По аналогии, срочные иррациональные тоже порождают что-то насильственное, тоже не обязательно физическое и тоже двойственное. Во-1-х, это насилие, направленное извне на субьект, поскольку субьект охотно принимает на себя функции безрассудного служения кому-то – родителям, обьекту страсти, семье, даже чужим. В этом случае им пользуются, так сказать, пользуясь его альтруизмом. Во-2-х, сам субьект в порыве чувств и альтруизма может принуждать и всячески влиять на предмет его заботы с целью скорейшего исправления и возвращения на путь истинный – как говорится "во благо". Тут тоже делу помогают моральные аргументы – давление на стыд и совесть. Такие отношения характерны в близком кругу – семье или какой-нибудь коммуне.
– Зоны работы и подвижничества (3-4)
Более дальние (3) рациональные действия включают мирные операции экономического обмена, требующие разной степени доверия – упомянутая мелкая торговля, неквалифицированная работа, спекуляция. На первый взгляд последняя уже требует глубокого разума. Однако несмотря на кажущееся участие логики и рассудка, их реальное отсутствие обычно подтверждается плачевным результатом такой деятельности. Более серьезная деятельность (4) требует некоторого понимания тенденций двигающих общество – на кого стоит учиться, какие идеи будут востребованы, какие товары есть смысл производить и т.д. Чем дальше горизонт планирования, тем больше роль чистых идей и меньше – личного.
Например, современный бизнес больше полагается на личные связи, умелое руководство коллективами, манипуляции потребителями. Это конфликты и борьба, это личная сфера, где публичное, массы – лишь материал, ресурс для выращивания капиталов. Этичное производство будущего, можно надеяться – чистые идеи, реализуемые строго формальными коллективами.
Если серьезное производство и инвестиции – всегда риск, поскольку результат зависит от многих людей, практически всего общества, то уж поиск нового (4+) – риск на грани полной иррациональности. Но это – видимость. На самом деле осчастливить человечество научным открытием, попасть в историю или, например, переплюнуть "наше все" – все еще вполне рациональный, хоть и не очень практичный мотив. Интересно, что научные знания, чем достовернее, или искусство, чем искреннее и честнее, тем они ближе к воображаемой точке вечности и одновременно – к серой области, где рациональное превращается в иррациональное. Именно там есть нечто общее между автором и теми, кому предназначено его творение. Автор словно угадывает другого и тем приобретает шанс стать ему близким, пережить свою смерть. А вот никчемные патенты или коммерческое искусство – это уже что-то от торговли скоропортящимися продуктами.
Аналогично, в верхней части мы видим, что служение другим становится более осознанно, добровольно и рассудочно. Дальние иррациональные действия включают разные степени всевозможной дружбы, привязанность, совместные планы, брак. Еще дальше – волонтерство, благотворительность, которая на пике иррациональности превращается в подвижничество, доходящее до фанатизма. Но чем более планируема, системна и организована гуманитарная деятельность, тем больше она становится похожей на рациональную, т.к. непосредственный эффект ее не очевиден, а своего собственного времени и сил уходит все больше, что неизбежно увлекает в сторону личного интереса. Если брать уже совсем далеко – жизнь конкретных других тоже исчезает и заменяется ценностью всех вообще, включая самого субьекта, и все это сопровождается многообразными формами общественной, а также – в хорошем смысле – политической и идеологической деятельности.
Картинка может создать впечатление, что человек – лишь жалкая точка на графике жизни. Но это конечно не так. Картинка показывает весь спектр возможных действий субьекта в каждый момент времени. Например, размышления о вечном, превращающиеся в мудрую книгу (точка далеко в серой зоне), могут сопровождаться глубокомысленным и абсолютно машинальным почесыванием макушки (точка близко к началу координат). Картинка в целом изображает обобщенную деятельность обобщенного субьекта. У реальных людей и овал покривее, и картинка попроще, и действия там разбросаны частенько без всякого смысла.
7 Организованная любовь к людям
Но прежде, чем выяснить, какой смысл явила нам картинка, позвольте мне на минутку отвлечься и поговорить о благотворительности. В конце концов, мы уже столько рассуждаем, а эта острая тема, которая так и просится под рубрику "этика на практике", не то что не раскрыта, а почти и не затронута. Заодно уточним ее позицию на картинке.
Если благотворительность, как персональная, индивидуальная помощь нуждающимся, с точки зрения мотивов не так интересна, поскольку целиком обьясняется ценностью №2, то организованная версия милосердия – как бесприбыльный или некоммерческий бизнес – вызывает закономерный интерес, поскольку наверняка скрывает своеобразные сочетания мотивов. Нет, нелепо отрицать, что есть люди, искренне и только по зову сердца, готовые вернуть свои миллиарды бедным. Но таких мало. И для этого есть серьезная причина – это противоестественно. Причем не только рационально противоестественно, но и иррационально противоестественно. У каждого миллиардера есть круг знакомых, которым он с радостью отдаст последнее. Но посторонние?
Поскольку серьезные жертвы посторонним возможны только опосредовано, все участники процесса очевидно успешно смешивают рациональные мотивы – управление и оптимизацию, с иррациональными – состраданием и человеколюбием. Как это им удается? Чтобы ответить, сначала спросим себя. Насколько церковь как институт бескорыстна? А насколько проповедники как люди нравственны? Вопросы конечно риторические, можно было и не спрашивать. Зачем же мы спросили? Уж больно институт человеколюбия полагается в своей деятельности на проповедь добра, настолько хорошо организованную, что от нее невозможно укрыться. А значит есть подозрения, что бизнес во имя любви растет оттуда же откуда и любой иной бизнес, а сами благотворители – его клиенты – не вполне автономны в своей иррациональности, в лучшем случае они – жертвы честного морального конфуза. Религия, воспитание, пропаганда, давление со стороны знакомых, соседей и коллег, а также вполне рациональные зрелищные мероприятия, игры на тщеславии и такие уловки, как лотереи, аукционы, мелкие подарки, благотворительные наценки, парные и подсадные взносы – все это явно ориентированно на выжимание из людей благих побуждений, которые им не свойственны сами по себе.
Однако, это легкий ответ. Поэтому отставив подозрения в тривиальной нечистоплотности, рассмотрим мотивы, проявляющиеся в этом виде деятельности.
1) Насколько действительно необходимо помогать? Это можно решить только лично. Реальная нужда, источник проблемы и способы ее решения со стороны не видны. Человек всегда хочет знать, что его жертвы не напрасны, но эта оценка возможна только самим нуждающимся. Помогать посторонним, не видя ответной реакции и не зная даже в чем на самом деле причина нужды – это браться за решение социальной проблемы путем исправления ее последствий, попутно полагаясь на мнение явно заинтересованных посредников. А уж пытаться это делать себе в ущерб – признак неадекватности. С точки зрения иррациональности конечно. Такая помощь легко принесет больше вреда, чем пользы – а значит в ней нет ничего хорошего. Так что не следует путать подобную деятельность с помощью знакомым или даже незнакомым, чья ситуация оказалась понятна и близка к сердцу. Иррациональный мотив – как желание другому блага – тут скорее всего отсутствует.
2) Насколько тогда мотивы рациональны? Когда человек хочет помочь, он должен сам решить кому и как. Именно должен. С этого начинается любая помощь. Просто выдача средств на благое дело – это даже не иррациональность, потому что нет ни жеста, ни поступка – ведь неизвестно кто получит помощь (если только факт милосердия не обьявлен и стал причиной гордости или еще хуже – способом рекламы). Это помощь себе – улучшить самочувствие, снять груз морального долга, но при этом не напрягаясь, не вникая в детали. Налицо не просто отсутствие иррациональности, а ее прямая противоположность, подтверждаемая фактами – большинство благотворителей не интересует результат, им не хочется и не интересно следить за эффективностью их взносов. Они подсознательно опасаются убедиться в том, что их взносы на самом деле бесполезны. Это – моральная психотерапия, которая означает проблемы с совестью и следствие социального давлениям – "я не против, чтобы мир стал лучше, но пусть кто-то это сделает за меня". Рациональный мотив ухода от давления и ответственности.
3) Насколько необходима организация? Если помощь направлена на исправление катастрофической ситуации, организация – единственный выход. Но откуда нужда в организации, реализующей спонтанный душевный порыв? Разве может человеколюбие быть организовано и структурировано? Иррациональность – это не только невозможность достичь цели, но и некоторая безалаберность и расхлябанность, неизбежно свойственная такой деятельности. Подвижничество может быть только бескорыстным, и даже если все участники организовались и разделили обязанности – накладные расходы обязательно должны быть равны нулю. Значит, если организации необходимо что-то самой по себе, участники должны покупать это из своих денег. Как можно тратить деньги доноров не по назначению? Это сомнительно с моральной точки зрения и может быть оправдано только зарождающейся рациональностью организации. Но иначе не будет организации! Так незаметно смещаются мотивы. Или же они становятся более явными.
4) Рациональность делает следующий шаг. Она приводит к тому, что организованные благотворители становятся заинтересованы в росте количества своих подопечных – получателей помощи. Это хоть и противоречит смыслу деятельности, зато придает смысл организации. Организация всегда нуждается в цели, потому что стремится к самосохранению и развитию – она становится целью в себе и превращается в самообслуживающуюся бюрократию. И цель эта противоположна заявленной.
5) Рациональность неизбежно ставит вопрос эффективности, что требует оптимизации, роста масштабов, широты охвата, проникновения в нужные структуры и борьбы с конкурентами. Расширение круга доноров, спонсоров, взносчиков и иных благотворителей требует дальнейшего морального принуждения и социального давления, включающего не только идеологию, пропаганду высших ценностей и придание делу модного блеска, но и составление бизнес-планов, стратегий, поиска новых методов агитации, брендинга, просвещения и мотивирования "инвесторов". Появляются миллиардные благотворительные корпорации, гуманитарный бизнес, индустрии беженцев и даже международная торговля если еще не самими детьми, то их благом.
6) Рано или поздно деятельность профессионалов от филантропии приобретает отчетливые черты отьявленной рациональности. Это не только зарплата, но и моральное превосходство, психологический комфорт, отпущение грехов и спасение души, гордость и тщеславие, престиж и статус, имидж и репутация, интересное дело и досуг, оптимизация налогов, полезная информация, доступ в высшие круги, нужные контакты, укрепление личных связей, а также косвенная польза, связанная со специфическим профилем деятельности – от поездок в теплые страны до контроля над ресурсами и, особенно, людьми.
Таким образом, мы видим, что мотивы разных участников организованной благотворительности оказываются очень сходными. Большинство рядовых благотворителей озабочены собственным душевным комфортом – это вполне рационально и согласовывается с их безразличием к практическим результатам. А активные и богатые спонсоры, предпочитающие контролировать эффект своих взносов, находят в филантропии увлекательную деятельность, приносящую не только комфорт и иллюзию смысла, но и практически полезные результаты вокруг лично их – они этим облагораживают собственную окружающую среду. (И, как всегда, когда речь заходит о богатых, тут надо опять подчеркнуть, что это без учета возможных выгод – когда под маской благотворительности на самом деле проворачиваются деловые, прагматические операции.) Работники в дополнение к моральному комфорту получают практические блага, что еще более рационально.
Тогда, наверное, более правомерно было бы разместить благотворительный бизнес в другой части картинки? Да, если бы не участие в нем определенного процента людей, и взносчиков, и сотрудников, у которых силен чисто иррациональный мотив – действительная озабоченность улучшением положения дел абсолютно посторонних людей в масштабах всего общества и в ущерб себе лично. Этот неопределенный процент искупает отраженную на рисунке позицию, потому что именно благодаря таким подвижникам филантропическая деятельность отличается от всякой другой, и так заполняющей картинку сверху донизу. Этот процент – единственное, что придает ей хоть какой-то смысл.
8 Смысл
– Слияние мотивов
Да, так в чем же смысл? Вопрос нелегкий. Имея две таких разных конечных цели, как "я" и "другой", смысл легко проскальзывает между ними и теряется где-то в тумане серой зоны. И это по-своему логично. Смысл – то что свойственно только человеку, что мотивирует свободный разум, а значит лежит вне детерминизма, вне эгоистических или альтруистических потребностей, вне любых иных потребностей, кроме потребности в самом смысле. Поскольку это свобода порождает необходимость смысла, логично предположить, что смысл должен быть как-то связан со свободой. Но как? Едва ли смысл сводится просто к достижению свободной цели, результату свободной деятельности или даже последствиям личного, совершенно свободного бытия. Потому что тогда смысл всегда есть, независимо от нашего желания и поиска. Т.е. сам поиск смысла теряет смысл. Смысла вполне может не быть ни в чем – даже в собственном бытии. Но если достижение цели, результата и последствий – не смысл, то что?
Иногда смысл в том, чтобы избежать результата. Иногда – в воображаемом результате. Иногда – в самом процессе. А может смысл в самом поиске смысла? Я думаю, не стоит ломать голову, и принять очевидное. Смысл не просто в результате, а в том чтобы результат был правильный. А это значит – чтобы цель была правильна.
Так мы опять уперлись в задачу разума – найти правильное. И как ни грустно, наш выбор не слишком велик. Ясно, что без рациональности смысла не найти – как можно жить ради других, если сама жизнь невозможна без заботы о себе? Без реализации своего творческого, продуктивного потенциала? Без успеха, одобрения и зависти окружающих? Но и жить, чтобы просто, или даже не просто, жить, нелепо. Ну зачем вообще столько собственности?! Зачем какой-то там "ранг"? Стало быть, иррациональное в конце концов придает смысл рациональному? Конечно! Можно всю жизнь руководствоваться самыми "разумным" побуждениями, точно знать что делать, иметь четкие цели и вести себя в высшей степени рационально. Но рано или поздно неизбежно осознание полной бессмысленности всего этого. Жизнь неизбежно требует иного смысла. Горизонт рационального планирования всегда ограничен. Рациональность работает только до момента смерти, и хотя он неизвестен, его вполне можно трезво прогнозировать. И это гарантировано убивает рациональность. Будущее должно быть абсолютно неизвестно для того, чтобы человек имел желание жить, действовать и ставить цели. Но при этом оно должно быть притягательным. Именно в нем сокрыта последняя цель, лежащая всегда вне себя и своей жизни, а значит заключенная в других людях – тех, кто будет жить потом, после, всегда. Жертва во имя других становится необходимым условием осмысленного существования.
Однако, чем "другой" лучше "я"? Да если хорошенько задуматься – ничем. Деятельность сама по себе, как поступок и как жест, все же пуста и бесцельна, особенно если учесть, что родные, близкие, или там соседи – тоже смертны. И потому, рациональное обязательно придает смысл иррациональному. Последняя, самая дальняя жертва – в принципе уже даже не жертва. В чем смысл бесконечно далеко и непонятно на кого нацеленного самопожертвования, если не в разумном, даже по-своему рациональном понимании смерти как продолжения своей жизни в других? Самоактуализации и самоосуществлении в их памяти, уважении, признательности, благодарности? В духовной сопричастности с ними, в соприкосновении и отождествлении? Последняя жертва включает и вполне эгоистический мотив. Человек хочет и должен чувствовать не просто полезность, вклад и нужность, а свою полезность, свой вклад и свою нужность. Он не может и не желает быть просто винтиком, безличной жертвой во имя неизвестно чего. Это "что-то" должно быть его. Он должен чувствовать единение с будущим. Разум опять не может остановиться перед порогом смерти. Жизнь должна продолжаться, хоть и в других, но – своя. Стать вечной. Актом самого полного осмысления своего существования, какое только возможно, становится жертва во имя вечного.
– Общее дело
Звучит впечатляюще. Но как с этой пафосной правильностью обстоит дело на практике? На самом деле, именно так. Осознание себя как человека происходит через ступени нахождения общего с другими людьми. Сначала "я – такой" означает "я похож на таких-то", потом "я – часть таких-то" и наконец "я – живу ради таких-то" или, иначе, "такие-то – смысл моей жизни", причем под "такими-то" уже имеется в виду все разумное и свободное. Чтобы уяснить суть этой возвышенной логики, надо отвлечься от примитивного понимания "я". Конечно, кто-то может сказать о себе "я – набор клеток". И не ошибется. Но свободный человек идентифицирует себя идеей общности, а не насилием причинности. Свобода требует единства с такими же. А иначе откуда возьмется договор?
И если говорить о нормальных людях, то любой активный, продуктивный человек, всегда помнит об этом. Настоящее счастье самореализации, творчества и труда возможно только тогда, когда человек чувствует собственную принадлежность и неразрывность своего дела с общим делом. Своего существования с существованием своего круга, коллектива, общности. Это вполне бытовое ощущение вовсе не нагружено философией – они живо в каждом. Оно как бы присутствует по умолчанию, подспудно, и болезненно проявляется только когда теряется, когда человек оказывается один, не нужен, бесполезен. Все, что надо для счастья – общее дело, достаточно большое для того, чтобы ради него жить. Ни что меньшее не способно решить проблему смысла. Любая цель, если она достаточно быстро достигаема, неизбежно ставит проблему следующей цели и вполне может оказаться, что следующая цель отвергнет предыдущую, уже достигнутую. И тогда окажется, что в ее достижении не было никакого смысла – достигнутое имеет смысл только если является частью чего-то более общего, ступенькой к следующей цели. Значит последняя цель должна быть или заведомо недосягаема, что сразу обессмысливает ее, или правильна – так правильна, что независимо от ее недосягаемости ради нее есть смысл жить. Вот почему жизнь оказывается меньше цели – цель приобретает большую ценность, чем сама жизнь. И вот почему так захватывающи мотивы великих начинаний, воодушевляющих массы людей. Проблема поиска смысла оказывается решена относительно безболезненно, если найти великую цель.
И напротив, в отсутствии великой цели, несмотря на все напряжение практического разума, осмысленное поведение не получится уже с самого начала. Если честно полагаться на рациональность, получится или преступная романтика и бесславный конец, или психология "живи красиво, умри молодым" и позорное фиаско, или чистая практичность, погоня за деньгами и нравственное опустошение. Если же посвятить себя иррациональному духовному поиску в группе сподвижников, то есть шанс начав с йоги и восточной философии, кончить в тайге ожидая спасения Космическим Разумом.
Не в этом ли отсутствии правильности заключаются проблемы "потерянных" – и индивидов, и поколений, а то и целых стран, все никак не могущих определиться со своей национальной идеей? Когда социальная материя распылена в атомы, а ценность общего попрана, изгажена и оплевана? Когда погибли старые идеалы и их оказалось нечем заменить? Результат – утрата мотивации, желаний, стимулов к жизни и борьбе. Бессовестные погружаются в аморальность, совестливые – бессильно презирают окружающее. И не в этом ли причины бунта или молчаливого протеста? Когда вместо светлого будущего протестующие видят только подлость, несправедливость и ложь? И не в этом ли причины постоянного появления новых идей, подсказывающих очередную возвышенную цель, будь то антиглобализм или антикорпоратизм, борьба с эволюцией или вакцинацией, защита прав курильщиков или халявщиков? Люди не могут без великих замыслов, без воодушевляющего зова и вдохновляющего порыва. Они видят смысл в том, чтобы изменить настоящее, улучшить его, сделать добрее, человечнее и тем возродить будущее, придав ему притягательность. Будущее приобретает тот смысл, который в него вкладывается сейчас. И что важно – общий, один на всех.
Но как найти его? Откуда он такой возьмется?