Я взял соленый огурец, который был невероятно мягким и кислым, и собственно прикусил. Горечь поповского самогона сразу же ушла, а в груди потеплело. Взяв со стола кусок непонятного мне мяса, я поднес его собаке, она некоторое время судорожно тыкала в него носом, а потом в один миг резко проглотила его.

Две бабки, которых я встретил сразу, как только моя нога коснулась границы этого хутора, пили не ожидая никого, постоянно смотрели в мою сторону, обсуждали, и кивали головами в разную сторону, не то осуждающе, не то сожалеюще. И лишь хищнический взгляд Вдовы, сверлил и обжигал меня. Она сидела в углу, слева от Попа, под странного вида иконой. Изображение было смазано, и еле-еле на черном фоне вырисовывался какой-то силуэт. Вдова сама себе налила стакан, и подняв его, кивнула в мою сторону, заглядывая мне своими зелеными глазами, прямо в душу. Мой стакан оказался уже наполнен, а Дед свой уже допивал. Я повторил движение Вдовы, и мы синхронно выпили. Смущенный взгляд этой черноволосой добротной женщины, опустился сначала вниз, а потом забегал по всей комнате, не зная за что уцепиться.

– Ну так вот, – заговорил со мной Дед, с полным ртом закуски. – Муж то ее, ну Вдовы, раньше работал главврачом в райцентре, ну и хирургом по совместительству. Любил он это дело, людей резать, да только не скальпелем, а топором. Уволил всех хирургов, и проводил операции один, никто не выживал на его столе. Он единственный кто знал свою фамилию, Клитыгин вроде.

– Ну что-то подобное я слышал. – ответил я.

– Жуткими делами занимался там, в своей больнице. Затем, чтобы шум не поднимать уволили его по-тихому. Ходил здесь потом безработный по хутору с безумными глазенками, да заглядывал всем в окна. А потом скоропостижно умер.

– Во дела. – изобразил я интерес, – Уж лучше он, чем мы.

Мы вместе с Дедом рассмеялись, и накатили еще пару стаканов подряд. К этому времени я уже знатно охмелел, и мой правый глаз уже начинал меня подводить, пытаясь каждый раз закрыться. Болотница, же, лежащая посреди комнаты, как мне показалось сменила положение рук. Как только я вошел в комнату они были вытянуты вдоль тела, сейчас же они скрещены на груди. Списав это на крепкий самогон, я предложил Деду выйти подышать воздухом, покурить сигарет. На что он сразу согласился.

Холодный свежий воздух в миг ударил мне по ноздрям, а легкие наполнились им до основания. Следующим выдохом был сигаретный дым, который был не тяжелее этого тумана, который по моему предположению часто окутывает эти края. Дед усадил меня на лавку рядом с крыльцом, сам сел рядом, задымил чем-то крепким. Собачонка, вышедшая вслед за нами, села напротив меня, и своим мутным взглядом уставилась на мои ноги, так и зависла.

Где-то возле колодца, шуршал и матерился Поп. Я даже не заметил, как он вышел раньше нас. Он что-то искал в своих черных одеяниях, затем притих, и словно корова мочится, с таким же звуком, стал ссать, где-то в районе забора.

– Дед! – заплетающимся языком кричал он. – Ты гребаная паскуда, это ты все виноват!

Дед не обращал внимания, а лишь затягивался чем-то крепким, ухмылялся, и выпускал тугой дым.

К тому времени, часть скорбящих выкатила на улицу, чтобы справить нужду, и как это водится покурить да поговорить на воздухе. Вышли практически все, кроме Вдовы.

– Я не удивлюсь, если и покойница встанет и выйдет. – подшутил я Деду.

– Знаешь, я тоже. – ответил он мне, и мы снова, как и прежде залились дружеским смехом.

Поп, справив свои дела, с распахнутыми балахонами, пьяный, еле стоящий на ногах, начал приставать ко всем:

– Убийцы! Это вы все ее загубили! Мою Болотницу, мою любовь!

– Тьфу, застегнись! Опять пережрал! Присядь посиди, подыши воздухом, а то вон как набрался, сдалась она нам! – что-то подобное отвечали все, к кому он вязался.

Поп присел на порог, что-то промычал, затем резко встал, и собрав ноги в кулак, пошел обратно в хату, круша все в сенях, и спотыкаясь. Скорбящие проводили его взглядом, и дальше продолжили смех и улюлюканье.

– Ну что Дед, пошли накатим за упокой. – предложил я.

– Ты К. иди, а я тут посижу, подышу. Что-то мне не очень.

– Ну как знаешь, если что свисти.

Я двинул в дом, собака за мной, а народ больше не уделял мне такого внимания как прежде, что и было хорошо.

Ступив в сени, в тусклом освещении я узнал силуэт Вдовы.

– Подойди ко мне К. – холодно сказала она, и я не смел ей отказать.

– Что заставило тебя остаться в этом дремучем месте? – спросил я.

– Ты. Я долго тебя ждала.

– Оставь это дерьмо для дешевых пабликов с цитатами. – ответил я.

Она притянула меня к себе, и принялась жадно целовать. Меня никто раньше так не целовал, такое чувство, будто она хочет меня сожрать, а ее язык уже побывал у меня в желудке. Затем она остановилась.

– Я хочу, чтобы ты меня взял. Прямо здесь. – задыхаясь говорила она и уже принялась расстегивать свои плотно облегающие черные брюки.

– Ничего не выйдет моя дорогая. У меня от самогонки и таблеток прибор барахлит. – сказал я, и остановил ее раздевание. – Пойдем лучше выпьем еще, за упокой.

Она крепко закрыла глаза, выдохнула от досады, и схватив меня за руку, потащила в дом, собственно говоря выпивать за упокой.

В зале половина гостей оставшихся внутри уже спали, половина вот-вот хотели отключиться. Я сел на свое прежнее место, она уселась мне на колени и принялась наливать.

Повисши на тело Болотницы, Поп что-то бормотал и плакал, целуя лицо мертвеца, и ее гнилой мертвый рот: «Я уже отомстил за тебя, скоро мы все будем с тобой, как и договаривались». Единственное что было расслышано мной среди невнятных всхлипов.