Каждого игрока кто-то закрывал, особенно сильных, и не давал ему поймать тарелку или передать другому члену своей команды, и нужно было кинуть тарелку так, чтобы человек, тебя закрывающий, не сбил твою тарелку, твой бросок в воздухе. Эдам мельком показал мне рисунок, где на схеме тарелки были нарисованы градусы, как я поняла, ее возможного поворота.
Игра в тарелку тоже была травмоопасной. Можно было упасть, повредить руку или ногу.
Таня стояла на воротах у соперников – она была высокой, и ей легко было ловить тарелку, летящую к их нарисованным на земле «воротам».
Начинали играть мы. Шерил кидала первая через все поле. Ее подачу поймал в прыжке Эдам и пасанул Дженнифер. Она неуклюже поймала и слабо пасанула … Но ее бросок поймала я, кое-как впопыхах схватив летающий диск. Ронять тарелку было нельзя, тогда команда теряла право подачи, как только тарелка касалась земли. Я кинула куда-то в сторону ворот противника… Но мою тарелку опять перебил Эдам, а бросок Эдама перебила Шерил, пасанув мне и т.д. Я поймала одной рукой, но чуть не уронила, боялась не удержать, тарелка выскользнула из рук, я ее поймала другой рукой, перекинув из руки в руку, как горячую картошку, но Таня выбила тарелку меня из рук. Тарелка упала на землю, и мы потеряли право подачи – оно перешло к команде Эдама. Наша команда была командой Шерил.
Мы перебегали от одной границы поля до другой. Я неловко ловила, еще привыкая к тарелке. – Арина! Кидай мне … или Шерил, – Яся подпрыгивала над толпой. Рядом крутилась Шерил и тоже махала мне руками. Шерил старалась оторваться от толпы, чтобы ей было легче кинуть. Эдам закрывал Шерил и отбивал или ловил тарелки, которые кидали ей, как сильному игроку. Я кинула Ясе, Шерил была закрыта… Яся отбежав быстро пасовала Шерил. Игроки постоянно перемещались по полю в сторону одних или других «ворот».
Шерил явно играла лучше, чем Дженнифер. Яся быстро «поймала волну» фризби.
…Я поймала тарелку Шерил. – Арина, кидай мне, – кричала мне Яся из толпы подпрыгивая. В то время Шерил перебежала и тоже подпрыгивала над толпой. Я кинула Шерил, она удачно поймала и пасанула за черту, нарисованную на земле, которая служила границей. Гол!!! Мы забили гол!
Опять кидала Шерил. Опять крутой бросок через все поле. Ее тарелку в прыжке опять поймал Эдам и кинул Дженнифер. Джен кинула Тане… тарелка летела прямо на меня – я начала закрывать Дженнифер. Я почему-то испугалась летящей на меня тарелки и присела, закрыв голову руками… Это всех рассмешило. Тарелка в меня не попала, а упала на землю рядом со мной. Команда наших противников потеряла право подачи.
Теперь доверили пасовать мне. Я стараясь кинула тарелку, Эдам тут же перебил ее. Тарелка упала на желтую прошлогоднюю траву.
Теперь кидала команда Эдама – новая девочка, которую я пару раз видела на американских встречах. Она кинула плохо, Шерил поймала ее бросок.
– Арина, – Шерил передала мне пасс прямо в руки. Все-таки Шерил хорошо играла. Дженнифер вообще играла слабо.
Я кинула куда-то в сторону ворот. Но Дженнифер, закрывающая меня, перебила тарелку…
Мы бегали еще минут двадцать, выиграла команда Эдама, не помню счет. Сильно взмокли. В итоге в основном Шерил играла против Эдама, партия двух.
– Ok, guys! All for today! – Эдам захлопал в ладоши, как бы организовывая нас и закругляя игру. Он нами руководил. – But you can go to our place and have some tea!11
Но все, кто хотели, могли пойти к ним в общежитие и продолжить встречу. Попить у них чай и поговорить о Боге или о любой другой интересующей теме.
Мы вместе с Ясей сели на трамвай и поехали в сторону центра…
«Kick» и «kite»
Американцы смотрели фильмы в большом зале университета. Оля Ситокова работала у них переводчиком. Эдам говорил по-английски, Оля переводила на русский.
На следующей американской встрече я оказалась в одной группе с Леной Ситовой, Сашей, Егором, Ясей и парой малознакомых русских, которые зашли случайно и ненадолго. Из американцев со мной сидела Шерил. Эдам ставил песни для всех. Он был лидером клуба. Он ставил песню, ее все слушали, а потом обсуждали в малых группах. За синтезатором, подключенном к компьютеру, колдовал кучерявый высокий Майкл.
Прикольный, креативный Эдам учил новые слова, сносно говорил по-русски, вызывая смех, чего он и добивался от публики – положительных эмоций. Эдам иногда носил на шее бело-сине-желтый стеклянный камень, амулет в виде глаза… Эдам любил играть в горячо-холодно, иногда играл с Ясей или Марией Бонтюк…
Недавно я рассказала Эдаму и другим американцам в клубе стихотворение о Родине, которое все учили в школе классе в шестом.
Американцы любили устраивать мозговые штурмы, планируя разные мероприятия. И сегодня у нас тоже был мозговой штурм следующей игры во фризби. Эдам поставил флипчарт, доску-мольберт, к которой были прикреплены белые листы, и чертил на большом листе план игры цветными маркерами. Саша и Яся ему активно подсказывали.
Потом мы читали листовки, распечатанные Эдамом на цветном принтере. У меня было пару непонятных слов, я спросила их у Лены, она сидела рядом.
– Только сегодня смотрела это слово в словаре. «Kick» – это «бить ногой», «удар ногой». А «Kite» – это летающий змей. – И опять я была покорена Лениным знанием английского и «шириной» ее словарного запаса. Я этих слов не знала.
Я вот в словаре сегодня никаких слов не смотрела. Да и забыла, когда смотрел в последний раз. Мне моего простого языка вполне хватало для американских встреч.
Рядом с такими крутыми лингвистами, как Саша Янченко и Лена Ситокова я чувствовала себя ущербной и глупой. А их такими крутыми, какой мне никогда не стать. Круче только космос. Моего словарного запаса рядом с ними было явно недостаточно. Могу сказать, что на факультете лингвистики существовала жесткая конкуренция и «лингвисты» стремились внушить чувство неполноценности другим однокурсникам и студентам других факультетов, отбивая их от американского клуба, от репетиторства, «переводчества», в принципе от работы в лингвистике. Непристроенных лингвистов в городе было слишком много, а учеников, постоянно занимающихся английским, слишком мало. Работы не хватало на всех.
– Эдам хочет выйти из реки сухой… с ухой. – Саша задорно рассмеялся. Он даже шутил по этому поводу. Он пытался «на пальцах» перевести Эдаму, что значит «уха» и игру слов в этом словосочетании.
Вдруг Эдам спросил у меня:
– Арина, значит ли что-то серебряное кольцо с черным рисунков на твоем большом пальце.
– No, nothing…12
– Ok…
Я обычно молчала и отвечала, только когда подходила моя очередь.
Все русские, попавшие в американский центр, проходили определенные этапы развития.
Этап первый – какие американцы классные, насколько они лучше нас, как с ними весело и здорово. У меня это был первый курс.
Этап второй – с американцами весело, но они только улыбаются и все тут. Поулыбались и разошлись.
Этап третий – за их улыбками скрывается полное равнодушие. Им напевать на нас. Они ничем нам не будут помогать. Как сказал Саша Янченко – мы для них как пушечное мясо.
– Ты можешь молиться с ними, читать с ними Библию, но ты никогда не станешь одним из них! – Когда русские это понимали, они от американцев начинали уходить.
Сейчас некоторые русские даже начинали одеваться как американцы, чтобы американцы принимали их за своих. Так делала Яся и, например, Таня Соснянская. Но американцы уезжали и женились на своих.
Одни американцы уезжали и забывали нас. Другие приезжали. Опять начинали с нами дружить, общаться, а потом опять уезжали и опять приезжали новые и т.д. А русские оставались, и общаться было перспективнее с русскими… они тоже женились на своих, на русских… И такие «душевные объятия» американцев тоже ничем заканчиваются… вся дружба американцев заканчивается ничем. Пообнимались и разъехались. Все девушки и парни в репродуктивном возрасте, ходя в американский центр, подсознательно искали себе пару.
Этап четвертый – лучше держаться от американцев подальше, и мой пример со слепотой был хорошим примером. Они неадекватны, от них не знаешь, чего ждать. Свои слепоту просто так в чашки растворять не будут. Американцы хорошо, если не навредят. Тогда, считайте, повезло. А какую-то талантливую девчонку из Европы покосили – убили – тройкой инсультов, но ее уже после смерти «продала» мать, так что все шито-крыто. Саша Янченко знал этот случай. Творят, что хотят, думают, пересекли границу и ничего им не будет. Другая страна – другие законы.
Эти глубоковерующие американцы делают одно, говорят другое, а думают третье. Как сказала Виолетта Генриховна: – Американцы открыли дверь с ноги, приехали в Россию убивать, – органы себе искать. И думали, раз другая страна, им за это ничего не будет! А будет, наоборот и вдвойне. – Виолетта в такие минуты вспоминала жившего у нее американца, который приезжал на три месяца, соблазнил русскую девушку, обещал жениться, а в итоге бросил, как и было изначально задумано, и уехал.
Яся это тоже поняла и через четыре года в американском центре больше не появлялась.
Потом русские начинали в американцах разочаровываться. Понимали, что за улыбками ничего не стоит, что они не торопятся никому помогать и менять жизнь к лучшему. И единственным, что оставалось неизменным в американском центре – это показное американское дружелюбие, формальное радушие и чисто американская улыбка, иногда природная, иногда сделанная. Чтобы сделать зубы, вырывали полностью свои и вставляли искусственные. И многие американцы проходили эту процедуру. В России искусственные зубы были не так распространены. Русские понимали, что русская сдержанность лучше, чем американская «помощь». Что практика языка – это максимум, что они могут предложить. Знакомство с другой культурой американцев-протестантов. Ни больше. Ни замуж здесь не выйдешь, ни друзей нормальных не заведешь. Американцы уезжают и приезжают, а русские остаются! Ни Яся, ни тем более я друзей здесь не завели. Нажили ли мы врагов? Возможно… Не надо ждать от людей, чего они не могут вам дать. Почему американцы должны взваливать на себя ваши проблемы. У них своих полно! Хоть бы не вредили! Они только свои проблемы решают за ваш счет!
Поэтому русские в американском центре менялись примерно каждые три года. А оставались только лингвисты, как Виолетта Генриховна или Надя Мернокова. Надя потому что работала в универе, а Виолетта для постоянной практики языка. Ей по статусу было положено ходить на американские тусовки. Кому надо сохранить хорошую мину при плохой игре.
Эдам и Морген
Когда видели написание имен семейной четы Хейсонд, всегда возникал вопрос, кто из них мужчина, а кто женщина. Потому что имя Морган может быть как мужским, так и женским именем, как русские имена Саша или Женя. Кто-то несведущий мог подумать, что это пара гомосексуалистов, ведь в Америке разрешены однополые браки. Потом все делали вывод, что имя Эдам не может быть женским, значит, Морган – это женщина в их паре. И вывод напрашивался сам собой, что имя «Морган» в данном случае женское.
Когда семья Хейсонд приехала в Россию, Морген было двадцать семь, а Эдаму, как я поняла, двадцать шесть. Он был на год младше жены. Хотя Саша Янченко говорил, что Эдаму было тридцать пять… Но кто поймет этих американцев, они говорят то одно, то другое.
Девушки в американском клубе любили пообсуждать первых знакомых замужних американцев. Аня Петрилина, толстокостная блондинка, рассказывала мне улыбаясь:
– В первую брачную ночь Эдам был девственником, а Морген соответственно нет… Эдам был мальчиком…
Аня рассказала мне, улыбаясь, что Эдам сам женился на недевственнице Морген – большинство верующих протестантов выходили замуж девственниками. Но Эдам стал исключением. Со временем он хотел стать священником, главой протестантской церкви. У Морген было сложное прошлое. У нее было два брата, старший и младший Она после совершеннолетия увлекалась наркотиками, курила травку и потеряла девственность в каком-то ночном клубе в групповухе непонятно с кем обкурившись. Делала ли Морген аборт после той групповухи? Была ли эта групповуха единственной? Снимали ли ее братья с панели? История умалчивает… Такие женщины, как Морген, созданы для увеселения своих братьев. Когда они все были под гипнозом или только она, братья с ней развлекались, занимались сексом.
Потом Морген долго лечила что-то серьезное венерическое. Вернее, под ответственность ее дяди ее никто лечить не хотел, заразная ходила. Говорят, и Эдама заразила. У нее был плохой дядя. «Опять борьба за жилплощадь», – подумала я. Вот Эдам с ней намучился, говорят. У нее столько проблем было.
Сам Эдам говорил, что Морген его карма. Он, как будущий священник, взял «подпорченный товар», «бремя», которое будет нести всю жизнь, подавая другим пример. Так делали только лучшие из священников. Он стал священником, потому что ему досталась «грязная» жена с сомнительным прошлым. Он как бы взял «заблудшую», обездоленную душу и исправил ее жизненный путь, дал ей счастье, семью, покой. В его руках она нашла убежище. Что ждало Морген дальше, не познакомься с ней Эдам и не женившись на ней? Бесплодие? Дальнейшее падение? Наркотики? Смерть?
Невысокому, хлюпкому Эдаму сразу понравилась Морген, крупная, дородная блондинка. Полная. На ней он бы исправил свою мелкую породу. Дети от нее были бы выше Эдама и блондины.
Младший ее брат так и остался наркоманом. Она ездит в Америку его лечит, в клиники кладет.
Родители у Морген умерли от рака. Они не хотели лечиться. Верили в самоисцеление. Ходили по знахаркам и отрицали традиционную медицину. Оракл, знакомый дяди, говорил им не лечиться по врачам, а ездить по целителям. Не доверять традиционной медицине. И вместо того, чтобы делать операцию, удалять опухоли, делать химиотерапию и облучение, они ездили по народным знахарям, а опухоли в это время все росли, а оракл им все подтверждал, что так они скоро излечатся полностью! Они, конечно, в итоге оба умерли, обратились к врачам слишком поздно и «сгорели» за считанные месяцы! Из первой стадии рака сделали четвертую! Считай, живых людей в гроб положили, крышку забили и закапали! Дядя просто чудовище! Сейчас верят ораклам вместо того, чтобы лечится! Такая форма убийства, и не прикопаться! Кого надо так и убивают свои!
Думаю, именно дядя Морген и напоил сестру и шурина раковыми таблетками.
В случае смерти Морген все ее наследство и наследство ее братьев перешло бы к семье дяди. Им была выгодна ее беспорядочная половая жизнь, наркотики, а потом и смерть…
Но в жизни Морген появился Эдам, она стала верующей протестанткой, переняла его религию… И русло ее жизни пошло совсем в другом направлении…
Эдам взял «грязную» женщину («грязную» во всех смыслах этого слова), попорченный товар с букетом венерических заболеваний, проблемными родственниками, наркоманку и «шлюшную» по сравнению с девственницами-протестантами… Даже священнику такую еще пришлось поискать среди правильных лысеющих протестанток. Эдам нашел. Смог. В прямом смысле снял с панели. Он, наверное, искал долго. Все притоны обошел, пока с Морган познакомился. Эдаму это удалось. Найти такую «шлюху» подходящую во всех отношениях.
Из таких «шлюх» в нескольких поколениях сложно вылезти. Эдам решил попробовать. Такую «шлюху» в нескольких поколениях проще похоронить, чем перевоспитать. Такая шлюха раздвигает ноги и будет их раздвигать по требованию, по щелчку; по нужной комбинации пальцев, при любой возможности и при любых трудностях выходить на панель, под «плащом» переспит с любым.
Когда Эдам познакомился с дядей Морган, он только быстро и крепко пожал его руку. Особенно крепко… Дальше они говорили, как старые добрые знакомые… Такими они и оставались до конца дней… недолгих дней жизни дяди Морган…
Но и Эдам был не так прост. Он был оружейным бароном, ку-клус-клановцем, наркоторговцем, контрабандистом, убийцей и сутенером… И прикрывал все это миссионерством.
Работорговля
Из первых свидетелей обычно никто не выживает.
С тех пор как генсек Брежнев подписал кровью разрешение на продажу рабов, каждые пять лет выбирали пять городов России, где продавали детей в рабство в Казахстан. С 1970-х годов в каждом дворе забирали по ребенку, продавали в рабство примерно по двести детей от города. На крупных фирмах тянули спички, кто вытягивал короткую – отдавал своего ребенка в рабство… И все в городе надеялись, что короткую спичку вытянут не они.
Ради поставки ковров из Казахстана русские власти согласились поставлять в Казахстан детей-рабов. Им ковры были дороже детей… Рабы должны были быть маленькими. Не взрослыми, чтобы хорошо «приручаться»… Забирали детей десяти-пятнадцати лет, не старше, чтобы рабы были уже физически сформированы и выращены. Но еще психологически незрелы. Чтобы еще успеть этих рабов воспитать и «сломать» – старше плохо «ломались».
Брежнев был сильным ораклом и видел будущее. Он присутствовал на жертвенных убийствах негров в Америке, видел, как негритянку зарубили и подали к столу, видел последствия черного рабства для всего мира. И подписал разрешение, желая прекратить рабство, «видя», что потом будет написана книга о рабстве, которая привлечет внимание к этой проблеме и будет причиной искоренения рабства как такового.
В России теперь прямо на улицах хватали детей десяти-двенадцати лет, редко старше, кололи им лошадиную дозу снотворного, засовывали в машины, заворачивали в ковры и отвозили к границе с Казахстаном. Детей хватали прямо на улицах и отвозили к границе с Казахстаном. Здесь их встречали будущие хозяева. Потом местные работорговцы приносили им золотые слитки за этих детей… По современным меркам один раб стоил примерно двадцать миллионов. Любой мог схватить на улице ребенка нужного возраста и отвезти к границе.
Рабы жили в богатых домах на юго-западе Казахстана.
В итоге страну раскололи пополам – были работорговцы, кто по тем или иным причинам стал работорговцами, кинул ребенка к границе и теперь стремился «отмыть» полученное золото. И те, чьих детей украли и чьи дети горели в аду в Казахстане, кому выкалывали глаза, отрезали уши и пальцы, держали на наркотиках, делали проститутками… Кто уже забыл, что такое нормально есть и спать…
Сейчас в Краснодаре за контрабанду детей отвечали Байсек и Алек. Алека на самом деле звали Казбек, но имя Алек ему больше шло, и этим именем он тоже иногда назывался. Они жили в Краснодаре, «подчищали» свидетелей, вели переговоры по поводу поставок рабов, организовывали следующие поставки.
Периодически из Казахстана приезжал урегулировать сложные вопросы и контролировать основные процессы работорговли Али Рашид Хасан Адам Мухамед. Высокий, худой, рано седеющий, с орлиным носом и бесцветными глазами. Он был основным из организаторов работорговли в России и ездил по разным городам.
Байсек был невысокий и вполне мог бы сойти за двенадцатилетнего мальчика. Его рост был не больше метра пятидесяти. Крепкого телосложения. Побритого, его принимали за шустрого ребенка. У него были большие глаза и густые ресницы, копна мягких волос на голове и лицо – перевернутый овал, «куколка». У него были пушистые ресницы, верхние и нижние, что делало его взгляд более мягким, делало его самого больше похожим на ребенка и беззащитным. Алек был выше Байсека и худой, жилистый. С мелкими чертами лица. Он часто ходил с небольшой щетиной.
Байсек, как переехал в Россию, стал учить русский и через несколько лет вполне сносно говорил – ему частично «загрузили» язык…
Байсек пошел в работорговлю, чтобы спасти семью от рабства. Его отец рано умер, когда Байсеку было десять, его дом спалили, у Байсека остались старшая сестра и мать. Сестру ждала проституция, а Байсека и его мать рабство. Его спас Али Рашид. Взял в работорговцы. Сестра так и не оказалась на панели… Мать Байсек убил, чтобы доказать свою преданность Али Рашиду, сердце у матери он не вырвал… Али Рашид сказал, что ему этого не надо делать, это уже слишком – сердце у матери вырывать. Байсек всегда боялся за свою сестру, поэтому был хорошим работорговцем, управляемым. Байсек был из казахской элиты. Богатый. Породистый. Проколотый.
Алек был из дворовых, бедняков. Он был сиротой, у него не было семьи… Поэтому он был худшим работорговцем, чем Байсек. Он ни за кого не боялся и был менее управляем.
Мне было девять, когда я оказалась на остановке с подружкой Марией Герций, и блондинка Надя в очках девятнадцати лет со своим толстым спутником Женей уговаривали нас сесть в синюю машину с двумя дверьми и поехать в кафе на окраине города… Думала, не доживу до десяти… А все дома вокруг были уклеены фото пропавших детей. Мы по счастливой случайности не сели… Подружка через пару дней уехала на родину, в Украину, а у меня под окнами поселились Байсек и Алек ждать моего признания и тогда меня убивать. Надя была хорошая, правильная, дети ей верили, и в Краснодаре многих поймали… В Великом Новгороде тоже детей ловили, там ловила блондинка Вика, и ей дети верили меньше и хуже в машины шли… А толстый Женя себе на пересадку почек зарабатывал…
Я «канатная плясунья», в девять я вступила на свой канат. А потом «девочка на шаре», когда я осталась единственной серьезной свидетельницей работорговли в России. Остальных убили. Я видела и Али Рашида, и лысых в очках толстых живодеров братьев-организаторов работорговли в Казахстане Хасама и Кайзека, поэтому была важным свидетелем… Старший Хасам был лысый, а Кейзек наоборот с волосами, но подстриженный налысо. У Хасама левый глаз был вставной, и он использовал его как маленький тайник. Хасам ходил в очках с большим минусом, чтобы его глаз не было видно. Он был сильным ораклом и импотентом, а у Кайзека было раздвоение личности: одна его личность жестоко убивала детей, а вторая ничего не помнила. Из полицейских за меня отвечал Дажуху Ян Абдулович, помощник прокурора Краснодара по надзору за исполнением уголовных наказаний, отец одноклассника. Он меня как «кошку» с разрешения знакомого генерала Александра, отправил к контрабандистам в центр мафиозной группировки Эдама Хейсонда. Из огня да в полымя, как говориться. Ян Абдулович даже один раз оплатил мой английский под Калашниковых Виолетте Генриховне. Конечно, это была капля в море. Решили протянуть меня через все тяжкие – через все преступные группировки, как «кошку». В работорговлю все равно уже попала.
Меня и сделали этим свидетелем, чтобы сохранить жизнь. Чтобы меня нельзя было убить просто так раковой опухолью. Тогда пачками убивали талантливых детей… И только это свидетельство могло меня спасти… Сделали, а потом поняли, что похоронят быстрее…
Мария Герций благодаря свидетельству вылезла из шлюх. Ее хотели сделать проституткой. Бабушка по отцу продала. А бабушка по матери, наша соседка в соседнем доме, «продавала» «баптисток», под наркотическими веществами подкладывала их под клиентов и складывала за них деньги себе в карман,.. «Баптистки» потом ничего не помнили и вроде все шито-крыто. У «баптисток» вагины поуже. Так мою бабушку в невменяемом состоянии «подкладывала» под клиентов бабушка Марии, подрабатывала сутенером. Мария – сутенер в трех поколениях, тоже так пару своих подруг подложила и меня в невменяемом состоянии предлагала, но не получилось. Ее бабушка по отцу тоже так делала, подрабатывала сутенерством. Поэтому Машу и хотели сделать проституткой, но отец вовремя отправил ее в свидетельство, и проституция прошла для нее стороной. Меня отправили в свидетельство, чтобы жизнь сохранить, чтобы раковой опухолью не убили, а Машу – чтобы проституткой не сделали. В свидетелей и отправляют, кого не жалко. Убьют работорговцы – и не жалко… Или кто за жизнь борется… Выживающих. Маше или в свидетельство, или на панель. Ее отец приехал в Краснодар, схватил какого-то ребенка на улице и отвез к границе с Казахстаном. Продал в рабство, чтобы карточный долг покрыть. А свою единственную дочку свидетельницей сделал. Но этого ребенка мать «продала» за деньги, через несколько лет он должен был выпить раковую опухоль и умереть.
Я третье поколение свидетелей работорговли в нашей семье. До этого свидетелями были папа и дедушка по папе. Правда, они не в первом круге. Мы – «молчуны». Главное – молчать. Молчание гарантирует выживание. Молчишь –живешь, рассказал – умер. Я сохраняю молчание…
Из работорговли можно вылезти через молчание…
Байсек был актером. Хорошо гримировался. Поэтому я была молчуньей… Если молчишь – живешь. Третьего не дано… Он мог загримироваться под мою подругу или даже мать…
Как только ты рассказываешь свою историю, свои показания, ты начинаешь умирать. Как только ты начинаешь дружить с работорговцами, ты начинаешь умирать. В итоге такие работорговцы, как Байсек или Казбек, становятся тебе дороже друзей – поверьте, они это умеют. И как только ты признаешься, что знаешь, рассказываешь свои показания, ты умираешь, они тебя убивают… Ты не призналась, тебя вес ранво убивают… Эти люди шутки не шутят… Они все равно убьют, не могут иначе… Им ведь тоже опухоль растворят, если они тебя не убьют… они тоже пишут отчеты и отчитываются своим боссам… У них тоже есть своя иерархия… Он просто не могут иначе… Их тоже так крутят. Не дай Бог. И не дай Бог в этом всем завертеться и оказаться… Потом работорговцы становятся тебе ближе самых близких, матери и отца. Он вытянут из тебя признание, они ради этого и общаются с тобой… Меня и у подъездов караулили, и кирпичи на голову бросали. И казни других свидетелей показывали… И киллера меня убить нанимали…
Мое молчание позволило мне дожить до восемнадцати и поступить в университет, где я «по случайности» попала в компанию контрабандистов оружия… Я четко запомнила, пока молчишь – живешь. Молчание гарантирует мне выживание… Хочешь жить – умей молчать. Никому ничего никогда не говорить…
Вот что ты выберешь – быть живым и молчаливым или мертвым и разговорчивым? Ну сначала разговорчивым, а потом мертвым? Вот и я думаю, что лучше живой и молчаливой… Такого варианта, как разговорчивой и живой нет, жизнь не предоставила.
Все думали, что я нежилец. И Виолетта Генриховна, и мои одноклассники и однокурсники, и, наверное, американцы, и даже моя мама. И дружит со мной нельзя, и привязываться ко мне нельзя. Кто же привязывается к живому трупу? А если я расскажу свою тайну, то убьют и меня, и их. Они все думали, что меня скоро похоронят, и все готовились меня хоронить. Такие свидетели, «из первых» вообще не выживают. И людям вокруг было так легче ко мне не привязываться, если выживу – ничего особенного, а если умру – им проще это будет пережить.
Полицейские даже делали ставки, когда меня убьют или отравят опухолью. Вот только я не умерла… Где-то не ушла в суицид.
Даже Виолетта Генриховна для себя одной популярной песне про девочку-призрака присвоила мое имя. И каждый раз, когда ее слышала, думала обо мне. Такие, как я, не выживают. Сегодня девочка, одна из любимых учениц, завтра призрак. Это я. И моя жизнь или скорая смерть.
Тогда свидетелей убивали пачками, раковыми опухолями, работорговцы сотрудничали с полицией в том числе. Что именно меня, как свидетеля массового похищения детей, или столкнут под мусороуборочную машину, или перережут трамваем, или зарежут в канаве. То, что я выжила, череда случайностей. И опухоли разыгрывали, но меня пронесло… Сначала я думала, что не доживу до десяти, потом до двадцати. И никто из знакомых не думал, что я доживу до двадцати пяти в принципе. Только я думала иначе. Вернее, я вообще ни о чем не думал, просто жила, и надеялась, что все само собой образуется, как и случилось в итоге… Лучше сильно не драматизировать и на своем свидетельстве не зацикливаться. Лишний раз не задумываться, а если задумываться, то жить не хочется… Это работорговля, там дети в рабстве. И в итоге у меня жизнь сама сложилась. Если так, конечно, можно сказать… Жизнь сохранилась точно! Если начинаешь драматизировать, то жить не хочется. У нас вузы тоже полны преступников, в вузе работаешь, тоже как по лезвию бритвы ходишь.
Можно и умереть, и показания не дать… В полиции показания и похоронить могут, потерять! Как говорят, главное, сохранить свидетелю жизнь. Для рабства лучше, когда кого-то из детей все-таки возвращают…И хорошо, когда кто-то из свидетелей остается жив… Тогда у рабов есть шанс на спасение, вернуться домой, в свой собственный дом… Так рабам легче жить в рабстве, зная, что их могут спасти и вернуть… Так легче переносить рабство…
Есть один способ вывести свидетелей из игр. Надо показать им самых крупных «шишек». За которых убивают. В моем случае братьев Хасама и Кайзека Нагайновых, принца Халима и «маму».
Принц Халим Хусейн Хусейн Третий был на вершине пирамиды рабства, как президент, главный организатор. Братья Нагайновы – как безжалостные исполнители в домах ужаса. Остальные – исполнители на местах. Али Рашид отвечал за Россию. Байсек, Алек-Казбек – за город Краснодар. Али Рашид правил балом из Казахстана, иногда приезжал в Россию, а Байсек и Алек на местах.
Принц Халим Хусейн Хусейн даже приезжал к Эдаму на американские встречи выражать почтение и жать ему руку. У принца были правильные мелкие черты лица, а само лицо обычное, продолговатое, принц был лопоухим. Он был хужощавый, росто выше среднего. И даже приезжал на встречи в национальном костюме, и мне чем-то напоминал смерть… Было в нем что-то пугающее, зловещее, в его хладнокровии и равнодушии ко всему, какой-то примороженности… Потом он еще раз приезжал с зашитыми ушами и накладным носом горбинкой, чтобы его никто не узнал, сделал пластическую операцию, потом часто операции делал. И в последний раз оставил свои первоначальные черты лица, у него начались проблемы с носом – часто нельзя делать пластические операции… И поменял третьем имя на Адам вместо Хусейна, чтобы нашему Эдаму тезкой быть, а потом еще на какое-то, но на какое уже не помню.
Эдам иногда тоже на американские встречи носил накладной нос с горбинкой, чем сильно удивлял Аню Петрилину. Лена Ситокова говорила, что ее отец носил накладной нос, когда у него были важные встречи. Лена тоже так делала – носила накладной нос, когда у ее отца были важные встречи…
На встречи даже приходила «мама» Халима, Елена, ненастоящая, конечно, высокая, крупная, толстокостная, с короткими волосами покрашенными в неяркий рыжий, в больших квадратных затемненных очках, нос картошкой. В длинном песочном плаще. В пирамиде рабства Казахстана она заведовала финансами. Ее зубы, с большими расстояниями между ними, вываливались из челюсти… Потом Эдам заплатил ее стоматологу и ей сделали красивые ровные зубные импланты. Второй раз она приезжала на сборы к Эдаму с носом уже с горбинкой, носила накладной. Один раз она приходила в полный рост, а другой раз присев на корточки и казалась намного меньше, чтобы запутать свидетелей. Братья тоже иногда ходили на корточках, чтобы их путали и не могли опознать… Елена ради своего места в пирамиде рабства убила своего ребенка. Сначала пытала. Вырывала ему все ногти один за другим, а потом ослепила, как котенка… Такая безжалостная была.