Глава пятая
Новенькое кресло второй день стоит возле кровати, но пока в нём побывал только кот. Он и сейчас лежит в нём, изредка поглядывая на меня прищуренным глазом. А я так и не решаюсь залезть в коляску. Мне кажется, что пока я лежу – я просто больной человек, а если я сяду в инвалидное кресло – это уже приговор. Кот всё косится на меня, и я слышу вопрос:
«Когда поедем?»
– Не знаю, кот. Я боюсь.
«Нашла, чего бояться. Садись и езжай».
– Я ещё подумаю.
Кот неодобрительно фыркает и не удостаивает меня ответом.
Проходит ещё день, и с помощью Ольги Петровны я всё-таки водружаюсь в кресло. Моя цель – доехать до компьютера. Стараясь не смотреть на собственные ноги (две жалкие лапши), я выезжаю в другую комнату. Как давно я не была здесь! Всё почти как при маме, только больше чистоты. Ей не хватало времени доводить квартиру до стерильности, а отец, преданный поклонник чистоты (жалко, что не в отношениях), всё время злился. А вот Ольга Петровна для этого сюда и приглашена, поэтому всё кругом блистает и сияет. Она напоминает мне тех двух тёток, не помню, из какой рекламы. Вот папаша, наверное, счастлив теперь. И мамы нет, и порядок как раз по его вкусу. Странно, что он не привёл ещё свою подружку. Видно, выжидает подходящего момента. Да ну его! Хорошо, что его нет дома, и я могу спокойно потрогать мамины вещи без его фальшиво-сочувственного взгляда. Но выясняется, что спокойно брать в руки я их не могу, лучше даже не начинать. Я вздрагиваю, и любимый мамин фарфоровый кувшинчик выпадает из неслушающихся пальцев. Я спешу переместиться к компьютеру. Полчаса – и мне уже дурно. Поиски в Интернете ничего не дали. То есть страничка нашлась, но она не открылась. Сколько я не пыталась – не открылась! Не было на свете никакой Эдит Сёдергран. Кто угодно был или есть, а её – никогда. Нужно ехать в библиотеку. Осмелюсь ли я? Конечно. Поеду, когда все будут в школе, и меня никто не увидит. Сегодня уже поздно, а завтра я так и сделаю.
Всю ночь я елозила по кровати, насколько мне позволяли мои полуатрофированные мышцы. Меня охватило нездоровое возбуждение оттого, что завтра я снова вдохну уличный воздух оттого, что вновь увижу людей, а они меня.
И вот пришёл новый день. Первые препятствия возникли почти сразу же. Самая первая задача: где найти команду Шварценеггеров, чтобы стащить меня с лестницы вниз? В нашем пятиэтажном доме нет лифта, съезжай сам на своей коляске как хочешь. А Ольга Петровна хоть и мощная женщина, но поднять ей меня не по силам. И тут я выяснилось, что Ольга Петровна предпочитает бесплодно размышлять только над своей таинственной судьбой, а чужая беда для неё – это реальный повод, чтобы немедленно помочь.
– Да я сейчас мигом двух мужиков разыщу, и дело с концом!
Я не стала протестовать, ведь мне было нужно попасть в библиотеку. Мужики были доставлены минут через пять. Я с сомнением посмотрела на них, до Шварценеггера им было явно далеко, но они резво подхватили и понесли меня. По пути Ольга Петровна возмущалась теми, кто строит. Думают не головой, а противоположным местом, ведь даже детскую коляску трудно свезти! Она называла вещи своими именами, и мужики охотно соглашались. Но меня удивило, что никто из них не произнёс слова «инвалид», выходило, что все трудности упирались в детские коляски, а они просто несут меня, совершенно здоровую, исключительно по собственному желанию.
– Спасибо, – сказала я, очутившись на улице.
– Обращайтесь, если что, – ответил один из них, а второй кивнул.
Попрощавшись, они ушли. Я посмотрела им вслед, мне было не очень приятно. Унизительно как-то.
– Я поеду одна, библиотека недалеко, – сказала я.
– А как же, конечно, – согласилась Ольга. – Только отцу не говори.
– Ещё чего, – обозлилась я от одного упоминания о нём.
– Езжай с Богом, – сказала Ольга Петровна. – А я обед пойду готовить.
Как выяснилось чуть позже, Ольга Петровна, прячась за деревьями, домами и скамейками, бежала за мной всю дорогу, как заправский сыщик. А пока я ехала и внушала себе, что мне наплевать на взгляды прохожих. У меня закружилась голова от солнца и ветра. А город за считанные минуты будто вырос и угрожающе завис надо мной. Я вдруг обнаружила, что аптеки, магазины и кафе, как в заколдованном сне, закрыты лишь для меня одной, потому что на ступеньках нет пандусов. Я увидела, что узкие проходы или глубокие впадины на дорогах удлиняют мой путь; что управлять коляской не так легко, потому что руки плохо слушаются и начинают болеть. Об общественном транспорте мне и думать не стоит по той же самой причине: инвалиду туда ход закрыт. Перед библиотекой, разумеется, тоже оказались ступеньки. Я выставилась на них взглядом барана из известной поговорки. Потом меня осенило. Я подъехала к декоративному горшку для растений, что стоял у входа, взяла камешек и пульнула в окошко. Никто не отозвался. Я не смирилась и бросила снова. В окне резко выросла тётка с прилизанными волосами. И хотя окно было ещё закрыто, я поняла, что она орёт. Тётка рванула створку на себя, (я даже испугалась, что она выдернет раму), и вывесилась из окна с риском для жизни.
– Ты что делаешь, сволочь?! Бесстыжая! Хулиганка! А ещё в инвалидном кресле!
Я опешила, ответные слова, будто сосульки, примёрзли к губам, и отрывать их было больно. А так как мне очень хотелось ответить ей, невежливо же уезжать молча, то я просто взяла ещё один камешек и засадила его тётке в лоб.
Реакция последовала незамедлительно.
– Ах ты, дрянь этакая! Да я сейчас полицию вызову! Не посмотрю, что ты инвалид. Тебя в психушку засадят!
– Я, конечно, ментов подожду, – сказала я и развернула коляску, мысленно распрощавшись с Эдит.
И чуть не переехала Ольгу Петровну. Она, не глядя на меня, неслась к дверям библиотеки. Выйдя из своего транса, она стала похожа на боевую атаманшу.
– Вот я тебе сейчас покажу полицию! – заорала она. – Грымза книжная! Крыса канцелярская! Ребёнок к ним въехать не может, а она полицией грозит. А всё потому, что дома строят такие же дураки, как ты. Девочке книги нужны, – она остановилась на верхней ступеньке и, изогнувшись, чтобы видеть библиотекаршу, трясла снизу внушительным кулаком, – а ты, не разобравшись, орёшь. Попробуй только, позвони, я тебя так отделаю, что буквы забудешь! Я в газету напишу про тебя, ты ещё узнаешь! Слышишь, я поднимаюсь к тебе!
Я не хотела скандала. Раньше он доставил бы мне огромное удовольствие. Но сейчас… Надо уезжать, решила я. Из раскрытого окна выпадали горохом взвизги и ругательства. Я поехала прочь, глотая запоздавшие слёзы. Они мешали мне смотреть на дорогу. Как обидно, ведь теперь всё то, что обыденно и доступно для других людей, навсегда потеряно для меня. Вскоре меня нагнала тяжело дышавшая Ольга Петровна. Она на ходу вытирала пот рукавом.
– Я всё ей объяснила, Дашутка, и очень доходчиво. Можешь возвращаться и выбрать книжки.
– Ни за что. И вообще, зря я поехала. Никто не будет разговаривать со мной.
– Это мы ещё посмотрим! – она красноречиво помахала в воздухе своим огромным кулаком.
Я вздохнула.
– Вы же не будете из-за меня везде драться.
– Буду, – сказала она.
– Но я этого не хочу. Спасибо, что пошли за мной, но больше я никуда не поеду, я ведь с самого начала не хотела и правильно делала. Кто, например, потащит меня сейчас наверх?
– Думаешь, я не найду мужиков?!
– Каждый день никто не будет.
Конечно, она нашла людей, и меня затащили домой, но я твёрдо решила больше не выезжать в свет. Дико болело всё, что могло заболеть. Буду кататься только по квартире. В конце концов, у меня есть и энциклопедии, и Интернет. Правда, ни то, ни другое не дали мне, ровным счётом, ничего. Эдит Сёдергран будто жила в другом измерении, ходила по другому Невскому проспекту, существовала в другой России. Все как будто сговорились и вычеркнули её из литературы и истории страны. Как меня сейчас отвергли все те, с кем я общалась с детства.
Глава шестая
За ночь я прочитала сборник стихов Эдит Сёдергран несколько раз подряд и всё сильней ощущала её воздействие на меня. Между строчками стихов я находила подробности её личной жизни и переживаний и подумала, что может не так уж мне и нужны эти словари и биографии. Ну, не узнаю я имён её родителей, возлюбленного, кота и что? Я могу их придумать сама!
Это была не моя мысль, я уверена. Я поймала её где-то далеко-далеко от моих обычных мыслей. Она уже собиралась ускользнуть за какую-то потайную дверцу. Я ухватила её в последний миг, а, осознав, очень удивилась. Мне написать об Эдит? Мне, едва справлявшейся со школьными сочинениями? Но почему бы и нет? Всё равно делать нечего. Перебрав в уме свои скудные познания о писателях, я убедилась том, что почти все они посещали места, о которых писали. Хотя, кажется, Жюль Верн никогда не бывал ни в одной стране. Но он, видимо, исключение. А мне бы поездка не повредила, тем более, до Рощино рукой подать. Если б не моё безжизненное тело! И я с отвращением посмотрела на свои ноги. Если бы не это!
«Если бы не твоё безжизненное тело, ты бы никогда до такого не додумалась, – услышала я. – Каталась бы все вечера на роликах, прыгала на дискотеках, курила бы тайком и целовалась с мальчиками. Вот и всё, на что тебя хватило бы».
Ясное дело – явился кот.
– Ты думаешь? – жалобно спросила я, хотя описанная им жизнь показалась мне очень привлекательной, даже внутри защемило.
«Уверен на все сто», – он с удовольствием вытянул передние лапы, потянулся, после чего свернулся калачиком, намереваясь заснуть.
– Но как же мне доехать до Рощино? Отвечай! – потребовала я.
«Отстань. Не мешай спать!» – последовал ответ.
– Но это реально для меня – попасть туда? – я не унималась.
«С тебя станется», – он закрыл нос хвостом, давая понять, что разговор окончен.
Я оставила свои расспросы, но продолжала обдумывать эту проблему. Допустим, я спущусь на улицу и доеду до вокзала. Может быть, найдётся пара-тройка добрых людей, которые втащат меня в электричку, а потом извлекут оттуда. Ох, сколько препятствий. Предположим, я благополучно высажусь в Рощино, и снова встречу добрых людей, и они укажут мне дорогу до домика и могилы Эдит. Стоп! Я, кажется, надеюсь встретить слишком много хороших людей на своём пути. И тут я, как нельзя, кстати, вспомнила тёплый приём, оказанный мне в библиотеке. А потом мне предстоит ещё обратное путешествие. На кого мне возложить свои надежды, когда, нагруженная материалом, я двинусь домой? А деньги? Я не знаю, где их хранит отец. Может, все его сбережения на карточке. Скорей всего. И вдруг мне приспичит в туалет? То есть не вдруг, а наверняка. Меня передёрнуло от этой мысли. Нет, лучше сидеть дома, чем опозориться на весь белый свет. Я всё сидела и представляла себе в волнующих подробностях все неприятности, которые могут произойти со мной, и какими разнообразными способами я сумею опозориться. В конце концов меня разобрал смех. Очень громкий. Кот вздрогнул и недовольно повёл ухом, а я не могла остановиться. Ольга Петровна и отец вошли одновременно и наперебой стали спрашивать, что меня так развеселило. Я внезапно успокоилась и сказала:
– Я спать хочу. Можно поспать больному человеку?
Отец раздражённо посмотрел на меня и вышел, а Ольга Петровна помедлила, но, видимо, решив, что со мной не стоит связываться, ушла следом. Веселье слетело с меня так же быстро, как и явилось. Я уставилась в окно. Ничего не предсказывало перемен: всё тот же безликий дом напротив, всё тот же серый туман. Как будто я не живу в историческом городе, а какой-нибудь Бобровке. Где прославленные Аничков мост, Сенатская площадь, мост Поцелуев, Адмиралтейство, Финский залив, крейсер «Аврора», наконец?! Почему я обречена до конца дней своих обозревать эту серость? Но ведь и книга Эдит тоже серого цвета! Я порывисто потянулась, что немедленно отозвалось болью в спине, вытащила из ящика едва начатую тетрадь, пролистнула две исписанные страницы и старательно вывела:
Ожерелье для Эдит
И остановилась на этом. Что писать дальше? И тут до меня дошло: нужно представить себя Эдит! Потом меня взяло сомнение. Как вообще пишут книги? А, поняла! Сначала все умные люди составляют план. Я снова перевернула страницу. Наверное, начинать следует с рождения. Придётся считать. С математикой у меня тоже была лажа, и я принялась считать в столбик. Потом пришлось залезть в энциклопедию и историю и прочесть кучу всего. После полнейшей путаницы с датами, из которой я так и не смогла вылезти, я всё перечеркнула и вытащила на свет Божий пыльный калькулятор. Битва с историей и математикой продолжалась ещё около часа, и я совсем обессилила и вспотела. Результатом моих страданий стало вот что:
1892г. – рождение Эдит в Санкт-Петербурге.
Трудность номер один: в каком возрасте в то время детей отдавали в школу? Поколебавшись, я решила – в шесть. Итак,
1898г. – Эдит начинает учиться в Петершуле. (Кстати, что это? Вот вам и вторая трудность!)
1898-1899гг. – первые стихи.
1899г. Николай II издаёт манифест, ограничивающий автономию Великого княжества Финляндии. Теперь финляндский сейм имеет лишь право совещательного голоса. Вместо укрепления единства Финляндии и России получился разлад, а потом и вовсе отсоединение. Не знаю только, отразилось ли это на Эдит.
1901 г. – разгар экономического кризиса, забастовка питерских рабочих. Массовые студенческие демонстрации.
1904 г. – оборона Порт-Артура.
1905 г. 9января – «Кровавое воскресенье». Начало первой русской революции.
1905 г. – Цусимское сражение.
1905 г. 14-24 июня – восстание на броненосце «Потёмкин».
1905 г. 13 октября – создание Петербургского Совета рабочих депутатов.
1906 г. – начало аграрной реформы Столыпина.
1908 г. – смерть отца Эдит.
1914 г. – май – август – всеобщая стачка рабочих в Петербурге.
1914 г. 19 июля (1 августа) – объявление Германией войны России. Начало первой мировой войны.
1914 г. 24 июля (6 августа) – объявление Австро-Венгрией войны России.
Здесь я начала возмущаться. За такой короткий период на Россию напало столько народу! Мало того, что внутри страны никак не успокоятся, всё чего-то воюют, так ещё эти лезут. Какая-то Австро-Венгрия, которой уже и в помине нет, Германия, Япония! Где уж тут бедным людям жить, да ещё стихи при этом писать. Беспредел полный. Это ужас! Переварить такую информацию, применить её к Эдит… Как? И чему нас только в школе учат.
1916 г. 22мая – 31 июля – Брусиловский прорыв.
!916 г. – дебют, выход сборника «Стихотворения». Трудность номер три или четыре, уже не помню: где вышел сборник? В России, Финляндии или Швеции? Не понятно.
1916 г. – убийство Григория Распутина.
1917 г. 26 февраля – начало перехода войск на сторону революции.
1917 г. – 27 февраля – начало деятельности Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Образование Временного комитета Государственной думы во главе с М. В. Родзянко.
1917 г. – 2 марта – образование Временного правительства во главе с Г. Е. Львовым. Отречение Николая II от престола.
1917 г. – отречение великого князя Михаила Александровича от престола.
1917 г. – образование 2-го состава временного правительства.
Да сколько же можно!!!
1917 г. 24 – 25 октября (7 ноября) – Октябрьский переворот. Свержение Временного правительства.
Трудность пятая – когда Финляндия отделилась от России? Об этом ничего не сказано. Хорош учебник.
1918 г. 3 марта – Брестский мир.
1918 г. (предположительно) переезд Эдит с матерью в Рощино. Ах, Рощино!
1918 г. 11ноября – капитуляция Германии. Окончание первой мировой войны.
1918 г. – выход второго сборника «Сентябрьская Лира».
1918 – 1922 гг. – гражданская война.
1919 г. – выход сразу двух сборников: «Алтарь роз» и «Пёстрые наблюдения» (афоризмы).
1920 г. – советско-польская война. Опять война! А я думала, их было всего две.
1920 г. – признание Эдит Сёдергран скандинавской литературой. Новаторский стиль Эдит становится характерным для шведской лирики Финляндии.
1920 г. – выход очередного сборника «Тень грядущего».
1921 г. – восстание в Кронштадте.
1921 г. 8– 16 марта – Х съезд РКП (б). Начало перехода к нэпу.
1922 г. – избрание И. В. Сталина генеральным секретарём ЦК РКП (б).
1922 г. август – высылка около 200 видных деятелей российской интеллигенции за границу.
1922 г. 30 декабря – 1-ый съезд Советов СССР.
1923 г. – смерть Эдит.
Что за манера у этих критиков? Не пишут дату, а пишут: «умерла в день летнего равноденствия». Когда он?
1925 г. – выход сборника ранее неизданных стихотворений «Страна, которой нет».
У Эдит обнаружилась подруга – Хагер Ульссон!
Боже, как я устала! Как будто кирпичи таскала. Я улеглась и вытянула руки вперёд. Я так увлеклась, что никак не могла выйти из процесса перетасовки дат в уме и не услышала звонка в дверь. Ещё бы, в этот момент параллельно с датами я соображала, как мне описать все эти революции, войны и, особенно, отделение Финляндии от России. И следом за всем этим я совсем некстати вспомнила, как два года назад мы с Антоном пытались убежать из дома. Нам удалось добраться до Выборга. Антон подбил меня на это. Мы сидели на скамейке в выборгском парке и спорили, что лучше: остаться здесь или поехать ещё куда-то. Мы поднялись со скамейки, хотя так и не пришли к единому мнению, и тут нас схватили менты. Антон вырвался и побежал, но его догнали и дали пинка, да так, что он сразу упал. Моя мама приехала за нами из Питера прямо в отделение милиции. Мать Антона не соизволила приехать. А потом явилась к нам домой и заявила, что я сбиваю её сыночка с пути, но разлучить нас тогда ей не удалось. Это сделал теракт. Но мама! Я вспомнила её посеревшее от переживаний лицо, трясущиеся губы… Как я могла причинить ей столько боли из-за какого-то подонка. Если бы я только знала. Мама!
– Как тяжело жить! – в слезах сказала я, и, открыв глаза, увидела перед собой странную компанию, состоявшую из моих бывших одноклассников и отца. С какой счастливой физиономией он ввёл их, и выражение счастья ещё не успело слететь с него, хотя он услышал мои слова. Я же тупо пялилась на Ленку, забывшую меня подружку, на Любку с Андреем, неразлучную парочку, вроде нас с Антоном, и на Катьку. Катьку! (да как же она осмелилась?!) на Катьку Мешкову.
– Что вам нужно? – рявкаю я. – Чего припёрлись?
Надо же явиться сюда в такой неподходящий момент, когда я оплакиваю мою маму!
– Доченька, – с укоризной говорит отец. Ах, бедный, ему стыдно за свою непутёвую дочь. У него ещё звучит в ушах мой крик, но правила приличия для него на первом месте. Мы стали жертвами его привязанности к приличиям, когда по его настоянию поехали встречать его дурацких родственников. – Ребята пришли тебя навестить. Надо быть гостеприимней, Дашенька.
Я вижу у него в руках паршивый букет из трёх цветочков и коробку конфет.
– Ага, навестить, – кивает Ленка с идиотской улыбкой. – Привет, Дашка.
– Как здоровье? – сочувственно спрашивает Мешкова.
Я с большим трудом игнорирую её. Интересно, с ней Антон тоже собирается прокатиться до Швеции? Я просто зверею. Пусть убираются отсюда!
Ленка присаживается на краешек кровати.
– Чаю хотите? – спрашивает отец. – Пойду, попрошу Ольгу Петровну принести.
Он исчезает. Хоть одним врагом меньше.
– Мы, Даша, вот чего пришли, – Ленка без остановки жуёт жвачку и улыбается. – Нам Сонька задала сочинение. «Мы – против терактов». Вот мы и пришли узнать у тебя, что ты тогда чувствовала и вообще…
– Да, поделись с народом опытом, не жмись, – басит Андрей.
Глава седьмая
Я костенею. У меня появляется ощущение, что всё во мне умерло, потому что как наяву на меня навалилась тяжёлая масса тел, вкус и запах крови, грохот взрыва, мгновенная тьма. Я чувствую, как плита из человеческих тел, живых и мёртвых, душит меня, я не могу дышать, я каменею. И будто через стенки гроба я слышу шёпот моих незваных гостей:
– Что это с ней?
– Да ну её… может, пойдём?
И только когда раздаётся грохот двери, врезавшейся в сервант, такой, что начинает дрожать и звенеть вся посуда, образовавшийся надо мной могильный холмик рассыпается в прах. И крик отца:
– Пошли вон отсюда, ублюдки! Мерзавцы! Вы вообще что-нибудь соображаете? Есть хоть что-нибудь в ваших тупых головах? Вы у меня сейчас быстро разучитесь сочинять! Проваливайте! И дары свои забирайте. Вон!
Он зря это кричал. Они почти сразу же свалили. А я молча смотрю мимо отца, но маленький кирпичик зашатался и упал.
У меня есть сила. Я – ничего не боюсь.
Свет для меня – это рай.
Если наступит конец света.
я не погибну.
Мои яркие горизонты стоят
над бурной земной ночью.
Деревья возникают из таинственного поля света!
Невозможное ждёт мою силу3.
Вот что написала Эдит.
– Я не столько виню их, поймите, сколько учительницу, которая даёт им такие странные задания, – я просыпаюсь от голоса отца, который разговаривает в коридоре по телефону, видимо с директором – Шнобелем, как мы его звали. – Да, да, я понимаю, но и вы поймите меня. Они нанесли травму моей и без того искалеченной дочери. Они не навещали её почти год и вдруг… да, я знаю, что она прогнала учительницу, да, кинула учебником. Знаю. Вы должны учитывать её состояние. И принять меры. Вы не понимаете? Да, я звонил ей, я узнавал. Она советовала прочитать интервью с людьми, пережившими теракт, но я вообще не понимаю, зачем их расспрашивать, зачем выставлять их боль на всеобщее обозрение и обсуждение. Надо ловить террористов, а то ведь у них тоже берут интервью, вместо того… что? Этим людям и так сочувствуют. Нормальные люди. А ненормальных это только раззадоривает. Я не о вас говорю. – Долгая пауза. –Я ничего не прошу у вас для моей дочери, но была неприятная ситуация и… Всего хорошего.
– Он думает, что чего-нибудь добьётся, – с грустью сказала я коту. – Наивный человек. Да ведь он сам совсем недавно был таким же. – Сказав это, я испугалась. Я что, оправдываю его? То, что он сделал с мамой, не искупится никаким заступничеством за меня. Сколько бы он ни ругался со Шнобелем и Сонькой, бывшими друзьями, одноклассниками и подругами, это не изменит моего отношения к нему.
«Какая ты крутая, – ответил кот, – восхищаюсь тобой. Всю жизнь презирать отца, который всеми силами пытается заслужить прощение – не всякий так сможет. Ты – скала».
– Тебе легко говорить. Из-за него я лежу здесь, из-за него умерла мама. Всё это случилось не с тобой.
«Со мной тоже кое-что случилось. С кошачьими мамочками, как тебе известно, вообще не церемонятся. У моей сразу отняли всех котят и бросили их в ту яму с водой, она ещё шумит, когда человек того захочет. Ну, ты знаешь. Оставили только меня. Правда, ненадолго, за мной пришли «хозяева», и ты знаешь, они мне сразу не понравились. Спросил кто-нибудь моего мнения? Нет и ещё раз нет. Просто закинули в машину и повезли. А моя мать вырвалась из рук своей любящей хозяйки, оцарапав её, но не так сильно, как хотелось бы. Она неслась за машиной так долго, насколько хватило сил. Даю свой хвост на растерзание дворовым псам, эти паразиты всё видели, но не подумали притормозить. Когда мамочка поняла, что всё напрасно, она остановилась и побрела назад домой. Несколько долгих часов шла она, и лапы её были будто в красных башмачках. Когда она просяще мяукнула перед чёрной дверью, ей открыли, но не для того, чтобы отогреть, приласкать и напоить тёплым молочком. Здоровенная нога в облезлом тапке (он принадлежал мужу оцарапанной хозяйки) дала ей такого пинка, что, пролетев через несколько ступенек, она свалилась в пролёт и упала уже на первый этаж. Утром дворник безо всякого сожаления, без единой слезинки выбросил мою мать, ставшую старой меховой тряпкой, на помойку. С тех пор ни один человек не заплакал о ней. Её «бывшие» завели себе котика, чтоб обойтись без потомства. Но не стоит забывать, что и его у кого-то забрали».
– Перестань! – крикнула я. – Хватит! Я и так всё время реву.
Так как кот ничего не ответил, я добавила:
– Если бы я забирала тебя тогда, я бы остановилась и взяла бы и котёночка, и мать.
«Ещё не известно. Это болезнь говорит в тебе».
– Что ты хочешь этим сказать? – вскинулась я. – Я же не зверь. Я бы так и сделала.
«Возможно. Не кипятись. Есть же какая-то причина, по которой я захаживаю к тебе иногда».
Иногда! Да в последнее время он не выводится от меня. Будто услышав мои мысли, кот поднялся и проворно выпрыгнул в форточку. Я тут же пожалела, что подумала так. Но, с другой стороны, рассказ кота оставил после себя саднящее чувство, и я, стараясь избавиться от него, вытащила тетрадь, чтобы полюбоваться своей вчерашней работой, но, сравнив ужасные усилия с результатом в виде жалкой странички с датами, пришла в уныние. Я убила на это полдня.
Хотя, почему убила? Может быть, это самый плодотворный вечер в моей жизни! Но тогда, сколько лет я буду писать всё остальное, тем более мне мало что известно. Одно только отделение Финляндии от России приводит меня в ужас. По истории у меня всегда было «4», но я даже не помнила о таком событии. Изучали ли мы это когда-нибудь? Я пролистала два учебника – нигде ни полслова. Если бы я ещё дружила с Ленкой (она отличница), я бы спросила у неё. Но после их визита об этом не может быть и речи.
И я решила начать прямо с рождения Эдит. Я всё приготовила для творческого процесса, но у меня в голове нет ни одной идеи. Как это писателям удаётся выдавать толстенные тома умных мыслей? Загадка. Я изрисовала полстраницы квадратиками, прямоугольничками, цветочками и человечками, но так и не смогла придумать, с чего начать описание. Вместо этого я, снова некстати, вспомнила, что незадолго до катастрофы в моей жизни я училась кататься на скейтборде, и у меня как раз начинало получаться (под чутким руководством этого Иуды). Я почувствовала сладкое дыхание июльского вечера, мятный вкус ветра, чудо румяного заката. Это я сейчас так почувствовала, потайная память подарила мне это. А тогда я ощущала только счастье оттого, что я тусуюсь в компании Антона, от радостного предвкушения, что, накатавшись до упаду, мы, на минутку заскочив к нему домой, и, кинув доски в коридоре, обнимемся, и, захватив по дороге друзей, завалимся в ночной клуб на дискотеку. Вернёмся мы домой далеко за полночь, не обращая внимания на… сейчас у меня язык не поворачивается сказать «предки». Подумать только, я говорила так о своей маме, грубила ей, пока не услышала их скандал по поводу папашиной подружки. Какое счастье, что после этого я перестала демонстрировать маме прелести переходного возраста, перенеся их вдвойне на отца. Какое счастье, что я не ссорилась с ней вплоть до её последнего дня. Мама! Зачем она погибла, а я осталась жить беспомощной калекой? Объясните мне кто-нибудь! Вот бы сейчас мне почувствовать непослушную доску под ожившими ногами! А, вернувшись с прогулки, увидеть в окне мамин силуэт. Но этого не будет никогда! Для чего тогда жить? Единственный «скейтборд», который мне светит, это вон тот гроб на колёсиках, моя инвалидная коляска. И появляться в ней на улице – одно сплошное унижение.
Зачем же тогда жить? А что, если… Я удивилась, что раньше не допёрла до этого. Таблетки! Да они распиханы по всему дому. Возьму любой флакончик и съем его вместо ужина. Классно! Вот тогда все попляшут, особенно, папаша. В школе только и будут говорить обо мне. Антон наплюёт на Мешкову и волосы будет на себе рвать из-за того, что бросил меня. В газетах появятся статьи с заголовками, типа: «ПОЧЕМУ ОНА СДЕЛАЛА ЭТО?» или «ЖЕРТВА ТЕРАКТА ПОКОНЧИЛА С СОБОЙ. КТО ВИНОВАТ?»
Воображаемые статьи настолько вдохновили меня, что я без посторонней помощи переместилась в кресло, промучившись, правда, минут пятнадцать, и поехала в соседнюю комнату, где в ящике комода лежала аптечка. Отца не было, а Ольга Петровна, конечно, на кухне или в ванной. Я легко дотянулась до нужного ящика и вытащила первую попавшуюся бутылочку. Снотворное, вот удача! Его принимала мама, чтобы уснуть и не ждать его, пока он шляется по своим подружкам. Это знак. Я положила на ладошку круглую белую таблетку, потом другую, зачем-то понюхала их, а потом одним махом высыпала их все. Я поднесла руку к лицу и стала запихивать их в рот. Но они почему-то не лезли. Минуточку, а как это всё проглотить? Мне нужна вода. Быстро крутя колёсами, я поехала к себе с набитым таблетками ртом. Как же горько. Хорошо, что утром я не допила чай, и он всё ещё стоит там, холодный и противный. Я сделала глоток, но только одна таблетка оказалась проглоченной. Меня затошнило. Сейчас, нужно сделать усилие. И сейчас же, как только я вторично поднесла чашку губам, мне на плечо опустилась чья-то тёплая рука. Я вздрогнула, расплескала чай на колени и обернулась. Не было никого. Начались глюки, решила я. У любого самоубийцы шалят нервы. Ну, всё, больше не отвлекаюсь, быстрее покончить с этим! Невидимая рука стиснула мне плечо, я даже почувствовала боль и, честное слово, сверху на меня хлынули горячие капли! Я боялась поднять голову, я не смотрела вверх, но я точно знаю, что это были слёзы, и никак не мои. Они падали в чашку, на макушку, на руки, колени и на пол. Заливают соседи, – дошло до меня. Я решилась взглянуть на потолок, но он был ужасающе бел и сух. И сейчас же я с омерзением выплюнула начавшие таять горькие, смертоносные горошинки. На пол противно плюхнулась белая кашица, несколько целых таблеток со стуком раскатились в сторону. Я откинула голову назад, чашка выпала из рук. Звон разбитого фарфора был негромким, но Ольга Петровна всё же услышала и вошла. Она попыталась вытянуть меня из кресла, но я мёртвой хваткой вцепилась в подлокотники. Она посмотрела на пол, на пузырёк, поднесла его к глазам, прочитала, ахнула и кинулась звонить отцу. Тот вскоре явился, начался допрос, который длился весь вечер. Я ничего не отвечала, видимо, часть проглоченного возымела своё действие: я не заснула, но находилась в каком-то туманном бреду. Когда меня всё-таки выдрали из кресла и уложили спать, я с тайной надеждой всматривалась в ночное небо, подарившее мне для обозрения лишь небольшой лоскутик, ушитый звёздным бисером, и не переставала гадать: чьи это были слёзы? Мамины? Ангела? Или…