупившимся турником. Людей не было. Оттуда, петляя сквозь лабиринт сараев и гаражей, тропинка вела в другой такой же дворик, и Танюша бросилась туда. Ион не сопротивлялся и покорно следовал за ней. Иногда он останавливался и оглядывался назад, будто припоминая все, что произошло, и заново ужасаясь. «Как?.. Почему?..» – беспомощно спрашивал он, и Танюше приходилось уговаривать его идти дальше. В одном из сквериков она остановилась, усадила Иона на лавочку, достала из рюкзака бутылку с водой и полила ему на руки, чтобы смыть кровь. Ион смотрел, как порозовевшая вода стекает с его пальцев, и вдруг на глазах у него выступили слезы.

– Я… не могу! – страдальчески выдавил он и снова сделал движение, чтобы идти назад.

– Все хорошо, Ионушка, все кончилось! Ты все правильно сделал, миленький. Это был очень плохой человек… Ты меня от него спас, – тараторила Танюша, придумывая на ходу. – Но сейчас надо спешить, потому что он может нас догнать, и привести еще кого-нибудь. А ты устал, тебе надо отдохнуть. – Она обняла его за плечи и подтолкнула вперед.

– Догнать? Нет, он не может. У него сломана рука. Боже, это же я сделал! Как я мог?!

– Идем, милый. Ты ударил его, потому что он ударил меня. Помнишь? А потом ты просто не давал ему вылезти из машины, чтобы он не мог побить нас обоих. Ну, идем же. Осталось чуть-чуть. Сядем на «восьмерку», доедем до рынка, а там до дома рукой подать.

Как молния, вспыхнул в ее мозгу маршрут восьмого автобуса. Он был страшно долгим, объезжал почти весь город по кольцу, и они редко садились на него. Однако сейчас инстинкт подсказывал ей, что кружной путь к дому почти гарантированно обезопасит их от нежелательных встреч – с побитым ли водителем, с гипотетической ли полицией или с целой армией других автомобилистов, которые, как рисовалось в ее напуганном воображении, должны были из солидарности с товарищем найти и покарать их. Она хотела тотчас бежать к остановке, но Ион теперь шел с трудом, пошатываясь на ходу; силы оставляли его. Если бы Танюша не тянула его за руку, он, наверное, опустился бы прямо на асфальт. Прохожие провожали их с многозначительными ухмылками: ага, мол, понимаем, жена тащит домой подгулявшего мужа. Танюша заискивающе улыбалась и старалась скорее миновать свидетелей: ей казалось, что эти люди тоже могут быть заодно с армией врагов, что они доложат о них владельцам «БМВ» и всем прочим. К счастью, автобус подошел быстро. Танюше удалось втолкнуть туда Иона и усадить на неприметное заднее место. Сама она встала рядом, хотя свободных сидений было полно: она пыталась отгородить его от любопытных глаз. Постепенно Ион успокоился. Точнее, ушел в себя: он больше он не говорил о водителе, а сидел молча, глядя на свои колени. Взгляд его затуманился, на лбу появились морщины. Танюша не пыталась тормошить его: она радовалась, что они не привлекают внимания.

Автобус остановился.

– Приехали, милый. Выходи. – Она тронула его за локоть.

– Ага, да.

Он поднялся и вышел вслед за ней, но так и не очнулся тяжелых дум. Таким же тихим и отрешенным Танюша привела его домой. Он покорно вошел, снял кроссовки, опустил рюкзак на пол. Потом неуверенно зашел в комнату, будто был здесь в первый раз, заметил диван, подошел и лег.

– Хочешь есть, Ионушка? Ты давно не кушал. – Танюша склонилась над ним.

– Нет, Танюш. Я устал что-то. Полежу. – Он прикрыл глаза.

Так странно было слышать от Иона «я устал», и так непривычно видеть его таким разбитым, что Танюша встревожилась – теперь уже не из-за инцидента, а из-за мужа. Она подошла и села рядом. Только сейчас она заметила, что вокруг глаз у него залегли глубокие тени, и лицо, казалось, еще больше исхудало.

– Ионушка, солнышко!.. – Танюша положила руку ему на потный лоб, и удивилась, какой он холодный. – Скажи, что тебе принести? Что для тебя сделать?

Ион с трудом открыл глаза, будто веки налились тяжестью, и посмотрел на Танюшу. Никогда прежде она не видела такой тоски в его взгляде.

– Что с тобой, золотко? Это ты так… из-за того мужика? Но ведь это он был виноват! Он же был плохой!

Она всхлипнула и прижалась к его плечу. Ион долго молчал и, наконец, вымолвил:

– Танюша, так нельзя было делать. Я не должен был…

– Милый, но как же было нужно? Ты вспомни: он тебя чуть не сбил…

– Он и не сбил бы. Он затормозил. – Ион поморщился, словно само воспоминание об том доставляло ему физические страдания.

– Да, но потом… Он же хотел побить тебя! За то лишь, что ты переходил улицу по переходу и на зеленый свет! За то, что ты, видите ли, помешал ему ехать! Ведь это наивысшая степень наглости. И меня он хотел побить. Ты же меня защитил, помнишь? – Танюша тоже вспомнила все подробности происшедшего, но ей, наоборот, это придало уверенности в своей правоте. – Золотко мое, как же иначе тут было поступать, скажи?

– Не знаю. Но не так. Не так… – Он говорил медленно, словно не только веки, но и губы и язык у него сделались непомерно тяжелыми.

– Теперь уже ничего не исправишь, милый. – Танюша обняла Иона и попыталась залезть ему под крылышко – туда, где ей всегда было тепло и покойно. Но сейчас его тело было странно холодным. – Его рука заживет, он же молодой и сильный. Зато он будет понимать, что так себя вести нельзя. Что нельзя сбивать людей, нельзя им потом угрожать…

– Да, теперь ничего не исправишь, – выдохнул Ион. Он не слышал продолжения фразы. – Это ужасно, Танюша.

– Так ведь ничего страшного не произошло! Не сломана у него рука, поверь мне! Я видела…

Танюша отчаянно врала: на самом деле она не знала и не могла знать, сломана ли рука. Судя по количеству крови, повреждения, даже если они коснулись только мягких тканей, были глубокими. Но сейчас ей не хотелось так думать, и она старательно затушевывала в своих воспоминаниях кровь и стоны, а на первый план выставляла хамство водителя – тогда еще здорового. Однако на Иона не действовали ни вранье, ни правда. Казалось, его состояние связано не только с раскаянием в том, что он поступил дурно – будь тут одно раскаяние, его можно было бы переубедить разумными доводами. Это была какая-то особенная, физическая подавленность, не подвластная рассудку. Как будто его тело, именно тело страдало от того, что он причинил боль другому человеку. Это было настолько противно его существу, что оно мучилось, словно от токсического отравления. Но вместе с телом страдала и душа, и ее уж никак нельзя было убедить, что дурного поступка не было. Ведь именно тело, ее вместилище, нанесло тому человеку раны. Рука, которой она управляла, обагрила кровью чужую руку. И перенести этого кошмара она не могла. Танюша обнимала Иона, пытаясь согреть, и твердила в ухо, что все обойдется. Однако она чувствовала, что это бесполезно: раскаяние, как болезнь, сковало милое ей тело. Иону тяжело было даже пошевелиться. Воспоминание о чужой боли проникло в кровь и вместе с нею разнеслось по всему организму. Он не смог бы сказать себе «это сделал не я», или «это было не так», даже если бы захотел. Его тело лучше всех знало, что это было оно и все было так, как было.

Наконец, он уснул. Уснула, не раздеваясь, и Танюша. Ночь пронеслась, как одно мгновение: вскоре в ее веки постучался солнечный свет. Проснувшись, Танюша первым делом потянулась к Иону. Он, похоже, еще спал. Дыхание было очень тихое, но ровное. Она удивилась, заметив, что футболка на нем мокрая, словно он только что купался. Мокрая была и подушка, и спинка дивана. Танюша привстала. Лицо Иона, его шея и руки были покрыты крупными каплями пота, которые стекали вниз тоненькими ручейками. Волосы, которые и прежде быстро становились сальными, сейчас вились черными лоснящимися кольцами. Впадины его лица, которые за ночь, кажется, стали глубже, были испещрены грязноватыми линиями: это пот, подобно горным потокам, стекал со лба и носа на щеки и шею, а дальше впитывался, словно в грунт, в ткань покрывала. «Как странно… отчего так много пота?» – думала Танюша, проводя рукой по его коже. От прикосновения Ион слабо пошевелился и открыл глаза.

– Танюш… Уже утро, да?

Он попробовал подняться, но, встав на локти, со стоном опустился на подушку.

– Что с тобой, Ионушка? Что у тебя болит?

Танюша прильнула к нему, обняла руками голову, погладила мокрые волосы. Ион прикрыл глаза, пережидая приступ немощи и переводя дыхание. Танюша поцеловала его в макушку. Теперь ее лицо, руки и футболка тоже увлажнились.

– Милый, ты так сильно вспотел… У тебя такое раньше бывало?