Кстати, настольные лампы – это очень несерьезные создания. Одна моя знакомая настольная лампа была настолько рассеянна, что вечером, когда я пописывал разные странные глупости, обязательно выключалась, а днем, когда и так было светло, блистала своим фиолетовым светом. Я несколько раз просил ее не включаться, когда никого нет дома, она соглашалась, кивая своим плафоном, но, когда я возвращался, лампа все равно освещала странным светом мой говорящий стол. Так продолжалось до тех пор, пока я не сдал свою лампу в Музей парадоксальных вещей, который недавно открылся двумя этажами ниже квартиры, где я жил раньше.

А эта полицейская лампа просто летала над столом и слепила дежурному глаза, когда тот задавал вопросы арестованным художникам. Наконец, полицейскому все это надоело, и он выдернул лампу из розетки. Она так обрадовалась своей свободе, что поцеловала дежурного в щеку и вылетела в коридор. Расспрос художников закончился, их вывели в другую комнату и расстреляли пробками от шампанского.

В дежурную часть вошла огромная крыса, она шла на задних лапах, гордо подняв голову, на носу блистали изящные очки в золотистой оправе. Под мышкой она держала красную папку с документами. Крыса подошла к дежурному, который сразу вытянулся, как китайский карандаш, нагнулась над его правым ухом и что-то таинственно прошептала, потом взяла со стола пачку папирос «Беломор», вытащила одну и прикурила французской зажигалкой. Но в этот момент у нее зазвонил телефон.

– Слушаю, – ответила крыса, – я поняла, сейчас буду, – крыса загасила папиросу и направилась к выходу. В окно было видно, как она села в свой огромный черный автомобиль и уехала в Министерство неясных происшествий, где работала личным референтом самого министра.

Руководитель министерства неясных происшествий был маленьким толстым старичком, он очень любил шоколадные конфеты, тортики и своего личного референта, которого случайно нашел на помойке потерянных вещей, когда тот доедал одну из пьес Вильяма Шекспира. Правда, люди из министерства поговаривали, что референт давно уже съел министра и, якобы, все приказы и распоряжения подписывает сам кончиком своего длинного крысиного хвоста, опуская его в хрустальную вазу с красными чернилами.

Дежурный, разобравшись с художниками (после расстрела их отпустили), наконец-то посмотрел на контролершу и покойника. Когда человек умирает, он сразу перестает бояться – это, наверное, одно из преимуществ смерти. Но суровый взгляд полицейского заставил покойника испугаться.

– Он не оплатил проезд, – криво улыбнувшись, сказала контролерша.

Дежурный спросил у покойника имя, фамилию, отчество, адрес и связался с Информационным центром. Ответ пришел моментально. Да, действительно, гражданин с такой фамилией проживал в городе, но он умер.

– Это неправда, – сказал полицейский, – ваше настоящее имя?

Покойник ответил, что это и есть его настоящее имя, и что он умер. Дежурный понял, что перед ним сумасшедший, ведь только сумасшедшие ходят по улице поздней осенью в летних костюмах и белых ботинках, и посадил покойника в камеру, а сам связался с ближайшим сумасшедшим домом. Благо, после постановления «14 А-А»: «О полном оглуплении населения», – сумасшедшие дома были открыты на каждой улице.

Камера, куда посадили покойника, всю свою камерную жизнь мечтала стать литературным салоном, а не камерой в отделении полиции. Она представляла, как внутри нее сидят изящные женщины и блистательные мужчины, а посередине стоит превосходный белый австрийский рояль. Молодые поэты в экстравагантных одеждах читают гениальные стихи. А прелестные женщины божественными голосами поют арии Вагнера и романсы Грибоедова. Текут неторопливые беседы. Все блистает: люди, пол, стены и картины, висящие на них.

Но модные литературные салоны после той странной революции, к очередной годовщине которой готовились небритые дворники, были закрыты. И камере только и оставалось быть тем, чем она и была. Хотя ей и не нравилась ее работа, но камера выполняла ее с большим старанием, так, что за всю историю отделения из нее никто ни разу не убежал. Камера понимала, что, если она будет плохо работать, а арестованные будут разбегаться, из нее могут сделать самое страшное, по ее мнению, место, напрямую связанное с городской канализацией. А это ей казалось чрезвычайно постыдным занятием, и поэтому она работала очень-очень хорошо.

Покойник сидел на тюремной кровати и смотрел в потолок, ему было грустно. Он вспомнил свой уютный гроб и подумал: «Если люди, окружающие меня, не живут по человеческим законам, то почему я, человек, которого уже нет, должен жить по ним?»

Он посидел еще несколько минут, собрался с мыслями и вылетел в открытое окошечко камеры, и пошел по Петербургскому небу в сторону своего дома. За все свое пребывание на Земле он впервые совершил дурной поступок: взял и вышел без разрешения, и пошел по небу. И ему было совершенно не жалко камеру в отделении полиции, из которой могут сделать самое страшное место, напрямую связанное с городской канализацией.

Он шел и сочинял историю про зеленую ворону, которая улетела в Африку, совершила там военный переворот и стала Президентом одной Центральноафриканской страны. Но вдруг услышал за спиной грохочущие сапоги, обернулся и увидел вдалеке двух огромных мужчин в белых халатах и с маленькими фонариками в руках. Они, как две огромные овчарки, внюхивались в ночное небо и бежали по небесному следу покойника. Это были санитары из сумасшедшего дома. Их вызвал дежурный из отделения полиции. Санитары вошли в камеру, но никого в ней не нашли. Они решили, что их подопечный вышел в окно, и пустились в погоню. И теперь бежали по небу, принюхивались и искали беглеца с помощью карманных фонариков.

Серафим страшно испугался (это был уже третий испуг после смерти) и побежал. Санитары сразу заметили его и бросились в погоню. Покойник бежал очень быстро, и санитары никак не могли его догнать.

Но небо – это очень странная вещь. На земле можно просто спрятаться за куст или за Александрийскую колонну, и преследователи могут пробежать мимо и не заметить тебя. На небе все намного сложнее, единственный способ спастись от преследователей – это бежать. Серафим бежал, но стал немного уставать – гробы не очень приспособлены для занятия большим теннисом или для простой легкой пробежки. Расстояние, разделяющее их, было еще довольно большим, но здесь покойник зацепился левой ногой за шпиль Петропавловской крепости, упал и вывихнул ногу. Он сразу поднялся, но уже не бежал, а неуклюже хромал по серому Петроградскому небу. Санитары нагнали его, скрутили руки, опустили на землю и доставили в ближайший сумасшедший дом.