В Царстве Польском на правом берегу реки Вислы расположился благословенный Богом городок Казимеж-Дольны. То, что место было богоугодное, подтверждалось еще и тем, что в городе был монастырь святого Казимира, он не закрылся даже в период гонений на церковь после подавления народных восстаний.

В августе монашенки готовились к женскому тридцатидневью, начинающемуся 15 августа в день успения и взятия Пресвятой Девы Марии в Небесную Славу. Семь дней сестра Анна, о которой пойдет у нас речь, вместе с другими сестрами носила в костел букеты из трав. Был тут и «небесный жар», и базилик, тысячелистник, зверобой, валериана и арника, чабрец, коровяк и золототысячник. И такой благоухал во храме аромат, и такая разливалась благодать, что казалось, Пречистая Дева смотрит с небес и умиляется. В эту неделю сестра Анна много молилась, обращаясь к своей покровительнице и заступнице, но на седьмой день Богородица отвернула от нее свое лицо.

22 августа в святой праздник Королевы Марии* монашенка читала в своей келье перед сном: «Ты есть слава Иерусалима, честь нашего народа. Ты есть Королева Небес и Королева Ангелов. Твое имя будет благословенно вечно». Но как только она закончила молитву, сильный сквозняк, непонятно откуда взявшийся, задул единственную горящую на столе свечу.

Стало темно, и в этой непроглядной черноте – прибежище Дьявола – из угла к ней выступил мужчина. Был он одет, как богатый шляхтич: в черном кафтане, вышитом серебром. Лицо его было смуглым, глаза – черными, с черною же он был козлиной бородой. Напуганная монашенка не в силах была ни крикнуть, ни даже сдвинуться с места. Мужчина же протянул к ней руку и коснулся чела:

«Ты будешь матерью моего ребенка!» – произнес он страшным голосом, и сестра Анна лишилась чувств.

Утром она не смогла встать с постели, и с каждым днем ей становилось хуже, так, что даже позвали доктора. Пан доктор был умудренный годами почтенный старичок, отставной военный медик, повидал в жизни многое. Но так, чтобы благочестивая монашенка понесла от ночного видения, оставаясь при этом физически нетронутой – такого не встречал даже он. И зашептались люди, что ночной гость сестры Анны был никто иной, как сам Борута, и что вглядись она в своего соблазнителя получше, то и увидала бы, как из-под богатого кафтана торчат козлиные ноги с копытами и хвост. Анна теперь все дни только молилась, ожидая своей участи, почти ничего не ела. Из-за этого здоровье ее сильно пошатнулось, и стала она, что ни на есть: кожа да кости и бледна, как смерть.

По истечении четырех месяцев дело с Анной еще не было решено, однако из монастыря ее не гнали. Только жизнь эта была совсем невыносима, ибо монашенки боялись подойти заговорить с ней, настоятельница даже не смотрела в ее сторону. В общем, все вели себя так, будто ее нет вовсе, а за спиной шептались, крестились и горестно вздыхали. Смиренно Анна принимала это отчуждение. Лицо ее вытянулось и превратилось навеки в застывшую маску скорби. Странно было видеть, как идет эта женщина по аллеям монастыря, бледная, худая, будто призрак. Двигалась она плавно, будто не шла, а парила. Уже из-под просторной монашеской хламиды начал выступать живот.

__________

*Праздник коронования Богородицы на Царицу Неба и Земли в католицизме отмечают 22 августа.

А на монастырской ограде теперь было полным-полно зевак. Они тыкали в Анну пальцами и громко хохотали на предмет благочестия всех здешних монашек.

И снова ночью к Анне пришел Борута. Теперь Анна не испугалась. Смотрела на дьявольское создание внимательно, даже с интересом, но так и не увидала ни копыт, ни хвоста. Стоял перед ней пан, как пан, по всему видать – богатый. А слова такие говорил:

«Тебе, Анна, надо отсюда уходить. Пойдешь, куда я укажу и будешь там жить. С собой я тебя забрать не могу, мой дом – гиблые болота под Ленчицей. Там тебе не выжить. Послушайся меня, Анна. Если не уйдешь из монастыря, и тебе и ребенку – смерть!»

Сказал так и исчез. Только утром на постели Анна нашла мирское облачение и деньги, увязанные в носовой платок. Отправилась в путь, не таясь, а никто ее и не удерживал. Мать-настоятельница даже благословила ее на дорогу, собрала кой-чего в узелок. Да что и говорить – грех с души свалился: ведь задумала она погубить сестру Анну с приплодом, ночью подушкою удавить хотела, чтобы смыть позор с монастыря. Видно, отвел Господь.

Долго ли коротко рассказывать о скитаниях страдалицы сестра Анны. Брела она через город Люблин, которые двери открывались перед ней, горемычной, а которые и захлопывались. Только нигде не задерживалась она подолгу. Зимой, конечно, туго пришлось, но на исходе марта добралась она до австрийской Галиции *, а в апреле присела уже под окном церковного дома села Врали.

Достопочтенный ксендз пан Матушка в то время был в разъезде по дальним деревенским приходам. Управительница его пани Сдвижинская, увидав измученную женщину на сносях, всплеснула руками и поспешила ввести ее в дом. Только бродяжка ничего есть и пить не хотела, от постели отказывалась, хоть и была вроде как в бреду – все требовала исповеди.

Ну, воротился пан Матушка. Ему, конечно, еще на окраине села все рассказали. Выслушал он страдалицу, отпустил ей грехи, благословил, и уложил в постель. А она вроде как в уме повредилась. Все твердила о непорочном зачатии, но не о Божеском, а о сатанинском. Вроде как сам Дьявол Борута отцом ее ребенку приходится. После исповеди же приутихла, поела и уснула спокойным сном. Добрые сельчане, войдя в положение, отвели сестре Анне отдельный дом – пустовал один такой на самой кромке леса. А она большего и не желала, стыдно было что ли от людей, да и натерпелась за скитания, хотя во Вралях никто ей худого слова не сказал, только помогали.

Пани Сдвижинская так и ходила к ней до последнего срока, и сама ребенка приняла. 20 мая сестра Анна произвела на свет девочку. Тяжелыми родами – пуповина обмоталась вокруг головы, что твой венец. Назвали дитя Каролина**, и пока роженица была в беспамятстве, ксендз благословил ее, а после уж, как Анна пришла в себя – не позволила даже окрестить. Совсем видно умом ослабла. Пани Сдвижинская хотела ребенка тайком в церковь снести, но это не получилось, и после того случая Анна управительницу на порог не пускала.

Родилась девочка необычная – сразу с длинными черными как смоль волосами, а уж росла-то с сумасшедшей матерью на отшибе, понятно как. Только она людей не чуралась, а даже наоборот. Однако была очень молчалива. Придет, бывало, еще девочкою на реку, где женщины белье полощут, сядет в самой гуще и слушает, только глазенками черными смотрит на всех поочередно, а сама молчит. Думали даже, что немая.

__________

*Земли австрийской Короны именовались Цислейтания.

**Имя переводится как «королева», «увенчанная».

Но как-то случился пожар в лесу, а все на сельских работах были. Глядь, бежит Каролина, кричит: «Пожар, панове, пожар в лесу!» Стало быть, разговаривала. А попусту так не болтала.

Когда Каролине исполнилось тринадцать лет и стала она вполне пригожею панночкой, мать ее, горемычная сестра Анна, умерла скоротечно – застудилась в лесу хворост собирая, да и сгорела, как свеча. Похоронили ее, как полагается по христианскому обычаю, хоть и не успели соборовать – так до конца дней несчастная порога церкви не переступила и к себе священника не позвала.Во время похорон пани Сдвижинская поговорила с самой Каролиной о крещении, что, мол, теперь матушка умерла, пора принять Господа и благословение его. На что Каролина ответила: «Не могу, тетушка. Мне батько не велит».

Тогда сельчане уж отступились от нее, раз она и сама верит в то, что дочь Дьявола Боруты. Видно, передалось ей материно безумие. Только пани управительница так всегда и крестила ее при встрече, чему Каролина и не противилась вовсе. Жила панна Каролина в том же доме на опушке леса, собирала травы, коренья целебные, делала из них порошки и настойки. От матери девушка обучилась монастырскому вышиванию и плетению тонких, как паутинка, кружев. Пани же Сдвижинская любимицу свою потихоньку обучала повивальному делу – сама уже стара стала, надеялась уйти на покой.

Панна Каролина выросла такой писаной красавицей, что даже будь она простой крестьянской девушкой, все одно сказали бы, что ведьма. Правда ее воспитательница и ксендз утверждали, что красота ее от Бога – в святой день зачата, в благословенный день родилась. А только никто не верил. Темна была красота ее, как черны волосы и бездонны черные глаза. Она расцветала и жила сама по себе, ни на кого из сельских парней не обращая внимания. Да и ребята не больно заглядывались на эту неземную красоту – уж слишком была холодна и непостижима для них Каролина. Малые ребятишки бегали за ней вослед по улице и кричали:

«Панна, панна Каролина!

У тебя в подвале глина.

Глину зельем окропи –

Жениха себе слепи».

Панна Каролина не обижалась на них и всегда угощала сахарными рогаликами. Молодые же панночки не любили Каролину, ревновали к ее красоте и считали гордячкой. И однажды удумали такую шутку: зазвали панну Каролину на озеро, а сами заранее сняли с огородного пугала рванину. И когда Каролина разделась, и вошла в воду – спрятали всю ее одёжу. И вот стоит Каролина в воде, прикрывши грудь, а навстречу ей идет торжественная процессия, несут рванину, будто бы это самое что ни на есть королевское облачение. И поют хором такую песенку:

«Панна Каролина,

Косы распусти!

Платье из муслина

Дай нам принести.

Панна Каролина,

Нарядись, изволь –

За тобой приедет

Молодой Король!»

С такими издевками хотели они обрядить Каролину, как огородное пугало насильно. Но девушка вырвалась и взбежала на гору. А потом – о, диво! – встряхнула волосами, гордо подняла голову и прошла по селу совершенно нагая.

Кое-кто из молодых панночек после этого случая долго не мог сидеть на мягком месте – так отцовские ремни постарались. Только и панна Каролина более ни разу не приходила в село. Кто ни обращался к ней за помощью – никогда не отказывала, но сама во Врали белым днем ни-ни.

Единый лишь раз нарушила она этот обет, когда явилась на похороны пани Сдвижинской. Пришла простоволосая, в черном монашеском облачении (от матери, видать, осталось приданое). Встала поодаль от толпы. После всего подошла к отцу Матушке за благословением, а больше даже, чтобы утешить его самого. Но справедливости ради скажем, что это был чуть ли не единственный случай, когда панночка Каролина вошла в село.

Во все остальные дни она оставалась в своем домике на лесной границе, да еще бродила в полях и лугах в поисках различных трав и кореньев. Но чаще всего пропадала подолгу в лесу. Леса она не боялась, знала его, кажется, как свои пять пальцев. Не опасалась и зверья дикого, коего в те времена водилось в достатке в дремучих лесах Галиции. А панна Каролина ладила со всеми созданиями Божьими, и жило их превеликое множество у ней на подворье. А сторонилась панна Каролина только людей. Хотя и помогала без отказу. Заговаривала грыжи у поросят пана Рудого, принимала роды у пани Озерковой, да деда Вралю то и дело спасала от радикулита.

Так время шло.

В один день к панне Каролине пришла мельничиха пани Пшимановская. Просила она изготовить зелье, от которого перестала бы распускать руки и колотить своего дорогого супруга. А то где ж это видано, люди добрые, чтобы честный христианин, благочестивый католик и работяга, каких свет не видывал, почитай каждое воскресенье входил в Храм Божий с новехоньким лиловым синяком под глазом, а то и под обоими? Уж и сама пани Пшимановская понимала неблаговидность своего поведения, но злого норову унять не могла. Затем и обратилась к колдунье.

Панна Каролина, однако, приняла гостью холодно. Дальше порога не впустила, сунула в руки пучок сушеной валерианы и вытолкала за дверь. Свет тем не менее, горел у ней во всех окнах. Из чего пани Пшимановская сделала выводы, что либо гость какой ожидался у панночки, либо уж впрямь (прости, Господи!) шабаш ведьминский собирается в ночи.

Пани Пшимановская была женщина любопытная и не робкого десятка. Ну, и присела под окном горницы в лопухах. Слышит – стук в дверь, а крыльца ей не видно. Открывает Каролина, говорит: