Под двадцать шестой концерт в дэ миноре затрещала запечатанная бутылка, и лихо сорвалась криво приклеенная акциза. Алкогольный чай, хлынул на дно кружки, и я чуть переборщил. Не смотря в нее, я зажмурившись выпил первую, и следом запил дешевым соком, еле сдерживая блевоту. Нет, мой милый друг, именно блевоту, а не тошноту, тошнота будет позже. Следом была налита вторая порция, и немедленно выпита. Вот тогда и подошла тошнота. Я подавил ее тем самым соком и несколькими нотами двадцать шестого концерта в дэ миноре. Теперь я совладал со своим телом, и был спокоен за содержимое моего желудка, да простите мне эти мерзости.
Тепло начало опускаться от глотки, проходя грудную клетку, обволакивая желудок, и приятно оседая на месте. Расслабление, воодушевление и чувство себя постепенно возвращалось обратно. Я мог снова мыслить, я снова мог беседовать с не находящимися рядом людьми. Они были учтивы ко мне, а я по отношению к ним. Я приглашал их присесть, угощал выпивкой, а они громко хохотали, отпуская мне комплименты. Мне нравился этот несуществующий мирок, и я был в нем чертовски хорош. Иногда мы делали вид что знаем французский, и вперемешку со смехом слышалось «шарман, шарман».
Таким же образом под прекрасные звуки Моцарта, выпивалась третья и четвертая, и наставало время для толстых и крепких Герцеговина Флор.
22:00 – 23:00
Мороз кусал меня за нос и уши, и я попытался сделать это в ответ. Первая затяжка была слишком крепка. Слишком сильна, чтобы быть настоящей, по-прежнему разительна и смертельны, чтобы ударить прямо по легким. Это была единственная женщина в моей жизни, способная убить меня по-настоящему, сначала подсадить на меня, а потом лаская, нежно затягивать удавку на моей шее. Мы много раз расставались, но каждый раз, я возвращался к ней, и падая на колени рыдал у ее ног. Она снисходительно любя улыбалась, глядя с высока, трепала мои короткие волосы и говорила: «ты ж мой дурачок. Никуда ты от меня не денешься. Тебе уже конец», а я так и валялся у ее ног, плакал как дитя, и просил прощения.
Сигарета была докурена, и отстрелена в сторону противоположного забора, разбиваясь об утрамбованный снег, и создавая небольшой фейерверк из искр от удара. Сосед, проходящий мимо, поздоровался со мной, не смешно пошутил, сам посмеялся, и мысленно был послан в ад. Он был мастером подобного юмора.
В комнате привычно пахло сыростью, к которой быстро привыкаешь, а бутылка с кружкой привычно стояли на табуретке, на фоне двадцать шестого концерта, и ждали своего времени.
Еще пару глотков из дна кружки, и еще теплее, и еще приятнее. Слияние воедино внутренних органов, в комок, в сгусток по-настоящему чего-то мерзкого, просящегося наружу. Человеку легче было бы обходиться без этого бесполезного ливера. Обычно такие мысли посещают меня, когда незаметно гремит Верди, но Моцарт со своим двадцать шестым был еще довольно неплох, обычно он исходит к концу первой бутылки. К концу первой бутылки приходят и первые таблетки, которые естественно «категорически запрещено принимать с алкоголем», под названием икс, но разве мою пьяную душу волнует такое, когда она становится «грустнее, чем тысячи новогодних елок». Со второй бутылкой идет без разбора уже все что не успело быть спрятанным на трезвую.
Возвышаясь таким образом, придумывая на ходу оправдания смешные, что тверды лишь только до востребования, до возрастания в крови дозы спирта и транквилизаторов, что в адском танце смерти расширяют твои сосуды, до легкого угнетения дыхания. Тогда ты перестаешь думать о последствиях, и что гемодиализ тебе не поможет, если и успеют тебя найти вовремя, ведь ты же не чертов рок-н-рольщик, а врачи не волшебники.
23:00 – 00:00