Дух неправды

– Почему?

Катя с ужасом смотрела на меня. И я испугался, что она попросит оставить её в покое. Мы сидели за столиком на кухне. Во дворе слышались крики, лай собак, туда-сюда ездили автомобили. Катя скинула тюрбан, разбросала по плечам мокрые волосы. И я совсем не к месту подумал, что эта девушка очень хороша и похожа на жену брата Лала.

– Я убил одного из нападавших. Точнее, их главаря… вождя. И одного ударил по спине. Он не может даже пошевелиться. Их уже, наверное, нашли. Катя, нет ли такого места, где я мог бы переночевать? Хотел ехать в сквот, к художникам, я им йогу, преподаю… Но потом решил, что там слишком много народу, не за всех можно ручаться. В индийское посольство обращаться сейчас уже поздно, да и сам пока не хочу предавать эту историю огласке. Моя семья будет опозорена…

– Опаньки! – Катя вытаращила свои ореховые глаза. – Ты-ы?! Убил?!!

– Да, я. Не смотри на то, что я маленький и худощавый. Мудрые гуру научили меня использовать систему «прана», которую китайцы называют «ци». Это потенциал жизненной энергии, полученной от матери и приобретённой в течение жизни. Если правильно её сконцентрировать, то можно сделать стойку на указательном пальце. Мне пришлось превратить свои руки в такие, как у филиппинских лекарей. Я немного ошибся, и они, оказались смертоносными. В горячке боя трудно точно рассчитать силу. Надо видеть то, что там происходило, чтобы понять меня…

– Ну, атас! Ты даёшь! – Катя вскочила с табуретки и посмотрела на круглые стенные часы. – Сейчас родаки приедут… ну, родители. – Она отзывалась об отце и матери так же непочтительно, как и все в России. – Не пустят меня тусить в «Газгольдер», а я с одним падонком договорилась. У него там охранник знакомый, пропустит. Поэтому я тебя отведу в соседскую квартиру. Они на праздники свалили как раз к вам, на Гоа. А нам ключи оставили, чтобы цветы поливали и рыбок кормили. Можешь там переночевать, только ничего не трогай. Просто ложись на диван и спи. Потом я Таньку пришлю, с ней передам, что удалось узнать…

Падонками девушки называли парней, а те их – пелотками. Я немного знаю «албанский»,^[35] так как часто сижу в Интернете.

– Падонок мой ходит с антифа.^[36] Они – враги бонов. Завтра я его растрясу. А теперь айда на метраж,^[37] пока тебя тут не засекли!

Катя была прекрасна, но небогата, из-за чего сильно переживала. Ей хотелось красиво отдыхать, и она очень удивлялась моему равнодушию к роскоши. «Ты же брахман, потомок раджи! На тебя дома, наверное, бриллианты с неба сыпятся! Ты столько можешь, а ничего не хочешь. Всегда так и получается – несправедливо…» Катя была ЭрЭнБи,^[38] принадлежала к группе молодёжи, которая помешалась на мире гламура. И встретить Новый год в клубе «Газгольдер», в компании вип-персон, было для неё мечтой жизни. Но девчонкой она оказалась доброй, не подлой. Открыла ключом соседскую дверь, провела меня в комнату.

– Телик лучше не смотри, свет не зажигай. Вскипяти чай, потом отрубайся. Сюда никто не сунется, точно. А я побежала – опаздываю…

Катя ушла и закрыла за мной дверь. Я поставил чайник на плиту и всё-таки не стерпел, включил телевизор. Пощёлкал пультом, но не увидел в выпусках новостей никаких сообщений о драке. Наверное, прошло мало времени.

Потом выпил горячего чаю, лёг на диван поверх пледа. Внезапно меня начала бить дрожь. Всё время казалось, что дверь открывается, и входят хозяева квартиры, а я не знаю, что им сказать. В огромном аквариуме плавали большие вуалехвостые рыбки, и по потолку метались блики.

Потом я заснул, как будто провалился в бездонную яму. Я знал, что никакими мантрами^[39] я не смогу заставить себя успокоиться, и потому должен забыться. Нужно восстановить праву, но в возбуждённом состоянии сделать это не получится. И я потерял сознание. Казалось, начинался бред, который я путал с реальностью. Бежали куда-то толпой бритоголовые, под полной луной бродила и рыдала моя мать. Вертелся синий огонёк на крыше машины, и лучи её фар всё время пытались поймать меня в перекрестье. Гейша Момо играла на лютне и пела длинную, печальную песню.

Потом мне стало трудно дышать, и я сел на диване. Рванул ворот рубашки и снова полетел в пустоту. Мне приснился ещё один жуткий сон. Тело Лала лежит на погребальном костре, оно уже объято пламенем, Диана хочет броситься в огонь. А моя мать, вся в белом, причитает: «Нет у меня больше сына! О горе мне, горе, нет больше у меня сына!» «Я хочу гореть с ним!» – кричит Диана. А мать ей отвечает: «Для чего тебе гореть с Санкаром?» Я от этих слов очнулся и долго не мог понять, где нахожусь. За окнами было ещё темно, шёл густой снег. Часы показывали семь утра. Зловещая тишина оглушила меня, и я долго сидел на полу, стараясь упражнениями йоги вернуть себе самообладание. В конце концов, я пришёл к выводу – нужно вернуться в общежитие и всё рассказать. Почему должен скрываться я, как будто сам являюсь виновником случившейся трагедии? Я защищался, как мог, и нападавших было несколько человек. Опять вспомнил сон, в котором горел на погребальном костре, и содрогнулся: ведь вчера вечером меня хотели сжечь живьём…

Катя, когда уходила, показала мне, как можно захлопнуть дверь без ключа. Она, наверное, ещё не вернулась из ночного клуба или от своего парня, а её родители никогда меня не видели. Я оделся, осторожно вышел на лестничную площадку, запер обе двери. Вызвал лифт и долго стоял, прижавшись лбом к крашеной стене. Потом спустился, надавил на горящую кнопку домофона. Но не успел сделать несколько шагов в сторону общежития, на меня налетел белый лохматый пёс и звонко залаял. От неожиданности я поскользнулся и едва не упал. А через мгновение увидел, что ко мне бежит Таня-эмо. На её детском рюкзачке болтаются какие-то игрушки, и розовый с чёрным мобильник тоже украшен забавным помпончиком. Она была, как всегда, в полосатых гетрах и розовых кедах, как будто не замечала холода. Я как сейчас вижу её в том дворе – куртка в крапинку, узкие джинсы, блестящая от геля чёлка и чёрный лак на ногтях. Серёжки в ушах, в носу, в углах глаз блестели, как слёзы. Но Таня не плакала – она жевала лепёшку с сыром и запивала её пивом.

– Дурак, в общагу прёшься, да? – Таня свистнула собаке и снова зашептала: – Хоть бы Катьку дождался и спросил! Ты ведь замочил сынка очень крутого предка! Это тебе не пэтэушники с окраин, которые только пиво сосут и слэм^[40] танцуют. Катькин падонок про эту банду знает, там почти все с Рублёвки! Антифа так и обалдели, что Фюрера замочили, а потом испугались. Могут на них подумать и всех повязать. Теперь твоё табло^[41] по всем каналам! Особо опасный преступник, детишек кушает! Короче, смойся подальше отсюда. Клёво, что я с Джеком вышла и тебя застукала.

Таня смотрела на меня сквозь контактные линзы со звёздочками и поправляла на руке повязку с бутафорской кровью. Вчера в ресторане она объяснила, что это в их среде модно – как будто резала вены.

– Я в том, точечном доме живу! – она показала в сторону. – Флэт есть? Квартира?

– Я не буду скрываться! Ты же видела, как всё было. Не знаешь, что с другими? С Викой, с Леной? Сергея били очень…

– Да я бы его вообще убила! – вдруг зло сказала Таня. – Нас вчера в ментовке допрашивали, недавно только отпустили. Я ментам сказала, что несовершеннолетняя, да и убежала почти сразу – на помощь звать. А те трое подписали знаешь какой протоколъчик? «Фашики» никого не трогали – раз. Вы с Ганиным их оскорбили первые – два! Ты применил запрещённый приёмчик – три! Они-то не знали, что ты убиваешь людей энергией! Вроде решил остальным показать, что такое возможно, и спровоцировал драку. Паровозиком пойдёшь, если поймают. Ганину и девчонкам не в кайф конфликтовать с рублёвскими, сам понимаешь. На них не надейся, им лишь бы самим выскочить, а моё слово ничего не стоит. Пока темно, может, ещё пройдёшь, а потом точно остановят. Если повезёт, найдёшь, куда заплыть на время, хоть Новый год встретить. А потом родакам звони – пусть выручают. Ведь и те, кто на вашу драку из окон пялился, подтвердили, что ты всех бил. Катькин парень из антифа просил передать, что хороший адвокат потребуется. Даже если присяжные будут судить, придётся хреново. Своих у нас всегда пожалеют, даже если они и скины…

Я слушал её и не верил, что всё происходит на самом деле. Я, как истинный индиец, с рождения любил всё живое. Не только родителей, брата и сестру, не только родственников и друзей. Я любил солнце и звезды, ветер и дождь, землю и камни. Я любил так же естественно и незаметно для себя, как дышал, и думал, что иначе нельзя. И я любил Вику даже сейчас, несмотря на то, что произошло. У нас принято перед свадьбой составлять гороскопы. И хотя наш союз астрологи сочли нежелательным, я упросил родителей проигнорировать их. Несмотря на внешнюю мягкость, я всегда добивался желаемого. Переубедить меня не могли даже мать с отцом. Да, я склонялся перед их авторитетом, но думал всё равно по-своему. И сейчас, кажется, пожалел об этом.

Таню кто-то окликнул, и она убежала. Во двор въехала милицейская машина, и я в панике бросился к автобусной остановке, решив, что меня хотят арестовать. Но, похоже, час ещё не пришёл, и машина завернула за угол Катиного дома. Я с бега перешёл на шаг и искренне порадовался, что всегда носил с собой документы, которые и теперь были при мне. Осталось только решить, куда лучше всего направиться.

Подошёл автобус, почти пустой. Я поднялся в салон. До станции метро нужно было проехать одну остановку, а пройти её пешком я не мог. Тупо смотрел в забрызганное тёмное стекло закрытой двери, но видел там не своё собственное лицо, а вскинутые руки бритоголовых, чёрные дырки их ртов и налитые кровью глаза. Отсвет фонаря упал на стекло, и я зажмурился, представив, чем вчера могло бы всё закончиться. Но теперь ищут меня, а не их. Странно, что одно и то же событие можно так по-разному истолковать. Своим преступлением я перечеркнул преступления «наци», и смысл встал с ног на голову.

Когда выходил у станции метро «Академическая», уже точно знал, куда поеду. И если Михаил Печерский не на гастролях, а в Москве, я спасён. Миша примет меня всегда и везде, как принял бы Лала и любого родственника дади Кальпаны. Ведь благодаря ей мог теперь снимать апартаменты в отеле «Пекин», а не мотался с гитарой по поездам и харчевням. Мобильник был при мне, но я боялся звонить. На пересадке у Китай-города мне встретился милиционер, один вид которого привёл меня в ужас. Народу было мало, затеряться в толпе я не мог. На моё счастье, он заметил нескольких азиатов, судя по всему, гастарбайтеров, и направился в их сторону. Я вскочил в подъехавший поезд, из которого вышел на «Пушкинской». И мне показалось очень странным, что станция с таким названием находится в том же городе, где нас вчера били. А потом вздрогнув, представил, что они избили бы и Пушкина, повстречайся он этой элитной банде в черёмушкинском дворе…

Швейцар у входа в «Пекин» меня обрадовал. Сказал, что господин Печерский вернулся с гастролей по Южной Америке два дня назад, а сейчас спит, потому что вечером много играл на бильярде. Разбудить он просил часов в двенадцать дня, а раньше не беспокоить. Я отошёл к киоску, купил газету и уселся в холле гостиницы на диван, закрыв лицо печатным листом. Попробовал прочитать несколько строк и с ужасом понял, что забыл русский язык. Успокоив себя тем, что Михаил знает английский, я представил себе его лицо, вызвал образ и мысленно попросил его проснуться побыстрее, встать и спуститься в холл. Я так страстно умолял его поскорее увести меня в номер, спасти хоть на время от преследования и выслушать, что не особенно удивился, когда через полчаса Печерский появился в холле. Он подошёл к тому же киоску, где я недавно купил газету. Тогда я приблизился к нему, встал рядом и тронул за плечо. Он обернулся и не поверил своим глазам.

– Санкар! Откуда ты взялся? Представляешь – снился всю ночь сегодня! Напролёт! Не такой, как сейчас, а маленький, шестилетка. Хорошенький, как кукла, в клетчатом пиджачке и с галстуком. Волосы у тебя были длинные, до плеч, и глаза огромные. Ты плакал и звал меня. А утром я проснулся от тоски. Захотелось то ли выпить, то ли полистать глянцевый журнал. Я вышел, чтобы купить его, а тут ты. Ну, пойдём ко мне. Расскажешь, что случилось, как живёшь…

* * *

Опершись ладонями на подоконник, Райдер Миррен наблюдал как в банкетном зале гости увлечённо едят со своих тарелочек. Через три стрельчатых окна, распахнутых во вьюжную январскую ночь, пирующих было видно, как на ладони. Кое-кто не пользовался тарелочками, хватал лакомства руками, заталкивал в рот, жевал, а потом снова бежал, к сластям и самоварам. В самом дворике не осталось никого, кроме трёх снежных баб и украшенной ёлки. Упившийся пожилой мужчина в смокинге разгуливал между снеговиками и ёлкой, кланялся им, расшаркивался. Потом снова, описав петлю, возвращался назад. Миррен приоткрыл окно и глубоко вдохнул.

– Извините… – Господин с «бабочкой» задев плечом хвойную ветку, с шарами и гирляндами. – Прошу прощения! Неловко получается, понимаю, с-сударыня… Прекрасно понимаю всё свинство своего положения и стыжусь! Поверьте мне – стыжусь! Имейте сострадание, мадам! – сказал мужчина теперь уже снежной бабе. – Выпил немного больше, чем дозволено, и вот… Вы танцуете бальные танцы, мадам? А ваша доченька? – Он поклонился другому снеговику, поменьше. – Молчите? Да, я смешон и стар, но всё-таки пока способен удивить женщину, потому что лечился у лучших специалистов!

Райдер Миррен знал русский хорошо, но не афишировал это. Сейчас он понял всё. Обернулся и увидел, что Санкар, подойдя близко и прищурившись, рассматривает картину Марины Печерской – одну из многих, украшавших виллу. На картине, навеянной посещением горы Моисея в Египте, багровое солнце поднималось из-за горизонта. Кроме него на полотне, по сути, ничего и не было, но почему-то именно оно привлекало всеобщее внимание. Польщённая художница охотно рассказывала, как они с мужем и дочкой взбирались на легендарную гору в одном караване с туристами, проводниками, бедуинами^[42] и верблюдами.

Санкар заметил, что Миррен смотрит на него, и быстро подошёл.

– Вы сомневаетесь? – Он облизал пересохшие от жара губы. – Всё было именно так. Я даже не пытался выгораживать себя, сэр.

– Я в этом не сомневаюсь. – Миррен смотрел спокойно, даже равнодушно. Потом опустил веки и похлопал юношу по плечу. – Похоже, дружище, что ваше положение незавидное. Превышение пределов необходимой обороны – такую статью могут вам вменить запросто. Слишком расплывчатая формулировка, и это очень удобно. Как определить во время драки, что выше, а что ниже предела? Это в Индии вы – брахман, а здесь… – Миррен осёкся и понизил голос. – Скины вам объяснили позавчера, кто вы здесь. Чурбан – и всё. Чернозадый. Кстати, хороший адвокат вряд ли поможет. Он вам необходим, но всё-таки лучше всего предварительно укрыться в посольстве. Если, конечно, вас не перехватят по дороге туда, что очень возможно. Ведь банда состояла из «золотой молодёжи», у которой имеются любящие родственники. Они не пожалеют денег, чтобы найти; задержать и осудить вас. Не получится посадить по закону – расправятся во внесудебном порядке. И ваши родители опечалятся куда сильнее, чем теперь. То, что семья богата, лишь распалит аппетиты коррумпированных чиновников. Возможен международный скандал. Если вас удастся вытащить из тюрьмы, хорошо. Но, вполне возможно, длинные руки пострадавших дотянутся до вас за решёткой. Объявят о вашем самоубийстве – и дело с концом. Я весьма сожалею, но жить и учиться в Москве вам не придётся. Не нужно искушать судьбу, Санкар Никкам. Вы – индиец. Знаете, что такое касты. Только у вас в стране их много, а здесь – три. Правящий класс, силовики и быдло. Силовики защищают правителей от быдла. Защищают не во время бунтов, которых тут почему-то нет. Они просто обеспечивают для элиты возможность жить, как в раю, ездить по пустым улицам, безоглядно тратить деньги, говорить и делать всё, что вздумается. Нижестоящий всегда виноват даже если его убьют, раздавят на дороге, случайно застрелят во время облавы. Исполняя завещание Кальпаны Бхандари, вы приехали сюда с открытым сердцем, веря только в добро. И ни она, ни вы не виноваты в том, что индийский брахман здесь тоже считается быдлом. Простите, Санкар, но это именно так. И потому вам ни в коем случае нельзя сдаваться властям, стараться доказать свою правоту. Вам остаётся одно – бежать из России. Не людям спорить с богами. Так сложилась ваша судьба. Иного выхода нет. Не считайте себя обманщиком, Санкар. Кальпана Рани сказала бы вам сейчас то же самое, что я. Кто знает, а вдруг она сейчас вещает моими устами? – предположил Миррен, и Санкар уставился на него, как безумный. – Вас уничтожат, если вы останетесь здесь, раньше или позже. И никто не защитит. Вас предали все, включая друзей и невесту…

В дверь торопливо постучали, и тут же ввалился Печерский – со слипшейся бородой, всё в той же цыганской рубахе, только разодранной до живота, и с бутылкой шампанского «Луи Родерер» в руке. На жирной шее шансонье сверкала массивная золотая цепь с горящим бриллиантовыми огнями православным крестом. Санкар поднялся навстречу хозяину, а Райдер опять уселся на подоконник. С минуту все молчали, и только старинные напольные часы в углу отбивали полночь.

– Тебя ищут везде, – сказал, наконец, Печерский Санкару и закашлялся. – Влип ты, мальчик, по самое-самое. Наверное, скоро и сюда нагрянут. Такую сумму пообещали за сведения о тебе, что вряд ли кто устоит. Швейцар из «Пекина» видел нас с тобой и уже доложился. Но он не знает, куда мы направились потом. Теперь не только тебе, но и мне хреново придётся. Этот, Вождь или Фюрер, как больше нравится… знаешь, чей родственник?

Печерский, не получив ответа, назвал фамилию, заставившую Миррена обернуться. Индийцу эта фамилия ни о чём не говорила; по крайней мере, он остался безразличным.

– Вон, Райдер знает! Рублёво-успенские ребята так развлекаются. Клубы и сауны надоели, горные курорты тоже. А тут выпили – и давай гоняться за приезжими. Решили в нацистов поиграть.

Печерский немного успокоился, рухнул в затрещавшее кресло, а бутылку поставил на столик.

– Им и в голову не пришло, что ты – тоже вип-персона. Раз шляешься по дворам с народом, значит, и сам вроде прочих. Разве уважаемые люди живут в общагах? А ты живёшь. Ну и получай свою порцию! Им нужен драйв, всё-таки молодость своё берёт. Хочется рискнуть, а где? Все блага сами в рот валятся. Они ни о чём подумать не успевают, как им это уже несут. Так недолго с тоски подохнуть во цвете лет. Вот кто-то и выдал оригинальную идею. Свежие ощущения гарантированы, есть чем вечер занять. Сановные детки и устроили сафари, охоту на «чёрных». Попрактиковаться в условиях, приближенных к боевым. Нет, скорее, это не бой, а травля, когда охотничьи псы крестьянок по полям гоняли. В бой эту пакостную забаву превратил именно ты. И они проиграли тебе этот бой. Они же считали себя неприкосновенными, и вдруг такой облом! Пошли по шерсть, а вернулись стрижеными! Восемь человек сбежали от тебя одного! Вообще-то бритоголовые, боны, в последнее время «на шифре», то есть без униформы ходят. И джипов у них нет – неимущие ребята. Но чтобы перцовым газом девицам лица уродовать, как подружке твоего Ганина, или пытаться сжечь человека живым, как хотели поступить лично с тобой… Виден размах, не находите? «Золотая молодёжь» впрыснула бы себе адреналинчику, а ответили бы за всё совсем другие ребята. Но теперь виновный налицо – ты, Санкар!

Печерский, откинувшись на спинку кресла, шумно дышал. Потом схватил откупоренную бутылку шампанского и припал к горлышку, жадно ворочая волосатым кадыком. Он говорил по-русски, но Миррен слушал его очень внимательно.

– Вся троица, которую ты от смерти спас, отреклась от тебя по первому требованию. Сидели на допросе избитые, в синяках, с порванными мочками ушей, со следами от электрошокеров на телах, и дружно проклинали не налётчиков, а тебя! И не те, что в джипе, получается, хотели позабавиться, убивая людей, а ты! Якобы ещё в ресторане превозносил способности йогов и шаолиньских монахов. Все слышали! Ну а раз ты – зачинщик, то и все последствия на твоей совести. Девушка перцовым газом сама себя изуродовала, когда неумело пыталась воспользоваться баллончиком. И драка произошла самая обычная, каких в Москве вспыхивает по сотне на дню. Не могли же уважающие себя пацаны стерпеть оскорбления заносчивого потомка раджи! В принципе, и говорить не о чем. Только непонятно, зачем правильным пацанам потребовалось с девушек серьги сдирать. В порядке компенсации за моральный ущерб, наверное. Тот сыщик, которому я сегодня весь день звонил, наконец-то нашёлся. Он у своей жены детали уточнил, пересказал, и я пришёл в ужас. Потому и милиция на вызов не ехала так долго – кому охота погон лишаться? Сынок может пожаловаться на некорректное задержание! Твои приятели – тоже люди. Покажут против тебя, и их оставят в покое. Заартачатся – сильно пожалеют. Ты в Индию уедешь, а им куда деваться?

Печерский отставил бутылку в сторону и поднялся, Санкар тоже встал. Миррен наконец отошёл от окна и уселся на подлокотник дивана. Шансонье невольно обратился к нему, словно желая разделить свою тяжкую ношу.

– Райдер, сведения точные, из пресс-центра Главка. Имя убийцы известно, фотография размножена, ориентировки направлены вниз по инстанциям. Кроме того, каждому, кто сообщит о местонахождении Санкара Никкама, выплатят премию. Знаешь какую? Сто тысяч долларов! Для простого человека – гигантская сумма. По телевизору передали, что Никкама видели утром в отеле «Пекин». Моё имя не назвали – пока. Если Санкара здесь застанут, то назовут. Тогда мне конец на букву «П», ребята! Столько работал, бродяжничал, нуждался, страдал! Страшно вспомнить. И ведь за мной сейчас не только Марина с Настей, но ещё громадный коллектив. Музыканты, персонал студии, создатели костюмов, подтанцовка, технические работники. Мы россияне, и отступать нам некуда. Я помню всё, что обещал тебе, Санкар. Мне очень стыдно. Я знаю, что ты прав, но никому не смогу это доказать. Раз тебя назначили виноватым, ты им станешь в любом случае. Только не кори меня! Пойми! Я думал, что у нас с тобой мало времени. Оказывается, его нет совсем. – Печерский закрыл лицо ладонями и замолк.

– Чего ты добиваешься, Майкл? – Миррен смотрел исподлобья.

– Хочу, чтобы Санкар поехал в своё посольство, где ему обязаны посодействовать. С праздниками, конечно, хреново получилось… Конкуренты меня с «солнцевскими»^[43] давно уже оженили… 0ни будут рады меня с дерьмом сожрать! Мне ни в коем случае нельзя подставляться. Ты можешь рассчитывать на консульскую помощь, Санкар. Тебе нужно любой ценой укрыться на территории посольства, по возможности покинуть Россию. А из Индии тебя не выдадут, как Лугового^[44] в Англию, ха-ха-ха! Когда всё уляжется, я навещу твоих родителей и всё им объясню. В любом случае лично я ничего не могу для тебя больше сделать…

– Сколько я ещё могу здесь оставаться? – Санкар взялся за «трубу».

– Ни в коем случае! – вскричал Миррен. – Вы ведь в розыске. Вас обнаружат по сигналу тотчас же. Вы кому собирались звонить среда ночи?

Печерский между тем допил остатки шампанского из бутылки, по-простецки вытер губы тыльной стороной руки и с шумом вздохнул.

– В Москве живёт мой друг… вернее, друг нашей семьи. – Санкар говорил неуверенно, как будто сомневаясь, стоит ли посвящать американца в личные дела. – Его отца вылечил от запущенного рака лёгких мой дальний родственник. Он делает это с помощью лингама^[45] и наложения рук. Отцу врачи давали полгода жизни, прошло десять лет, и он жив. Сын много раз гостил у нас в Дели и в Гималаях. Мы вместе совершали восхождение в зону вечных снегов. Я привёл его ещё к одному нашему родственнику, занимающемуся криойогой.^[46] Этот парень телевизор не смотрит принципиально, радио тоже не слушает. Вряд ли он в курсе того, что случилось. А даже если и знает…

– Он индиец? – сухо перебил Миррен.

В это время мобильный телефон в руке Печерского засветился, и тот стал читать какое-то сообщение.

– Нет, – растерянно ответил Санкар.

– Еврей? Мусульманин? – продолжал допытываться Райдер, придвигаясь к юноше и напряжённо прищуривая глаза.

– Нет, он русский. Это имеет значение? – Санкар чувствовал, что попал в капкан, откуда может вырваться, только чудом.

– Огромное, дружище. В этом случае на благодарность рассчитывать трудно. Вы слишком дорого стоите сейчас. И никакие заслуги ваших родственников не остановят жаждущего легко обогатиться. Здесь принято забывать всё, особенно добро. За деньги мать простит смерть сына, жена – убийство мужа. Что уже говорить о вас, всегда чужом человеке?..

Санкар беззвучно шевелил губами, и глаза его за стёклами очков буквально распахивались навстречу Райдеру. ТЕ глаза, огромные, цвета чёрного кофе, с голубыми белками, с загнутыми вверх и вниз ресницами. Никакая косметика не могла сделать эти глаза прекраснее, чем они были. Миррен хрустнул пальцами, но всё равно не мог прогнать наваждение. Маленькая хрупкая фигурка, волна густых чёрных волос, тонкие смуглые пальцы на подлокотнике дивана и вот эти, одновременно страстные и печальные глаза.

Почему-то вспомнилась кастрюлька на костре, кипящий в молоке, лингам, косматый голый старик в очках, измазанный пеплом и глиной. Наверное, так лечили и отца того самого парня, которому хотел звонить Санкар. Говорили, что йог сорок лет провёл в коме, а потом поднялся жить в горные пещеры. Райдер Миррен вспоминал сейчас праздник омовения, Кумхамелу. Тогда он искупался в Ганге, чтобы смыть с себя все грехи, как посоветовали знакомые индийцы. Но они не знали, что это за грехи, думали, что перед ними писатель, белый сахиб, которому нужно вылечить душу и повреждённый в автоаварии позвоночник. Тогда йог и бросил в молоко лингам, дал выпить сахибу, и спина замолчала…

– Вы здесь посидите, я выйду на минутку. С Соней нужно встретиться. Это… ну как бы сказать… эскорт-гёрл.^[47] Сообщение прислала на «трубу» – срочно хочет пошептаться. Я дверь закрою и сбегаю в гостиную.

Печерский, спрятав трубку мобильника в карман, с трудом встал на ослабевшие от обильных возлияний ноги, буквально вывалился из библиотеки в коридор. Больше всего на свете ему хотелось прилечь куда-нибудь на кушетку и заснуть, но в этом на данный момент не было смысла. Всё равно разбудят, потому что Санкар Никкам крупно влип. Три года прожил в Москве – и ничего, даже в ментовку ни разу не забрали.

А за последние два дня он успел вляпаться во все кучи, совершить убийство и подставить собственную голову под топор. И не только собственную. – Михаил Печерский рисковал сейчас ещё сильнее, чем когда в Греции пил с албанскими бандитами и пел на золотых приисках Восточной Сибири. Но Санкара-то жалко, добрый, наивный мальчишка, каких в России нет. С таких брали пример хиппи во времена молодости Печерского, возвестившие святую истину, что «Бог есть любовь»…

Он шёл мимо итальянских и бельгийских зеркал в мозаичной оправе и старался не смотреть на себя, безобразно жирного и непотребно пьяного. Стены гостиной, куда он пригласил Соню, украшали зеркальные картины, выбранные и размещённые лично Мариной. Ей не очень нравилась планировка помещения, и было решено таким образом скрыть огрехи. В итоге гостиная расширилась до бесконечности, одним концом уйдя в чистое поле. Свечей, гостей, бутылок с вином, рождественских гусей становилось в несколько раз больше.

Помахивая кисетом от мобильника, болтающимся на золочёном шнурке, Михаил Печерский вошёл в бесконечную и холодную комнату с колоннами и сводами. У дальней, застеклённой стены в сиянии ёлочных огней виднелась его гордость – старинный кабинетный рояль чёрного дерева и бархатная табуреточка под клавиатурой.

Лупоглазая нимфа в джинсах, расшитых янтарём и кристаллами, подаренных одним удачливым олигархом, и в легчайшем жакете из кремовой норки, прикрывавшем отшлифованное до блеска тело, встала с антикварного диванчика и рванулась навстречу хозяину. Жакетка распахнулась, и Печерский увидел, что на Соне нет даже лифчика. Её накачанные гелем груди украшали пятиконечные звёздочки-стикини,^[48] а шею – сеточка из тончайших золотых цепочек. Прямые волосы до плеч цвета вишнёвого варенья закрыли изысканные, презентованные ещё одним богатым клиентом серьги-крестики.

– Ну, чего тебе?

Печерский без сил рухнул в кресло. Вместо одной ёлки в углу гостиной он видел даже не две, а три, и Соня прорисовывалась перед ним весьма неотчётливо.

– Какие проблемы, чудо?

– Какие, какие!

Соня, дыша парами разнообразного алкоголя и мятным драже, не ахти как освежающим её дыхание, уселась на подлокотник и вплотную придвинулась к Печерскому. Он мгновенно напрягся, пытаясь по мере сил уследить, чтобы «девушка сопровождения» не увела его великолепные часы с драгоценным браслетом, перстень-печатку или нательный крест.

Такие случаи бывали, и нередко, особенно когда девицу недостаточно тщательно проверяли на честность. Соню Бессараб привёл с собой недавно принятый на работу Саша Пихтовников, со скандалом выгнанный из особняка очередного рублёвского богатея. Мужика обвинили в том, что он ненадлежащим образом следил за двумя детьми банкира, а ещё приставал к его молодой жене.

Пихтовников же уверял, что хозяйки не домогался, наоборот, она хотела с ним переспать. И, получив отказ, оскорбилась, решила навсегда лишить охранника работать в домах представителей бизнес-элиты и правительственных чиновников. Печерский пожалел бедолагу и, наплевав на наветы похотливой банкирши, не советуясь ни с родственниками, ни с друзьями принял его с отвратными рекомендациями. Справедливо полагал, что, даже если человек оступился, ему нужно дать шанс исправиться.

Трудных гиперактивных детей, которые постоянно ругались матом и хулиганили, у Печерского не было. И за свою дородную Марину, давно уже из-за полноты поставившую на себе крест, шансонье ручался. Хозяйка даже не заставляла Пихтовникова сопровождать её при поездке в магазины и в косметические кабинеты, Настя категорически отказывалась от охраны, и потому секыорити имел достаточно времени на амуры с проститутками и игру в рулетку.

– Я жду, золотце. – Печерский зевнул и даже не прикрыл рот рукой. – Давай быстро, мне некогда. Ещё ни один гость не убрался, зараза, кроме тех, что на «скорой» увезли…

– Теперь других гостей жди! – прошептала Соня. Она то и дело оглядывалась на дверь, и глаза у неё были испуганные. – Замок закрой!