Присутствие № 6/15 или Корпорация сновидений

Вскоре все это превратилось в конвейер. Жилье то дорожало, то опускалось в цене. Постоянно менялась престижность районов в его большом городе. Изменялся курс основной валюты в государстве. Все эти обстоятельства не оставляли Борису Олеговичу и свободной минуты! Все свои наличные средства он моментально вкладывал в дело и продавал, продавал, продавал, покупал, покупал…Он был целиком поглощен руководством своей, уже не малой, империей недвижимости. Но, одновременно, Борис был уверен и в том, что всецело теперь зависит от одного-единственного человека, который при желании мог одним письмом или устным заявлением сделать его не просто нищим, а уголовно-наказанным!

Это понимание пришло к нему внезапно и оглушило Тищенко своей убийственной простой. Он давно стал замечать некоторое охлаждение к его проблемам со стороны Ямкина. То в очереди ему приходилось стоять, то нотариус неожиданно перед самым его появлением, согласованным до этого по телефону, исчезал из своего офиса по неотложным делам. Ему срочно было необходимо что-то предпринимать. Борис не мудрствуя лукаво, просто взял и съездил не по графику к своим родителям, достав из ямки в поле нужную копию трехлетней выдержки.

На ту встречу с Ямкиным он ехал с легким сердцем и полной уверенностью в своем успехе. И вошел он тогда в шикарный кабинет нотариуса без стука:

– Ну, поговорим, Гриша? Я думаю, пришло время! – он смотрел в глаза опешившему таким тоном нотариусу.

– О чем, милый мой!? – вскочил со своего кресла и бросился закрывать дверь, отгораживающую его кабинет от помещения с помощниками Ямкин.

– Ты стал вести себя не совсем правильно! И я не понимаю почему! Я что, стал тебе меньше платить за услуги?

Этот вопрос вызвал улыбку на лице нотариуса. Тищенко, не обращая внимания на такое изменение в лице своего собеседника, продолжал:

– Твое нежелание к сотрудничеству в прежнем виде вызывает у меня некоторые подозрения! Гриша я пришел предупредить тебя в том, что если ты не изменишь своего отношения, то я буду вынужден…

– Поднять то старое дело по машинке? Ха, ха, ха! – прямо в лицо громко рассмеялся Ямкин. – Срать я хотел на то дело, понял? Причем, и на тебя тоже! Послушай, что я тебе сейчас скажу, пес! Если ты мне завтра утром не уплатишь тридцать штук долга за все последние квартирки, встретимся мы уже не здесь, а ты догадываешься где! – метал гром и молнию взглядом нотариус.

Наступила пауза. Боре было стыдно в этом признаться, но он струсил. Но отступать было поздно, практически некуда. Позади его было целое состояние и, главное, его личная свобода. Решение в голову пришло стремительно. Что это было похожим на то давнее, армейское дело с горстью патронов, Боря тогда даже и не вспомнил. Видимо, мысль о самосохранении попала на ту же самую извилину в его голове:

– Хорошо, Григорий Борисович… Прости меня, погорячился. Завтра, так завтра… Я, действительно, тебе должен… И не тридцать а тридцать три, мы же по одиннадцать за бланк договаривались, правда?

Ямкин возражать не стал, внутренне удивившись проявлению такой порядочности со стороны прокурора.

– Тогда, до завтра! – протянул с улыбкой на своем лице руку Тищенко. – Я буду выходить, обязательно перезвоню!

Вернувшись на работу, Борис своим появлением крайне удивил соседа по кабинету. Открывая дверь своим ключом Тищенко застал на своем столе совершенно голую дивчину Танечку, принятую на прошлой неделе в качестве секретаря, которую стоя и довольно страстно имел его молодой коллега.

– Ты хоть, скотина, документы бы со стола убрал!!! – заорал Боря и схватив для задуманного со стола прямо из-под самых соблазнительных ягодиц необходимые бумаги, громко хлопнул дверью.

В районном управлении милиции его так поздно не ждали. Заскочив в дежурную комнату, Борис коротко спросил:

– Задержанные есть?

– А кто конкретно вас интересует? – спокойно спросил дежурный майор.

– Все! Я вас попрошу немедленно всех вывести для беседы.

Только с одним мужичком, задержанным по звонку его же супруги за семейную ссору, Борис проговорил добрый час. О чем именно? Это так и осталось тайной для всех.

Еще Тищенко в этот вечер поднялся на третий этаж к оперативникам, откуда вышел совершенно пьяный.

– Что это вы так набрались, Олегович? – участливо спросил у Бориса дежурный.

– Да, так… дельце одно обмывали! Раскрытое…

– Это хорошо! – порадовался вместе с ним майор. – Машина не нужна?

– Не-а! Я так дойду! Погода шепчет!

…Как и договаривались, Тищенко утром позвонил Ямкину по телефону:

– Григорий Борисович, ты извини, я прийти не смогу…

– Что, совсем? Ну, смотри, я тебя предупредил! – в голосе нотариуса, как и в прошлый день, сквозила прямая угроза.

– Да, нет! Ты меня не понял! Долг принесет мой человечек. Меня срочно в командировку парят. Так, что, когда приеду, сразу перезвоню! У меня еще одна квартирка наклевывается! – как смог буднично поведал Борис.

– Так бы сразу и сказал… Хорошо, я буду на месте! Когда твой человек придет?

– Как договаривались! Он тоже перезвонит тебе. Все, пока!

Сразу после звонка незнакомого мужчины, сообщившего о том, что везет «бумаги», настроение у Ямкина приподнялось. Еще бы! Теперь, он, во-первых, поставит на свой автомобиль к зиме новую резину, во-вторых, купит новой и самой молодой за его бурную жизнь любовнице новую шубку, чего вполне хватит для поддержки их отношений, минимум, до весны следующего года, а, в-третьих, закажет себе в городском управлении юстиции бланков-неучтенки!

Ровно в обозначенное для встречи время раздался стук в дверь кабинета.

– Да, да! Входите! – попросил Григорий Иванович Ямкин.

В кабинет просунулся потертого вида, с давно небритыми щеками незнакомец:

– Я принес, как и договаривались! Вот! – протянул он в руки Ямкина сверток из газеты.

Нотариус взял газетный конверт в руки и стал разворачивать его. То, что там он увидел и было уже начал пересчитывать, вначале возмутило его, а когда он догадался, в чем дело, было уже поздно. В его кабинет вламывались оперативники из отдела по борьбе с организованной преступностью, в руках, которых была кинокамера с микрофоном:

– Всем оставаться на своих местах!!! Вы задержаны за получение взятки!!!

Руки оставить на столе!!!

Когда в кабинет вошли понятые, нотариус Ямкин уже сидел на стульчике и с его рук эксперт снимал мазки красящего вещества, которым обильно были политы денежные купюры, завернутые в газету. Затем все изъятое на месте совершения преступления пересчитывали и переписывали в длинный протокол изъятых купюр, что сопровождалось сбивчивым голосом того, кто их сюда принес:

– Я, значит, вчера приходил к нему… А он сказал, что за доверенность нужно принести сверх расценок еще и пятьсот рублей… Вот, я их сегодня и принес!

Слушая эти слова, нотариус Яшкин сохранял полное молчание, спокойствие и, вдобавок, улыбался одними уголками полных губ…

В чужом и далеком городе Борис Олегович сейчас ждал начала похорон того, кто пытался помочь нотариусу Ямкину выполнить данное обещание. Причем, не смотря на то, что его арест прошел без сучка и задоринки. Тищенко не были известны подробности взаимоотношений нотариуса и этого Сергиенко, сгоревшего при исполнении обязанностей вольнонаемного водителя спецназа.

Трагедия случилась в самой высокой точке полета этого разбирательства. Все казалось, было, им учтено. Следователь по делу был свой в доску и сообщал о каждом вздохе Ямкина за стенами СИЗО ^[24]. Оперативники из следственного изолятора тоже старались во всю свою прыть, окружив нотариуса плотным кольцом «внимания» из камерных осведомителей. Сколько он им отнес коньяку, теперь и сосчитать невозможно! Только с их помощью и была пресечена та, последняя попытка Григория Борисовича отправить из стен следственного изолятора записку – свою явку с повинной.

Это признание по идее должно было вообще не пересекать стен СИЗО. Но, благодаря трудно прогнозируемому вмешательству, теперь уже покойника-Сергиенко, записка ушла из-под носа контролеров и оперативных уполномоченных.

Когда до своего кума достучался однокамерник Ямкина с сообщением о том, что огромная малява ушла на свободу, было уже почти поздно. Спасло ситуацию только то, что Тищенко были известны адреса тех, кому Ямкин мог послать свое признание. Там-то, у дверей квартиры родного брата нотариуса и был остановлен с поличным солдат срочной службы внутренних войск. Этот рядовой вообще не отпирался и после первого же вопроса рассказал все. Включая фамилию человека, который послал его отнести записку и кому он должен был вернуть деньги.

Его предложением тогда было брать лейтенанта с поличным. Но командиру части, в которой служил Сергиенко нельзя было марать свой послужной список. Боевой полковник рвался на учебу в академию. Это стало объективной причиной спасения лейтенанта. Но не навсегда же!

По глубокому убеждению Тищенко Сергиенко должен был ответить за содеянное. Как именно, опыта ему было не занимать. Уж, больно убийственная для его карьеры информация была начертана Ямкиным в том письме на свободу!

Сегодня он ждал свидания с этим человеком. Первым и последним. Что-то непонятное потянуло Тищенко на эти похороны. Во вред многим его делам. Не понимая до конца своего порыва, Борис объяснял свое здесь присутствие только своим желанием увидеть все своими глазами. И еще ощутить радость оттого, что его враг повержен. Навсегда…

О приближении процессии свидетельствовал пока еще далекий звук двигателя автобуса. Старенький автобус-катафалк надрывно ревел на далеком подъеме перед кладбищем. Тищенко подошел вплотную к толстому стволу дерева, делающего его невидимым с дороги.

Вся участники похорон уместились в двух автобусах и трех легковых автомобилях. Когда двигатели были заглушены, только из последнего, шикарного «Крайслера» никто не поспешил выходить.

Кто именно сидел за затемненными стеклами ему, работнику прокуратуры, было не видно. Борис уже хотел выходить из своего укрытия к собравшимся, но это последнее обстоятельство заставило его остаться на месте. Скорее всего, это был уже его профессионализм. Между ним и автомобилем было не более трех метров.

Передняя пассажирская дверь не гармонирующего с местным пейзажем шикарного автомобиля открылась только тогда, когда гроб с телом покойника был установлен на подставках у ямы. Из автомобиля выглянуло очень симпатичное женское личико. Уже по его выражению Тищенко стало понятным, что приехавшая на «Крайслере» молодая женщина очень огорчена происходящим. Опущенные уголки губ, морщинки на лбу свидетельствовали об этом. Еще ее глаза были именно в том прищуре, который безошибочно выдавал ее мысли. Женщина изучала все происходящее в этом месте. Как и он сам…

Женщина обернулась к кому-то в салоне и что-то негромко сказала. Ее слов Борису было не слышно. Она, грациозно вытянув обворожительные ножки, покинула салон и осторожно обходя грязь, медленно двинулась в сторону родственников погибшего. Ее одна рука была в кармане кожаного плаща, во второй был большой букет. Курносая головка гордо закинута вверх. Но в ее осанке и движениях не было и намека на подавленность и печаль!

Не доходя с десяток шагов до самого места погребения, женщина остановилась и стала с еще большим интересом наблюдать за происходящим. Она замерла и долго не делала не единого движения. Тищенко смотрел на нее и все понимал. Ее одинокая фигура олицетворяла вторую, отдельную от основной, группу прощающихся с прахом. Именно так показалось тогда Борису.

На женщину никто не обращал внимания. Все были заняты прощанием с усопшим. Сослуживцами покойного даже было сказано несколько речей, междустрочный смысл которых сводился к одному: как здорово, что они не попали с ним на то, ставшее последним, задание.

И расходились от могилы все даже не поднимая на нее своих глаз. Вроде, этой посторонней женщины и не было на их пути вовсе!

Уже когда все для нее чужие расселись по своим местам и были заведены двигатели, она, не оборачиваясь назад, стала медленно подходить к свежему земляному холмику. Еще немного подождала, пока кладбищенские рабочие подравнивали могилу.

Долго стояла, когда осталась уже одна. Резко наклонилась и положила свой букет над тем местом, где глубоко в земле должны были быть ноги только что захороненного. Ее букет на могиле тоже был отдельно от других! И еще стояла с десяток минут, пока ей не посигналили из ее автомобиля. Не обернулась на первый призыв.

Только после второго, более настойчивого, резко обернулась и зашагала обратно. Подойдя к автомобилю, резко распахнула дверь и громко, вызывающе сказала:

– А я знаю! Это он! Он!!!

– Садись, пожалуйста…, – попросил спокойный мужской голос. – Пусть остается все, как ты считаешь правильным…

Тищенко вышел из оцепенения только когда уже перестал ощущать запах выхлопа дорогого бензина, отдающего абрикосовой косточкой. Следователь прокуратуры однозначно понял, что он стал случайным свидетелем чужого признания. Хотя слова той женщины не были прямым доказательством его неожиданного предположения, отмахиваться от них, как от беспочвенных ему было нельзя. Он чувствовал это. Поэтому машинально запомнил номерной знак «американца» на котором уехала незнакомка.

Борис вышел из-за своего укрытия, за которым его так никто и не заметил. Медленно стал приближаться к свежей могиле. Сырая глина на холмике почему-то напомнила ему детство. Точно из такого цвета глины был построен и дом его родителей. Как и большинство домов в его селе, в строительстве которых он часто принимал участие, вымешивая со своими друзьями голыми ногами глину, смешанную с соломой и коровьим навозом для лепки саманных кирпичей.

Здесь пахло свежевскопанной землей и еловой хвоей возложенных к могиле венков. На вершине холмика с черной ленточкой на углу стояла черно-белая фотография погибшего. Виталий Сергиенко на этом увеличенном с маленького фото и поэтому крупнозернистом и нечетком, улыбался.

Борис несколько минут стоял, осматривая место захоронения. Оно было обыкновенным. Кроме одной-единственой детали – того букета, лежащего особняком от всех остальных. Он присел на корточки рядом с этими, почти черными великолепными розами. Их было ровно десять штук. Среди нераспустившихся головок белел лоскуток картона.

Тищенко даже отдернул свою руку, так громко в кладбищенской тишине прозвучал хруст дорогого оберточного целлофана. На прямоугольнике размером с обыкновенную визитную карточку было вытеснено всего два слова: «Тебе, любимый…».

Привставал Борис уже одновременно пряча эту записку к себе в карман плаща.

По пути к своему автомобилю, оставленному у входа на кладбище, он уже ни о чем не думал, кроме одного: кого именно сегодня похоронили на его глазах. От мысли о том, что его недруг мог не оказаться в этой могиле, а вместо него был захоронен кто-то другой, рвало на части его, было уже утихомирившееся самолюбие.

Когда Тищенко садился в свой автомобиль он уже знал план своих дальнейших действий. Перед этой новой загадкой все остальные проблемы отодвигались на второй план. Его подсознание учуяло поживу. Оттуда, из своего рабочего кабинета, постижение этой, засвидетельствованной им лично на одном из многих донецких кладбищ, двусмысленности казалось ему пустяковым делом.

Глава VI

В их город они примчались быстро. По крайней мере так показалось Хохрякову, несмотря на то, что Сергей Сергеевич всю дорогу не ехал, а плелся сзади. На коротких остановках на него было больно смотреть! Он, буквально вываливался из автомобиля. Весь бледный и несчастный.

– Не смотри на меня так… Не видишь, меня укачало…, – с появившимися даже на глазах слезами не просил, а молил Петра его шеф.

– Ничего, Сергей Сергеевич! – как мог, успокаивал своего шефа Хохряков. – Вы походите немного, но не ешьте ничего…

– Сам знаю! Не в первый раз…, – отмахивался Колиушко и вскоре из-за кустов слышалось сочное извержение блевотины.

Виктория замирала с не донесенным ко рту так и не начатым бутербродом. Забыв о том, что она делает, женщина опускала руку вниз. Красочный кусок семги медленно отрывался от ломтика хлеба и тихо, как осенний лист спадал ей под ноги.

На появлявшегося через некоторое время Колиушко было больно смотреть. Все время красное лицо после этих приступов становилось синюшным. Рубцы на местах самых глубоких ожогов чернели глубокими зияющими дырами.

Петр старался не смотреть в ту сторону, откуда выползал Сергей Сергеевич. Ему было очень неудобно за своего шефа перед этой привлекательной женщиной, в которую он успел уже влюбиться. Виктория, наоборот, в эти минуты подавалась всем телом вперед, навстречу Колиушко. У Петра от ревности перехватывало дыхание, и он еще больше начинал ненавидеть этого человека, забывая о всех данных ранее ему обещаниях…

Когда Петр сделал попытку у дома Колиушко провести своего шефа к подъезду, его усилия неожиданно разбились о категоричный жест:

– Не стоит! Езжай домой! Если понадобишься, я тебе позвоню… Еще отвези домой Викторию. Все! – правая рука Сергея Сергеевича, протянутая к груди Хохрякова, означала только одно: «даже и не думай!».

– Я вас только до дверей…, – стал настаивать Петр, сделав один шаг к шефу.

Но не успел даже договорить начатую фразу, так как его корпус уперся в железную руку. От неожиданности этого запрета, выраженного в такой не двузначной форме, он осекся на полуслове и замер. Он готов был ожидать всего, что угодно! Но только не такую неприкрытую к себе ненависть, «украшенную» злобным оскалом никогда не закрывающегося до конца рта.

Он немедленно отступил и, не говоря более ни слова, уселся в автомобиль. Петр даже не посмотрел, как в свой дом зашел Сергей Сергеевич. И, тем более, не глянул в сторону Виктории. Ах, как жаль! Он бы тогда вообще сошел с ума, прочитав в этих женских глазах, провожавших Сергея Сергеевича, бездонную нежность, почитание и, даже, нечто большее…

– Вам куда? – не поворачивая головы в ее сторону, спросил Петр.

– Поехали быстрее! Потом покажу…

Эти слова Хохряков расценил, как приглашение женщины продолжить ранее начатое. Понравившийся более, чем его «родной» за время дороги «Джимми» резко взял с места.

– Так куда же? – стал уточнять Петр, когда они выкатились на одну из центральных улиц города.

Услышав названный адрес, Петр резко выкрутил руль и тут же, под громкий аккомпанемент клаксонов взбешенных его такой наглостью других, подрезанных им автомобилей, из второго ряда четырех полосной дороги развернулся в обратную сторону. Визг тормозов встречных автомобилей и писк американской резины под днищем управляемой им машины еще долго оставался у него в ушах. На такой его маневр Виктория даже не обратила внимания, продолжая сидеть неподвижно с полуопущенными густыми и длинными ресницами.

– Этот? – Петр кивнул на один из самых красивых во всем городе домов.

– Да… Стоянка под ним…, – еле слышно прошептала Виктория.

Рассмотрев в салоне женщину, охранник подземного гаража не стал даже останавливать автомобиль. Они медленно вкатились в подземный объем. Здесь было прохладно и царил полумрак. Петр остановил автомобиль на первом свободном месте. Выключил двигатель. Не убирая рук с руля, посмотрел на Викторию:

– Ты устала?

Женщина в ответ только несколько раз кивнула отрицательно головой.

– Тогда, в чем дело? Мне… мне уехать?

Жест головой повторился в точности с первым.

– Тогда и я тоже буду молчать! – немного переигранно заявил Хохряков, смешно отвернувшись от Виктории.

Его ужимки не привели к ожидаемому результату. Женщина сидела также неподвижно и сохраняла полнейшее спокойствие.

Они некоторое время молчали.

– А ты сможешь убить человека?

Прозвучавший вопрос вызвал у Петра шок по степени более сильный, чем первое им услышанное известие о теракте в Америке.

– Ты… Вы… это серьезно?

– Да. Совершенно.

– Зачем? – Петр стал выигрывать время, чтобы разобраться в происходящем.

– Так надо, – монотонно, без тени эмоций, продолжала Виктория. – Сможешь или нет? Без объяснений причин. Говори, сможешь?

– Ради тебя… Ради того, что было… Наверное, смогу. Да, смогу! – вначале сбивчиво, а затем все увереннее говорил Петр, одновременно приближаясь губами к шее женщины.

Когда он целовал Викторию вначале в шею, а затем в губы, женщина ничем не выразила своего отношения к такому проявлению желания своего недавнего партнера. Она оставалась холодной и неприступной. Такой, что Петру вначале показалось все это странным. Когда же он левой своей рукой слегка приподнял ее правую, не стесненную бюстгальтером, грудь, Виктория уже сама прильнула губами к его лицу.

Все повторилось в точности, как в самом начале их пути.

«Джимми» покачивался своим тяжелым кузовом в такт их движениям.

Вошедший в гараж охранник, проверяя, все ли у давно не выходящей обратно жительницы элитного дома в порядке, и увидев, как плавно раскачивается автомобиль, лишь широко развел в стороны свои руки и тяжело вздохнул, полностью представив все, что происходило за тонированными пленкой и конденсатом от человеческого дыхания стеклами.

Только через час они попали в квартиру на четырнадцатом этаже. Виктория очень долго и старательно плескалась в ванне. Пока женщина приводила себя в порядок, у Петра, было, много времени, чтобы изучить новую для себя квартиру. Он уже стал вспоминать какое именно его охватывает чувство, когда он станет принимать душ в доме своей новою любовницы. Этот момент он почему-то более всего запоминал даже спустя много лет и когда уже не помнил даже имени той или иной хозяйки подобной квартиры.

Незнакомая ванная комната. Всегда незнакомый запах этого помещения. Новый звук льющейся из крана воды. Непривычный запах мыла и шампуня. Незнакомое ощущение прикосновения ткани полотенца. И всегда долгое рассматривание своего тела в чужом зеркале. Словно, и оно тоже появлялось вместе со всем остальным здесь впервые перед его глазами и тоже было новым или, точнее, чужим! И даже полная известность того, что его ждало за этой дверью, не могло Хохрякова заставить в такие минуты торопиться. Он долго продолжал рассматривать себя с ног до головы, будто больше он сам себя уже не увидит или какая-то его часть навсегда останется в этом месте.

Повсюду только незнакомые вещи. Все чужое! Даже дышится через раз. Движения плавные и неторопливые, с оглядкой. Словно, он вор и проник сюда, чтобы что-то украсть. Вот ее постель. В сознании мелькает видение того, чем через несколько минут они будут здесь заниматься. На этом стуле будут небрежно валяться его вещи с трусами на самом верху, демонстрируя всему свету его законченную и бесстыдную наготу.

«До каких пор это все будет происходить? Неужели все так и будет продолжаться из раза в раз? Но, почему!? Зачем все это повторяется, словно, я на самом деле что-то ворую?», – спрашивал Хохряков сам у себя. И не слышал ответа.

Когда он увидел глаза, а в них прочитал мысли, Петра покоробило. Он угадал. Во взгляде Виктории была уже не нежность и не женская похоть! Это был взгляд зверя. Такой же холодный и злобный.

По спине у Петра пробежал холодок, но он пошел на опережение:

– Когда?

– Через неделю. Вот этот человек, – Виктория прошла к одному из мебельных ящиков и достала цветную фотографию. – Только постарайся запомнить, ее ты не получишь!

– Где и во сколько?

Из уст Хохрякова вылетали вопросы, которым он сам сильно удивлялся. Так же, как и своему самообладанию в эти мгновения, казавшимся полным бредом или галлюцинацией.

– Об этом узнаешь позже. От меня. Я тебя найду сама. А сейчас тебе надо уходить.

Возражать и, тем более, протестовать против такого поворота событий Петр не посмел. А требовать всего обещанного ею там, в гараже, он просто побоялся.

Как добирался к дому Колиушко Петр не помнил. Точнее, не мог вспомнить ни марки автомобиля, на котором его подвозили, ни лица того водителя, не, тем более, того, чем он расплатился. Все в его голове перемешалось. Этот винегрет был лишен только одного: понимания всего происходящего. Как не старался Хохряков постигнуть сумасбродность ситуации, в которой он сам и по своей воле оказался, все оставалось на своих местах. Какая-то сила даже сейчас заставляла быть готовым к исполнению приказа убить человека! Все остальное место за этой пульсирующей командой занимала пустота.

Возвращаясь в свой и одновременно чужой дом, он уже не замечал еще больше пожелтевшей листвы на деревьях и под своими ногами. Не видел прозрачных нитей паутины во множестве летающей в сверкающем воздухе. И даже не обратил внимания на синие «Жигули», провожающие его на скорости его пешего шага, в которых он недавно чуть не оторвал переднюю дверь.

Утро началось со звонка будильника. На этот раз Петр не проснулся чуть свет и поэтому ему пришлось, не задумываясь вставать и направляться туда, куда он привык.

Смешанный лес находился в десяти минутах бега спортивной трусцой от его дома. Петр медленно бежал почти не отрывая носки своих кроссовок от асфальта. Отгонять вчерашние, невеселые мысли он старался насильственным любованием природой. Но даже внезапно появившиеся у его ног две белочки не смогли своей резвостью развеять все сомнения. Он ночью спал. Это было бесспорно. Но почему его тело так разбито, что он не может даже наслаждаться пением давно проснувшихся и сейчас во множестве снующих над его головой в ветвях, птиц?

Свежесть утренней прохлады тоже не приносила полного отрезвления. Тогда Хохряков поправил на шее махровое полотенце и усилил темп своего передвижения. Он спешил попасть в то место, где точно мог получить отдых!

Асфальтированная дорожка вскоре привела его в лесную чащу, а тропинка, которую уже нельзя было разглядеть под плотным слоем опавшей листвы, вывела к бассейну.

Это было творение рук неизвестных местных мастеров-интузиастов. Вначале кто-то выкопал яму, укрепив ее стены вкопанными вертикально буковыми или грабовыми нетолстыми бревнами. Ступени на крутом склоне были также украшены плетением из хвороста. У самого края этого лесного бассейна между двух столбов висела табличка, вырезанная по дереву, надпись на которой гласила: «Оставь все заботы и боли за этой чертой!». Бьющие из-под земли прозрачные родниковые струи завершили задуманное людьми.

Об этом месте он узнал случайно, долгое время, бывая в этих местах, но за листвой еще долго не видя этого искусственного водоема. Лишь однажды он случайно услышал веселый женский смех, раздающийся из чащи и, не медля, поспешил увидеть собственными глазами причину такого веселья.

Он вырвался неожиданно тогда из кустарника и так и остался стоять обалдевший. Об отступлении не могло быть и речи! Его тоже заметили и заинтересовались. Самая смелая стала размахивать в его адрес руками и громко, под смех подруг, приглашать к себе:

– Иди к нам, молодец! Что, еще прекраснее стать захотел? С нами сразу помолодеешь! – с каждым своим новым словом подпрыгивала веселушка в воде, демонстрируя свои прелести, украшенные крупными сосками.

Хохрякову было до сих пор, спустя почти год, стыдно за то стремительное бегство…

Петр переступил ту черту в виде доски закопанной в землю. Этим утром он был снова первым. Очень редко его могла опередить какая-нибудь старушка, при виде которой Хохряков старался делать вид, что его появление в этом месте случайно, и он уже уходит. Сейчас же он поспешил обнажиться и с разгона впрыгнул в бассейн.

Как не была вода обжигающе холодной, каждый раз, ныряя сюда с головой, Хохряков ощущал трепет наслаждения. Все его тело охватывала бодрость и желание шевелиться. В прямом смысле этого слова! Ему точно хотелось, выскочив из купели, прыгать, бегать, приседать, таскать тяжести и все такое прочее. Он чувствовал себя после нескольких минут проведенных в этих водах словно заведенным! Точь в точь, как новая заводная игрушка, долго бегающая по кругу после максимального завода встроенной во внутрь пружины.

Наконец, он ощутил то, ради чего сюда спешил. Только теперь он почувствовал то облегчение, которое получал каждый раз в этом, Богом созданном, месте. Но, пробыв лишние минуты в бассейне, Петр опоздал со своим выходом на сушу и поэтому был застигнут врасплох своими тремя подружками по увлечению: двумя Татьянами и Светланой. Эти три девушки, как и он, сам, были завсегдатаями этого лесного уголка. Девушки отличались друг от друга всем: и ростом, и телосложением и, даже, цветом волос. Везде, не только на голове.

Застав Петра в воде, они так обрадовались, что стали соревноваться между собой, кто первой разденется и очутится рядом с желанным мужчиной!

Выиграла соревнование Светлана. Немного нечестно, так как на ней вдвое было меньше вещей, чем у подруг. Менее через несколько секунд ее пышнокруглое тело уже плескалось рядом с Хохряковым в прозрачной воде. От такой бесшабашности Петр не успел ничего сообразить. И придумать, как вырваться отсюда, не демонстрируя своего тела этим бесстыдницам, тоже. Оставалось одно, плавать в родниковой воде пока эти трое не замерзнут и не уйдут первыми. Но забыл, что замерзнет первым именно он! Жировая прослойка дородных женских тел позволила плескающимся девицам пересидеть его в бассейне. Как он не старался, оставаться в становившейся с каждым мгновением все более нестерпимо ледяной воде он более не смог.

Вылетал он из бассейна, размахивая всем своим достоинством под дикий визг своих знакомых. А куда ему было деваться? Не опаздывать же из-за своего нездорового стеснения на работу? Как оказалось этим утром, наблюдать за оголенными женскими телами было несравнимо более легким делом, чем демонстрировать свое, даже такое, по его собственному мнению, привлекательное! Петр пообещал сам себе, что обязательно пересмотрит такое положение вещей.

Девичий смех он слышал еще долго, пока не вышел из леса. Звуки стремительно покинутого им места встречи растворились в шуме просыпающегося города.

С испорченным настроением Хохряков выкатил автомобиль из гаража на целый час раньше обычного. До встречи с Сергеем Сергеевичем оставалось уйма времени, целых два часа. Просто стоять и ждать Петр не мог. По своей натуре он был жизнедеятельным человеком и поэтому не мог в бездействии подолгу оставаться в статике.

В направлении его движения автомобили отсутствовали. На всей внушительной, в несколько километров, прямой автострады, не было видно не единого автомобиля.

Эта парочка стояла на самом краю проезжей части. И он и она были одеты в полуспортивную одежду. Скорее всего, они отправлялись в путешествие. Молодой, лет под сорок, мужчина с густой щетиной на лице, стоял рядом с ворохом вещей на обочине, а девушка, размахивая обеими руками, пыталась остановить любой автомобиль. По тому, как она нервничала и от амплитуды частых взмахов ее рук, отчего даже ее ноги подпрыгивали на месте, Хохряков сделал вывод, что они явно куда-то опаздывают.