3.
Алиса не ходила на физкультуру. И в среду после урока русской литературы она сразу же направилась в парк. Одна. Теперь у нее был новый классный руководитель, и ему не было дело до «умственно отсталой» пленницы.
Апрель оказался не таким уж плохим месяцем, как представляла себе Алиса. Каждый предыдущий был намного хуже. И всё же весна не была похожа на цветущие японские сады.
Девочка перебежала дорогу на зеленый свет, сторонясь других пешеходов. Но находиться в толпе было не так уж плохо. Можно было исчезнуть, затеряться, при этом, не забираясь в душную вонючую нору.
Всё закончится, когда его найдут…
Она вошла в парк и прошмыгнула между деревьев. Улицы были мокрыми, прошлогодняя опавшая листва неприятно чавкала под ногами. И всё же погода была не такой уж плохой, чтобы отказаться от прогулки на велосипеде. Хотя бы здесь, в парке. Она брела в тишине и одиночестве между деревьев, пока не услышала детский смех и улюлюканье. Кучка мелких сорванцов, должно быть, по дороге домой из школы забежала в парк, чтобы поиграть. Они собрались в маленький круг и занимались чем-то. Алиса остановилась на расстоянии десяти метров и стала наблюдать.
Маленькие дети…
Ты никогда не была такой, не так ли? Ты ведь сразу стала такой, как сейчас?
Но разве это правда?
Вспомни нас! Вспомни нас! Вспомни нас!
Это девочка с фотографии в желтом платьице постоянно теперь жила в ее голове.
Она не видела своего отражения в зеркале. Она не видела себя через других детей. Она помнила себя только одним человеком. Папой. она смотрела на себя глазами папы. Она думала о себе мыслями папы.
Дети держали что-то… Что-то издавало звуки. Они смеялись. Четверо мальчишек. Они… Кошка с большим животом пыталась избежать опасности, пыталась бороться, но они крепко прижали ее. Трое держали, а четвертый пытался поджечь хвост зажигалкой. Кошка шипела и рычала, бедный загнанный зверь, охваченный страхом. Они держали ее…
Они держали меня. Они сломали мне ребра. Они сидели на мне. Я не могла дышать! не могла дышать!..
Пилюля ярости вдруг вошла в Алису вместе с апрельским воздухом! Она не могла поверить. Крик зверя стал единственным ориентиром во тьме, накрывшей окружающий мир. Алиса сбросила рюкзак и подбежала к сорванцам. Не успев даже подумать, она схватила одного из них за волосы – того, что прижимал коленом голову кошки, – и резко потянула на себя. Повалила на землю и разбила нос. Черно-белая кошка, наконец, почувствовав отсутствие оков молниеносно исчезла среди кустарника, спасая свой живот с будущим потомством. Остальные мальчишки широко открыли глаза, но продолжали сидеть на месте.
Мальчишка с разбитым носом закричал от страха. Не от боли. Боль придет потом.
Ярость от этого крика только усилилась. Мальчишка с зажигалкой, грязными щеками и нелепой оттопыренной шапкой на голове смотрел с вызовом. Алиса прыгнула на него сверху, уселась, словно наездница и сцепила пальцы вокруг его тонкой маленькой шеи. Остальные двое пустились в бега, доставая дорогие смартфоны из рюкзаков, чтобы поскорее набрать мамочкам.
Алиса сжимала руки.
Они говорили мне: «Родись!», а я не могла дышать. Не могла дышать.
Он убил мою кошку. У меня никогда больше не было кошки.
Глаза мальчишки готовы были вылезти из орбит. Он брыкался и царапал ее руки. Но она ничего не чувствовала. В ушах стоял только крик загнанного зверя. Такой же крик она слышала в тот день в лесу. Такой же. Крик раненого зверя в клетке. В норе. Ему больно. Он страдает.
Когда губы мальчишки посинели, позади раздался чей-то крик. До боли знакомый голос.
– Алиса! Не надо, Алиса! Алисочка!
Так ее звала только Наталья. Они уволили Наталью. Теперь у нее даже не было понимающего учителя. Но девочка вдруг встрепенулась, ослабила хватку. Наталья схватила ее за плечи и оттащила от мальчика.
– Что же ты творишь? Зачем?
Мальчишка так и лежал на земле, хватая ртом воздух.
Алиса оглянулась по сторонам. Начали собираться люди. Кто-то подбежал к мальчику и вызвал скорую.
– Они… – Алиса не видела остальных детей. – Они мучили кошку. Хотели сжечь ее.
Жаль, кошка не могла свидетельствовать в пользу слов Алисы. Она давно нашла безопасное место и зализывала раны.
– Нельзя бросаться на людей, Алиса!
– Мы вызвали милицию! – кто-то выкрикнул в толпе.
Мальчишка, наконец, отошел от шока и заревел. Где-то поблизости ошивался другой, с разбитым носом.
– Я плохая, – сказала Алиса. – Видите?
И эти темно-медовые или, может быть, всё-таки карие глаза блеснули отчаянием.
– Нет! Нет, – Наталья обняла девочку и крепко прижала к себе. – Ты не плохая, слышишь меня?
Пустые глаза, убитые глаза. Убитые жестокостью. Убитые темнотой норы.
Вой сирен и яркий свет мигалок привлек зевак спустя десять минут.
4.
Родителей убедили проявить снисхождение и не подавать заявление.
Катерина бегала по комнате и разбрасывала вещи Алисы, как будто это могло помочь избавиться от девочки.
– За что мне это наказание?
Она всё еще надеялась, что девочку признают невменяемой и закроют в психушке. Нет! Они сказали, что подросток страдает от посттравматического синдрома, и случившееся – его вина. Она не больна психически.
Они делали всё, чтобы снять с себя ответственность. Но должен же быть какой-то выход, если это чудовище опасно для общества.
Ее вызвали в школу. Катерина никогда не была матерью школьника и не знала этой роли. В тайне она часто останавливалась возле какой-нибудь школы и наблюдала за тем, как дети выбегают из дверей, играют. Представляла, что вот та маленькая девочка в школьной форме – белый верх и черный низ – ее Женечка. Только вот волосы у нее не были бы заправлены в хвостик. Она заплела бы ей самую красивую косу. У нее были бы длинные светлые волосы. Да, такой была Женечка в ее воображении.
Но не эта…
Войдя в кабинет директора, Катерина раскланялась в извинениях.
– Простите Катерина, но мы не можем больше предоставить вашей дочери место в нашей школе. После случившегося.
Она знала, что так и будет.
– Но вы не можете!.. Вы же знали, кто она.
– Поймите, это не от нас зависит. Родительский комитет потребовал исключить ее. Они опасаются за своих детей, вот и всё.
– Но…
– Девочка не раз проявляла агрессию без причины. И, знаете, всё-таки… У нее непростой жизненный опыт… Ну…
– К чему вы клоните?
– Она не лучший пример для школьников. Она жила… С каким-то мужчиной.
Катерина испытывала странные смешанные чувства. Ей было стыдно, обидно и больно. Но было что-то еще. Вдруг проснулось в этот самый момент. Совесть? Жалость к Алисе?
– Она жила там не по своей воле, – голос Катерины вдруг понизился и стал твердым. Директор удивленно посмотрела на нее, будто перед ней теперь был другой человек.
Директор помолчала какое-то время, а затем заговорила.
– Вы же не можете знать этого точно.
Вдруг это странное чувство испарилось. Осталась злость. Это из-за Алисы она сидит здесь и выслушивает гадости. Это из-за Алисы на нее всё время тыкают пальцами. Это всё из-за нее.
Должен быть какой-то выход. Последняя надежда. Почему он не может вернуться и забрать ее снова?..
Глава 26.
Не говори никому обо мне
1.
– Что это? – прошептал кто-то за спиной.
Профессор резко обернулся. Всё вокруг поплыло, как в тумане. Этот сон он видел много раз. Как кто-то входит сюда. Как раздается чей-то голос за спиной. А Алиса… Она превращается в мышку и прячется в маленький зазор между стеллажами у стены. И ее никто не найдет.
– Лев, кто это?
Голос возвысился и немного сорвался. Женский голос. Алиса уже слышала его когда-то.
За мной пришла мама. Мама…
Женщина со светлыми крашенными волосами и миловидным лицом.
– Что ты здесь делаешь? Зачем пришла? Уходи, Даша!
Какое красивое имя! Неужели такие бывают не только в сказках?
Но женщина так и застыла, уставившись карими глазами в испуганные глаза Алисы.
– Кто эта девушка, Лев? Что за письмо ты мне прислал?
Профессор поднялся и подошел к бывшей жене. Он легонько взял ее за руки и попытался вытолкнуть к лестнице. Но она молниеносно вырвалась и отступила. Ничего не боясь, она подошла ближе и тут же зажмурилась. Неприятный тяжелый запах стоял в погребе. Когда-то здесь они хранили яблоки и соленья. Она, Даша, не любила спускаться сюда. И дочке запрещала.
Ведро с мочой, грязный матрас, грязные стены. Всё выглядело так, будто здесь ютились бездомные.
– Я всё объясню, Даша. Эту девочку выгнали. Из дома…
Даша подошла ближе к Алисе. Девочка вжалась в матрас, будто хотела раствориться в нем. Видеть другого человека было настоящим волшебством. Так страшно и трепетно.
– Нет, – прошептала женщина. – Я знаю, кто ты. Я точно знаю, кто ты.
– Эту девочку выгнали.
Зачем ты лжешь? Зачем ты лжешь?..
– Знаешь, – сказала женщина, – несколько лет назад мне звонила наша… Твоя соседка. Она сказала, что видела у тебя дома девочку в одеяле. Несла какую-то ахинею. И знаешь, что? Я ее послала ко всем чертям! Я подумала: ну, может быть, у тебя кто-то появился. Это не мое дело. Подумала, что она снова портит тебе жизнь… Но она говорила правду.
– Что?
– Это та самая девочка, разве нет? Ты написал мне в письме.
– О чем ты? Ты бредишь?
Испарина на лбу профессора говорила об обратном.
– Девочка, которая пропала в соседней деревне. Это же она!
– Ты спятила!
– Как тебя зовут? – спросила Даша, обернувшись к девочке. Она не ответила, а только зажмурилась, как будто мир мог исчезнуть, если закрыть глаза.
– Алиса ее зовут! Алиса! Не Женя!
– Не Женя… – женщина немного улыбнулась. – Надо же. А я и не помнила имени той девочки. Сколько времени ты здесь, Алиса? Скажи мне.
Женщина присела на корточки.
– Папа, папа, папа, – затараторила девочка.
– Папа? Ты называешь его папой? Значит, очень долго. – Даша обернулась к бывшему мужу. Тот был бледен, как айсберг. – Сколько лет, Лев? У тебя поехала крыша тогда. Я должна была это понять.
– Это не она! Это другая!
– В каком году это произошло? Я читала все новости. Я следила за всем. Я искала ее вместе с другими волонтерами. Ее лицо навсегда застыло в моей памяти. Никогда не забуду ее. Потому что знаю, как это, когда теряешь ребенка. Но моего было не вернуть. А та девочка с фотографии. Никогда не забуду ее взгляд. Взгляд!
Она снова повернулась к Алисе и улыбнулась самой своей искренней улыбкой. И волна обиды накрыла Алису. Не злости, не страха, а обиды. Обиды за то, что человек всегда мог прийти сюда, но никогда не приходил.
– Я заберу тебя, хорошо? – спросила женщина.
– Нет! – закричал профессор и обрушился на нее сзади, сжав горло рукой.
Алиса в ужасе отшатнулась. Женщина пыталась вырваться, брыкалась, но не могла издать ни звука. Лицо ее покраснело. Ей было плохо. Плохо. Папа делал женщине плохо. Плохой. Папа плохой.
– Папа, отпусти! – Алиса подбежала и схватила его за руку, попыталась вырвать женщину из его крепких рук, но не смогла. Не хватало силы.
Профессор дернулся и оттолкнул девочку. И чувство гнева снова захлестнуло девочку.
Ненавижу тебя. Ненавижу тебя. Ненавижу!
Женщина всё еще пыталась вырваться, но ничего не выходило. Ей было плохо. Очень плохо.
Девочка обернулась по сторонам. Сейчас она будто бы видела свою нору впервые. Здесь не было ничего. Пустота. Грязные стены и вонь. Она быстро поднялась по ступенькам, не думая ни секунды. В гараже было сумрачно, а на выходе – дневной свет. Ящик с инструментами был открыт. Она взяла большой тяжелый стальной ключ и вбежала в погреб. Женщина теперь стояла на коленях, и папа душил ее! Душил!
– Папа, отпусти! – Алиса замахнулась ключом, как будто предупреждала его. Но он не видел этого и продолжал душить женщину. Ее ноги обмякли.
И тогда Алиса опустила тяжелый ключ ему на голову. Его хватка ослабла. Он пошатнулся и рухнул на пол. Женщина тоже упала и застонала, гулко вобрала в себя воздух, ощутив жжение в легких. Затем она начала истошно кашлять.
Алиса так и стояла с тяжелым ключом в руках.
– Папа, – прошептала она.
Папа лежал на полу, из головы шла кровь. Прошло примерно десять минут. Она ждала. Ждала, что папа встанет. Но встала женщина. Она была бледной, а глаза красными. Женщина посмотрела на тело рядом, а затем на Алису. И снова на тело.
– Уходи, – прохрипела Даша.
Слово это не значило для Алисы ничего. Она ждала, когда встанет папа.
– Ты можешь теперь идти, ты свободна, понимаешь?
Она не понимала.
– Папа не разрешает, – сказала Алиса. – Мне нельзя выходить.
– Господи, – прошептала Даша. – Что же он сделал с тобой?
Она огляделась вокруг. Подползла к телу бывшего мужа и пощупала его пульс. Пульса не было. Адреналин снова ударил ей в голову. Он мертв.
– Он уже не встанет, – сказала женщина.
– Папа! – Алиса бросилась к профессору и начала трясти его.
Крови было много, слишком много.
Ты его убила. Убила его.
– Я останусь здесь, с ним, – Алиса заплакала.
Женщина дотронулась до ее плеча.
– Нельзя больше оставаться здесь. Ты погибнешь.
– Меня убьет солнце.
Вот оно что. Неужели столько лет она просидела здесь?
– Я помогу тебе. Твой папа останется здесь. Он будет здесь ждать тебя, хорошо?
Алиса знала, что он мертв. Она знала, что такое смерть. Она знала, что такое кровь. И когда она занесла над ним ключ, неужели не знала, что этим закончится? Знала. Она хотела. Хотела этого.
И женщина накрыла ее одеялом и вывела. Теперь нужно было решить, как спасти ее и себя. Она взяла ключ от погреба из кармана бывшего мужа и заперла нору.
– Тебе нельзя брать этот ключ с собой.
Они вышли из гаража. Но что-то нужно было забрать! Мальчик всё еще в пузыре!
– Я положу ключ под камень, сюда.
Девочка не видела, потому что была накрыта одеялом. Несколько камней, как украшения для клумбы, лежали возле крыльца. Женщина положила ключ под один камень.
– Ты никому не должна говорить обо мне и о том, что ты сделала с папой, хорошо?
Женщина завела девочку в дом. Нужно было сделать вид, что девочка сбежала из плена. Она раздела ее, связала ей руки…
На кухне лежал пакет.
Я Женя Малько…
Вернешься домой – ключ под камнем…
Глава 27.
Зверь под землей
1.
Ей снова связали руки. Она вырывалась. На этот раз вырывалась.
Ее привели в церковь. Здесь было удушающе тихо. Она никогда не была в таком месте, и оно было страшнее любой психбольницы. Оно было страшнее одеяла, в которое ее укутывали для перерождения. Здесь было слишком много пространства. И слишком мало воздуха.
– Сиди спокойно! Батюшка просто прочитает молитву! – сказала мать.
Не мать. Женщина, которую все называли матерью Алисы. Женщина, которая страдала.
Какую молитву? Алиса никогда не верила в Бога. Никто не заставлял ее верить. У нее было много разных книг о религиях, но нигде не было о связанных руках.
– Если бы ты сидела спокойно, то никто бы тебя не привязывал.
Катерине помогала еще одна женщина в платке в темной мешковатой одежде. Неужели они думали, что Алиса одержима дьяволом? Неужели это правда происходит?
Женщина взяла стакан с водой и начала что-то нашептывать, ходила кругами возле Алисы и иногда брызгала водой на нее прямо из своего рта. И это злило девочку еще больше. Она вдруг вспомнила, как ее пальцы сжимались на шее мальчишки, и это возбуждало ее. И это придавало ей силы. Она закричала в этом пустом большом пространстве, и ее крик, казалось, мог разорвать стены.
– Получается, – прошептала Катерина.
Появился тот самый батюшка. В черной одежде, словно монах, и с большим крестом на груди.
Как я ненавижу вас всех! Как я ненавижу!
Алиса начала вырываться. Ремни, которыми ее привязали к стулу, были натянуты не туго, так что девочка немного ослабила их хватку. Но кто-то удержал ее от того, чтобы освободиться окончательно.
Батюшка взял дымящееся воняющее приспособление и начал заунывно читать молитвы.
Ты двенадцать лет не дышала. Двенадцать лет не дышала.
– Мне больно! – закричала Алиса.
И крик этот снова ударил в стены, но не смог вырваться за пределы здания.
– Это не тебе больно, а ему, – спокойно возразила женщина в платке.
Они снова сломают мне ребра. Снова…
Ремни впивались в руки, кто-то, наверное, Катерина, выламывала сзади ей кисти. За что?
Я больше не буду плохой. Не буду
И тут же в сознании всплыло лицо Натальи Кирилловны…
Ты не плохая, слышишь? Ты лучше их всех…
Иногда нужно быть хуже, чтобы сохранять лицо в толпе. Нужно быть глупее.
И эта мысль успокоила Алису. Она перестала вырываться, руки ее обмякли. И хватка матери тоже ослабла. Девочка склонила голову вперед. Но она не уснула, не потеряла сознание. Она слишком долго жила без сознания. Целых двенадцать лет.
Я убила папу. Дом там, где ключ под камнем. Я покажу, где ключ.
Сознание заперто там. Я выпущу его.
Она не знала, сколько еще времени прошло, прежде чем три человека, окружившие ее, решили, что можно снять оковы.
– Теперь она чистая? – раздался голос Катерины.
– Нужно будет провести еще несколько чисток, – провозгласил батюшка. – Везите ее домой.
Нужно сперва освободить зверя.
Ее обмякшее слабое тело усадили на заднее сиденье. Она видела едва уловимую улыбку матери на лице.
Алиса помнила то место, где она должна совершить рывок. Она мысленно снова дергает за ручку двери. Дверь открывается. Медленно, как во сне, дверь открывается. И она снова выбегает в лес. Но сейчас уже тепло. Апрель. А вдруг она не услышит этого зверя? Вдруг зверь живет в ее голове?
Вот. Сейчас. Пусть она думает, что ты спишь. Пусть думает, что в тебе больше нет демона. В тебе больше нет гнева.
2.
Машина двигается со скоростью сорок километров в час по сельской дороге. Вот оно. Бледная рука хватает с пассажирского сиденья сумку матери и дергает за ручку двери, а дальше – пустота. Черная пустота, которой окутан мир. Апрельский вечер, холодный северо-западный ветер. Но в этом нет ничего страшного. На ней пуховая куртку и теплые штаны. Она не знает, что такое мода, но так хочется быть, как все. От нее пахнет норой. И здесь пахнет норой.
Вернешься домой – ключ под камнем.
Она приходит в себя и видит свои мелькающие в прошлогодней траве и сосновых иголках ноги. Под ногами хрустят ветки, стволы деревьев мелькают. В руках сумка. Зачем? Почему она здесь? Телефон! Алиса шарит дрожащей рукой в сумке, продолжая бежать. Находит смартфон и выбрасывает сумку. Она не чувствует пальцев рук, но набирает номер, который помнит наизусть.
Ответь, пожалуйста! Ответь!
Нет ответа. Нет. Думай. Думай же!
Алиса застывает на месте, не понимая, куда бежать дальше. Тишина. Глухая, всеобъемлющая. У нее слабое зрение, но хороший слух. И сквозь эту тишину вырывается стон. Вот он, ее путеводитель. Она бежит на этот звук. Вой становится всё ближе. Даже если это опасный зверь, пусть лучше он разорвет ее тело на клочки. Пусть она станет Красной Шапочкой, а он будет страшным серым волком. Пусть.
Здесь плохая связь, и мобильный интернет едва ловит. Всего две полоски H+. Но она должна попытаться. Приглушить стук собственного сердца. Заглушить страх. Она нажимает на значок электронной почты и входит в профиль матери. Набирает в строке адрес участка, где работает майор. Когда он увидит письмо? Через час, два? А может, через день?
Помоги мне! Я в лесу! Помоги мне! Я Алиса! Помоги мне!
Это всё, что она смогла. Времени нет. Нет сил. Она отправляет точку GPS. Делает всё так, как он учил ее.
Звук становится всё громче, хоть и исходит откуда-то из недр земли. Она застывает на месте, там, где, как ей кажется, находится источник. Где-то внизу. Алиса оглядывается по сторонам. Внизу, под ногами, вокруг, прошлогодняя бурая трава и коричневые высохшие иголки. Ковер из иголок. Это сосновый лес.
Снова вопль. Он здесь, прямо здесь, под ногами.
– Где же ты? Кто ты?
Алиса падает на колени и начинает разгребать руками ковер из иголок. Она думает, что здесь вход в нору. Такой же, как был там, где она жила. Такой же, где живет ее папа. А вдруг это стонет папа? Вдруг он жив?
Хватит! Ты же не дура!
И всё же она продолжает разгребать, пока вопль не раздается снова.
– Кто здесь? Отзовись! Отзовись!
И вопль снова раздается. И теперь из глубины леса она слышит быстрые шаги.
Нет. Не сейчас. Только не сейчас.
Она поворачивает голову влево и видит насыпь. И что-то синее, похожее на…
Дверь? Дверь в нору?..
Алиса на четвереньках подползает к деревянному остову, забросанному листвой и иголками. Ощущение такое, что кто-то сделал это намеренно. Кто-то был здесь или бывает регулярно. Да. Нет никаких сомнений.
Она трогает старую деревянную дверь. Это землянка. Вроде тех, в которых жили партизаны? Она стучит в дверь, и вопль раздается снова. Но это не вопль зверя. Это стон человека. Простого человека.
– Кто здесь? Отзовитесь!
Неужели она была такой же для всего остального мира? Кролик, сидевший в норе. Кролик, о котором никто не знает.
Алиса бьет в деревянную дверь с облупившейся синей краской. Трухлявые доски не поддаются. Тогда она садится на задницу и бьет изо всей силы ногами. Раздается треск. Еще и еще раз. Дверь в ее нору была куда сильнее. Значит, человек, сидящий здесь, не может сам выбраться из этой норы. Из землянки.
Из глубины леса раздается ее имя. Это мать. Злой волк ищет ее.
Доски, наконец, поддаются. Одна с треском ломается. Алиса выдирает ее, и теперь видит черную пустоту. Вонь бьет ей в нос. Вонь гнили и нечистот. Неужели так же воняло когда-то и от нее?
Крик человека теперь врезается в ее нежные уши.
– Я здесь, я помогу вам.
Алиса выбивает еще одну доску и теперь проскальзывает внутрь. Дышать невозможно, но она не боится. Слабый свет извне позволяет рассмотреть землянку. Просто нора в земле. Стон человека превращается в плач. Кто-то сидит в самом дальнем углу. Кто-то шевелится. Ночной кошмар, ужас, притаившийся в самой глубине души.
– Кто ты? Я тебя не обижу.
Плач. Мужской плач. Это не зверь. Это человек. Мужчина.
Она приближается. Но не может рассмотреть его лица. И теперь вспоминает про телефон. Включает фонарик. Яркий свет бьет в лицо человеку. Нет, не человеку. Это то, что от него осталось.
Изможденное, худое, грязное лицо. Он голый, полностью голый. Он плачет и стонет, и тянет руки. Во рту у него нет зубов. Он похож на труп. Живой труп. Он сидит в собственных фекалиях. На ноге тяжелая металлическая цепь с браслетом. Она связывает его руки ноги.
Не может этого быть! Не может!
Человек силится что-то сказать, но получаются лишь скомканные звуки, как будто он жует собственный язык.
– Кто ты?
Алиса не боится, она подходит ближе. Человек тянет слабые руки. На вид ему лет сто – не меньше.
Чье-то дыханье за спиной. Человек, этот мужчина, закрывает голову руками, как будто ждет удара.
– Вот сука, – говорит запыхавшаяся мать. – Нужно было задушить тебя подушкой.
Слова эти никак не ужасают Алису. Слова вовсе ничего для нее не значат. Она не умеет испытывать чувство оскорбленного достоинства. Но всё еще может испытывать страх и гнев.
– Не подходи, – шепчет Алиса и показывает телефон. – Я позвонила в «сто два».
Катерина застывает на месте. Она, в отличие от всех остальных, знает, что девочка не полоумная, не отсталая и не больная. И ее слова могут быть правдой. И даже если сейчас она запрет их обоих в этой землянке, звонок отследят.
– Это плохой человек, – хрипит Катерина и неожиданно для самой себя начинает плакать.
– Так это ты…
– Разве ты не помнишь? Ничего не помнишь?
– Что?
Слезы ручьем льются из глаз Катерины. Объяснять девчонке ее забытую память, значит, признать, что эта девчонка – ее дочь.
– Я ведь сразу поняла, что это ты. Сразу!
Алиса не понимала ни слова. Она сильнее сжала смартфон, как будто это был нож. Человек за спиной молчал, словно немой. Его страх можно было потрогать, как будто он был материален.
– Я сразу поняла, и вся моя жизнь рухнула в этот момент. Все эти годы я жила только одним – местью!
– Я не понимаю…
– Ты не помнишь? Ты должна помнить! Он жил на Малиновой улице! – Катерина указала пальцем на узника. – И кормил детей конфетами. Постоянно подзывал их к себе, заманивал. Мы все знали, кто он.
– Конфеты?..
– Да. Такие шоколадные, в блестящей обертке. Я эти фантики у тебя всегда в карманах находила. «Лунная соната».
Лунная соната. Лунная соната. Конфета, которую принес папа. Конфета, которую ты швырнула в стену, помнишь? Лунная соната. Боль от прошлого, которое всегда жило внутри тебя.
Ты берешь велосипед, на котором пляшут кролики, и едешь на Малиновую улицу за перекрестком. Едешь, потому что там «Лунная соната». Он улыбается тебе, дает конфету, гладит по голове и махает рукой на прощанье. Ты разворачиваешь «Лунную сонату», кладешь на язык и забываешь, что нужно вернуться домой. Забываешь и крутишь педали, крутишь. И пока последняя крошка шоколада растворяется у тебя на языке, ты уже въезжаешь на Центральную улицу. Твой дом так близко, но для тебя это очень далеко. Ты все еще сжимаешь фантик в потной ладошке. Смотришь на раму с кроликами. А потом позади раздается гул мотора. И потом пропасть…
Тишина… Жар… И лунные кролики пляшут по кругу. Луна, как серебряный шар, а кролики белые. Вот. И вся твоя жизнь превратилась в танец с лунными кроликами.
– Но он не сделал мне ничего плохого, – говорит Алиса. – Он не держал меня в подвале, ты же видишь!
– Это меня и убило! В тот самый день, когда я увидела тебя, такую большую, это меня убило! Все двенадцать лет я верила, что искупаю свою вину за то, что не усмотрела за Женечкой! За тобой! Что я наказала того, кто этого заслужил. Он ведь кормил всех окрестных детей конфетами, и нам это не нравилось! Мы сразу же указали на него, но его отпустили. Никаких доказательств не было. А я была уверена, что это он! Уверена!
– Нет, – прошептала Алиса, пятясь назад.
– Он был одиноким: ни семьи, ни жены, никого.
– Он не сделал ничего плохого…
– Плевать! Теперь плевать. Ты появилась и разрушила мою жизнь! Разрушила всё, во что я верила!
– Нужно отпустить его…
– Нет! Нет!
– Разве его никто не ищет?
– Говорю же: у него никого не было. Он исчез – и всё. И знаешь, что? Все вокруг были рады. Он больше не трогал наших детей.
– Он не делал ничего плохого. Он просто раздавал конфеты! Это не он чудовище, а ты!
Катерина громко дышала.
– Я не чудовище! Я мать! Я мать…
– А как же отец? Он знал?
При упоминании об отце Катерина перестала плакать. Ее тело обмякло, она села на землю у входа в землянку.
– Я должна была сделать это. Я… Постучалась к нему ночью. Плакала. Он открыл. И тогда я ударила его по голове чем-то… Уже не помню. Камнем? Затащила в машину и привезла сюда. В те времена здесь не было всё таким поросшим. Целую ночь я тащила его к землянке. Тут я подготовила цепи, связала его, – ее глаза уставились на Алису. – Я пытала его. Просила сказать, что он сделал с Женечкой. Но он отпирался. Так всё и осталось. На все десять лет. А потом твой отец проследил, куда я хожу. Хотел пойти в милицию. И я тогда была в ужасе. Не знала, что делать. Он был за рулем, и я дернула руль, и машина влетела в столб. Шел ливень. Я думала, мы погибнем. Просто погибнем. Но мы остались живы, а твой отец получил удар. Инсульт. Он не мог больше говорить, ходить. Но он всё знал, всё помнил.
Его руки тянутся к тебе. Он силится что-то сказать, вот прямо как этот человек позади тебя. Он силится позвать на помощь. Он безмолвными губами говорит: «Беги! Беги!». Но она закрывает двери, отрывает тебя от него. Она боится, что он сможет сказать. Она не подпускает тебя к отцу. Ведь он всё знает.
– Как ты могла?.. – прошептала Алиса.
– Как? Как? Ты вернулась совсем чужая. Ты не моя дочь! Кто-то отнял у меня двенадцать лет. Кто-то отнял поцелуи на ночь, сказки, косички. Кто-то забрал у меня первое сентября и последний звонок! И они никогда не вернутся! Ты вернулась, а жизнь нет! Жизнь осталась там! В тот день! А ты называешь этого… Папой. Ты любишь его. Боже! Как?..
Она закрыла лицо ладонями и горько заплакала. И что-то сильно сжалось в груди у Алисы, тошнота подкатила к самому горлу. Она подошла к матери и легонько коснулась ее плеча. Женщина встрепенулась, но не отшатнулась.
– Мне было бы лучше остаться там… – сказала Алиса. Катерина подняла на девочку красные мокрые глаза и посмотрела вопросительно. – Я не понимаю, чего от меня хотят люди. В книгах они пишут, что нужно любить, прощать, быть милосердным. Но в жизни все хотят, чтобы я испытывала ненависть. Чтобы я злилась. Требуют, чтобы я злилась на него. Но я не могу. Я пробовала. Но не могу.
– Он украл тебя. Похитил! Как ты не понимаешь?
– Я понимаю. И я его прощаю. Но ты не можешь этого мне простить.
Вдалеке послышался вой сирен. Катерина вскочила с места, ее глаза наполнились ужасом. Она вдруг вспомнила, что здесь, помимо них двоих, есть еще кто-то. Пленник, которого она держала в землянке десять лет. Человек, мужчина с Малиновой улицы, которого долго никто не искал. Его дом конфисковало государство, и теперь в нем жили другие люди. Человек, который раздавал детям конфеты. «Лунная соната». Человек, которого никто не понимал. И когда он исчез, все окрестные родители вздохнули с облегчением. Хороший человек. Плохой человек.
– Ты и правда вызвала?..
– Нет, – призналась Алиса. – Я отправила свое местоположение майору.
Катерина часто задышала, словно была на грани высшего удовольствия. Или смерти.
– Что еще ты ему рассказала?
– Всё. И он попросил меня просто ждать. Просто ждать.