Не мой вариант

– Да, вот такая между нами любовь…

– Даже не знаю, что бы я делала, если бы ты не устроил меня сюда. А ты уже меня повышаешь… Я что, выиграла в лотерее? – Она чмокает меня в щеку. – Какая теперь у меня зарплата?

Жизель уже, наверное, далеко. Я вздыхаю.

– Что ты сама предлагаешь?

– Столько же, сколько получал Ренди, плюс десять процентов.

– Плюс два. У Ренди был опыт. Он заправлял в трех других местах, прежде чем наняться сюда.

Она кусает губу.

– Плюс пять, и я еще сегодня нанимаю новых официантов и нахожу лучшего во всем Нэшвилле старшего бармена. Сам знаешь, я могу.

Я ухмыляюсь. Она действительно незаменимый работник.

– Три процента прибавки, и ступай уже.

Она смеется, делает пируэт и бежит к стойке.

Снова звонит мой сотовый. Я зажимаю туфли Жизель под мышкой и достаю телефон из кармана. Нажимаю зеленую кнопку, надеясь услышать голос отца. Но это не он.

* * *

– Как только ты там появишься, все сразу начнут тебя снимать. Люди обожают драмы, особенно в жизни знаменитостей. Все твои дела будут рассматривать под микроскопом, – говорит Лоренс, когда мы вылезаем из машины.

– Знаю, – отвечаю я. С самого колледжа я нахожусь в свете рампы, просто Лоренс – неукротимый болтун.

– Лучше бы ты не заезжал в этот квартал на такой тачке. Слишком заметная, привлекает воров.

Я кошусь на красную «Мазерати», мою любимицу и гордость. Управляя ей, я всегда вспоминаю, какой большой путь проделал после бедного детства в Калифорнии.

– У нее есть имя – «Красненькая».

– Сексуально!

Я ухмыляюсь.

– Твой костюм от Тома Форда за пять тысяч баксов тоже виден за милю. «Сюда, вытащите у меня бумажник!» – надрывается он.

Он поглаживает свой галстук.

– Уже не верится, что мы с тобой и Джеком зависали здесь, когда учились в колледже. Столько энергии – и никакого похмелья! С ума сойти! С тех пор я успел состариться, развестись, стать плательщиком алиментов. Черт, как же я тоскую по тем денькам! А ты?

– А я нет. – Я не скучаю по колледжу. Однажды мы выиграли национальный чемпионат, было дело, этого я стараюсь не забывать, но к приятным воспоминаниям подмешиваются горькие – из-за Ханны.

Он вздыхает. Мы останавливаемся на Уилбур-стрит, перед баром Рикки. Отсюда всего несколько кварталов до стадиона и до моего дома.

Я натягиваю на голову капюшон толстовки, надеваю темные очки. Лоренс щурится.

– Предлагаю последний раз: я схожу за ним сам, ты посиди в машине. Никто не узнает, что вы с ним родня.

Я отмахиваюсь.

– С тобой он не пойдет. Так будет только хуже.

Мы вваливаемся в бар. Там все как обычно: липкий пол, залитые пивом стены, длинная стойка с красными табуретами, старые люстры на потолке с желтыми подтеками. Помещение распланировано с перспективой возникновения беспорядочной пальбы: здесь целых четыре выхода. В одну дверь вошли мы, другая прячется в темном коридоре с отталкивающими уборными, за бильярдными столами, третья в кухне, четвертая – в кабинете владельца, если он себе на уме. Я тяжело вздыхаю. В местах, вроде этого, прошли мои подростковые годы: я мыл посуду, скреб полы, выносил мусор. Отец держал бар, потом разорился; остаток жизни он только и делает, что шатается между питейными заведениями, упорно попадающимися на его пути.

В этом воняет потом, жирной жареной картошкой и дешевыми духами. Трое мужчин играют в бильярд, две пожилые женщины пьют пиво по соседству с музыкальным автоматом, скулящим голосом Тэмми Уайнетт, на нескольких табуретах утвердились задницы, по бару бродят неприкаянные выпивохи.

Мы подходим к стойке, не вызывая интереса ни у кого, кроме пожилого бармена. У него седая борода, очки, обтянутое рубахой брюхо и шляпа с эмблемой команды «Нэшвиллские Тигры». Он – наш болельщик; остается гадать, хорошо это или плохо.

Наклонившись к нему, я тихо спрашиваю:

– Это вы звонили насчет Гарретта Уолша?

Он отставляет стакан, который протирал, кивает и указывает на темный коридор.

– Полчаса назад он пошел в туалет и там застрял. Вы его сын?

Я с гримасой разглядываю трещины на потолке.

– Ага.

Он трясет мне руку.

– Рикки Бернс. Мне нравится, как вы бегаете с мячиком. Я нашел в его телефоне твой номер. – Он достает из-под стойки потрескавшийся телефон. – Он оставил его включенным, вот я и позвонил последнему, кому звонил он. Понял, что это вы, только когда увидел имя. – Он хмурится. – При всем уважении, сынок, его мы больше здесь видеть не хотим. Он распугивает спокойных клиентов и задирается. Пытался затеять драку с бильярдистами. Увижу его снова – вызову копов.

Мне тошно от его речей, но я справляюсь с собой. Сколько раз я уже такое слышал!

– Благодарю, что не вызвали полицию сегодня.

– Никаких проблем. – Он берется протирать следующий стакан.

Лоренс достает из кошелька деньги, но Рикки отводит его руку.

– Это лишнее. Просто уведите его. – Он тихо продолжает, глядя на меня исподлобья: – До вас его искали еще двое – крутые, со шрамами и татуировками. – Он смотрит на сережку в моей брови и на синих бабочек на моих кистях. – Я сказал им, что его здесь нет, но вас решил предупредить.

– Чего они хотели?

Он приподнимает бровь, как будто я не в своем уме, усмехается.

– Я не задаю вопросов, но, судя по их решительном виду, могу предположить, что дело в деньгах. Я стар, этот бар – вся моя жизнь. Мне ни к чему неприятности, понимаете?

Что здесь может быть непонятного?

– Спасибо вам.

Лоренс разглядывает посетителей.

– Не возражаете, Рикки, если мы выведем его через заднюю дверь?

– Выводите, откуда хотите. Сработает сигнализация, но я отключу ее.

Мы доходим до края стойки и углубляемся в проход, освещенный тусклой лампочкой на гнутом шнуре. Я громко стучу в дверь мужского туалета.

– Отец, ты здесь? Открой, это я.

Я дергаю дверцу, она заперта. Меня охватывает отчаяние. Накатывают воспоминания детства: как, вернувшись домой с футбола, я находил его вырубившимся на ступеньках нашего трейлера, затаскивал внутрь и укладывал спать.

– Дай, я попробую. – Лоренс теснит меня и стучит еще сильнее.

– Вылезай из сраного сортира, не то мы вызовем долбаных копов!

– Полегче, – прошу я. Он пожимает плечами.

– Я знаю, как за это браться. Кто захватил с собой толстовку? Кто совал старикану деньги? Твое дело сторона. Я несу службу круглосуточно, семь дней в неделю. Мое любимое занятие!

– Нэшвилл от меня без ума! – Я твержу ему это всякий раз, когда он заговаривает о том, чтобы заделаться моим агентом по связям с общественностью. Мне агент ни к чему. Джек – другое дело, у него было бурное прошлое, так что Лоренс пришелся ему кстати. Мир тесен: вышло так, что наша троица вновь объединилась в одном городе. Джека пригласили играть в Нэшвилл сразу после колледжа, Лоренс вырос здесь, он открыл здесь собственную фирму для спортсменов, я играл в Джексонвилле, а потом мне повезло: несколько лет назад меня переманили в Нэшвилл. Счастливое воссоединение троих друзей!

– Гляди, что у меня есть! – Я достаю заколку Жизель и после трех неудачных попыток вскрываю замок.

– Спрашивать, откуда у тебя в кармане женская заколка?

– Не надо.

– У тебя получается лучше, чем можно было подумать, – ноет он.

– Он пил и запирал меня. Станешь тут изобретательным.

– Чтоб меня! Здесь воняет мочой. – Просовывая голову в туалет, Лоренс закрывает платком рот.

Отец лежит на спине перед раковиной, широко раскинув руки. Его грудь приподнимается и опускается, значит, он жив. Ком у меня в груди рассасывается. Последний раз я видел его месяц назад. Я кормил его ужином. Тогда он был ничего: немного беспокойный, но хотя бы трезвый.

Я отодвигаю Лоренса, наклоняюсь, трясу отца за плечо.

– Давай, просыпайся. Мы отвезем тебя домой.

Постепенно он приходит в себя, моргает, гримасничает, стонет. Мне в нос бьет запах пива.

– Где я? – хрипит он.

– В вонючем туалете. Чужом. – Теперь гримаса искажает мое лицо. Видя его таким, я вспоминаю, почему сам напился всего раз в жизни.

– У Рикки?

Я утвердительно киваю. У него заплетается язык, но вообще-то он еще не в худшем состоянии. Его опьянение бывает разным. Мне известны все степени. В этот раз он по крайней мере помнит, где был.

– Я поругался с Дотти, – бормочет он. – Я пытался тебе звонить, Дев, но ты не брал трубку. Ты на меня злишься?

Меня жжет чувство вины, что я не отвечал на его звонки.

Дотти – его подружка, они познакомились на собрании анонимных алкоголиков и с тех пор то сходятся, то расходятся.

– Пошли. – Я поднимаю его под мышки и с кряхтеньем сажаю на унитаз. Он раскачивается взад-вперед, скребет щетину у себя на лице. Когда-то белая рубашка с эмблемой рок-группы Grateful Dead вся в бурых пятнах. Мне больно видеть его засаленные волосы, темные круги под глазами, порезы на руках. Не хочется озираться на Лоренса, наверняка осуждающе глядящего на всю эту картину, поэтому я нахожу себе занятие: смачиваю бумажные полотенца и протираю отцу руки.

– Как это случилось?

Он удивленно смотрит на высохшую кровь, щурится.

– Не помню… – Отец пытается вырвать руку, но я крепко его держу.

– Обойдется без швов, но нужна дезинфекция. – Голос у меня дрожит, я скриплю зубами. Когда мне было шестнадцать лет, он сошел с тротуара на мостовую, попал под машину и угодил в больницу с переломами обеих ног. Накануне моего отъезда из Калифорнии для игры в команде колледжа он вдрызг разругался с соседом напротив и опять слег, на этот раз со сломанным носом, двумя сломанными ребрами и сотрясением мозга. Мне пришлось на три дня опоздать в летний тренировочный лагерь – ухаживал за отцом.

– Бывало и хуже, – ворчит он, как будто читает мои мысли.

Наши глаза встречаются, его, налитые кровью, говорят о многом. Лицо у него костлявое, землистое, все в морщинах – гораздо старше его пятидесяти лет.

– Смотри, посадишь печень, – выдавливаю я. – Давно у тебя запой?

Он пытается встать, хватаясь за стену, потом трет пальцами глаза.

– К черту… плевать. – Первая попытка сделать хотя бы один шаг едва не приводит к падению.

Я ловлю его и ставлю прямо. Мы одного роста. На помощь мне приходит Лоренс, отец закидывает руки нам на плечи, и мы медленно ведем его по коридору к выходу. Моя спина под толстовкой обливается потом. Мы выбираемся на безлюдную стоянку, где я жадно ловлю ртом свежий воздух.

Вот и моя «Красненькая». Лоренс держит моего отца, я открываю машину; мы сажаем отца внутрь и пристегиваем его ремнем.

– Позвони Дотти, скажи ей, что мне жаль… – Язык цепляется за зубы, он откидывает голову на подголовник и закрывает глаза.

Нет уж, обойдемся без звонков. Его личная жизнь печально напоминает мою. Увидев его во всей красе, заглянув в выгребную яму связанной с ним ненадежности, женщины шарахаются. Я уже семь лет не показываю девушкам, какой я на самом деле. Я захлопываю дверцу и смотрю на Лоренса.

Его лицо ничего не выражает – и на том спасибо. Сочувствие сейчас вывело бы меня из себя.

– Ты делаешь это далеко не впервые, – тихо говорит он. – Черт, Девон, почему ты никогда не говорил мне, что он…

Я прерывисто вздыхаю. Джек знает почти все, но даже он ни разу не видел моего папашу в таком состоянии.

Лоренс достает телефон.

– Ладно, если я тебе понадоблюсь, всегда пожалуйста. Я вызову «Убер». Позвони мне завтра, можем поболтать.

– О чем? – Зря он считает, что надо пережевывать этот досадный эпизод.

Он поднимает на меня глаза.

– Его искали какие-то отморозки. Надо узнать, зачем он им.

– Он просто пьяница. – Мой отец – алкоголик, но я стесняюсь произносить это слово вслух.

– Сколько денег ты ему даешь в месяц, Дев? Не считая оплаты всех его счетов?

– Не твое дело. – У отца есть работа, но я все равно сую ему деньги. Отец все-таки, да и денег у меня хватает. Для Селены тоже. Кроме них, у меня никого нет.

– Так я и думал. Ты даешь слишком много, – бормочет Лоренс. Взгляд у него при этом такой, словно он силится заглянуть мне в душу. Он идет на угол, к припаркованной там черной машине. – Как ни жаль мне пропускать вечеринку у Эйдена, сегодня вечером у меня свидание с девушкой. Звони! Если я тебе понадоблюсь, суперзвезда, то я в твоем распоряжении. – Он шлет мне воздушный поцелуй.

Я глупо ухмыляюсь, стряхивая напряжение.

– Береги себя, дубина. Спасибо за бесплатное содействие.

Он садится в машину, захлопывает дверь и уезжает.

Я залезаю в свой автомобиль.

Как я и боялся, отец тут же открывает глаза и начинает блевать.

Я достаю из бардачка мокрые салфетки, чтобы как-нибудь привести его в порядок, потом двадцать минут тащусь в восточную часть Нэшвилла, на окраину, застроенную однотипными одноэтажными домиками со скромными лужайками впереди. Я подобрал для отца этот домик, сразу как сам переехал, еще до того, как он перебрался в Нэшвилл. И работенку нашел для него неподалеку – в автосалоне всего в квартале отсюда.

Я помогаю ему выйти из машины, дотаскиваю его до темного дома, пытаюсь включить свет у входной двери, но только зря щелкаю выключателем. Приходится, чертыхаясь, волочить его в темноте в спальню, где свет все-таки работает. Я облегченно перевожу дух: хотя бы не придется чинить проводку. Я раздеваю отца до трусов, кладу его на бок, ставлю рядом с ним тазик на случай, если его опять станет тошнить. Я еще не успел его укрыть, а он уже храпит.

Я умываюсь в ванной и заглядываю к нему. На тумбочке у кровати стоит фотография: он, мать, десятилетний я. Мать улыбается, но вид у нее все равно отсутствующий, словно ее мысли витают где-то далеко от мужа и прижавшегося к ней сына.

«Я так и не смог сделать ее счастливой, – звучат у меня в голове слова отца. – Заделал ей тебя, и все».

Я невольно вспоминаю ее бегство из трейлера. Раскидывая пинками пивные банки, она прижимала к груди линялую дорожную сумку. Ее поджидала машина, за рулем сидел незнакомец. Я бежал за ней и умолял не уезжать. «Я вернусь», – пообещала она с измученным видом. Через месяц я заболел мононуклеозом, а она так и не вернулась. Она не приехала ни поздравить меня с тринадцатилетием, ни на Рождество. Она вычеркнула меня из памяти, словно меня никогда не существовало.

Отец приводил женщин одну за другой, и я липнул к ним в поисках любви. Они завоевывали мое детское сердце, а потом одна за другой следовали по стопам моей матери. «Пока, Девон, будь умницей, заботься об отце». Бонни, Мэрилин, Джесси – ни одна не задержалась надолго. Теперь я понимаю, что все они были шлюхами, которых отец цеплял в барах, а тогда мне страсть как хотелось, чтобы хоть одна из них осталась подольше.

Но зачем-то он сохранил эту фотографию… Я хватаю ее, сжимаю рамку, с трудом подавляю желание порвать фотографию, навсегда вычеркнуть мать из нашей жизни.

«ТЫ ГДЕ? Я КУПИЛ ТЕБЕ ПИВА, БАЛБЕС».

Появляется сообщение в моем телефоне.

«ИЗВИНИ. НЕОЖИДАННАЯ ЗАДЕРЖКА».

Отвечаю я Эйдену.

«А ТЫ ЕЩЕ ПРОСИЛ МЕНЯ НЕ ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ! КОГДА ПРИЕДЕШЬ?»

Я оставляю фотографию на тумбочке и иду на кухню. Там чудовищный бардак: пустые бутылки из-под пива, пустые контейнеры от покупной еды, грязная посуда всюду, куда ни глянь. Я жмурюсь, как будто надеюсь, разжав веки, увидеть образцовый порядок. Странно, но этого не происходит. Я падаю на табурет и пишу ответ:

«СРОЧНОЕ ДЕЛО. УВИДИМСЯ ЗАВТРА».

Эйден разражается серией сердитых ответных посланий, но я их даже не читаю. Отец важнее.

4
Жизель

Тофер чмокает меня в щеку и распахивает дверцу. Я поднимаюсь по ступенькам старого кирпичного дома в три этажа, с просторной квартирой на каждом. Здесь все хорошо, даже хозяйка, Миртл.

Сейчас она, надев цветастый халат, выгуливает своего йорка Пуки, обнюхивающего наше единственное деревце. Ей шестьдесят, но она – моя лучшая подружка. Достав из-за уха самокрутку, она закуривает. Так она борется со своими чудовищными мигренями, но травку достает незаконными путями, что изрядно меня тревожит. Держа самокрутку ярко намазанными губами, она затягивается. Сорок лет назад она, нью-йоркская манекенщица, вышла замуж за второстепенного кинопродюсера, потом развелась и подалась в Нэшвилл с намерением стать певицей кантри, но карьера не заладилась. Теперь она домовладелица, сдает квартиры и сочиняет стихи – иногда их даже печатают.

С болью глядя на мои босые ноги, она цедит:

– Прекрасный принц?

Я плюхаюсь на третью ступеньку.

– Он носит обувь из кожи аллигатора.

– А как же эму?

– До этого не дошло, я побоялась спрашивать. Теперь мне срочно надо выпить вина в обществе какого-нибудь актера, вроде Рагнара Лодброка. У вас не намечается встреча с викингами?

Она выдыхает дым.

– Возможно, завтра.

– Как ваша голова?

– Получше. Как твоя встреча с консультантом?

Я в ужасе рассказываю о встрече в Вандербильдском университете.

– Он не даст мне рекомендацию в ЦЕРН. Моя учеба оставляет желает лучшего, моя работа в прошлом семестре его не впечатлила. – Я горестно вздыхаю. Насчет прошлого семестра он не так уж неправ.

Дым обволакивает ее, я наслаждаюсь ароматом.

– Я заждалась очередной главы про Варека и Кейт. Ей удастся сбежать с корабля?

Я уже пять месяцев пишу научно-фантастический роман с любовной интригой. Замысла написать роман не было – он стал сочиняться сам по себе. С тех пор как в начальной школе я узнала про Эйнштейна, в центре моего мира находится наука, писательство же – способ развеять разочарование.

– Он наконец убедился, что она здорова, и выдал ей одежду, но она сидит взаперти в антигравитационной камере и не может выйти за порог. Сначала ей надо отключить пульт управления, а она не знает, как это сделать. Я тоже.

– Отключение энергии на всем корабле? – предлагает она. – Ее ручная змея приползает в камеру с набором необходимых инструментов?

– Бинго! Змея, конечно, умеет носить инструменты.

– Это инопланетная змея. Пускай у нее будут пальцы.

Я достаю смартфон и записываю.

– Или так, например: у тюремщика тревожный сон по причине непростого прошлого, в приступе сомнамбулизма он сам отпирает дверь…

– Ну, да, ведь его неосознанное желание – переспать с ней! Оснасти своего фиолетового инопланетянина членом, и побольше, размер имеет значение. Плевать, что потом напишет «Cosmopolitan»!

Я ухмыляюсь.

– Она выскакивает за дверь и пытается удрать, он ловит ее, они вместе падают на пол. В нем семь футов сплошных мускулов, она миниатюрная, он в жизни не видел существа женского пола ее окраски… – Я перехожу на бормотание, голова пухнет от идей. Когда я поднимаю глаза, выясняется, что она следит за мной со снисходительной улыбкой.

– Когда ты о них говоришь, у тебя горят глаза. В тебе сидит художник.

Если бы… Я со вздохом убираю в сумку телефон.

– Одноклассники засмеяли бы меня за эту писанину.

– А ты наплюй на чужое мнение. Послушай меня, возраст учит перспективе. Хочешь быть счастливой – делай то, что запускает твое сердце в полет. Каждый твой вдох должен быть наполнен смыслом. Чего ты хочешь на самом деле, Жизель?

Я не знаю. Уже не знаю.

Ее слова не проходят незамеченными, я не могу о них не думать. Теперь, когда ЦЕРН отпал, мои карьерные цели окутались туманом. Чем мне заняться? Завершить образование. Преподавать. Заниматься наукой. Не без этого, а что еще? Как насчет любви, как насчет грез о семье? Если разобраться, физика – это единственное, что у меня осталось, единственное, чему я доверяю. Предстоящая жизнь кажется мне пустой, горло сводит от тоски.

Пуки, справив малую нужду, запрыгивает мне на колени. Я глажу ее по спинке, поправляю розовый беретик между ушек.

– Я столько раз ошибалась! Взять хотя бы неудачу с Престоном. Физика по крайней мере не чревата разочарованием. – Меня удивляет собственный горестный тон – подтверждение того, что день выдался хуже некуда. – Я повздорила с Девоном.

– Ах, милая, столкновения – не твой путь. Расскажи мне все, ничего не забудь.

Она садится рядом со мной, и я описываю свое свидание с Родео, потом разыгрываю в лицах свою мини-стычку с Девоном.

Это мучительно, особенно гадкие эпизоды, которые лучше бы забыть, но у меня, что называется, эйдетическая память: я в точности запоминаю ментальные образы, их речевое сопровождение и много чего еще. Мне никогда не забыть запах Девона, ощущение, которое у меня было, когда я прильнула к его груди. Точеные каменные мышцы, аромат лета, сладостный мужской вкус. Все это я суммирую словами:

– Со мной случился старомодный приступ раздражительности, и я вылетела вон. Это все Джек виноват: теперь я, с точки зрения Девона, нуждаюсь в защите. – Я чешу Пуки под подбородком. – Стоит ему меня увидеть, как он вспоминает о моей девственности. Он ломает голову, что со мной не так. Теперь понятно, почему он так на меня глазел на свадьбе Елены.

Она шлепает меня по руке, хлопает густо накрашенными ресницами и сует мне косяк.

– Судя по твоему виду, тебе невредно курнуть.

Я усмехаюсь.

– Не отказывайся, будет польза. Раскрывает мозги, высвобождает мысль. – В подтверждение своих слов она игриво приподнимает брови.

– Сейчас мне нужно напрячь мое серое вещество.

Она смеется. У меня звонит телефон. Мама. Я со стоном включаю автоответчик и встаю.

– Может быть, в следующий раз. Меня зовет дочерний долг.

Ставя собачонку на ступеньку, я изучаю лицо хозяйки.

– Как прошел день у вас? Все путем?

Она активно жестикулирует руками, унизанными перстнями.

– В подвале повылетали пробки. Ох уж мне это электричество! Мусоровоз так и не приехал. Пуки нагадила мне в комнатные туфли. Все как обычно. – Она тушит свой косяк, прячет его за ухо и направляется к входной двери.

– Значит, ничего выдающегося?

Она морщит нос.

– Если тебе любопытно, говорила ли я с мистером Бруксом, то нет, не говорила. Зачем мне его лысая башка и сморщенные губы? Пусть целует мою петунию.

Я обнимаю хозяйку. Брукс – ее давний приятель, они расстались примерно тогда же, когда мы с Престоном. С тех пор мы жалуемся друг другу.

– Жалко.

– Он годится для того, чтобы немного с ним поразвлечься, но переживать из-за него? Слишком много чести.

– Мы с вами – два сапога пара. – Мы вместе поднимаемся по лестнице, я помогаю ей преодолеть последние ступеньки.

– Зря я не захватила палку, – ворчит она, когда мы подходим к лифту – тесному, зашарканному и темному, но исправно делающему свое дело. Кабина стоит на первом этаже, я нажимаю кнопку вызова. Дверцы раздвигаются.

– Вам надо заменить коленный сустав, – говорю я, поддерживая Миртл за локоть. – Вы же знаете, я буду за вами ухаживать, пока будете поправляться.

Она отмахивается и подставляет ногу, чтобы дверцы не захлопнулись.

– Как насчет суши завтра вечером?

Я согласно киваю.

– Роллы-пауки и жареные вонтоны. У вас.

Она указывает пальцем на одну из двух дверей на втором этаже.

– Давай пригласим нового жильца. Его зовут… – Она наклоняется ко мне и переходит на шепот: – Джон Уилкокс. Только сегодня поселился. Красавец, всего пятьдесят с небольшим.

Глаза у нее так и сияют. Она уже знакомила меня с бакалейщиком, с пекарем, с парнем, разносящим воскресную газету. Все без толку.

– Заберите его, пожалуйста, себе.

Она обдумывает предложение.

– У него кошка, а у меня аллергия.

– Примите «Бенадрил».

Она гладит себе подбородок.

– Вообще-то вечернее поедание суши – женское занятие. Так сложилось исторически.

– На то и правила, чтобы их нарушать, – возражаю я.

Она ухмыляется.

– Следуй своим принципам, Жизель.

– Предложите ему. Получится славный вечерок, – щебечу я и прощально машу рукой. Она едет к себе на третий этаж, а я поднимаюсь по лестнице к себе.

Виски у меня нет, но нашлось вино. Правда, стоит мне поднести к губам бокал, как звонит моя мать.

– Мама! – радостно говорю я. – Я соскучилась. Уже девять!

– Кандидатура одобрена? – Ни спросить, как я, ни даже поздороваться!

– Он оказался звездой родео, которая гордится пряжкой на своем ремне. Но, вообще-то, я надеялась, что Тофер потерпит хотя бы до завтрашнего дня, прежде чем разболтать тебе о моем свидании.

У Тофера и у моей матери бывали трения, когда он проживал под одной крышей с моей сестрой. «Неприлично делить кров с мужчиной», – твердила мать. Но теперь, когда Елена вышла за Джека, мать успокоилась и относится к Тоферу, как к своему. Не уверена, что это лучше.

– Тофер не умеет хранить тайны. Не будь он геем, я бы тебе посоветовала выйти за него замуж. Он заглянул за баночкой «Sun Drops» к нам в салон, когда я прибиралась перед закрытием, ну и…

– Первым делом он побежал сплетничать к тебе. – Ничего, я ему отомщу!

Мы болтаем несколько минут, а потом она бросает заготовленную гранату.

– В воскресенье твой день рождения. К полудню я вернусь из церкви. Изволь быть здесь к часу дня, милая.

Я ставлю бокал и до боли в пальцах сжимаю телефон. Что-то не нравится мне ее голос…

– Не надо ничего придумывать, мама. Ты, я, тетя Клара, Тофер, больше никто не нужен. – Я рву нитки из своего синего дивана. – Елена и Джек еще не вернутся. Может, лучше подождать?

– Нет, отпразднуем день в день.

От решительности в ее голосе я скрежещу зубами. Моя мамаша – настоящий бульдог.

– Лучше подождем, мама.

В короткой паузе я представляю мать в ее солидном кирпичном доме в Дейзи. Наверное, она уже облачилась в свой синий халат до пят с кружевной оторочкой. Уютно устроилась в мягком откидывающемся кресле и смотрит программу теленовостей. Безупречная прическа, свежий маникюр, на коленях журнал «People». Рядом с ней стоит чашка мятного чая.

– Мама?

– Избавляйся от своих призраков. Престон…

Меня так тошнит от одного этого имени, что следующие десять секунд я держу телефон в вытянутой руке. Иногда мне кажется, что ее наш разрыв подкосил сильнее, чем меня саму. Сначала она колебалась, ведь раньше Престон встречался с Еленой, но все же он юрист, живет в Дейзи, при деньгах. При таком количестве положительных качеств она не смогла ему сопротивляться. Она уже спланировала нашу свадьбу, заказала альбом в своей любимой цветовой гамме (с преобладанием розовых тонов), подобрала цветы, место, музыкантов…

Я опять подношу телефон к уху.

– Разве ты раньше по нему не сохла?

– По кому?

– Ты что, не слушаешь? Я о Майке Миллингтоне, новом директоре средней школы у нас в Дейзи. Он недавно развелся. Был женат на девушке из Тулейна. Она была ему неверна, зато у него трехлетняя дочка – само очарование. Самый подходящий возраст, чтобы ты смогла заслужить ее доверие и послужить образцом для подражания…

– Вовсе я по нему не сохла! – Майк старше меня на четыре года, он жил по соседству от нас, пока не уехал учиться в колледж. Да, я писала в тетрадке наши с ним имена и рисовала вокруг сердечки. В тринадцать лет!

– Однажды он приковал меня наручниками к дереву, – напоминаю я маме.

– Пластмассовыми. Не надо преувеличивать.

Я отвлекаюсь от воспоминаний, потому что догадываюсь, что к чему.

– Мама! Ты пригласила его ко мне на день рождения? Зачем?

– Не сердись, милая. У него умерли родители: сначала отец, через несколько месяцев мать. Он вернулся в Дейзи и поселился в их доме. Он строит жизнь заново, я просто поступаю по-соседски. Детали не должны тебя волновать, я все беру на себя.

Она, конечно, думает, что мне не везет, но это не так, я сама виновата, что выбираю не тех.

– Я не видела его целых десять лет! – фыркаю я и принимаюсь расхаживать по комнате. – Не желаю жевать, сидя напротив него! Это мой день рождения, мне и…

– Я посажу вас рядом.

– Зачем?! – взвываю я.

Сначала на том конце тихо, потом я слышу ее дыхание, наконец до меня доносится ее сдавленный голос с явственной ноткой обиды.

– Да, милая, сладость этого дня изрядно приправлена горечью, но ты заслуживаешь праздника. Хочу доставить тебе хоть какую-то радость.

Я закрываю глаза. Когда я была неуклюжей старшеклассницей, то коллекционировала насмешки и то и дело попадала на видео, а мой отец умудрился разбить машину, впасть в кому и уже из нее не вышел. Это случилось на мое шестнадцатилетие. С тех пор я зареклась праздновать свой день рождения. Так родилось проклятие.

И холодность.

Я выпускаю весь набранный в легкие воздух.

– Давай сделаем как всегда: скромно, тихонько.

Я слышу, как звенит о блюдце ее чашка.

– Отозвать приглашение нельзя, любой хорошей хозяйке известно, что это недопустимая грубость. Ничего, когда все соберутся, ты будешь рада. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь.

Я морщу нос.

– Когда все… – Что она задумала? – Может, ты и моего детсадовского дружка пригласила?

– Как его зовут?

– Джуд… Не важно. Не смей набивать дом перспективными женихами, мама! Мне не нужен мужчина, мне надо работать. – В последнее время у меня диаметрально противоположные мысли, но я не могу рассказать ей о своем поиске, не имеющем никакого отношения к любви. Чувства здесь совершенно ни при чем. Все сводится к самому акту.

Я таращусь на стену, теребя ожерелье на шее.

– Раз так, я требую спиртного.

– Это Божий день.

– Хотя бы шампанского. Иисус меня понял бы.

– Хорошо, – говорит она после паузы.

Я смотрю на телефон, как будто жду, что сейчас из него вылезет моя матушка о двух головах. Она и компромисс?..

Я вздыхаю, скрежещу зубами.

– Я не буду наряжаться.

– И не надо, милая, – воркует она победным тоном. – Оденешься, как всегда. Как всегда, прекрасно.

Ну, конечно, ведь у меня с ней одинаковый стиль.

– Ну, гляди у меня!

– Ты у меня воспитанная девочка, не то что твоя сестра.

Я ухмыляюсь. Елена – моя полная противоположность: удрала учиться в Нью-Йорк (лишь бы сбежать с Юга), путешествовала по Европе, потом, вместо того чтобы стать врачом, заделалась библиотекаршей, а кем оказалась? Модельером сексуального нижнего белья. Она – бунтарка, а я так, в запасе. Мать уверена, что я никогда не оступлюсь, но в последние дни я балансирую на канате и не знаю, в какой момент упаду – и куда. Я со вздохом сообщаю матери о ЦЕРН, и она не может скрыть облегчения. Она не хотела, чтобы я даже пыталась. Хотя бы один человек доволен!

Немного погодя, успокоенная вином, я возвращаюсь к теме дня рождения.

– Ты пригласила Девона?

Нам больше не мешают посторонние голоса: она выключила телевизор.

– А надо?

Как бы мне не раздавить телефон в кулаке!

– Я просто прикидываю, сколько будет народу.

– Ты виделась с ним после свадьбы Елены?

Мне не нравится ее тон: такое впечатление, что она ставит галочки в списке.

– Только мельком. – Бесстыжая ложь, но с благовидной целью: не хочу говорить о Девоне и обо всем, что с ним связано.

– Он тебе не подходит, милая. Он из Калифорнии.

Это звучит так, словно он сидел в тюрьме. Я закатываю глаза.

– А серьги? Ладно бы одна, а то целых две!

– Я умею считать.

– А татуировки? Боже!

Неудивительно, что я скрываю от нее результат своей жалкой попытки что-то вытатуировать на своей персоне.

– Он плейбой, – продолжает она. – Помнишь девушку на свадьбе? Едва проглядывала из-под слоя макияжа.

– Все женщины разные, мама. Не суди нас строго.

– Да, вас нельзя валить в одну кучу. Тебе нужен земляк и детишки.