Основы истории философии. Том 4 – Немецкая философия после смерти Гегеля

Заключительные замечания

(1) В моем развитии немецкой спекуляции со времен Канта, цитируемом здесь в последний раз, критика, которая следует за изложением отдельных дисциплин (Критика логики, §48, 7; натурфилософия, §49, 6; психология, §50, 8; этика, §51, 5; эстетика, философия религии и история философии, §52, 3, 5, 7), указала на экспозиции, которые, согласно предварительным предложениям самого Гегеля, могут быть сделаны из его системы. Они не казались и не кажутся мне таковыми, чтобы сделать обязательным реальный выход за пределы системы. Поэтому согласие с результатом, полученным там (§53) при обзоре шести разделов, в которых рассматривается третий период современной философии, не должно удивлять. Поскольку в первом были сформулированы задачи новейшей философии (§296) и показано, как Кант приступил к решению всех трех из них (§§298—302), во втором (§§306—308) – как первая из, казалось бы, решенных Кантом задач была заново представлена для решения Рейнгольдом и его оппонентами, что в третьем и четвертом разделах Фихте (§§310—313) и Шеллингу (§§317—318) действительно удалось лучше, правда, таким образом, что учение о науке и система тождества через их противопоставление привели ко второй проблеме, требующей решения; поскольку, кроме того, в пятом разделе (§§321—323) Шеллинг, ставший тем временем теософом, оказался среди тех, кто, подобно Гербарту и Шопенгауэру, не только отверг эти две односторонности, но и попытался стать посредником между ними, так что в его лице два мировоззрения, объединение которых было третьей задачей новейшей философии и которые, как показал шестой раздел (§§324—328), были заменены друг другом, шестой раздел (§§324—328), тем временем противостояли друг другу в величайшей чистоте в Окене и Баадере – таким образом, как курс, которым пошла новейшая философия, так и причина, по которой ее последний раздел получил заголовок «Заключительные системы», могут быть поняты в схеме, в отношении которой следует отметить, что знак = союз, с другой стороны, должен означать оппозицию, и что приведенные параграфы относятся к настоящему наброску:

(2) Утверждение Краузе, что его доктрину можно обозначить всеми сектантскими названиями, которые до сих пор использовались, и что система Гегеля, которая сводится к тому же, поглотила все более ранние, фактически подтверждается в отношении последней его противниками, если брать их всех вместе: едва ли найдется философская точка зрения, которая не была бы выдана за гегелевскую теми, кто стоит на другой. (Непонятные умы даже употребляли одновременно несовместимые ругательства и говорили об атеистическом пантеизме, то есть о деревянном железе). Само собой разумеется, что ученики и последователи соглашались со словами своих мастеров, и приведенная выше схема должна четко обосновывать такое согласие. Но это оправдывает и то, что было показано неизбежным в самом начале этого изложения (§10), – что это изложение носит оттенок именно гегелевской школы, в том смысле, что всякий переход от одной системы к другой считался необходимым, как только в последующей оказывалось установленным или реализованным то, чем предыдущая была сама по себе или по сути, – предпосылка, совпадающая с признанием того, что Гегель называет диалектическим методом. Однако, наоборот, достигнутая точка, кажется, оправдывает, если не обязывает, исполнителя, который так на нее намекает, отложить перо. Если, несмотря на то, что соображения собственного удобства предполагают обратное, этого не происходит, и если здесь, как обещало предисловие к последнему тому моего большого труда 1853 года, действительно делается попытка дать отчет о движениях в философской области после смерти Гегеля, то возникает убеждение, что для того, чтобы брожение, в котором оказалась философия с того времени, стало ясным и живительным напитком, прояснение должно начаться с одного пункта. Цель следующих параграфов – способствовать такому прояснению, показав, по крайней мере в некоторых пунктах, что, казалось бы, совершенно разные вещи тем не менее движутся в одном и том же направлении. Поскольку они не основаны на полном исследовании ежедневно пополняющегося материала и не могут столь же определенно указать, где история была прочитана задом наперед, что будет самым важным и неизменным в том или ином произведении, они должны быть здесь не дополнением к предыдущему развитию, а приложением к нему.

§331.

Введение

Zeitschrift für Philosophie und spekulative Theologie, 1837 ff.: s. §332, 4. Seit 1879 (Bd. 75—79) wurde sie redigiert von H. Ulrici, seit 1882 (Bd. 80—81) unter Mitwirkung von A. Krohn und Günth. Thiele, dann kurze Zeit von Ulrici und Krohn (Bd. 82—84) und (Bd. 85) von Krohn allein, seit 1885 von Krohn und Rich. Falckenberg (Bd. 86—95), dann von Falckenberg allein (Bd. 96—105); jetzt von diesem im Verein mit H. Siebeck und Joh. Volkelt (seit Bd. 106, 1895). – Halle* sehe, später Deutsche Jahrbücher für Wissenschaft und Kunst, 1838—1842: s. §340. – Zeitschrift für Völkerpsychologie, und Sprachwissenschaft, her. von M. Lazarn» und H. Steint Kal, Berlin 1860—1890; 20 Bde. – Zeitschrift für exakte Philosophie, I – XI, her. von Fr. 11. Th. AUihn und Tuisc. Ziller, 1861 —1871; XII f. her. von Allihn und 0. Flügel, seit 1883; seit Bd. XIV her. von 0. Flügel. – Philosophische Monatshefte, 1868—1894: I – VII (Berlin 1872), her. von.7. Bergmann; VIII – X (1874) her. von F. Auchersun, J. Bergmann und E. Bratust hek: XI – XII (Leipzig) her. von Bratuschek; XIII – XXII her. von C. Schaarschmidt (Leipzig, seit XVJII, 1882, Heidelberg); XXIII (1887) her. von P. Natorp u. Schaarschmidt; XXIV – XXX (1894; seit XXVIII, Berlin) her. von P. Natorp (Forts, s. unter Archiv im Folgenden). – Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie, Leipzig 1878 ff., her. von R. Avenarius. – Archiv für Geschichte der Philosophie s. §13, Anm. 21, seit 1894 (Bd. VIII) als erste Abteilung des Archivs für Philosophie, zu dessen zweiter Abteilung, Archiv für systematische Philosophie (I; 1894/95), die Philosophischen Monatshefte unter dem gleichen Herausgeber, unter Mitwirkung auch von Chr.Sigwart, umgewandelt worden sind. Beide Abteilungen geben vollständige Jahresberichte über die deutsche, und die wichtigeren Erscheinungen der ausserdeutschen Literatur zur Philosophie und ihrer Geschichte. – Wesentlich oder ausschliesslich psychologischen, speziell psychophysiologischen Zwecken dienen: Philosophische Studien, her. von W. Wundt, Leipzig 1883 ff.; Zeitschrift für Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane, her. von Herrn. Ebbinghaus und Arth. König, Hamburg und Leipzig 1890 ff. (mit speziellen Literaturberichten zur Psychologie).

(1) Решительный перевес, который, особенно в середине двадцатых годов, был отдан гегелевской философии над всеми современными системами, объясняется тем, что кратковременное затишье, наступившее после жестокой борьбы в политической, религиозной и церковно-политической сфере, соответствовало философии, упрекаемой врагами и превозносимой друзьями как философия Реставрации. Она является таковой в гораздо более широком смысле, чем подразумевали те, кто придумал это название. Есть три момента, в которых Гегель восстановил то, что было подорвано до него (особенно Кантом, по отношению к которому Гегель иногда не справляется со своей задачей). Во-первых, он попытался вернуть философии ее «святая святых» – метафизику (онтологию), лишенную Кантом. Показав, что такое абсолют и что его можно найти только с помощью (диалектического) метода, совпадающего с самодвижением содержания, его логика должна была вновь сделать философию фундаментальной наукой. Кроме того, Кант в своей критике подчеркивал правовой (моральный) элемент в религии таким образом, что почти совпадал с просветителями и их религией правомыслия; и даже в его «Религии в пределах чистого разума», где он дистанцируется от них, благая весть Евангелия предстает почти как басня, сочиненная ради морали. Гегель снова стремится установить положительное отношение именно к теоретическому элементу религии, причем не просто к истории спасения, рассказанной в Библии, а к учению, разработанному вместе с церковью и в ней. Он восхваляет свою философию, потому что она гораздо более ортодоксальна, чем современная теология сердца или Писания, которая так противостоит догме. Наконец, в-третьих, Кант в индивидуалистическом духе XVIII века поставил на первый план индивидуального человека в учении о праве и (единичную) совесть в морали таким образом, что в противовес этому Гегель снова сделал центром своей этики (античное) понятие моральных организмов, всеобъемлющего закона целого, существенно отличного от слагаемых. Обвинения, выдвигаемые против него в связи с этой тройной реставрацией, что он был предопределен стать новым Вольфом, что он наделил мир новой схоластикой, что он противостоял либерализму как новый Herr v. Haller, могут быть приняты, если в них сделать соответствующий акцент на слове «новый».

2. В 1830 году начался ряд событий, доказавших, что восстановление и укрепление того, что ранее было поколеблено, отнюдь не было столь определенным, как надеялись. Революции во Франции, Бельгии и Польше, последующие революционные движения в Германии и парламентская реформа в Англии; острота конфессиональных разногласий, вновь возникших в результате папской буллы о смешанных браках и празднования капитуляции Аугсбургского исповедания; наконец, почти неслыханная попытка, особенно в Пруссии, отнять у церковных организаций права и полномочия, которыми всегда пользовалось государство, например, введение программ или контроль над профессорами теологии – все доказывало, что то, что казалось так хорошо собранным вместе, может рассыпаться. Легко объяснить, почему Гегель не встретил ни одного из этих явлений с радостью, а некоторые из них – с явной неохотой: он должен был подозревать, как он вскоре и сделал, что так же, как сотрясаются основы того, что до сих пор было действительным, не могло не случиться, что основы концептуализированного существования будут подвергнуты новому испытанию, и так же, что среди его молодых друзей некоторые будут смотреть с радостью на то, что душило его. Так и случилось. Появились работы, атаковавшие основы его учения, на которые он ответил общей рецензией. Она заглохла, прежде чем он добрался до самой важной из них. Неприятная встреча с профессором Гансом, который в остальном был очень близок к нему, вызванная политическими проблемами того времени, дополнила это и сделала последние недели его жизни горькими.

3 За произнесенными на его могиле словами о том, что сатрапы должны будут разделить империю Александра, последовала Диадоховская война раньше, чем предполагал оратор. Процесс разложения гегелевской школы начался вскоре после смерти ее основателя. Однако, будучи негативной стороной процесса развития философии после Гегеля, он сопровождается формированием новых систем в качестве позитивного дополнения. Однако, помимо того, что большинство из тех, кто занимался последним, были вовлечены в этот процесс распада, нам легче составить общее представление, если мы сначала обобщим те явления, которые, как можно показать, привели к общей цели. Конечно, это приводит к тому, что некоторые авторы упоминаются в этом трактате в двух разных местах. Однако иной порядок действий еще больше усложнил бы поиск пути в лабиринте постгегелевской литературы, чем он уже есть. Только там, где такое расчленение казалось совершенно необходимым, оно было предпринято; там же, где его не было, я сразу сказал все, что намеревался сказать о философе в этой книге. После этого объяснения мы переходим к двум нашим задачам. Итак, сначала мы покажем, как три только что упомянутых пункта, в которых Гегель проявил себя как реставратор, после его смерти были вновь поставлены под вопрос. Это происходит в том же порядке, в котором они были перечислены выше, и таким образом, что философская общественность интересуется одним, другим и третьим в течение довольно равных периодов времени. Примерно через полдюжины лет, в течение которых обсуждался только логико-метафизический вопрос, на первый план внезапно выходит религиозно-философский вопрос, который примерно через такой же промежуток времени уступает место политико-социальному вопросу. Это заранее указывает на три раздела, на которые делится негативная часть данного исследования, получившая здесь название:

I. Распад гегелевской школы

A. Феномены в логико-метафизической области

§332.

1. Поскольку, будучи убежденной в незыблемости заложенного Гегелем логического фундамента, школа не имела случая исследовать, правильно ли построено содержание фундаментальной науки, правильно ли продумано ее отношение к другим частям философии, действительно ли обоснованный ею метод совпадает с самодвижением объекта и потому может быть применен повсюду, и, следовательно, может применяться повсюду, то естественно, что в этой группе явлений особенно выделяются антигегельянцы, а последователи Гегеля берут на себя роль защитников, отчасти разъясняя учение мастера, отчасти, где оно оставалось неопределенным, определяя его более точно. Первые нападки на логику Гегеля появились еще при его жизни, и он хотел рассмотреть пять из них вместе в «Берлинском журнале», но ограничился первыми двумя, упоминаемыми здесь. В анонимном памфлете Хюльземана «Учение Гегеля об абсолютном знании и современный пантеизм» (Лейпциг, 1829) уже в названии указано, в чем он упрекает систему, метод которой он противопоставляет и против которой он проводит различие между причиной и следствием, уже проведенное Якоби. На не очень дружелюбную рецензию Гегеля, автором которой из-за нескромного тона был назван католический священник, Хюльземан ответил: «О науке об идеях» (Бреслау, 1831). Одновременно с этой работой Гегель опубликовал рецензию: H. E. Schubarth and K. A. Carganico on philosophy in general and Hegel’s Encyclopaedia in particular (Berlin 1829), против которой Шубарт напечатал ответ Гегелю в качестве пояснения. По мнению Шубарта, философия вообще, подобно искусству, обычаю, религии и эмпирической науке, не есть здоровое явление, а симптом болезни, состоящей в идолизации вселенной, которую предмет философии был поставлен перед миром древними, в мир современной философией и в особенности Гегелем, и за мир – Кантом. Главная ошибка Гегеля состояла в том, что он слишком далеко распространил закон метаморфозы, открытый Гете и ограниченный природой, и пришел к учению, которое отрицало бессмертие и было революционным в политике или, по крайней мере, решительно антипрусским. (Это последнее обвинение позже было выдвинуто в памфлете: Hegel and Prussia [Frankfurt 1841], в котором это последнее обвинение подробно рассматривается). Анонимный памфлет П. Калиша «Краткие сведения о гегелевской «Энциклопедии философских наук» (2 выпуска, Берлин, 1829/30) остался практически незамеченным. Но не такова работа генерала Рюле фон Лилиенштерна, известного как остроумный и эрудированный военный: R. v. L. über Sein, Nichtsein und Werden (Berlin 1829), в которой прежде всего отвергается как неконструктивное утверждение Гегеля, что его система представляет собой круг кругов, но затем особое внимание уделяется тому, что, поскольку существует только одна единственная мысль, которая дает нечто новое через простое повторение, не (которая как не мысль дает утверждение) должна начинаться с этого, а не с бытия.

2 Гораздо важнее всех этих трудов были работы молодого Мейна, которому вскоре предстояло стать одним из самых значительных противников философии Гегеля. Хр. Герман Вейсе (родился 10 августа 1801 г. в Лейпциге, абилитирован там же в 1822 г., умер в звании действительного профессора философии 19 сентября 1866 г.) в своем сочинении о современной точке зрения философских наук (Лейпциг, 1829) признал «Логику» Гегеля результатом, с которого началась система тождества, и поэтому причислял всех противников последней к своим. Единственное, чего ему не хватало в «Логике», так это того, что она не включала в себя время и пространство, которые, как и категории, рассматриваемые Гегелем, относятся к тому, что не может быть помыслено. С другой стороны, Гегель слишком возвеличил логику, когда поставил ее, простую основу реальных частей философии, которая рассматривает только общие формы всего сущего, наравне с ними, более того, выше их, в том смысле, что, по его мнению, он мог логически перейти от форм бытия к тому, что существует в этих формах, к материи. Поскольку это не является чем-то абсолютно необходимым, а существует благодаря решению существа, здесь требуется более высокое познание, в котором логическое и фактическое знание взаимопроникают друг в друга, так что природа и дух признаются более высокими, чем логическая идея, а спекулятивная теология, которую Гегель отождествляет с логикой, становится краеугольным камнем системы. Примерно такую же позицию занимает Вейсе в своей «Системе эстетики» (Лейпциг, 1830), где, помимо обвинения в том, что гегелевская доктрина становится логическим пантеизмом из-за переоценки логики, Гегель критикуется за то, что ставит науку выше искусства и религии в учении об абсолютном духе, вместо того чтобы завершить систему последним, но предшествовать обоим с учением о познании или учением о науке. В первой части, где рассматривается красота в ее всеобщности и субъективности, Вейсе заслужил признание и тех, кто думает иначе, за то, что подробно рассмотрел понятие уродства, без которого, в частности, невозможно понять комическое. Во второй части рассматривается красота в ее конкретности и объективности в отдельных видах искусства; наконец, третья часть, в которой рассматривается красота в ее конкретности, или там, где красота имеет субъективно-объективное существование, прокладывает путь к спекулятивной теологии через рассмотрение гения, моральной красоты и любви. Но прежде чем Вейссе представил это публике, Гегель умер, и он опубликовал работу: Über das Ver- hältniss des Publicums zur Philosophie in dem Zeitpunkt von Hegel’s Ableben (Leipzig 1832). Вейсе объяснял безразличие, которое публика начала проявлять к философии, тем, что то, к чему стремилась предыдущая эпоха, философия достигла в соответствии с героями изящной словесности. Она последовательно реализовывала идею органического единства реального или природы. Это не соответствовало пробудившейся потребности в том, чтобы божеству было отведено правильное место в системе. В частности, Гегель, переставший, как уже говорилось выше, признавать, что его абсолютная идея тождественна абсолюту системы тождества, подменил ее божеством и тем самым пришел к логическому пантеизму. Истинная система, однако, делится на логику, философию природы и философию разума, но в логике она должна иметь дело также со временем и пространством, в философии природы, в том, что Гегель называет бессилием природы, она должна признать свободу, выходящую за пределы логического, и поэтому быть уже не просто логическим построением, а философским эмпиризмом, но в особенности она должна сформировать философию разума совершенно иначе, чем Гегель, В антропологии и психологии чувственность, понимание и разум должны быть выведены a priori, но эмпирическое наблюдение должно получить свое право; учение об объективном духе должно представлять язык, государство и всемирную историю, причем последняя – как телеология духа, в которой стремятся к тому, чего достигают наука, искусство и религия. В учении об абсолютном духе они рассматриваются в соответствии с идеями истины, красоты и добра, так что низшее положение занимает энциклопедия наук, второе – эстетика, а третье – философия религии, которая совпадает с этикой и которая, в отличие от пантеизма и деизма, должна отстаивать личного Бога и нравственную свободу. – В защиту Гегеля против всех этих сочинений Вейсе выступил человек, чье упомянутое ранее «рукопожатие» мастера (см. §329, 10) настолько облагородило его школу, что они с нетерпением ждали появления его труда и встретили его с ликованием. В книге К. Фр. Гёшеля «Monismus des Gedankens» (Naumburg 1832), которая называется апологией современной философии на могиле ее основателя, Вейсе пытается доказать, что он стал жертвой заклятого врага всей философии – дуализма. Ведь его разделение формальных и реальных наук разделяет форму и содержание, то есть мышление и бытие, единства которых придерживается новейшая философия, согласно которой наше мышление есть творческая рефлексия. Поскольку ее метод – это формирование содержания, она преодолела формализм и материализм, к которым примыкает дуализм, абсолютно несовместимый с гегелевской логикой и методом. Последнее замечание слишком соответствует тому поразительному факту, что Вейсе словом и делом показал себя сторонником метода, который хотел быть самодвижением содержания и в то же время требовал философии с совершенно иным содержанием, так что в своем следующем сочинении об идее Божества (Дрезден, 1833) Вейсе не позволил бы отступить диалектическому методу, который, согласно всей его теории, мог быть допустим только в логике. Трактат составляет лишь первую часть спекулятивной теологии Белого; вторая, в которой должна была содержаться философия религии как развитие исторических форм религиозного сознания, и третья, в которой должна была содержаться этика, не появились. Претенциозный тон не только предисловия к книге, в котором Вейсе сравнивает себя с Сибиллой, поскольку ценой все больших уступок он уступает философии Гегеля все меньше истины, но и самой книги, а также часто повторяющееся замечание, что та или иная трудность решается здесь впервые, вызвали не только очень жестокие нападки со стороны Вейсе, но и то, что его книгу читали гораздо меньше, чем, например, книги, которые я опубликовал. Лекции Биллрота по философии религии (Лейпциг 1837, 2-е изд. 1844), которые я редактировал, но которые фактически только повторяют мысли, впервые высказанные Вейссе.

Ход книги Вейсе таков. Противопоставление идей истины и красоты, лежащее в основе науки и искусства, разрешается в идее блага; она является ведущей в онтологическом аргументе, который, объединяя совершенство и бытие, даже не зная, объединяет красоту и истину. Пантеизм в истории философии (Платон и Спиноза) не идет дальше этой идеи, которая соединяет оба начала как непосредственное единство. Если же единство двух начал мыслится не как непосредственное (существующее) единство, а как единство основания, то это приводит к деизму, аргумент которого космологичен, а философ – Лейбниц. Концепция христианства, выходящая за рамки обеих односторонних версий, которую пока постигли лишь некоторые мистики и которая соответствует телеологическому аргументу, требует спекулятивного обоснования учения о Троице, через которое, в отличие от того, что деизм видит в мире дело Бога, а пантеизм – следствие Бога, понимаются творение и его цель, искупление, а также бессмертие (только) возрожденного, и уравновешиваются антиномии времени и вечности и т. д. Книга Уайта представляет собой попытку сделать это, хотя сам он позже признает, что поступил жестоко с историческим материалом.

3 Прежде чем перейти к работе, представляющей собой письмо Вейca о неприятии философии Гегеля, стоит упомянуть несколько явлений, чье влияние на него ставится под сомнение изменением его терминологии, которое они вызвали. На севере Германии деятельность Шеллинга в Мюнхене стала почти таинственной, а то, как он обращался с теми, кто (как Ф. Капп, впоследствии страшно отомстивший за себя) болтал вдали от школы, не способствовало распространению его учения. Сначала Фридрих Юлиус Шталь (родился 16 января 1802 года в Мюнхене, умер как профессор в Берлине и член прусской палаты лордов в Брюккенау 10 августа 1862 года) в критической части своей «Философии права на основе истории» (2 тома, Heidelberg 1830; 3rd ed. 1854), Шеллинг указал, что если Гегель придерживался точки зрения системы тождества, согласно которой общий, безличный разум превращает себя в индивидуальные личности и тем самым является процессом, в котором абсолютное в человеке становится личным, то сам Шеллинг пошел дальше этого, а именно превратил философию, которая не знает ничего выше разума, которая, таким образом, является рационализмом с аналитическим методом, в ту часть, которую можно назвать отрицательной, поскольку для разума действительным является только то, что не может не быть, то есть жесткая необходимость быть в состоянии быть. Т.е. жесткую необходимость, к которой, однако, в качестве дополнения добавляется вторая, позитивная часть, в которой спекуляция дает истинное учение о свободе и в которой божественный акт и воля занимают место процесса. Сам факт, что Шеллинг не занял, как Капп, угрожающей позиции по отношению к этой публикации, заставляет предположить, что он ее одобрял, по крайней мере, не видел в ней искажения своих взглядов. Это стало еще более правдоподобным, когда появилось общее введение к трактату Й. Зенглера «О значении спекулятивной философии» (Гейдельберг, 1837) (специальное введение появилось только позже), и в нем истинная философия противопоставлялась рациональному взгляду, который начинается только там, где заканчивается рациональный, и постигает мир как свободное творение. Однако все сомнения исчезли, когда сам Шеллинг высказал аналогичную точку зрения в предисловии к переводу Г. Беккера фрагмента Кузена (Штутгарт, 1834), справедливо обидев гегельянцев горьким отношением к своему бывшему другу. Согласно ему, философия должна начинаться с того, что необходимо мыслить, или, собственно, с того, что не должно мыслиться, и, таким образом, быть полностью априорной, чистым рационализмом, поскольку эта абсолютная необходимость, без которой ничего не существует, есть абсолютный prius самого Бога и составляет фактическое обладание разумом. Но это только отрицательное условие sine qua non познания; и переход от него к позитивной философии, самый трудный пункт во всей системе, совершается при живом понимании реального процесса. Гегель, желающий осуществить переход от логического к реальному логическим путем, не выходит из логики вообще или только через заблуждения и превращает процесс реального в (совершенно абсурдный) процесс понятия, предицирует то, что имеет смысл бытия только по отношению к существующему. Поэтому истинная философия стоит над противоположностями рационализма и эмпиризма; если эмпирический момент опускается (как у Гегеля), она превращается в рационализм. – Чем меньше в этих словах было определенности относительно того, что будет содержать позитивная философия и как к ней следует переходить от негативной, тем больше каждый мог представить себе Шеллинга по своему вкусу; и поэтому вряд ли было время, когда Шеллинга превозносили столь разные люди, как в то время, когда никто не знал, чему он учил. В манере, часто напоминающей гётевскую «Гросскофту», все антигегельянцы ссылались на Шеллинга. Эмпирики видели в нем обращенного к эмпиризму; наперсные теологи радовались его выступлению против обожествления понятий; ортодоксы ссылались на то, что он ставил положительное выше всего остального: короче говоря, каждый считал, что может завершить свои аргументы, сказав, что Шеллинг, несомненно, сказал бы то же самое. Это, по крайней мере, в некоторой степени относилось и к Вейсе, чьи «Основы метафизики» (Гамбург, 1835) доказывали, что Тарквиний все еще должен быть упрямым, поскольку многое из того, что Гегель ранее уступил, было взято назад. Разумеется, это касалось и «многого» из того, чему ранее учил Вейсе. Гегелевской системе необходимости следует противопоставить систему свободы, рассматривающую в своих конкретных частях то, что не может быть и не может быть иначе, и в которой метафизике, имеющей дело с тем, что не может быть и не может быть иначе, должна предшествовать наука о самопонимании, логика, которая, анализируя сознание, должна доказать важность отрицания отрицания и применимость диалектического метода ко всем частям философии. (В эссе 1837 года «Три фундаментальных вопроса современной философии», опубликованном в журнале Фихте, рассматривается, как этого можно достичь). Он основан на том, что невозможно абстрагироваться от определенных форм всего сущего и что они могут быть рассмотрены с научной точки зрения. Такими формами являются число, являющееся объектом арифметики, пространство, являющееся объектом геометрии, и время, являющееся объектом чистой механики. Теперь это центральные категории в трех частях метафизики, которая устанавливает систему тех форм, которым подчиняется (то есть с гипотетической необходимостью) все реальное, если оно существует. Поскольку число занимает центральное место и у Гегеля, Вейсе меньше всего отступает от Гегеля в первой части «Метафизики», где рассматривается учение о бытии под рубриками качества, количества и меры; гораздо больше – во второй части, учении о сущности, где конкретные основные числа сущности, категории понятия пространства и основные определения телесности составляют разделы. Больше всего в третьей, доктрине реальности, где рассматриваются категории рефлексии, понятие времени, наконец, основные детерминации витальности, а завершается все абсолютно свободной духовностью, из которой мир имеет свою реальность как свободный творец. Поскольку Вейсе явно объединяет первую часть с предшествующей онтологией, вторую – с космологией, третью – с психологией и теологией, а теперь рассматривает когезию, гравитацию и т. д. во второй и духовность в третьей части фундаментальной науки, читатель постоянно сталкивается с вопросами, что остается конкретным наукам и в какой степени гравитацию и когезию можно назвать формами всего (т. е. также нематериального) существования. На первый он отвечает, что речь идет не о реальной гравитации, а о ее понятии. Второй вопрос остается без ответа. 4. прежде чем Вайсе снова появится в другом месте, следует упомянуть достижения Иммануила Германа Фихте (родился в 1797 году, профессор в Бонне с 1835 года, в Тюбингене с 1842 года до выхода на пенсию в 1865 году, затем, облагороженный, в Штутгарте до своей смерти 8 августа 1879 года), известного уже ранее своими «Записками о Высшей школе теологии» (Штутгарт, 1826) и все более известного благодаря своему вкладу в характеристику современной философии (Зульфер, 1879). Август 1879 г. в Штутгарте), который уже прославился благодаря своим «Заметкам по высшей теологии» (Штутгарт 1826 г.) и стал гораздо более известен благодаря своим «Заметкам по характеристике современной философии» (Зульцбах 1829 г., 2-е изд. 1841 г.), которые, как видно из названия, ставили перед собой задачу примирения противоположностей. После того как в первом разделе заслуга Лейбница и Локка, Беркли и Юма была поставлена в том, что они выдвинули на первый план вопрос о происхождении знания, во втором показано, что Кант, следовавший за ними в этом, а также Якоби, дополнявший их, попали в противоречие между вещью в себе и видимостью, между верой и знанием, которое начало разрешать учение о науке, именно поэтому в третьем разделе (но в том виде, в каком Фихте представил его в Берлине, см. §315, 2) отводится почетное место учению о науке. §315, 2) отводится почетное место для начала настоящего периода. Система тождества, вытекающая из учения о познании, слишком близко подходит к спинозизму, хотя ее превращение в науку логики, особенно через развитие диалектического метода, составляет высшую точку философского настоящего, от которой только и возможно дальнейшее развитие. Что от этого следует ожидать, показано в четвертом разделе, где критикуются все предшествующие системы за то, что они не отвечают требованиям индивидуальности, поскольку не дотягивают до идеи свободно творящего Бога, который хочет видеть свой образ в свободных духах. Но поскольку то, что происходит от свободы, не может быть определено априори, развитие концепции на этом обрывается. Оно должно быть дополнено созерцанием реального; и философия свободы должна быть в то же время самой живой наукой об опыте. Совсем иначе и гораздо строже Фихте высказывается о Гегеле в другом сочинении, которое он сам называет продолжением вкладов и одновременно первой частью своей системы: «О контрасте, поворотном пункте и цели современной философии» (Гейдельберг, 1832). Из трех направлений в философии объективное, или одностороннее, учение о бытии имеет отчасти конструктивный характер, как у Спинозы, Шеллинга, Окена, Вагнера, Биаше, Гегеля и других, и отчасти мистический, как у Баадера, Гюнтера, Гёрреса, Сен-Мартена и Шуберта. Среди них система Гегеля, этот «шедевр ошибочной последовательности мрачной последовательной ошибки», наиболее широко рассматривается как пантеизм, который не допускает, что Бог – это все вещи, но все духи. Обе группы объединяет предполагаемое тождество мышления и бытия. Поэтому им противостоит субъективная или рефлективная школа, главными представителями которой являются Кант и Якоби, а затем Фриз и Боутервек, что в конечном итоге сводится к скептическому субъективизму. Третье, посредническое направление представляли прежде всего Трокслер и Краузе, которых Фихте фактически называл прорабами своих собственных начинаний, первого – из-за содержания его учения, второго – из-за того, что первая часть его системы носила аналитико-индуктивный характер. В самом деле, истинная философия, поскольку она объединяет опыт и понятие, должна быть также учением о бытии и учением о знании. Тот факт, что Фихте говорит об этой истинной философии, что она не будет противостоять предыдущим как новая система, но будет охватывать их все, являясь в то же время историей философии, в глазах многих заклеймил Ибна как эклектика; да и сам Фихте, несмотря на то, что это имя раздражает Ибна, назвал себя таковым, когда в одном из своих последних трудов говорил о намерении «продолжить свое философствование только исторически». Среди философов современности нелегко найти философа, который, подобно Фихте, присваивал бы себе каждую новую мысль другого, более того, каждую новую интерпретацию чужой мысли, чтобы «дополнить» ее, «глубже понять», «расширить», вызывая тем самым много чувствительности и не всегда избегая тех ловушек, от которых он предостерегает Зенглера в своем письме к нему.