На блюдечке подносили дары, не смея поднимать голову.
Преломленный свет больше не казался таким обыденным, он был больше похож на пожарный шланг, на неполный месяц февраля.
По злому, да по-доброму, по морозу сильному, да по раскисшей оттепели.
Неважно, ступали ли мы по песку, или по выжженному асфальту, все тоже.
И ноги превращались в остатки, преодолевая сразу несколько путей до края.
Целая кружка остывала медленнее, живое тело, и вовсе по сути источало холод несравнимый.
К космосу, к частицам неуловимым, по унылым страницам пост-говна.
Во время засухи, не ищи воду, во время засухи, ляг, и усни вовсе.
Такое расположение вещей меня радует, тебе приносит кризис.
За кормой гнилые акулы жрут сами себя, и становятся таковыми.
Их преследует страсть, их давит голод, и иногда водяной столб, не иначе как по курсу, не иначе как скоро земля.
Образовав новые колони, мы построим клиники абортов, замуруем в толстые стены признаки былых.
В воскресенье порадуемся знатно, а в понедельник пожалеем обо всем что случилось за это время.
Пребывая в пустых комнатах, залегая в посланиях из-под земли, путаясь в собственных мыслях.
Не из патологического влечения, а по воле разума неразумного.
Сгустки энергии образовывали пары, находя друг друга в разных локациях, предназначенных для этого, и не совсем.
Бред настолько усиливал голову, что обходилась она слишком дорого.
Слишком шикарно было носить ее, слишком тягуче было наслаждение от рта.
По-настоящему, нас тут не должно быть.
По правде сказать, мы и не здесь вовсе.
Песня 45.
По утру, окна запотевали, ближе к обеду, они осушались и становились мрачнее, забавно может быть.
Только прыгнув, ты спасешься, лишь позабыв, ты узнаешь откуда.
Быть может зло, есть тайное чудо часто скрываемых древних пещер и глубинных шахт.
Тогда добро, лишь признак понравиться обезьяноподобным, быть в их обществе.
Мир представлял мыльный пузырь, благо аутентичности, смысл отчуждения.
На его стенках замысловатые мыльные узоры, движущиеся хаотично.
Дружественные никому, отказавшиеся по доброй воле, среди листвы.
Ну ты, подонок, подходи поскорее, поближе, установи таймер.
Мы не падали больше на колени, не вскидывали руки к небу, и ничего у него не просили.
Мы шли, делая всего лишь шаги, иногда насвистывая твои песенки.
Мысли становились слишком спутанными, слишком спонтанными чтобы быть неправдой в этот момент.
Слишком сильно поперло, слишком много козырей вначале игры.
Им все равно выйти, это плохой знак, отличительное напоминание, как труба, как пешая переправа.
Ты не видела снов, ты проживала их.
Я не видел снов, я находился в твоих, постоянно путаясь в словах, и спотыкаясь о безумные камни, столетиями нагружавших твою головушку.
Приветствую вас, идущих на смерть.
Завидую ветру свободному, который просто движется.
Примыкаю к разным ячейкам и полочкам.
Каюсь каждый раз, за разорванное полотно, что должно было нести нас в некую точку потоками ветра.
Ты страдала от себя.
А я, пытался хоть как-то облегчить твои муки, заглядывая из-за угла.
Песня 46.
Брели и по ныне, брели как всегда, как бредни, что тащат захудалую рыбу, к захудалым тельцам людей.
Ты упала, оступилась и грохнулась что есть мочи, и на твоем теле образовалась поломка, неминуемая брешь.
Я пытался закрыть ее хоть чем-то, замазать, жалеть до заживления.
Приморозить льдину, ведь ты так холодна, ведь тебе это было бы так кстати и к лицу.
Но из раны лились и лились разудалые песни ярморочные, и скоморохи подыгрывали тебе, трубадуры плясали.
Из моих глаз вытекали последние слезы.
Из твоих, словно березовый сок, струились еще только первые.
Напоровшись на сучки, надломав все веточки, трубадуры и задиры карнавальные, уходили, оставляя нас.
Ты уткнулась в меня своим грязным одеялом, я подоткнул свои ноги под камень, заботливо припрятанный за пазухой носовой.
Мир перевернулся с ног на голову, и сломался, и не смог вернуться в обратную сторону.
Так говорили мы, так больше не смел сказать никто более.
Третья комната казалась мне страшнее, наиболее ужасная чем все те две остальные.
Четвертой же быть не дано, ей не дано было случиться в этом пространстве.
Закинув ногу за голову, ты никого не удивила.
Закинув вторую, ты насмешила меня, Женщина, ты была прекрасна.
Твое безумие заразительно, твои песни неумолимы.
Словно рыбий глаз, словно собачье ухо, мы больше никому не нужны были более на этой планете.
Так давай же дальше, в созвездия, в пылевые скопления.
К самому краю, по квантовому мостику.
Ты изобрази одно положение, я другое, и договорившись, мы будем знать, что сказать друг другу в следующий раз.
Песня 47.
В плотном ухе заселилось неосознанное.
Оно точило, и причиняло нескончаемые муки, сверлило маленьким ручным буром, отбирало идеи и мысли.
Твердило о благе, сменялось с утренней зарей, себе подобными.
Слегка затупилось, уносилось подальше, чем могло казаться, и еще дальше.
Скачки по неразумному, быстрая смена мыслей, слишком быстрая чтобы уследить, слишком молниеносная чтобы попытаться уцепиться.
До утра оставалось недолго, дольше чем до завтрашнего вечера, ближе чем до собственного края туманного.
Ты брела, и я брел за тобой.
Ты слыла нехорошей, а я хотел быть еще хуже, еще более в настоящем, еще менее чем здесь.
Так мерзко, что слишком сладко, приторно до дрожи в коленях.
Так приятно, что быстрее и быть не могло.
Ты вызывала духов, хотела помощи от них.
Я неминуемо вызывал рак, хотел, чтобы он покинул нас поскорее.
Таким образом проходили наши будни, таким образом текло отведенное нам вселенной время.
А праздники проходили в бесконечных возлияниях, с предсказуемыми последствиями.
Нисколько не сожалея, а лишь слегка подбадривая.
Не разу не задумываясь, а лишь каждый раз проваливаясь в новые состояния.
Вместе легче бороться, по одиночке легче сломаться и быть неуверенным.
Так закалялась сталь, так говорил Заратустра, так били своими молотами ведьмы.
Приглашали нас за стол, но мы отказывались.
Звали нас, хотели послушать твои песни, но мы были недостойны.
Недостойность, была наша основная черта, наша великая надежда на что-то.
Песня 48.
Ну нет и нет, и что дальше?
А дальше вот что, послушай.
Крокодилы были не совсем теми, кем могли показаться на первый оценочный взгляд.
Один дешевый укол, и ты улетаешь в те места, которые нужны были только тебе.
Несколько таких, и они разрывают твою плоть, которая уже состоит в основном из гноя, из гонений.
Не совсем чтобы нужно было, не вовсе то, что кажется в первое время.
Связи теряли смысл, родственные узы рушились одним нажатием вселенской кнопки.
Радостно выли ветра между домов, радостно плыли люди сквозь них, готовясь к праздникам надуманным.
Так им легче становилось, так им позволяло не задумываться.
Иначе отвал головы, иначе слишком больно, чувство вины, и болезни сердца.
Было только то, что успело остаться, прославляло только то, что никому уже не было нужно.
Такими образами обустраивалось, такими действиями возводилось все новое и старое.
Стараниями твоими, потугами редкими нашими.
Брошенные насовсем, забытые из-под половой доски.
Оставленные в телах куски металла, докучали до боли.
Тускнели все известные стены, струились все известные человечеству родники, источая свежесть, даря прохладу.
Понесись же и ты по ним, запой песню.
Стань, Женщина, еще безумнее, еще желаннее чем есть на самом деле.
Прекрати думать об этом, оставь эту ношу мне.
Да проследи за всем что вокруг.
И будь слаба, как никогда раньше, позволь мне быть сильным, позволь мне подчинить.
Песня 49.
Столетние заговоры, столетних лисиц, ничего кроме горя.
Блуждающие во тьме, да обретут то что искали.
В этом не ничего неизвестного, в этом не было ничего кроме кромешного сумрака.
Безвыходные ситуации находились без выхода, без малейшего намека на помощь со стороны затхлого сарая.
Без струи воздуха, без ветра утреннего, да со стыдом смотрящего.
Ты словно обугленное палено, я подобен тому огню, что в пепел хотел превратить.
Не хотели и не могли, не было желания, и не было никаких намеков на смерть, на убийство.
На старческом маразме не уехать далеко, и ты не желала, не желала выслушивать эту околесицу.
Под самым под краем, да по набегающей траектории, слишком закружило, слишком замотало, чтобы не смочь остановиться.
Блевать лучше без маски, ходить лучше в кирзовых сапогах, чеканя как лошадь каждый шаг.
Стелиться лучше по ровной поверхности, катиться по холмам, что пологи, и иногда высоки.
Бредить лучше по ночам, по утрам же кофе и сигареты, и рукописи обезумевших и бородатых.
Как если бы ты могла, как если бы я хотел.
Как если бы наоборот, да и по старой традиции, по закладочной.
Слишком давление мучает черепа, слишком полезны трепанации, и востребованы сверла.
Не пытайся, даже и не вздумай.
Молись своим богам с большим усердием.
Молись своей вселенной, с обманом и лукавством.
Я вырыл нам уютную ямку, мы в ней перезимуем.
Песня 50.
Собака скулила, чуя скорую погибель, она слышала смерть такой, какой она была.
Она бегала то в зад, то обратно, скуля по своей ушедшей хозяйке, которая болталась по доброй воле в подвале.
Среди душных стен, среди массивных кирпичей криво выложенных, с ней это случилось.
И в общем то, она была неплохой женщиной, но не вынесла этого быта, этой реальности.
Ее никто не будет оплакивать, чужие люди положат ее в деревянный ящик.
Бабки у подъезда, шепча, вспомнят своего бога, когда ее будут выносить.
И только та, жалкая собачонка, долго не сможет отойти от этого, она не умеет по-другому.
Серые дожди все так же будут идти не переставая, увлажняя кладбищенские холмы, на которых ритуальных искусственных венков не больше пары.
Сколько их еще таких…
Это пожизненная проза, запах бытия, вонь происходящих событий.
Плевок в немую лужу, что от серых дождей, на которых разводы моторных масел, как пейзажи далеких галактик, как пылевые скопления.
Присядут местные бичи, помянут, выпьют за счет не свой, за вечный упокой, до первой рюмки помня для чего все это затеяно.
А там и вовсе каждый о своем, а там и подальше, каждому своя очередь.
Поодаль, да совсем близко.
Вопросы соседям, зарисовки, и прочая бюрократия.
Привязанные к милицейским бобикам холодильники, вовсе не везут детям мороженное.
Стычка двух столетий, безоглядная битва двух старых знакомых.
Так было, так есть, и так не посмеет дальше не быть.
Это как отличительный признак, биологические процессы.
Логика в деле, такая беспощадная.
Песня 51.
Можно курить, а можно задыхаться по собственной воле, задержи дыхание.
Чужды тебе те свободы головные, тягостны мысли, как и мне.
Неповоротливыми оказывались повороты нашей судьбы, но мы так старались, изо всех сил, преодолевая.
Бодрили друг друга разными словами и позами.
Поддерживали огни, каждый по-разному, каждый кто как умел, кто как хотел.
Иной раз все казалось не так как есть.
Иной раз все казалось не таким, как возможно было догадаться.
На то и ты здесь рядом со мной, на то и лампочки перегорают не по собственному желанию и в без того мрачных подъездах.
Слишком сильно, чтобы обострить воздух, слишком надежно, чтобы не ухватиться за него.
Настолько легкомысленно, что по-настоящему тяжело.
И дрожь в коленях, это подарок мой, тебе, Женщина.
Уснешь ты, усну и я, рядом лежа и приговаривая всякие былины, да не совсем.
Представь другие обстоятельства, представь совсем другие исходы событий.
Мало что изменится, но только не отношение мое к тебе.
Ведь я по-прежнему тебя ненавижу, ведь для этого по-прежнему нужно больше сил, чем для любви.
Последнее может прийти само собой, первое же нужно заслужить неимоверным трудом.
Твои песни тому доказательство.
Принимая меня, ты приняла слишком многое, я обрек тебя.
Прости же меня, ибо я не виноват.
Не отпускай же меня, ибо я слишком слаб для этого.
Простой спой, как мерзости восстали, и люди приняли их.
Просто прошепчи на ухо, тихо, хоть что ни будь.
Песня 52.
Чувствовать себя больным, и одновременно тебя, но такой разуверенной в себе.
Развеиваться по ветру словно прах, словно кучные облака, как будто неопознанный объект.
Заплеты начинались ближе к вечеру, чуть ближе к ночи они становились невыносимы.
Десятикратное увеличение дозы таблеток, не давало никакого облегчения, никакой хоть маленькой отдушины.
Я пытался спать, но сон не пытался меня, он дьявольски смеялся где-то в углу мрачной комнатушки.
Было слишком страшно, слишком несчастно, чтобы оставлять все как есть.
Завершающий штрих, кромешный вопль подъездных кошек, и снова горсть таблеток, которые и прежде не приносят результата.
Глаза уже не горели так ярко, в них не было ничего, что было раньше.
Так принимайте же меня обыватели, забирайте меня в свои кружки.
Потрогайте меня руками, теперь я такой же, как и вы, настолько холоден и липок, настолько же обескровлен.
Слышно было уже ничего, лишь ликование толпы, ор большинства.
Я не видел больше радости, большего пристрастия, чем сейчас.
Логичное завершение всех начал, быстрая кончина всех окончаний.
Не смогли мы уберечь огонь, но уголь тлеет с торца.
И твои песни, о дивная, безумная Женщина, раздувают твой уголь.
На тебя и молюсь.
Ты и есть моя непостижимая Богиня.
Такая кроткая, такая осторожная.
Забери меня.
Отцепи от их цепких лап, ведь я так устал.
Уложи в грязные простыни, и пыльные одеяла.
Ляг рядом, и залечи мои раны.
Песня 53.
Не хотелось бы чтобы было так, но и по-другому не совсем нужно.
По состоянию на сегодняшний день, этого можно было избежать, любыми способами, и трудами любыми.
Самое сокровенное находится в душе, в голове же одна каша.
Только бы продержаться ночь, только бы выстоять рассвет, только бы состояться этой зимой, как бесформенный ком, как плюшка.
Закатавши шапку по самое брюхо, ногами ловил пролетавшие окурки, брызгая поздним вечером.
Бормотали все вокруг, называли неприятными словами, но было безразлично, было слишком ветрено в груди.
Погода сказала, давай, Женщина сказала, почему.
Выстрелы были слышны со всех сторон, со всех сторон дробь и картечь гналась в наши упругие мясные тельца.
На тельце золотом скакали, показывали неприличные жесты.
Были легки на подъем, и на помине с трудом уживались.
Усаживались поглубже, терялись в тусклых лампах, которые не светили.
Растеряли все, что было в карманах, и монеты звонко звенящие, и те остальные, что были поодаль, а может и дальше.
К мешкам пришивались бирки, некоторые вешали на палец.
Теперь мы не собственность друг друга.
Теперь мы не тень и не отблески позабытого луча.
Сегодня мы заканчиваем все это, сегодня нас принесут в жертву величия и похоти.
Растаскивая тела на сувениры и мумие.
Было холодно, и это было прекрасно, мы чувствовали это.
Было жарко и горячо, и это было мерзко, но мы по-прежнему продолжали чувствовать это.
Было немыслимо, было взаправду.
Таким образом, все становилось на новый круг.
И снова летели дирижабли, и снова горели они, падая вниз.
Песня 54.
Заверстали, за версту учуяли те звуки, доносившиеся с туч, к которым были прикреплены те зонтики.
Зацепись за них, взлети, да подпрыгни повыше, разрушитель, глупый некромант.
Мы не читали молитв, мы не надеялись на исходы разные.
Забредая во всякие гущи и чащи сознаний, познавали себя, и остальных.
Как только ты смог, как только у тебя такое вышло, что из шаткого сознания ты вышел, ты выплыл другим.
Придумав все на свете, а потом переосмыслив, мы лишились смысла.
Дальше идти нельзя было уже, дальше это было бессмысленным занятием.
Как только за проволоку уцепившись, так сразу и падать глубоко.
Откровенно не было ничего, кроме окровавленных, забытых и придуманных самими собой.
Твердо спать на сырых камнях, я хочу спать там всегда, с тобой Женщина.
Не светла вода, не быстр поток цивилизаций, все размеренно и ровно, как того и полагает правило приличия.
Но мы не знали этих правил, мы не смогли их прочесть.
Не было никого, кто-бы смог нам их поведать, не было никого, кто-бы смог их для на опровергнуть.
Тяжело было ощущать легкость.
Только из противоречий строились суждения о мире, только из гнилых туш состояли стены, которые нам не пройти, не проникнуть.
Завсегдатаями хотели оказаться, но не вышло ничего более, чем есть на самом деле, чем есть сейчас.
А по ныне, так и вовсе.
Как будто неправда, как будто слишком сильно унесло.
Мы листья, и мы уже пожелтели, я чуть больше.
Песня 55.
Забастовки гнилых окончаний, обветшалых обещаний, словно здания разных эпох.
Эпохальное сражение, трудное написание быстротечных умов, неразумный шепот звезд, которые слишком далеки.
Я хочу раствориться в одной из этих туманностей, я хочу словно космополитичный великан по этим сгусткам.
Газ заполнял пространство.
Не было ничего плохого, и хорошего было слишком мало.
Мы были больны, но вряд ли кого это заботило, вряд ли кого это заводило.
Нас и самих, редко посещали подобные мысли, не смели посещать, и уходить не смели извне.
Только поторопись, только поспеши, и мы возможно сможем успеть.
Чтобы расставить все точки, над всеми нужными буквами, чтобы уставиться в пустоту.
Из нее звучит выстрел, он поражает мою голову и воображение.
Из темноты доносится вопль, это ты кричишь, но не спешишь.
И не нужно, ведь мы этого хотели всеми силами, мы только этого и добивались все оставшееся время.
Просыпаясь посреди ночи, думали каждый о своем, и обсуждали предстоящие и прошедшие события.
Не делились сокровенным, не давали пинки под зад остальным.
Нам самим этого вполне хватало, нас каждого, по-своему, это устраивало.
Влачить тяжелые ноги, поднимать тяжелые руки повыше, таковы были наши планы на ближайшие сто лет.
Сто лет, кричали молодой паре, сто лет.
Но вечности никто не желал, никто даже не мог о ней помыслить, так поступали.
Слышны были топот стаканов, лязг ног над столами.
А мимо них, словно опарыши, прекрасные девушки с подносами, копошились и пульсировали.
Песня 56.
До души не додушить.
Дыхание перекрывать не было больше смысла, ведь мы не дышали, а только представляли себе это.