Он покопался в памяти, мысленно воспроизводя немногочисленные лекции магистра Андерса, посвященные чудовищам.
«По-моему, он как-то рассказывал, что если оборотень сбегает в лес и остается в нем, то, как правило, становится вожаком для всех обитающих в лесу волков. Они становятся его стаей, его опорой и защитой, а он, в свою очередь, тоже никому не дает их в обиду».
– Только как мне этим воспользоваться? – тихо пробормотал Зоран себе под нос.
***
Темнело. В попытках не наступать на опавшие ветки наемный убийца шел почти беззвучно и – благодаря окутавшей лес тьме и легкому маскирующему эффекту своего амулета – абсолютно незримо, как вдруг увидел нечто, отчего ему пришлось остановиться и задержать дыхание.
Отбившийся от стаи волк столь самозабвенно поглощал убитого им кролика, что создавалось впечатление, будто он не отвлечется от этого занятия, какая бы опасность ему не грозила.
«Странная удача. Только бы не спугнуть».
Сжимая в одной руке обнаженный кинжал, а в другой – амулет Ордена, Зоран вплотную подкрался к волку и, представив его взору скрещенные крест-накрест черные крылья, распорядился:
– Не сопротивляйся мне, – и вонзил бритвенно острое лезвие неглубоко в тело обездвиженного хищника.
Теряющий кровь волк продолжал стоять и жалобно скулил, когда Зоран, не вынимая кинжала из его тела, пророкотал на весь лес:
– Рудольф ван Пацифор! Я пришел сюда за тобой, и никто другой мне не нужен! Выйди ко мне немедленно, иначе я убью этого волка и отправлюсь за следующим! И я не успокоюсь, пока не вырежу всю твою паскудную стаю! Рудольф ван Пацифор! Выходи!
Зоран кричал, бесстрашно призывая Рудольфа показаться, пока через несколько минут сердце его не охватил леденящий ужас. Мастер-ворон осознал, что со словами «вырежу всю стаю» фатально погорячился.
На него из темноты, буквально со всех сторон, почти одновременно стали глядеть десятки пар глаз: желтых, зеленых, оранжево-красных. Та самая стая, которую Зоран поклялся вырезать, десятки волков, а может, и целая сотня. Они были повсюду, скалились и яростно рычали, взяв Зорана в широкое кольцо, покинуть которое представлялось возможным только по частям – в многочисленных желудках.
Тем не менее, волки почему-то не спешили атаковать, чем истязавший их собрата Зоран и решил воспользоваться. Он оставил в покое мучимого им хищника и медленно попятился в сторону находящегося за спиной дерева, в надежде после приближения забраться на него проворней, чем это делают даже белки.
Но не тут-то было.
Несколько находящихся напротив Зорана волков расступились, и на него из образовавшегося промежутка быстрее ветра помчался огромный – размером скорее с медведя, чем с волка – зверь. Однако он определенно относился к волчьей породе, о чем говорили его морда и растущая всюду серая шерсть. Тело чудовища напоминало симбиоз человека и волка, и хоть бежал он к Зорану на четырех лапах, при желании, казалось, мог, встать только на задние.
Оцепеневший от ужаса Зоран, даже если бы попытался уклониться, не сумел бы этого сделать, несмотря на выдающиеся реакцию и ловкость. Волкоподобный монстр не бежал, а будто летел, словно рвущая воздух в клочья стрела. Приблизившись к Зорану на расстояние десяти футов, он оттолкнулся от земли задними лапами и с силой бодающегося быка влетел в наемного убийцу, отчего тот впечатался спиной и затылком в ствол того дерева, к которому отступал.
В глазах Зорана мгновенно потемнело, и он перестал что-либо чувствовать, так как потерял сознание.
***
Ближе к полудню он очнулся, обнаружив себя на полу бедного интерьером небольшого помещения, напоминавшего заброшенное жилище.
Например, лесную хижину.
Стены и потолки этого места были покрыты пылью и паутиной. К одной из стен прилегала кровать и комод. Посередине комнаты располагался деревянный стол, с одним-единственным стулом, на котором восседал плечистый, модно одетый мужчина благородной наружности, с черными длинными волосами и густой, но ухоженной бородой, подчеркивающей волевой подбородок. Взгляд его был твердым, но вполне добрым. Мужчина вопросительно смотрел на Зорана голубыми глазами.
Мастер-ворон покосился на свои ножны и с удовлетворением отметил, что его полуторный меч находится в них. А мужчина заговорил:
– Я не стал забирать у тебя оружие, потому что в бою со мной оно тебе все равно не поможет. Ты даже вынуть его не успеешь, как я уже превращусь. Другое дело, что убивать тебя я совершенно не хочу, но отчего ты решил сделать это со мной, мне абсолютно не ясно. Мы же даже не знакомы, хоть мне и в общих чертах понятен род твоей деятельности, поскольку от тебя за милю несет кровью.
Зоран приподнялся и сел на пол, уперевшись спиной в стену. Ребра его жутко болели, а голова раскалывалась и немного кружилась. Но отказываться от нападения на графа он все же не собирался, просто решил дождаться для этого более удобного момента. А пока можно и обменяться парой фраз:
– Да, мы не знакомы. Вернее, знакомы только наполовину: ты меня не знаешь, в то время как мне о тебе известно все: зовут тебя Рудольф ван Пацифор. По своему титулу ты – граф, а по призванию – выродок и убийца.
Рудольф поднял брови и посмотрел на Зорана с выраженным удивлением.
– Похоже, знакомы мы все-таки едва на четверть, поскольку лишь с именем моим ты не ошибся. Я действительно граф Рудольф ван Пацифор. Но я никакой не убийца, а напротив, пацифист и исключительно миролюбивый чело… исключительно миролюбивый оборотень. Ума не приложу, от кого ты слышал байки о моей кровожадности, ведь мои когти и зубы до сих пор не забрали ни одной жизни. Во всем Ригерхейме у меня не найдется ни одного врага, и посылать за мной убийцу вряд ли кто-то захотел бы. Из этого я делаю вывод, что, наслушавшись праздных сплетен, ты пришел сюда по собственной инициативе. Но ради чего? Ради славы? Впрочем, я думаю, ты сам меня просветишь. Так может, представишься для начала и скажешь, кто ты?
– Зоран из Норэграда. Можешь считать, что я очень избирательный наемник. Сражаюсь с теми, кто приносит слабым боль и страдания. С такими, как ты.
– Значит, тобой движет рыцарское начало?
– Мной движет мечта о справедливости. С рыцарским началом она не синонимична.
Рудольф грустно ухмыльнулся.
– Пока ты еще не собрался с силами, чтобы напасть на меня, я тебе кое-что расскажу. Историю, противоположную той лжи, в которую ты поверил с большой, как я вижу, охотой. Итак, моя болезнь начала проявлять себя, когда мне было ровно тридцать, причем ее форма в медицинской практике встречалась крайне редко. Уникальность случая заключалась в симптоматике, которая отличала меня, от большинства тех, кто страдает ликантропией. Спонтанно в вервольфа я превратился лишь однажды: это был мой самый первый раз, но даже тогда превращение отличалось от превращений других больных. Типичной считается ситуация, при которой впервые обратившийся в хищника ликантроп, буквально сходит с ума от нахлынувшей ярости и жажды крови. Он выбегает на улицу и разрывает на куски всякого, кто попадется ему под руку. Со мной же все было иначе: я проснулся однажды ночью от того, что почувствовал, как чешу себя за ухом… ногой. Вскочив и, преодолев странное желание опуститься на четвереньки (поскольку идти прямо мне было неудобно), я подошел к зеркалу и впервые увидел себя в облике чудовища. Данное зрелище не пробудило во мне ничего, кроме страха и отвращения: никакой жажды крови я не испытывал, потому что оставался полностью контролирующим себя человеком, просто запертым в чуждом и пугающем теле животного. Превращение обратно произошло утром и тоже спонтанно. После него я мигом отправился в медицинскую библиотеку и набрал кучу книг о ликантропии. Тщательно изучив их, я узнал, что моя болезнь называется «контролируемой ликантропией» и представляет собой очень редкую разновидность, при которой пациент хоть и меняет свою оболочку, сохраняет при этом полную власть на разумом. Опираясь на имеющиеся в подобранной мной литературе эмпирические исследования клинических случаев недуга, я научился контролировать не только рассудок во время превращений, но и сами превращения: теперь мне было по силам становиться волком, когда и где вздумается. Пользоваться своей способностью я, однако, не планировал, находя ее ужасной и противоестественной. Более того, считая себя человеком чести, я сообщил о своем недуге властям. Вот тут-то и начались все мои беды: по городу разошелся слух о якобы опасной для окружающих болезни, и людей охватил страх. Тогда власти решили провести ряд экспертиз, чтобы убедиться в отсутствии угрозы для жизни граждан с моей стороны. Во время них я сотни раз превращался из человека в волка и обратно, ни разу не проявив при этом агрессии, а, напротив, демонстрируя способность к мышлению даже в обличье зверя. Но чиновников это впечатлило лишь частично: они не стали применять в отношении меня крайние меры вроде казни, сохранили титул, но признали потенциальной угрозой и депортировали из Эйзенбурга в Ярру. В деревне я продолжил мирно жить с людьми и пытаться наладить с ними хорошие отношения. Даже дарил некоторым из них драгоценности из своей бесчисленной коллекции, когда они по очереди убирались в моей усадьбе. Мне казалось, что в Ярре меня со временем приняли, и был благодарен крестьянам за это. Но не тут-то было; лесника Йохана загрыз волк, что вызвало во всех глубокую скорбь. Сначала жители деревни решили, что это я, и пришли ко мне с вилами и топорами, грозясь убить, если не уйду. Я объяснил им, что к смерти Йохана не причастен, а порвали его волки, которыми я, кстати, еще не командовал тогда. Пришлось даже превратиться в зверя у них на глазах и в таком неприглядном виде, с демонстрацией всех анатомических особенностей, доказывать, что мои клыки и когти намного больше волчьих, и раны на теле Йохана явно нанесены не мной. И знаешь, Зоран, я видел, что крестьяне верят мне. Верят, но не признаются в этом, потому что уже все решили. Точно так же, как в свое время это сделали жители Эйзенбурга. Решили, что без чудовища, пусть и неопасного, им будет спокойней. И думаю, это правильно, действительно правильно. Инстинкт самосохранения присущ всему живому, это нужно принимать как данность: без обиды и без злобы. Я понял крестьян и ушел, поклявшись перед уходом, что ни один волк в этом лесу их больше не тронет, и держу свое слово до сих пор. Поэтому меня и удивляет тот факт, что ты пришел сюда за мной. Я безобиден, Зоран, и не представляю угрозы ни для горожан Эйзенбурга – где обо мне уже забыли, – ни для жителей Ярры – о чем те прекрасно знают, – ни для кого-либо еще. Добавлю также в свою защиту, что я мог с легкостью прикончить тебя в лесу и до сих пор могу это сделать, но не делаю и делать ни капли не хочу, потому что убивать людей нельзя. Волков, впрочем, тоже. – Рудольф с укором посмотрел на Зорана. – Такой вот рассказ о главенстве сути над оболочкой. Надеюсь, теперь твое мнение обо мне изменилось?
Мнение Зорана о графе действительно изменилось, причем в корне. Сраженный той простотой и искренностью, с которой говорил граф, а также трагедией и смирением, которые читались в его глазах во время повествования, мастер-ворон счел его историю правдивой, а доводы – более чем убедительными. Так, как рассказывает Рудольф, действительно могло быть, а если бы было по-другому, то тело Зорана уже переваривалось бы в многочисленных желудках волков из стаи. Но он еще дышал.
– Да, Рудольф, – грустно ответил наемный убийца.
Граф изогнул губы в приятной и доброжелательной улыбке и снова заговорил:
– А теперь ответь мне еще на один вопрос, Зоран, потому как ты кажешься мне порядочным человеком, и от этого запах крови, пропитавший твою одежду, вводит меня в недоумение. Зачем ты убиваешь?
Зоран задумался, но очень скоро нашел, что ответить:
– Видишь ли, граф, быть пацифистом вроде тебя, конечно, хорошо. Это избавляет от выбора, ведь прикрываясь подобными убеждениями, можно спокойно проходить, к примеру, мимо несчастной матери, сына которой подсадил на наркотики какой-нибудь барыга, и не пытаться избавить мир от этого подонка. Мимо невинного работяги, который остался без нескольких пальцев и не способен теперь зарабатывать на жизнь после пыток какого-нибудь дознавателя-садиста, желающего «повесить» на него преступление, которое тот не совершал. Мимо должника, у которого алчный ростовщик за крохотные долги отнял жилище, вовсю орудуя обманом и угрозами. Пацифизм, принимающий форму равнодушия, преступен, а нейтралитет – худшая позиция, какую только можно принять. Кровь и слезы всегда требует крови и слез, граф.
Рудольф печально улыбнулся, словно знает что-то такое, что Зорану в силу возраста пока непостижимо, и парировал:
– Не знаю, кто внушил тебе такие представления о справедливости, но при всем уважении, их даже искаженными не назовешь… Они больные, Зоран. Уродливые. Окрашенные в черно-белое как пресловутый юношеский идеализм. Неужели ты сам этого не понимаешь?
– Я понимаю лишь то, что уродливые взгляды на те или иные вещи редко являются ложными, но почти всегда – неудобными, ведь, как правило, именно они и переполнены истиной. А истина, в свою очередь, не имеет привычки заворачиваться в красивую цветную обертку.
– И как же твоя истина поможет вернуть тому работяге пальцы, Зоран?
– Никак, но она и не преследует такую цель.
– А дом ростовщичьему должнику?
– Не поможет, но и не в этом смысл.
– А тот наркоман, о котором ты говорил? Ты можешь вылечить его своей безупречно уродливой истиной?
– Нет, не могу.
– Тогда в чем же польза твоей истины? Зачем ты тогда убиваешь, если это несет нулевую пользу тем, ради кого ты это делаешь? К чему эта лицемерная жестокость, спрятавшаяся под личиной высокой идейности?
Зоран задумался. Он абсолютно не был согласен с Рудольфом, но подобрать весомые аргументы для дальнейшего спора с эти умным собеседником не мог, да и не хотел. Его миссия – это только его дело, и никого более она не касается. Он ответил:
– Я избавлен от выбора. Закончим дискуссию.
Рудольф посмотрел на Зорана как на наивного ребенка и, покачав головой, произнес:
– Ты достаточно умен. Когда-нибудь сам все поймешь.
Несколько минут они оба молчали, погруженные каждый в свои мысли. Зоран прервал тишину:
– Рудольф.
– Да?
– Ты, наверное, хочешь знать, кто тебя заказал.
– Буду признателен, если ты все-таки приоткроешь завесу этой тайны.
– Меня наняли крестьяне из Ярры.
Граф явно не ожидал услышать подобного.
– Не может быть… Почему?
– Я думаю, в глубине души ты и сам знаешь ответ на этот вопрос, просто не хочешь этого признавать.
Рудольф поник. Он открыл было рот, чтобы ответить что-то, но промолчал. Видя его растерянность, Зоран продолжил, дабы избежать неловкой паузы:
– Вопреки твоим заверениям о том, что они просто искали повод тебя прогнать из-за отчасти понятного страха перед редким недугом, могу авторитетно заявить, что заблуждения на счет твой причастности к смерти Йохана до сих пор живы.
Граф все молчал, но было видно, что каждое сказанное Зораном слово хлыщет его гораздо больнее, чем кнут попавшегося на краже вора. Еще бы. Крестьяне, которых он так полюбил и с которыми был добр, искренен и щедр, несправедливо считали его убийцей. Люди, о которых он заботился даже после того, как они его изгнали, в ужасе послали за ним наемника, чтобы защититься от нападений, которых и так никогда бы не случилось.
Как жители Ярры могли так о нем подумать? Ведь он же все им объяснил…
Зоран чувствовал, что нужно найти какие-то слова:
– Я не могу пройти мимо ошибочности твоего изгнания. Ты должен жить там, где тебе место, – среди себе подобных. Ты можешь вернуться к людям, Рудольф, можешь и обязан. Они примут тебя, вот увидишь. Вместе мы сможем донести до них то, что в одиночку ты смог донести до меня: чудовища измеряются не количеством шерсти, но поступками. Ты скажешь крестьянам нужные и правильные слова, я знаю это и обязуюсь, в свою очередь, подписаться под каждым из них. Хочу сделать это для тебя в награду за твое благородство и… просто так. И я не приму отказа.
– Ты думаешь, шанс еще есть?
В глазах графа загорелась искорка надежды. Осталось только раздуть ее, чтобы появилось еще и пламя решимости.
– Сейчас самый подходящий момент, чтобы все исправить, граф. Другого такого может не представиться. Я скоро покину эти края, и больше некому будет подтвердить истинность твоих слов.
Трудно сказать, что заставило Рудольфа ван Пацифора прислушаться к Зорану из Норэграда. Может быть, доводы показались ему убедительными. Может быть, оптимистичный настрой наемного убийцы вселил в графа веру в успех этой затеи.
Но, скорее всего, он просто был наивным мечтателем, а таких, как правило, жизнь бьет больнее всего.
Подумав недолго, Рудольф, наконец, произнес фразу, за которую в последующем будет проклинать себя всю оставшуюся жизнь:
– Тогда не будем терять времени, мастер Зоран, и пойдем, пока светло.
Зоран обрадовался такому решению. Он действительно хотел сделать как лучше.
– Пойдем, граф.
– Только пообещай мне одну вещь.
– Конечно.
– Как бы ни сложился разговор, как бы ни отреагировали на нас крестьяне, ты никого из них не тронешь.
– Обещаю.
Рудольф ван Пацифор с признательным видом кивнул Зорану, и они отправились в деревню.
***
Начало смеркаться, когда вокруг них, в самом сердце селения собрались почти все его жители. Весть о возвращении графа быстро разнеслась по Ярре, и, выходя на улицу, кто-то брал с собой дубину, кто-то вилы, кто-то нож. Дружинники также находились в толпе, вооруженные своими ржавыми мечами.
Рудольф заговорил:
– Жители Ярры! Друзья! Я вернулся сюда, чтобы отстоять свою невиновность! Чтобы отстоять свое право называться человеком! Вы подослали ко мне убийцу, и он не даст соврать, что у меня была не одна возможность его прикончить! Но я не сделал этого! Как и не трогал Йохана! Вы приняли меня, когда другие от меня отказались! Я был благодарен вам тогда и благодарен до сих пор и никогда не трону никого из вас! Я не держу зла из-за решения избавиться от меня! Но, видит Бог, оно неверное! Примите меня назад, и я стократно отплачу вам добром за добро!
Зоран видел по глазам жителей, что они и так знают правду, но лица их все же остаются недоброжелательными. Неужели Рудольф оказался прав, и крестьяне просто искали повод избавиться от него?
Какой-то крестьянин, стоящий в первых рядах толпы, заговорил:
– Мы, граф, заверениям твоим не верим. Йохана ты убил. И видеть тебя мы здесь не хотим. Не надобно нам это. Убийц мы к тебе не подсылали и подсылать не собираемся, но видеть тебя не хотим. Уходите по-доброму, ты и этот твой убийца. А не уйдете, так прямо здесь мы вас и закопаем.
Зоран недовольно фыркнул.
«Даже признаться не могут, что наняли меня».
Вдруг Рудольф начал с особым вниманием рассматривать стоящую перед ними толпу. Он переводил пристальный взгляд с одного крестьянина на другого и, в конце концов, после минуты таких наблюдений разочарованно и даже слегка презрительно улыбнулся, будто внезапно узнал о жителях деревни что-то отвратительное. А потом произнес:
– Пойдем, Зоран. Они всё и так знают. Им просто были нужны мои драгоценности. Я не дарил им столько, сколько на них надето.
Зоран оглядел толпу точно так же, как до этого граф, и поразился увиденному: почти каждый крестьянин носил какое-нибудь изысканное ювелирное украшение, которое явно было ему не по карману.
Теперь все встало на свои места, и обнажившаяся вдруг подлинная причина изгнания Рудольфа ван Пацифора оказалась простой и до омерзения циничной.
Крестьяне не винили его в смерти Йохана. И они совершенно точно не боялись его болезни.
Они просто нашли способ его ограбить.
Наемный убийца смотрел на толпу испепеляющим взглядом.
– Зоран, пойдем. Тебе и мне тут не место.
Но Зоран отказывался подчиниться:
– Подожди.
Он подошел к тому человеку из толпы, который с ними заговорил, и с нескрываемой ненавистью произнес:
– Так вот в чем дело. Вы просто воры. Ради пары бесполезных для вас, олухов, побрякушек, вы готовы уничтожить жизнь человека, который был к вам добр. Человека, чьего мизинца на ноге не стоит ни один из вас. Будьте вы прокляты.
К Зорану, когда он, едва сдерживая гнев, уже собрался уходить, вплотную приблизились два дружинника. Клиф и Редрик. Последний заговорил:
– Советую убираться отсюда. А то и тебе придется здесь кое-что оставить.
Закончив фразу, Редрик лоб в лоб боднул наемного убийцу, продемонстрировав, что не потерпит возражений.
– Не влезай! – громко призвал Рудольф Зорана. – Пойдем отсюда!
И Зоран хотел прислушаться к нему, но…
«Продолжай». – шепнул кто-то в его голове. Кто-то, чей голос был еще отвратительней, чем игра на скрипке в неумелых руках. Некто незнакомый.
Или знакомый с недавних пор…
Некто, кому по неведомой причине нельзя было не подчиниться.
Зоран почувствовал, как внутри него что-то изменилось…
Ярость. Та, которую он так старательно подавлял, загремела подобно снежной лавине, засидевшейся на склонах гор слишком долго. Она хлынула ему прямо в лицо, будто освежающий дождь. Она радугой зацвела на душе и принялась зазывать на физиономию кровожадную улыбку.
Зоран лбом стукнул Редрика прямо в нос, после чего молниеносно вынул меч из ножен. Затем увидел, как для удара коротким ржавым мечом замахнулся Клиф.
– Нет! – крикнул Рудольф Зорану. – Остановись!
Но тот уже ничего не слышал, кроме музыки гнева, которая играла в его душе. Предвкушение расправы растеклось по венам, наполнив их холодом и мощью. Сердце неистово забилось – бешеный зверь, запертый в клетку. И погнало кровь к жаждущим боя мышцам.
Он отскочил от удара Клифа на расстояние, не позволяющее короткому клинку дружинника до него дотянуться, развернулся при этом вокруг своей оси, после чего размашисто рубанул Клифа по горлу. Горячая багровая жидкость брызнула Зорану на лицо, на котором уже играла улыбка.
Дьявольская улыбка психопата. Жуткая и кривая, как забрызганный кровью частокол.
Следующим пал оправившийся от удара Редрик. Острое, как бритва, лезвие клинка Зорана прорубило ему левую ключицу, после чего, прорезая плоть, добралось до самого сердца.
Он просто делает свою работу – очищает мир от гнилого налета. Ничуть не хуже работы мясника, насаживающего туши животных на крючья, и куда как полезней. А уж насколько приятней…
Лезвие чьего-то топора блеснуло сверху, над головой. Затем оно устремилось прямо к голове Зорана, но едва ли у него был шанс прикоснуться к ней. Мастер-ворон коротким отскоком ушел с линии атаки и отточенным движением нарисовал в воздухе еще одну смертельную дугу. Та диагональю пересекла голову очередной жертвы, раскроив ее ровно на две половины. И новый труп, уже третий по счету, свалился на землю. Это был тот, кто говорил с Рудольфом от лица крестьян.
Погост возле Ярры был совсем крохотным, и Зоран об этом знал. Этот погост срочно нужно было пополнять свежими трупами, причем лучше всего – мертвыми ворами.
И он продолжал бойню.
Женщины и дети, вопя от страха, бежали. Старики, отставая от них, также пытались скрыться. Мужчины же твердо намеревались отправить Зорана к праотцам. Единодушные, свирепые, но неумелые, дико крича и проклиная, они кидались на него с вилами, дубинами и топорами, но профессиональный убийца был неуловим как вихрь и беспощаден как палач.
Нет. Он и был палачом.
Блок, уклон, удар. Глубокая рана от пупка до шеи на теле очередной жертвы. Фонтан крови, брызнувший вверх. Алые капли, упавшие на искореженное в дьявольской улыбке лицо. Пьянящие, будто крепленое вино. Труп, упавший рядом.
Отскок, нырок, еще одна роковая линия, начерченная мечом. Еще одно вспоротое брюхо. Кишки, вывалившиеся наружу клубком окровавленных змей. Труп.
Локоть в кадык, колено в печень. Мужчина, еще живой, неуклюже рухнул на четвереньки, ловя ртом воздух.
Короткий замах. Лезвие, в мгновение ока опустившееся на шею крестьянина, что стоял на четвереньках. Голова, покатившаяся в сторону. Труп.
Один за другим нападавшие падали замертво, даже не сумев коснуться Зорана, и рядом с ними падали их отрубленные конечности. А одетый в черное потрошитель все отпрыгивал лягушкой, все уклонялся извивающимся змеем, все крутился юлой, и все улыбался. И бил. Бил. Снова бил.
«Кто я? Я – Зоран из Норэграда! Я – справедливость! Я – смерть!»
Еще пятерых кое-как вооруженных человек удалось убить Зорану, до того как он споткнулся о чей-то труп и выронил меч, который кто-то из врагов тут же пнул подальше. У крестьян появился шанс, и они не растерялись.
Четверо деревенских мужиков окружили упавшего на землю убийцу, и один из них замахнулся вилами для решающего удара.
Он мог бы стать для Зорана последним. Он должен был стать последним для него. И когда все закончится, один ставший изгоем граф возненавидит себя за то, что не позволил этому случиться.
Вилы прошли только половину расстояния до груди Зорана, когда, бешено рыча, на крестьян налетел волкоподобный, колоссального размера монстр.
Крики ужаса. Звуки вгрызающихся в плоть зубов и когтей. Еще четыре изуродованных трупа меньше, чем за полминуты.
Драться было уже не с кем.
Зоран встал и, вытерев рукавом кровь с лица, огляделся по сторонам: повсюду были отделенные от тел конечности, кровь и застывшие на обезображенных мертвых лицах гримасы боли и страха.
С трудом приходя в себя после дикой вспышки ярости, словно очнувшись в холодном поту после ночного кошмара, он стоял посреди последствий учиненной им мясорубки, не способный поверить, что все это – дело его рук.
«Вам надолго запомнится Ярра счастливыми лицами ее благодарных жителей».
Затем он встретился глазами с огромным, на две головы выше него, стоящим на задних лапах, почти как обезьяна, зверем. Тот из-за особенностей полости рта (который более походил на пасть) скорее прорычал Зорану, нежели проговорил:
– Ты – чудовище. Мясник. Убирайся из Ярры и никогда больше сюда не приходи, – и хоть это и являлось больше рычанием, чем речью, в нем все равно чувствовались горе, обида и подавленный плач.
Зверь встал на все четыре лапы и убежал в сторону леса.
«Подлый Рудольф обретет покой».
Зоран продолжил с ужасом смотреть на плоды своего гнева. Когда он принял контракт на Рудольфа, он и представить не мог, что это приведет к такому исходу. Зачем Гастрод попросил разделаться с графом, ведь другие жители, оказывается, этого не хотели?
Вдруг Зоран увидел, как на кучу трупов уставился оцепеневший от страха мальчишка.
Зоран спросил его:
– Где староста?
Мальчик отстраненно ответил:
– Юлиан? Вот он, – мальчик пальцем показал на труп крестьянина, который говорил от лица деревни.
Наемный убийца недоуменно посмотрел на ребенка:
– Нет. Вашего старосту зовут Гастрод.
Мальчик все также отстраненно ответил:
– С таким именем у нас никого нет.
Диалог продолжить не удалось. Хохот зазвучал неожиданно и словно разрезал пространство.
Зоран услышал доносящийся наполовину из его головы, а наполовину где-то за спиной, со стороны тракта, сумасшедший, пугающий, демонический смех. Он узнал его. Это был смех Гастрода.
Вопль безумца, пробирающий до самых костей, подобно северной зиме.
Потустороннее улюлюканье, высасывающее из разума ощущение реальности.
Злобная радость того, из-за кого и произошла эта дрянная история.
Зоран быстро подобрал меч с земли, после чего с гримасой ненависти побежал в направлении, откуда доносился смех.
Когда большая дорога, пролегающая между рядами деревьев, свернула и оставленная им позади деревня скрылась из виду, Зоран сразу увидел впереди себя, ярдах примерно в пятнадцати, силуэт. Это, определенно, был Гастрод. Но выглядел он далеко не таким, каким Зоран его запомнил.
Это был уже не маленький ветхий старик, но демоноподобное существо, тело которого в два раза превышало рост среднего мужчины и напоминало черное сгоревшее дерево. Монашеская одежда по-прежнему была на нем, и из рукавов ее торчали огромные, белые как мел ладони, пальцы которых походили на невообразимой длинны сухие ветки.
Улыбка того, кто называл себя Гастродом, представляла собой огромную открытую пасть, из которой торчали редкие, но громадные зубы, сходные по форме с кинжалами.
Глаза по-прежнему были черны и безжизненны, как два камня, а седые, развевающиеся на ветру волосы стали намного длинней: примерно в половину роста этой твари.
И он хохотал.
Зоран остановился. В глазах его не было страха, а только лишь ненависть. Он заговорил:
– Ты знал, что так случится?
– Конечно, зналль. Я же старр. И муддр, – Гастрод коверкал слова своим скрипучим голосом так, словно человеческий язык вдруг стал неудобен ему для произношения. При этом он абсолютно не шевелил губами, и рот при каждом звуке не менял принятой ранее формы уродливой улыбки.
– Кто ты? Дух? Демон?
– Я пррост-то старрик.
– Это ведь ты скомандовал продолжать? Когда Рудольф пытался меня остановить.
– О да! Я не хоч-чу, чтоббы ты подавляял себьбя! Я прост-то открылл то, что в тьеббе дреммалло! Открылл навек-ки! От отц-ца к сыну, Зорран, от отц-ца к сыну… Ты ж-жэ поммнишь свойего отц-ца?
Вспомнив о покойном отце, мастер-ворон побледнел, словно мертвец.
– Зачем ты это сделал? – прохрипел он.
– Такк нуужно. Нашщи суддьбы связонны. Тыы фсе уснайежь. Поззжэ.
– Я убью тебя.
Зоран побежал в сторону Гастрода, преисполненный самонадеянным желанием прикончить его. Но у него почему-то никак не получалось преодолеть разделяющее их расстояние: сколько бы он ни перебирал ногами, оно не сокращалось. Зоран в бессильной ярости рычал и продолжал двигаться. Гастрод нечеловечески хохотал и через какое-то время спокойно произнес, небрежно махнув в направлении Зорана своей костлявой, похожей на ветку высохшего дерева рукой:
– Спи.
Сразу после этого повеления невероятная усталость лавиной накрыла Зорана, и шаги его поначалу замедлились, а затем и вовсе прекратились: засыпая, он неуклюже рухнул на землю.
Проснулся он буквально через несколько минут, но от Гастрода за это время не осталось даже следа.
А издалека, из самой глубины леса доносился одинокий волчий вой.
И, возможно, в те минуты не было на свете ничего тоскливее этого воя.