– Хорошо, Лидия, – тихо сказала Антонина Васильевна, вернув меня из прошлого в настоящее. – Раз так, скажу тебе всю правду, таить мне нечего.
Ее голос утратил свою медоточивость, стал жестким и усталым.
– Невелика тайна-то, все равно узнаешь. Помирает Райка-то.
– Как умирает? Отчего? – удивилась мама.
– Ну не помирает еще, – встряла толстуха, – что уж вы, теть Тонь, так мамку-то хороните!
– Рак у нее, Лидия, – продолжила Антонина Васильевна, словно не слыша племянницу. – Рак желудка. На той неделе назначена операция. Райка криком кричит, мол, не выживу, это бог меня наказал за Дуньку. Уперлась, не лягу на операцию, пока Лидка меня не простит.
– Боится, что под ножом умрет, – добавила толстуха.
– Так вот в чем дело, – протянула мама. – Что же сразу не сказали все как есть?
Антонина Васильевна молчала.
– Что? Опять что-то не договариваете? – сердито спросила мама. – Какие там у вас еще тайны Мадридского двора?
– Дело такое, только правильно пойми, Лид, – нерешительно начала Антонина. – Поговаривали в деревне, что мать твоя к Куделихе в Требухино ходила. За серебряное кольцо та ей заговор какой-то на смерть дала. Райка так перепугалась, что даже бегала к Куделихе, в ноги падала, просила сказать правду да отвести напасть, коли правда, что люди говорят.
– А что Куделиха?
– А та рассмеялась ей в лицо да выгнала.
– Сказки это все. Чушь и чепуха.
– Ну не скажи…
– А сейчас к чему вы все это говорите?
Антонина замялась, и тут снова в разговор влезла толстуха.
– Мы подумали, что если она не решилась, может, вы нашли заговор, да и наколдовали, – брякнула она.
У меня глаза вылезли на лоб. Сказать такое моей маме! Материалистке до мозга костей! Общественной деятельнице! Завучу! Кандидату в члены КПСС! Сейчас что-то будет…
– Что? Что вы сказали?
– Ой, Лид, не слушай ты эту дуру, – попыталась исправить ситуацию Антонина Васильевна. – Вечно ты, Валька, брякнешь все да не к месту.
– Все понятно, – ледяным тоном сказала мама. – Вы подумали, что моя мать хранила этот заговор, а я после ее смерти его нашла и наслала на Раису Васильевну черную порчу.
– Лид, – начала было Антонина Васильевна.
– Не перебивайте меня, – строго осадила ее мама. – Выслушайте, что я скажу, потом будете говорить. Значит так, заговора никакого не было, ничего я не находила и ни на кого не насылала. Ясно вам?
– Ясно.
– Раисе Васильевне можете передать, пусть спокойно ложится на операцию. Жизнь, или, как она говорит, бог, ее и без меня наказал, так что я ее прощаю и желаю скорейшего выздоровления. Больше мне сказать вам нечего.
– Что ж, спасибо вам, Лидия Ивановна, – медленно произнесла Антонина. – Я Раисе так все и передам. Господь с вами, а нам пора.
– Я вас не задерживаю, – сухо ответила мама.
Скрипнули отодвигаемые от стола табуретки. Я плотно прикрыла дверь комнаты и прислонилась спиной к косяку. Бог наказал… Как бы не так. Бога вообще нет, а если и есть, то ему не до наших мелких делишек. Из коридора донесся звук открываемой входной двери. Гостьи получили то, за чем пришли и уходили, может, и не совсем довольные, но успокоенные. Внутри меня вдруг словно что-то взорвалось. Я быстро надела ободок для волос, убрав под него длинную, лезущую на глаза челку. Сдернув с телевизора большую белую кружевную салфетку, сложила ее треугольником и повязала на голову на манер деревенского платка. Подскочила к окну и, отодвинув занавеску, выглянула из-за нее. Я успела вовремя. Женщины вышли из подъезда и чинно направились к остановке автобуса.
– Стану я не благословясь, пойду не перекрестясь, – тихо зашептала я.
Антонина Васильевна вдруг остановилась, повернулась и посмотрела на наш дом. В окне второго этажа она увидела меня с убранной челкой, в белом платочке, что-то шепчущую. Мне всегда говорили, что я очень похожа на бабушку. Антонина Васильевна охнула, схватилась за сердце и тяжело оперлась на невысокий заборчик палисадника. Тупая толстуха ничего не поняла и глупо уставилась на тетку. Я рассмеялась, глядя на испуганную Антонину, и задернула занавеску. В одну секунду сдернув с головы импровизированный платок и ободок, я вернула салфетку на место и, схватив первую попавшуюся под руку книжку, с невинным видом села на диван.