Czytaj książkę: «Мужчины любят грешниц»

Czcionka:

Действующие лица и события романа вымышлены, и сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор


 
Когда ты загнан и забит
Людьми, заботой иль тоскою;
Когда под гробовой доскою
Все, что тебя пленяло, спит;
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней, —
Тогда – остановись на миг
Послушать тишину ночную…
…И в этот несравненный миг —
Узоры на стекле фонарном,
Мороз, оледенивший кровь,
Твоя холодная любовь —
Все вспыхнет в сердце благодарном…
 
А. Блок

© Бачинская И.Ю., 2014

© Оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2014

Глава 1
Привидения

Ноги принесли меня в «Белую сову», наверное, по старой памяти. В свое время я часто бывал здесь. В свое время… а это чье же? Тоже свое? Или чужое? В свое время… Тогда я любил порассуждать на всякие лжефилософские темы – о предназначении, смысле жизни, разных знаках, особенно после двух-трех рюмок. О будущем. И, разумеется, о политике. И компания состояла из таких же «кухонных» трепачей, хотя дело давно уже происходило не на кухне, а в гостиной с шикарной итальянской мебелью. И сочетались они как корова с седлом – эта доморощенная политизированная философия и итальянская мебель. Тем более что все рано или поздно заканчивалось на деньгах – кто, сколько, как и где. Джинн был выпущен из бутылки – пришло его время. Джинн или золотой телец. Но по старой памяти касались и смысла жизни. Разговоры об этом являются по сути разговорами о надежде и золотом самородке, который однажды попадется в навозной куче по имени жизнь, и хороши под водку и вареную колбасу. А когда треп происходит под семгу, лимон и выдержанный коньяк – это уже, простите, извращение и фальшь. Так и просится на язык расхожая фраза о том, что всему свое время. И место. Время разбрасывать камни, время собирать… и так далее. Настало время денег. Больших, маленьких, громадных и запредельных. Со скрежетом менялись курс и ориентиры корабля. Деньги!

Давно не собираются теплые компании в моем доме – кухня, на которой я готовлю себе нехитрую еду, сверкает хромом и спартанской простотой: ни цветочка, ни тряпки, ни полотенца с петухом или зайчиком, – и похожа на операционную. Приходящая прислуга и случайные подруги пытались создать уют, зачастую с далеко идущими целями – случайные подруги, имеется в виду. Но я упорно восстанавливал статус кво и изголодавшийся по ласке и общению тем не менее держался как кремень. Это мое – и не трожь! Правила, границы, рамки – да, педант – да, зануда – да, сухарь – принимайте или идите себе с богом. И молчалив стал с годами. Мама утром в понедельник по телефону озабоченно спрашивает: «Темочка, ты что, простыл?» – «Нет, все в порядке, просто голос сел». Потому что уже третий день я молчу. Читаю, смотрю телевизор, работаю, покупаю еду в супермаркете – и все молча. «Хочешь, я подарю тебе собаку?» – спрашивает Казимир. «Собака? Мне не нужна собака. Мне никто не нужен. Я самодостаточен». – «Я тебя понимаю, – говорит Казимир. – Если бы ты только знал, как я тебя понимаю. Собаки, дети, жены, знакомые – это плен! А художнику как воздух нужна свобода».

В этом месте я невольно усмехаюсь – внутренне, чтобы не обидеть брата, мнящего себя художником. И кличка была у него в институте, разумеется, Малевич, чем он немало гордился. Брат действительно был неплохим рисовальщиком, но без искры божьей. Какая там искра! Он был технарем, чертежником, архитектором с преувеличенным вниманием к мелким деталям. Руанский собор или там собор Cвятого Штефана в Вене с их отточенной готикой, от нечеловеческого совершенства которой делается страшно – это он мог! Сидел, выписывая… нет! Строя, как карточный домик, – затаив дыхание, добавляя точной рукой мельчайшую деталь, оттачивая арки и углы. Готика нечеловечна, или бесчеловечна, потому как совершенна. И молчалива, и полна тайны. Она – над. Что и пугает. Не напрасно прадедушка романа ужасов назывался готическим. Ох, не напрасно.

Имя брату придумала, разумеется, мама. Нина Сергеевна. Она и мне придумала было имя Артур, но отец был начеку и воспротивился. А вот брат пострадал, шутил отец. Вместо Ивана стал Казимиром. Какой, к черту, Казимир? Откуда у них в семье Казимир? Но было поздно – когда отец вернулся из Кении, где работал хирургом в госпитале Красного Креста, младшему сынишке исполнилось уже два года, он откликался на имя Казимир и вовсю пачкал красками стены, мебель и пол. В сочетании чуждого имени и ангельского братова личика заключалась некая томная нездешняя извращенность. Недаром говорили древние: имя – это судьба. Брат был обаятелен, с улыбкой, играючи мог добиться того, что иному не обламывалось и в результате упорного труда. Оценки на экзамене, связи, полезные знакомства, работа впоследствии. Имя превратилось в определение и обозначало гибкого дерзкого пролазу и бабника. Удачливого сукина сына. Настоящий Казимир! Скорее с оттенком восхищения, чем осуждения. И бабник! Но это уже отдельный разговор.

Сколько же времени натикало с тех пор, как я был в «Сове» последний раз? И не сосчитать. Много. Как это говорится: «много воды утекло»? Много воды утекло с тех пор, как я был здесь в последний раз. И натикало. Сидел и ждал. Как оказалось, напрасно. Никто не пришел. Некому уже. А я все сидел и ждал, нетерпеливо поглядывая на часы, предвкушая, как появится у входа знакомая фигурка, обведет беспокойным взглядом зал, выискивая меня, и вспыхнет радостно навстречу губами и глазами. Время шло, но никто не приходил. Я снова и снова набирал заветный номер, но абонент был недоступен. Подавляя раздражение и тревогу, я рассеянно смотрел по сторонам. Мелькали сине-зелено-желтые огни. Как всегда, здесь толпа людей. Сине-зелено-желтые лица-маски. И джаз. Не диско, а джаз. Джаз – это настоящее, теплое и человечное. Ностальгия по несбывшемуся и обещание счастья впереди. Передышка в пути перед дальней дорогой. Музыка для отлюбивших, как сказал один писатель. Возможно, возможно…

Сейчас все уже здесь не так. Все течет, все изменяется. Незнакомые лица в серебряную крапинку от крутящегося под потолком зеркального шара, незнакомая музыка – до одурения громкая. Даже одежда другая, особенно у женщин – голые плечи и спины, пирсинг, разноцветные волосы, марсианский макияж, что красиво, но непривычно. Похоже, я одичал в своих палестинах. Странная фраза… Палестины.

И возраст! Эти были удивительно молоды! Или таковыми казались в «снежной» метели зеркального шара. Они вели себя как подростки, сбежавшие с урока, хватающие минутку, а там – будь что будет! Мне пришло в голову, что за годы моего затворничества размылось понятие возраста, и теперь надо быть молодым – мода пошла такая. Блеск глаз, блеск зубов, гибкость членов. Бодрость тела и бодрость духа. Все кружится, все меняется… Быстрая смена картинок – окружения, друзей, партнеров, географических широт, жен и мужей.

Рассмотреть их лица не было никакой возможности. Зал освещался скупо, снежная метель все убыстрялась, музыка била наотмашь, и я вдруг впервые за долгое время расслабился или одурел от шума и движения, от мощной энергетики разгоряченной толпы. Ни одной мысли не осталось в моей голове – она была пуста, как шар под потолком. Или, вернее, наполнена дерганым шмелиным гулом, ритм которого бился в висках. И сердце колотилось как после бега. И дурацкая ухмылка растягивала губы. Истерия толпы засасывала мощно и глубоко. Мне казалось, я чувствую гладкие стенки воронки и без сопротивления, даже с готовностью, отдаюсь скольжению. Мне было хорошо! Животное по имени человек обладает мощным стадным инстинктом и всегда возвращается к своим. Как правило. Рано или поздно…

Я вздрогнул, когда чья-то тяжелая ладонь опустилась на мое плечо и радостный, смутно знакомый голос проревел над ухом:

– Темка, ты?!

Я рванулся из-под руки, бог знает почему, оторопев от внезапного испуга. Жизнерадостное красное толстощекое лицо, влажные пряди волос на лбу, сизо-голубые глаза, по-детски наивные, уставившиеся на меня с пьяным энтузиазмом, и громоподобный рев – господин Добродеев собственной персоной! Всеобщий знакомец и приятель, записной враль, обжора и ловелас, репортер, не обремененный убеждениями, не без таланта пописывающий в левые, правые, экологические, женские и светские издания. Его материалы шли на ура: пестрая смесь из полтергейста, загадок истории, тайных архивов спецслужб, городских патогенных зон и многоярусных пещер, в которых навсегда теряются спелеологи и куда не сегодня завтра провалится центр города. Особенно ему удавались страшилки про вечноживых пришельцев из НЛО, умыкающих честных граждан, и женщин в особенности. При этом приводились достоверные детали, убедительные подробности, имена пострадавших и даты. Как вы понимаете, все вышеперечисленное являлось исключительно плодами фантазии Леши Добродеева, который бурлил, пенился, шипел и плевался, образно выражаясь, идеями, планами, проектами, слухами и сплетнями.

Леша Добродеев для своих, Алексей Генрихович для чужих. Культовый экстраверт, надежа отечественной желтой журналистики, городская достопримечательность, знающая всех и обо всех и на «ты» со всем миром. Когда-то мы приятельствовали, пили вместе и перекидывались по субботам в картишки. Ходили в баню и купались в проруби. Я вдруг вспомнил, как Лешка вылетал из сауны голый, красный как рак и с ревом несся к проруби, тряся немалых размеров животом. Прыгал в черную дымящуюся воду, скрывался под ней на долгую минуту. Потом с шумом выныривал, всасывал белый морозный воздух и орал: «Хар-р-рашо жить на свете, господа!!» Были в нем купеческий размах и жажда… всего! Еды, водки, женщин, бани, ночных гонок на машинах подшофе и вранья. Был он, что называется, записной враль и сочинял свои истории с ходу, не озабочиваясь их достоверностью. Он с живостью варился в мутном бульоне городских слухов, сплетен и скандалов, обожал представительствовать, участвовать и открывать: выставки, конференции, дни города, вернисажи и презентации; жать руки, разрезать ленточку, троекратно лобызаться со знаменитостями по старой доброй славянской традиции; и кличка у него в репортерских кругах была Баламут. А еще Лоботомик – за постоянный энтузиазм и прыжки. Однажды я с немалым удивлением убедился в его цепкой деловой хватке и понял, что их двое: один – на виду у всех бегущий по жизни вприпрыжку Баламут, и другой – серьезный и жесткий делец, умеющий сорвать куш, – неизвестный никому или почти никому.

– Темка, неужели ты? – Леша с радостным ржанием прижал мою голову к своей пухлой груди. – Ну, старик, не ожидал! Здесь? А я беспокоюсь, спрашиваю у всех, где Темка! И никто, ни одна собака ничего не знает! Уже собирался звонить Нине Сергеевне! Честное слово!

Я невольно усмехнулся – последний раз мы виделись семь лет назад, самое время начать беспокоиться. И снова подумал о том, что Леша никогда ничего не забывает, и имена, даже раз услышанные, врезаются в его память навечно – он запомнил имя мамы, встретившись с ней всего однажды где-то на улице, и я представил их друг другу.

– Ты как, старик? Жив, здоров, выглядишь дай бог всякому! Ты где сейчас обитаешь? А то исчез с горизонта, и, главное, никто ни сном ни духом! Я думал, ты в Эуропах, прошел такой слушок! Крутишь бизнес!

Было очевидно, что Леша по привычке привирает, и мысль о Европе пришла ему в голову только что.

Я пожал плечами:

– Как видишь… все еще здесь.

– Вернулся?

– Я не уезжал.

– Женат? Дети?

Любопытные глаза журналиста ощупывали меня, и я поежился, почувствовав себя улиткой, которую нахальный мальчишка тащит из привычного домика. Не умею я говорить о себе… вернее, разучился. Отвык за годы отшельничества. Самое время нырнуть в тень и притаиться, но тени не было. Да и не так-то просто отвязаться от бесцеремонного Леши Добродеева. Я смирился.

– Не женат. Ты сам как? Видишься с нашими?

– Были и мы рысаками! – жизнерадостно прокричал Леша. – Почти нет, стареет народ. Еще иногда смажемся в картишки по старой памяти, а банька, прорубь, их нет! Мотор пошаливает. – Он похлопал себя по груди. – И печенка, сволочь, достает! И того нельзя, и этого! Эх, было время! Помнишь, Артюша, как мы ночи напролет лакали водку, виски, коньяки и шампанское из туфельки прекрасной дамы, а утром ни в одном глазу, а?! Помнишь?

Я не помнил, но это неважно. Настроение он ухватил точно. Тогда было о-го-го! А сейчас… так себе. Но по виду Леши Добродеева не скажешь, что так себе. Его организм по-прежнему вырабатывал серотонин со страшной силой. Несмотря на барахлящие мотор и печень.

Мы выпили за встречу. Потом за отсутствующих друзей. Потом за то, чтобы все было хорошо. К нам подходили знакомые, происходил быстрый и преувеличенно радостный обмен фразами: «Тема, ну как ты, старик, Леша, привет, нормально, что у тебя, сто лет не виделись, надо бы сбежаться, пока, до скорого, ребята, возьми телефончик». Одним словом – роскошь общения. Впервые за долгое время мне было хорошо, и назойливые вопросы Добродеева уже не вызывали протеста. Я отяжелел и разомлел от выпитого, от безостановочной Лешкиной болтовни, в которую почти не вникал, но она тем не менее создавала эффект присутствия и участия; от людей вокруг, которые слились вдруг в единый бесконечный организм, вроде праздничного китайского змея: его несут, мотая туда-сюда, на палках, и он извивается как живой. Праздничный змей извивался под ревущую музыку вокруг нашего столика, Леша говорил не переставая – вытягивал губы трубочкой, закатывал глаза, тряс головой, и по отдельным словам, долетавшим до меня, я мог бы догадаться, о чем, но не хотелось напрягаться. Губы мои растягивались в бессмысленной хмельной улыбке, и я преисполнился неясной благодарности судьбе за то, что случайно попал сюда, за дружелюбного Добродеева, с которым так хорошо пьется и сидится, за яркого радостного китайского змея с нестрашной оскаленной мордой. Я даже сказал Леше: «Посмотри, какая славная морда!» Тот не удивился и кивнул, соглашаясь.

Все вдруг кончилось, как будто гигантским ластиком стерли радость и душевный уют с яркой картинки. Леша дергал меня за руку и повторял:

– Смотри, старик! Смотри! Да не туда, вот там, в углу! Видишь? Колдун! Неужели вернулся? Глазам своим не верю! Вернулся, сволочь!

До меня наконец дошло, и я посмотрел, чувствуя спазм в горле и поднимающуюся из темных глубин животную ненависть. Это был он, Колдун. Постаревший, высохший, с черными длинными патлами. Весь в черном по законам инфернального цеха.

Я смотрел на этого человека, он, почувствовав это, повернул голову, и мы скрестились взглядами. Ровным счетом ничего не промелькнуло на лице Колдуна – ни тени узнавания, ни неприятия, ни оторопи. Ничего. Он окинул меня пустым безразличным взглядом и отвел глаза. Я стал сползать с высокой табуретки, но Леша, лакающий спиртное как лошадь и никогда при этом не теряющий головы, бдительно схватил меня за рукав, воркуя:

– Ну-ну-ну… не здесь, я тебя понимаю, старик, поверь, до сих пор как вспомню… А может, и не он это. Не посмел бы он вернуться, поверь мне, я бы знал! Вот сейчас мы встанем потихонечку и домой баиньки. Хорошо посидели, пора и честь знать. Пошли!

Я молча выдернул рукав из цепких рук журналиста и едва не упал, покачнувшись. Леша тут же нежно обнял меня за талию, пробормотав ни к селу ни к городу: «Своих не сдаем», и повлек к выходу. Я оглянулся, но Колдуна не увидел – за его столиком уже сидели две девушки, как мне показалось. Возможно, это был не тот столик. Возможно, Колдун исчез, испарился, растворился в воздухе. Проделал одну из своих дьявольских штучек. Хмель из моей головы выветрился мгновенно. Голова стала тяжелой, боль нарастала в затылке, и сердце замерло. Во всяком случае, я не чувствовал больше своего сердца. И вяло удивился, почему я еще на ногах, а не лежу на тротуаре. Лежать на тротуаре было бы совсем неплохо – прохладно и спокойно. Леша Добродеев, настоящий друг, меж тем энергично подзывал такси…

Глава 2
Семья

…В машине удушливо пахло хвоей, и меня затошнило. От радужного «змеиного» настроения не осталось и следа, и я не понимал уже, какого черта поперся в этот дурацкий шалман. И Колдун в придачу! Дьявол, а не колдун. Если только это был все-таки он, а не первый попавшийся мужик похожей стати – мало ли таких!

Запах хвои застревал в горле, и я уже собирался сказать, что дальше пойду пешком, и убраться наконец из душного пространства, но тут затрепыхался мобильный телефон. Звонила Лена. Голос слабый, прерывистый – видимо, плакала.

– Что случилось? – спросил я, подавляя невольный вздох и невольное раздражение.

– Артем, пожалуйста, ты не мог бы приехать? Прямо сейчас! Пожалуйста, Артем, я тебя очень прошу! Он совсем сошел с ума, я боюсь за Костика. Пожалуйста!

– Хорошо, – сказал я ровно. – Сейчас приеду.

Некстати, не ко времени. Я рвался домой. Мне хотелось выпить чаю на своей спартанской кухне, среди знакомого окружения, с чувством безопасности и своего дома – своей крепости. Мне хотелось подумать и расставить все по полочкам. Колдуна. События семилетней давности. Свою роль, не доигранную до конца… скорее всего. Я чувствовал тоску, поднимающуюся из глубин души, саднящее беспокойство и неясную мысль о том, что, возможно, удастся поставить точку наконец. Доиграть. Радужного настроения как не бывало…

Я с досадой подумал, что Лена слишком уж полагается на меня, зовет по любому поводу, заставляет выступать в роли усмирителя, посредника и мирового судьи, а мне меньше всего хочется лезть в их семейную жизнь. Разбирайтесь сами, черт бы вас подрал! Казимир, конечно, не подарок, но что я могу поделать? Разводитесь! И все дела. Не вы первые, не вы последние. Я так и сказал Лене однажды. Всего однажды! И больше не посмел. Она застыла, испуганно и умоляюще глядя на меня, – вечная девочка, нежная и беспомощная, с наивным личиком, умоляющими глазами и приоткрытым кукольным ротиком, ни дня не работавшая, привыкшая беззаботно и безбедно жить за спиной Казимира, у которого везде все схвачено. Жена-кукла. Жена-украшение. Жена-декорация. Правда, нельзя не признать, что она прекрасная хозяйка и ведет дом умелой рукой…

Она вызывала во мне жалость и раздражение одновременно. Я понимал, что развод для нее станет катастрофой – прирученная домашняя птичка погибнет на воле. А может, и нет, иногда думал я с ожесточением. Захочет жить – выплывет. Научится барахтаться. Или летать.

Лена открыла дверь. Лицо заплаканное, несчастное. Прошептала быстро:

– Спасибо, Темочка, что пришел. Он уже успокоился. А Костик закрылся у себя, я так боюсь за него…

– Кто там? – Казимир уже спешил в прихожую. – Темка? – Радость промелькнула на его лице. – Молодец, что заглянул. Давай на кухню! Я еще не ужинал, не хотелось одному.

На жену он не обратил ни малейшего внимания, словно ее здесь и не было. Ему не хотелось ужинать одному – меня неприятно резанули слова брата. Одному!

– Давай! Я только зайду к Костику, поздороваюсь. Таня дома?

– Танька на свидании, – хохотнул Казимир. – Никак не привыкну, что здоровая девка уже, по свиданиям бегает!

Был он возбужден, и от него пахло спиртным. Он обнял меня, похлопал по спине, приложился щекой к щеке, чем напомнил щенка, маленького Казю, всеобщего любимца с лукавой ласковой рожицей. Брат давно уже не щенок, плешь на макушке наметилась, юношеская худоба превратилась в сутуловатость и нескладность, характер… Да, характер. Характерец…

– Только давай по-быстрому, – разрешил он. – Ему надо заниматься. Я тут его повоспитывал немного, совсем от рук отбился пацан. Давай, жду на кухне!

– Костя! – позвал я у запертой двери. – Это я, Артем. Открой!

Заскрежетал ключ, дверь распахнулась. Костя, крупный красивый парень, посторонился, пропуская меня. Я обнял племянника, ощутив знакомый теплый запах. Кто сказал, что от молодых чистых мальчиков пахнет молоком и мехом? Так примерно и пахло от Кости – молоком и мехом.

Он, кажется, плакал. Глаза были подозрительно красны. Что же тут у них произошло? Что нужно сделать, чтобы довести до слез крепкого молодого человека девятнадцати лет? Не хлюпика, не неженку, не маминого сынка? Разве только самую малость… маменькиного сынка.

– Ну, как ты тут? – задал я ритуальный дурацкий вопрос, не требующий никакого ответа, кроме как столь же ритуального.

– Ничего. Нормально. – Племянник шмыгнул носом и отвел взгляд. Стыдился слез.

Я не стал спрашивать о причине горя – не хотел смущать парня.

– Я сказал, что бросаю институт! – выпалил вдруг Костя. – Ненавижу архитектуру! Я никогда не буду архитектором! Никогда! А он… Он стал орать, топать ногами, толкнул мать. Ударил меня! – Он невольно потрогал красную щеку. – Я его ненавижу! – прошептал возбужденно. – Я бы давно ушел, но мать жалко. Я ей говорю, давай уйдем, я пойду работать, нам хватит. Меня зовут в банк на техническое обеспечение. А она говорит: а жить где?

– Успокойся! – Я попытался сдержать улыбку – Костя напоминал мне щенка-подростка – большого, неуклюжего и глупого. – Я с ним поговорю. Ты твердо решил бросить институт? Третий курс все-таки.

– Я не-на-ви-жу институт! – отчеканил Костя. – Я никогда не буду архитектором! Лучше подохнуть!

Если отбросить юношеский максимализм, все равно получается убедительно. Казимир, уверенный в своем праве решать за всех, перегибает палку. Его можно понять: отлаженный бизнес – дело серьезное, нужно готовить смену. А если смену колотит от ненависти при одном упоминании об отцовом занятии? Я не понимал брата, Костик мне нравился. Большой добродушный славный парень, мне бы такого. Казимир обожал дочку Таню и цеплялся из-за всякой мелочи к сыну, не спуская ему ни плохих оценок, ни драк, ни разорванной куртки, задалбывая наказаниями, запретами и домашними арестами. Это называлось воспитывать настоящего мужика. В архитектурный Костя пошел по настоянию отца, боясь перечить. И вот результат.

В комнату бесшумно проскользнула Лена. Погладила сына по голове, взглянула на меня виновато.

– Иди, – сказала тихо. – Он ждет. Спасибо, что пришел.

– Ты представляешь, чего он надумал? Институт бросать. Сопляк! – Казимир ловко разлил водку по хрустальным стопкам.

– Ты бы не давил так, если ему не нравится… – Я старался быть мягким и дипломатичным, не желая злить брата.

– Не нравится? А он знает, что ему нравится? Я мечтал, что у меня будет помощник, единомышленник, смена, а этот тюфяк целыми днями гоняет свои дурацкие игры!

– Он неплохой программист.

– Откуда ты знаешь, какой он программист? – взвился Казимир. – Сейчас каждый второй неплохой программист. Я не хочу, чтобы мой сын остался недоучкой. Пусть заканчивает институт и катится на все четыре стороны. Программист! Хорошо быть программистом на отцовской шее. Уж куда как просто. Нет, он у меня сначала получит диплом, а там будет видно. За нас! – Он поднял стопку, мы чокнулись и выпили.

Я не мог не признать известной правоты в словах Казимира. Брат тянул раскрученный строительный бизнес, в очереди к нему стояли по два-три года, у него было имя. И, разумеется, он хотел, чтобы Костя сменил его когда-нибудь.

Я рассматривал брата – Казимир постарел, побледнел, но по-прежнему был красив и обаятелен, когда не забывал об этом. Устает как собака, злится, все на нервах. Огрубел. Выпивает. Когда-то мы были соперниками – он, младший, тянулся за мной, требуя себе таких же игрушек, одежду, «взрослый» велосипед. Потом таскался за мной по компаниям, и при малейшей попытке отвязаться от этой липучки начинались визг и шантаж. Братец грозился рассказать родителям, что мы курили, пробовали водку, целовались с девочками в чьей-то сомнительной квартире. Ревновал, завидовал, злился. Закатывал истерики. Мама называла это нервной художественной натурой и отпаивала его чаями из ромашки и мяты. После женитьбы Казимира мы расстались на несколько лет: в вечном соперничестве брату удалось «достать» меня и нанести ощутимый удар. Помирились мы лишь с возрастом, когда растаяли обиды. И окончательно осознали свою родственность уже после той истории…

– Знаешь, Колдун в городе, – сказал я вдруг неожиданно для себя. Я не собирался ничего рассказывать брату, решив, что сначала обдумаю все сам. Слова вырвались случайно.

– Колдун? – Казимир выронил вилку, и мы оба вздрогнули. – Черт! Ты уверен? Может, показалось? Откуда ты знаешь? Где ты его видел?

Было видно, что известие задело брата.

– Не уверен. В «Белой сове». Мы сидели с Лешей Добродеевым – он-то его и высмотрел.

– Ты с ним говорил?

– Я к нему даже не подошел. Там было полно народу, я теперь уже и не уверен. Может, обознался.

– Да… – протянул Казимир, испытующе глядя на меня, и я видел, что он не знает, как реагировать на неожиданное известие и что сказать. – Неужели он решился появиться снова…

– Не бери в голову. Вряд ли это он. Я и не рассмотрел толком. Мало ли таких…

Мы молча смотрели друг на друга. Мало ли таких? В том-то и дело, что мало. А еще вернее – таких, как Колдун, больше нет…

Ograniczenie wiekowe:
16+
Data wydania na Litres:
11 grudnia 2014
Data napisania:
2014
Objętość:
250 str. 1 ilustracja
ISBN:
978-5-699-76502-7
Właściciel praw:
Эксмо
Format pobierania:
Tekst
Średnia ocena 4,2 na podstawie 19 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,4 na podstawie 18 ocen
Tekst
Średnia ocena 4 na podstawie 16 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,1 na podstawie 11 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,2 na podstawie 14 ocen
Tekst, format audio dostępny
Średnia ocena 4,3 na podstawie 27 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,2 na podstawie 12 ocen
Tekst
Średnia ocena 3,7 na podstawie 21 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,7 na podstawie 11 ocen
Tekst
Średnia ocena 4 na podstawie 32 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,3 na podstawie 38 ocen
Audio
Średnia ocena 4,4 na podstawie 72 ocen
Tekst, format audio dostępny
Średnia ocena 4,5 na podstawie 269 ocen
Audio
Średnia ocena 4,4 na podstawie 28 ocen
Tekst, format audio dostępny
Średnia ocena 4,1 na podstawie 42 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,1 na podstawie 48 ocen
Tekst
Średnia ocena 4,5 na podstawie 36 ocen
Tekst, format audio dostępny
Średnia ocena 4 na podstawie 51 ocen
Audio
Średnia ocena 4,4 na podstawie 61 ocen
Audio
Średnia ocena 3,9 na podstawie 63 ocen