И это было прекрасно. Это был мой мир. К тому моменту я уже знал, как жить в таком мире. Я был молод, неприхотлив, умен, у меня был подвешен язык, я читал людей, я искусно врал, еще искусней убеждал, я знал и умел, как обращаться с такими людьми и как получать от них выгоду и при этом оставаться чистым. Это было интересно, весело, но в плане учебы там было делать нечего и через год я оттуда свалил в универ, где было образование, но вместе с этим дикая скука.
В общежитии я был лишь гостем по причине того, что вместо общежития мне полагался хуй на лопате. Оно полагалось только тем людям, которые жили дальше, чем за сто километров от Москвы. До моего дома было около семидесяти и это уничтожало еще одну существенную часть жизни человека еще задолго до жестокого изнасилования банком в виде ипотеки. Находясь в относительной удаленности от Москвы, приходится ездить на учебу и в дальнейшем на работу на электричке. Это такой пригородный поезд, находиться в котором было невозможно два раза в год – летом и все остальное время в году. Это такое место, где едут люди со всей области на работу или учебу, эти люди встали утром в лучшем случае в шесть утра и приходящие домой в лучшем случае в девять вечера. Это люди, настроение которых обречено на провал еще задолго до того, как они открыли глаза утром. Стоя в шесть утра на платформе и сонно переваривая наспех съеденный бутерброд, люди ждут прибытия этой адской машины, в которой по идеи должно ехать в вагоне сто человек, а едет двести, поезд открывает перед людьми врата в мир духоты, тесноты, неудобства, шума и боли в спине и там нужно провести ближайшие полтора часа. И стоит эта роскошь само собой не дешево с учетом, что ездить нужно каждый день. А дальше метро. Это в принципе тоже самое, только без солнечного света. И вот представьте, что в этой свежести нужно добраться, к примеру, на собеседование. Лучше сразу брать с собой что-то переодеться, потому что видок будет помятый. В этих поездах зарождается безумие, злость, усталость и плохие запахи. Первый и последний вагон были всегда относительно посвободней, поскольку там был сортир, причем не в самом вагоне, а в тамбуре, но, увы, это не спасало. Чувствительные люди обходят первый и последний вагон поезда стороной. Туалет представляет собой дырку в полу, воды нет, света нет, бумаги нет, в лучшем случае будет закрываться дверь и лежать кусок мыла ГОСТ 78. А в худшем случае стены в туалете будут обмазаны гавном, как в камерах ирландцев в фильме «Голод». Это наскальные рисунки маргинального общества Подмосковья. Ночью в электричке лучше не ездить вообще, потому что велика вероятность ограбления или причинения телесных повреждений все от тех же людей, которые рисуют на стенах в туалете, а если доедешь до конечной, то могут забрать в обезьянник, потому что полицейские просто отказываются верить в то, что в такое время там может ехать кто-то трезвый.
И так каждый день! Каждый! У многих на протяжении всей жизни. Ты едешь не пойми откуда, не пойми на чем, чтобы тебя подразнили нормальной жизнью, а вечером ты уставший поедешь обратно не пойми куда, не пойми на чем с тысячами таких же людей. Они едут обратно в мир, где ничего нет, а если даже и было бы, то времени на это нет. Это мир, где ты встаешь на работу, когда еще темно, а когда приезжаешь домой, то уже темно. И это стоит по большому счету ничего. Россия – удивительное место, где работает правило 99-ти и 1-го процента. На 1-ом проценте самой большой страны на Земле есть все, а на 99-ти процентах – нет ничего. Здесь 1 процент людей имеет все, а 99 процентов – не имеют ничего. Может быть, я преувеличиваю, но у меня есть такое ощущение. И я родился на 99 процентах этой страны и отношусь к 99 проценту населения.
Наверное, примерно в это время я стал понимать, что у нас это нормально, но это не нормально в принципе. Я знал людей, которым отрезали пальцы на ноге секатором, я знал людей, которым выкалывали глаза лыжной палкой, я знал людей, которые вешались, умирали от передозов, воровали, чтобы просто пожрать и садились в тюрьму, я знаю людей, которые убивали собственных матерей, я знал барыг, сутенеров, проституток, я знал людей, чьих сыновей менты запытали до смерти, я хоронил друзей, разорванных на куски поездом. Я начал понимать, что нужно уезжать из этого города, уезжать от этих людей, от всего, что тут считается нормальным. Я стал осознавать, что, чтобы что-то изменилось, нужно что-то делать. Нельзя воспринимать существующую вокруг тебя действительность, как данность и жить в ней. Кто-то задолго до нас обозначил условия нормального существования, нормальной оседлости и нормального потребления, и смирения. Я понял, что я так не хочу. Социальная среда формирует действительность. Делать так, чтобы было хорошо – это труд. Это желание развиваться. Я понял, что я не хочу, чтобы мои дети рылись по помойкам и ездили в электричках. Я понял, что никто и никогда не будет заниматься моей жизнью кроме меня, никому не выгодно, чтобы тебе было хорошо. У жизни человека нет смысла, нет никаких религиозных или каких-либо других целей, мои условные 70 лет жизни – это мелочь для вселенной, мы появляемся из неоткуда и уходим в никуда. Все, что происходит и случается ни за чем и ни почему. Никаких высших целей не существует, никаких предназначений, я никому и ничего не должен, и никто и ничего не должен мне. Плохо я видел, в нормальном я жил, хорошо я хочу достичь. Все, что у меня есть – это отрезок времени здесь и сейчас длинной в мою жизнь и я хочу, чтобы было хорошо, а не плохо или нормально.