Гена-стоматолог, узнав о моих путешествиях, посоветовал купить мотоцикл. «Зачем он мне?» Знаешь, как здорово, гонять, девчонок катать, наполни жизнь радостью. И я подумал, «Как мотоцикл поможет мне чувствовать себя цельной личностью? Суперсилой он не наделяет. Создаёт видимость, понт перед знакомыми, просто вещь. А кто-то скажет – статус, стиль жизни, ради обладания которым стоит жить.»
Через пару дней я приехал. Раскачиваясь на волнах прогретого вечернего воздуха, мы улавливали летний мотив приключений. Все компании кажутся причастными к чему-то, вовлеченными в процесс общения, хотя на самом деле все скучают, глядя как кто-то дурачится, и не знают куда уйти. Там всегда уныло, потому что ничего интересного не обсуждают. Они просто инстинктивно сбиваются в толпу и сосут четырёхградусное пиво.
Я позвал Вована, тот вызвонил Арса. Мы пили вискарь и наслаждались непринуждённостью общения, в процессе которого, сам порой понимаешь что-то новое. Каждому событию можно было придавать иронично-лёгкое послевкусие:
– У вас бывало такое, что прочитав какую-нибудь книгу или посмотрев фильм, ты такой – это про меня… автор меня понимает.
– «Идиот» Достоевского.
– «Американа» восемьдесят первого года.
– Фильм?
– Да фильм. Мужик приезжает в маленький городок и начинает ремонтировать круглую карусель с коняшками, ну знаете… такую.
– Ну-ну. Это ты сейчас весь фильм пересказываешь?
– Вы такой всё равно смотреть не будете. В общем его избивают местные, он потом возвращается в форме, оказывается, что он ветеран вьетнамской войны, капитан…
– Ты можешь сказать, чем закончилось?
– За последнюю деталь для карусели ему пришлось драться с волком. Там всё символично. Мужик после войны хотел вернуть людям счастье, радость, этой каруселью.
– Гляньте какие у того чувака штаны, интересно а мужские бывают такие?
– А я наверное не скажу про книгу или фильм, бывает когда п*****, читаешь что-то и уровень чернухи и жестокости зашкаливает, а такого, чтобы прям про меня было…
– А по поводу Достоевского, у него талант – залезть в шкуру мудака и оттуда вещать.
– Я пока не знаю другого писателя, кто бы так сильно писал, Фитцджеральд обещал, что «Ночь нежна» будет на уровне Достоевского, но там такие только последние десять страниц.
– А ты «Тихий Дон» читал? Или «Жизнь Арсеньева»? Ну почитай, это может и не Достоевский, но всё равно стоит.
Подходя к скамейке во дворе, Володька отработанным движением скидывает рюкзак на одну руку и достаёт виски, колу и пластиковые стаканчики.
– За что выпьем?
– За Дэна.
– Кто это?
– Дэн, мой знакомый врач, он спал со своими пациентками и испытывал угрызения совести. Внутренний голос ему говорил: «Ты не первый и далеко не последний практикующий врач, который спит со своими пациентками, к тому же ты холост». И когда он уже начинал успокаиваться, другой внутренний голос говорил: «Дэн, но ты же ветеринар!»
– За Дэна.
– Да, чтобы он больше не испытывал угрызений совести.
Под щебетанье около-подъездных воробьёв мы, молча, передаём бутылку. Где-то там Дэн испытывает облегчение. Всё это грозит перейти в обычную попойку или знакомство с заштампованными девушками, которые будут издавать призывно-утробный смех на любые шутки, усиливая внутреннее чувство тоски и одиночества. Или девушки с претензией, что им все должны, а она вся такая независимая и недоступная, её нужно добиваться. Для таких игр нужен IQ эмаптии пониже.
По дороге до Вована, мы обсуждаем возможные варианты развития событий. У меня денег почти нет, у Арса оказывается тоже.
– Вы как хотите, а я домой, мне завтра на работу – говорит Вован.
– Да ладно тебе, первый раз что ли?
– Не, настроения нет, на, вот вам пятерку, повеселитесь там за меня.
– Спасибо, я отдам.
– Да забей, не надо. Всё давайте, – Вован ушёл.
– Может в пиццерию? Там в монастырях вам вряд ли давали пиццу с ананасами и холопеньо?
– Даже не знаю…
– В центре новый клуб открыли – поехали. Ты в клубе сто лет, наверное, не был?
– Такси вызовем?
Удивлялся всегда кричащим для привлечения внимания друг другу девчушкам стоящим друг напротив друга, ты поворачиваешься и они заливаясь хохотом убегают. Странное действие гормонов, я потом должен, видимо подойти и спросить – «Это случайно не ты как бегемот хохотала у клуба». Сейчас правда так и парни себя ведут, но может они ещё не разобрались в настройках, подглючивает процессор или задний привод. Вторая категория людей, чьи мотивы для меня остаются загадкой, это те – кто приходят пожрать и покурить кальян под низкочастотные басы. Пузатые мужички выгуливают своих гурий, которые выйдут на высоком каблуке двадцать минут исполнить танец ленивых-кривых утят. Что за бред, Господи.
Охрана интересуется самочувствием, я отвечаю, что: «Надеюсь будет лучше». Мы спускаемся в подземное царство и направляемся к Харону за порцией отравы.
– Что будем пить? – ору я Арсу.
– Водку!
– Может что нормального?
– Да нет, водку.
– Запить чем?
– Ничего не надо, скажи просто водку!
Кладу на стойку пятёрку, бармен наливает и идёт их менять. Мы выпиваем и морщимся. Арс втречает знакомых и отходит к ним. На танцполе молодежь трясёт маслами. Ноги сами отрываются от земли. Меня подняли за руки за ноги и несут. Необычно. Четверо нерусских. Интересно куда меня несут. Меня поднимают по лестнице и выносят на улицу мимо охраны, к черному затонированному джипу. А это уже не очень хорошо. Поездка с ними сегодня в мои планы не входила. Я резко дёргаю ногами и руками. Меня роняют, пытаются опять схватить за руку, но я шлёпаю кулаком в чёрный клюв и вскакиваю на ноги. Меня опять пытаются схватить, но как-то незамысловато и я наотмашь бью. Толстый чурка орёт:
– Не надо всё усложнять!
– Идите-ка вы на***!!!
В стойке я интуитивно пячусь к стене, чтобы не зашли со спины. Сидя на асфальте у стены играют на барабанах парни и девушки с дрэдами. Играют что-то тоскливое. Я снимаю через голову рубашку, поворачиваясь к маргиналами спрашиваю:
– Вы не могли бы играть что-то поэнергичнее?
– Без проблем, чувак.
Они начинают тарабанить что-то весёлое. Я истощённый постами понимаю, что здоровые чурки вчетвером намажут меня на этот асфальт, как плавленый сырок. Подходят всё ближе. Неожиданно в круг запрыгивает девчонка в ярко-кислотных штанах и обняв меня за шею целует. Все они меня с кем то путают.
– Ты-то кто такая?!
– Только не дерись с ними. – она говорит шёпотом и резко оборачивается к остановившимся чабанам. Не знал, что девушки знают такие сложные семантические матные построения, как портовая сапожница. Активно жестикулируя, она объясняет, куда и кого собирается сношать. Она кричит охране у клуба:
– Х*** вы стоите там? Здесь русского парня собрались бить вчетвером, а вы там курите, мудаки!!! – быстро поворачивается ко мне и говорит – Бежим.
– А рубашка?
Она подымает рубашку, и мы бежим. Горцы бегут следом, но грузная комплекция даёт о себе знать через пару кварталов. Погоня позади и мы останавливаемся отдышаться. Я одеваю рубашку.
– Ты почувствовал искру между нами, когда я тебя поцеловала?
– Да как-то нет.
Она целует долго и смачно.
– А сейчас?
– Да кажется что-то почувствовал, может ещё раз?
– Хватит пока. Я видела с самого начала как тебя вынесли, потом, как ты снял рубашку… я думала у тебя появятся крылья и ты просто улетишь, но потом поняла, что это опять моя фантазия.
– Ты прикольная. Честно сказать я действительно ангел.
– Так и знала. Раз я тебя спасла – ты должен выполнить три моих желания.
– Это скорее к джинам или золотым рыбкам.
– Но я же тебя спасла, разве нет?
– Да я держал всё под контролем, – она посмотрела на меня и я не выдержав рассмеялся, – Ну ладно-ладно спасла, какие у тебя желания? (Кстати а где был Арс, когда меня выносили из клуба, неужели он не видел?)
– Ну во-первых хочу бургер и колу.
– Это не сложно, (правда я сдачу не забрал, чёрт, это была самая дорогая стопка водки в моей жизни). Что ещё?
Было видно, что она думает. Борется с желанием сморозить что-то совсем безумное.
– Ты можешь говорить всё что думаешь, я не буду о тебе как-то не так думать. И так ясно что ты не принцесса из замка, так что давай упростим наше общение…
– Ты так это сказал, поцелуй меня.
– Да без проблем, может в щёчку для разнообразия… Тебя как зовут.
– Целуй-давай, потом скажу.
–…
Идти по улице взявшись за руки было вторым желанием, третьим скорее всего будет … Хотя ладно, не буду загадывать.
– Меня зовут Элис.
– О-о Элис, ясно, меня тогда архангел Салафиил.
– Ну правда?
– Ну правда.
– Мне такое не выговорить.
Говорят, что если встретил вторую половинку, то представь, что придётся вечность смотреть на её лицо. Я посмотрел на свою спасительницу. Симпатичная, сумасшедшая, но симпатичная. Девушки познают себя через отношения, транслируют на парней свои комплексы и идеалы. Интересно сколько у неё было партнёров.
– Сколько у тебя было партнёров?
– Что?
– Ну сколько было парней с которыми был …. секс?
– А-а. А тебе зачем?
– Статистика для социального исследования.
– А у тебя?
– Ну пока что ноль и я надеюсь, что так и останется…
– Чего ноль???
– Парней.
– Ахах поняла.
– Ну и???
– Надо посчитать.
– Калькулятор нужен?
– А ты язва.
– Все ангелы такие.
На доски для сёрфинга ночью крепят подсветку, с берега это выглядит очень красиво. На интуитивном уровне происходит единение с океаном. С такими девушками также, всё вроде прекрасно, пока ты держишь равновесие. А они в свою очередь будут усиливать шторм, пока ты либо не утонешь, и тогда ты жалок, либо не выплывешь на берег, чтобы услышать укоризненное – «трус». Ты оборачиваешься, но это просто шум волн.
Прогулявшись по ночному городу, мы взяли такси и уехали на окраину, к какому-то заброшенному заводу. Оказалось, что моя новая подруга эквилибристка или канатоходец. Может, она сбежала из бродячего цирка поругавшись с метателем ножей. Она ходила и ползала по трубам на высоте двух-трёх этажей. Это была демонстрация, что-то вроде шоу талантов. Я волновался сначала, пока не убедился в том, что она не сорвётся. В первых утренних лучах она выглядела особенно эффектно. Плавные движения рук, развивающиеся волосы. Чудесное утро. Мы прогулялись по району. Матовые стёкла торгового центра поглощали утреннее солнце. У входа просил милостыню колясочник. Элис подошла к нему:
– Доброе утро.
– Доброе утро.
– Как поживаете?
– Нормально, – он был удивлён неожиданному вниманию.
– Посмотрите, солнышко светит, зелёная травка вокруг растёт. И у вас, однажды, отрастут ножки и вы сможете бегать и радоваться жизни!
Инвалид растерялся, не зная, что ответить. Анастасия сказала: «Давайте пять» и хлопнув его по ладони отошла. Я понял, что она разыгрывает хиппуху:
– Зачем ты так с ним?
– Что?! Я просто поделилась с человеком радостью. Улучшила ему настроение.
– А выглядело как издевательство. Он что ящерица ноги отращивать?
– Давай ты не будешь придумывать ни какие рамки. Человек должен быть свободен в своих поступках и суждениях.
– Есть границы, как тебе объяснить. Издеваться над инвалидом это за гранью добра и зла, так нельзя.
– Неужели ты такой же, как и все эта серая масса людей? Ты рассказывал про монастыри, я думала ты выше общепринятых норм поведения.
– Да, но я осознаю ответственность за всё что говорю и делаю, а ты себя ведёшь как обезьяна с автоматом.
– Значит я обезьяна? – она надула щёки и выпучила глаза.
– Ладно, не делай так больше.
Проходя через двор, она увидела старичка с тростью. На старом пиджаке я разглядел орден красной звезды. Элис шаловливо обернулась и я предупредил: «Даже не думай к нему подходить».
– С добрым утром вас!
– С добрым.
– Вы наверное ещё войну застали? – с наигранной наивностью спросила она.
– Да дочка, застал, – ветеран говорил неспешно, с чувством внутреннего достоинства.
– Ну и как? Наверное, страшно было – взрывы, убийства?
– Элис бл…
Дед смотрел уже не на нас, а куда-то поверх голов, сквозь пространство и время:
– Все мои товарищи погибли… Я надеюсь, на ваш век не выпадет таких испытаний, – в конце его голос надломился и он замолчал. Я прошептал: «Если ты ему ещё хоть слово скажешь я тебе всеку». Элис открыла рот чтобы ещё что-то сказать, но встретилась со мной взглядом и замолчала. Она буркнула: «Простите», и пошла вперёд.
– Зачем ты это делаешь? Ты понимаешь, что это неприемлемо? Ты его обидеть хотела? Ну сорви у него орден, растопчи, давай. Совсем е********?! Иди плюнь в лицо тем, кто может дать сдачи.
– Ты ничего не понимаешь.
– Да неужели? Если ты позволяешь себе такие вещи, нам с тобой не по пути…
– Ну и отлично.
И она ушла. Не всегда же она была такой. И она когда-то любила первый раз и была любима, но чего-то не хватало. Глядя на отражение своего парня, в своём сердце она спрашивала: «Чего хочет женщина?» Благородства его души? Но всё вокруг построено на внешнем, а не на внутреннем. Это модно, это популярно. В шестидесятые прошлого века девушка выбирала по любви. Сейчас главное, как окружающие оценивают её партнера. «Если бы у него не было машины, то вообще без шансов» – говорят они в шутку, или нет? С каждыми новыми отношениями чувства притуплялись, то что хотелось испытывать ярко и громко просто хрустело. Мужественным и брутальным – серьёзные отношения были не нужны, с чуткими и заботливыми – было скучно. Ушёл контроль, начались качели, в городе осатанелом от водки и лени. Уже на излёте, когда карета приобретает формы тыквы, они находят парня с хорошей работой, пока мы ищем ту единственную. Прозаичная реальность.
Я приехал к отцу на свои именины, в день ВДВ.
– Пап, я наверное стану монахом или священником…
– Лучше бы ты стал п*******м.
– Спасибо за поддержку.
– Всегда пожалуйста.
Разговор сразу не заладился. Приехали его сослуживцы. Началось застолье. Помимо бесконечных обвинений в адрес матери, начались нападки на церковь и попов. Когда все разошлись, я сказал:
– Съезжу к Власию в Боровск, он старец, как он скажет, так и сделаю.
– Какие старцы б****, слушай папу, я тебе зла не желаю.
– Да я уже достаточно сегодня услышал, можно было и не приезжать.
– Так всё, давай вали отсюда н****
– Да без проблем.
Шёл до метро шатаясь. Молился про себя, чтобы не упасть. Всё расплывалось. Каким-то чудом купил билет на электричку и когда доехал до Твери меня совсем разморило.
Говорили, что Власий может помочь найти пропавшего человека. Безошибочно определяет сложные заболевания, которые не могут выявить врачи. Наверняка он знает, что мне делать. Чтобы к нему попасть, пришлось остаться в монастыре потрудиться. Меня поставили мыть посуду. Чувствовалась общая разболтанность: огромное количество паломников стремящихся попасть к Власию и пьющие трудники. Один монах из этого монастыря после эстрадного турне будет объяснять журналистке со «Спаса», что это всё можно, это как водить машину, он же не перестаёт быть с Богом за рулём машины. А то что обеты, а мирские люди вокруг? Зачем принимать постриг, чтобы обращаться в кругах людей распущенных и лицемерных, утратив простоту и чистоту мыслей. Если бы это было возможно, то не нужно было бы отдаляться от людей и мирских попечений. Искушения и привязанности борют подвижника до последнего часа, а на наш пузырь в рясе не действуют. Он первый человек, на планете выработавший духовный иммунитет и убедивший в этом журналистку.
Власий принимал с половины пятого утра до десяти-одиннадцати часов вечера, без перерыва на еду. Через полторы недели у меня появилась возможность, и я встал рано утром в очередь. У кельи, желающие по очереди читали псалтирь. Я читал с ошибками, зато громко. К обеду подошла моя очередь, меня посадили у двери. Передо мной зашла бабушка с пухлым внуком лет девяти и жаловалась на семейные проблемы. Внук оказался не нужен собственной матери повторно вышедшей замуж. Интересно, что он им скажет. Он будет расти не только без отца, как я, но ещё и без матери. В церковь он как бабушка ходить не будет, да даже если бы и ходил, без мудрых наставников в жизни далеко не уедешь. Будет жить своим умом и скудными интересами, окруженный бабушкиной гипертрофированной заботой. К культуре и искусству такая бабушка его вряд ли приобщит. Если не похудеет и не займётся спортом – станет изгоем и неудачником. Если не потеряет интерес к учёбе под лавиной комплексов, то отучиться в универе и попадёт под каблук первой же прыщавой девушки решившей сбежать из под опеки матери или из маленького города. У личностно не сформировавшихся родителей родится ребёнок, которого будет воспитывать мать, основываясь на стереотипах и суевериях. И так до бесконечности. Надеюсь старец не слышит мои мысли.
Старец говорил пословицами и скорее утешал бабушку, просившую вразумить родную дочь. Что-то мне подсказывает, что и у неё с дочерью ворох неразрешенных проблем. Жалко мальчугана, но у него совсем отсутствующий вид. Он вообще не понимает зачем расстраиваться, ведь бабушка, судя по его пухлым щёчкам, готовит вкусные творожники и блины. Они наконец выходят.
– Благословите отче.
– Бог благословит.
– Меня зовут Илья, я был послушником в N пустыни и хочу найти свой путь в жизни. Я проехал несколько монастырей, и не знаю… все они не для меня, а Печорах меня не оставили. Куда мне поехать?
– Так ты был у N пустыни, у отца N, так и возвращайся туда. Там очень хороший монастырь.
– Хм, да, хорошо.
– Это ты читал псалтирь так громко.
– А, да, простите.
– Нет, хорошо читал, может будешь священником, в семинарию не думал поступать?
– Вообще то нет, у меня был один знакомый семинарист со Сретенской, от учёбы у него пропало, как это сказать… воодушевление, молитвенный дух.
– Понятно. Собирайся и завтра уезжай, не оставайся дольше, а то быть искушению, – старец протянул помело, – Держи помело, и выметет тебя из монастыря как помелом.
– Спасибо, благословите.
– Бог на помощь.
Игра слов с помелом стала понятна чуть позже. Вместо того чтобы уехать, я решил доработать ещё неделю, как обещал при заселении. На медовый спас на трапезную женщины приносили мёд – жертвовали на монастырь. Одна из бабок подозвала меня и начала меня убеждать взять две банки.
– Простите, вы, наверное хотели пожертвовать на монастырь…
– Нет, я хочу отдать вам.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Что ж спасибо, с праздником вас.
– И вас, храни Господь.
У меня не было денег на обратную дорогу и я отдал две банки мёда на ярмарке перед монастырём. Теперь есть на билет. В трапезной подошёл повар и спросил про эти банки. Я всё рассказал, и он не поверил, назвал меня вором: «Если не вернешь сейчас же мёд, я всё расскажу келарю». Я побежал обратно на ярмарку, женщина стоявшая в этой палатке уже уехала. Купить другие две банки не хватит денег, я отдал значительно дешевле, чем они продавали. До конца рабочего дня оставался час и я доработав, пошёл собирать сумку. Надеюсь к церковному суду меня за мнимое воровство не привлекут. В четыре утра я с рюкзаком сидел у кельи старца и ел помело. Я попал к нему первый:
– Батюшка, всё как вы сказали, не стоило оставаться.
– Ну что ж езжай.
– Благословите на дорогу.
– Божие благословение.
Рядом со старцем ощущалась радость. Доехал я в приподнятом настроении и очень быстро. Пора возвращаться в N. По приезду я пошёл сразу к наместнику. Он был рад моему возвращению. Надеюсь Власий не заключал с ним договора – возвращать всех послушников. Правда, благочинным стал теперь молодой иеромонах, тот самый, отправивший бесноватого Сергея в неизвестном направлении. Послушание мне назначил – мыть туалеты и душевые, в качестве наказания. За что только наказывать не понятно, я же не в мир поехал, да и прошение написал на отъезд, но ему всё это, по барабану. Смирится это значит отбросить собственные эгоистичные мотивы, и отстаивать благополучие ближнего, а не наоборот. Смиренного человека не сломать, потому что он готов поступиться своим эго, и никогда – своими принципами, основанными на рассуждении, а не на холодном кодексе.
Короче я мыл толчки. С какой-то стороны, я даже был рад возможности почувствовать движения уязвлённой гордости. Где-то глубоко, под броней безразличия, а значит, вырывать эти корни придётся «с мясом».
Зачем это всё вообще? Эти поездки? Чего мне не хватает? Связаться с первоисточником, с Творцом, для того чтобы найти своё призвание. Или найти себя в этом. В чем моё предназначение и как я могу изменить мир к лучшему. Чтобы не сделать хуже, нужно познать себя и познать людей. Я имел собственную гипотезу своей судьбы и бесстрашно следовал за ней не взирая ни на что. Если я трачу годы своей молодости на понимание экзистенциально важных вещей, то Господь воздаст за это в будущем, да и не мог я не разобравшись со «всем этим» жить дальше.
Я был рад вернуться в родные стены. Не было отца Никиты, и собирался уехать жить в лес отец Симеон. Но я по-прежнему сидел по ночам у белого храма и спрашивал: «Скажи, что мне делать, укажи путь, избавь от искушений превышающих мои силы».
Чуть больше чем через месяц санитарных работ мне вернули подрясник, что обычно означало смену послушания. Назначили кладовщиком. Складов было много и везде был беспорядок. Как вели учёт я вообще не представляю. Помимо погрузок продукции на московские ярмарки, я выдавал продукты на две трапезных и всё необходимое для пекарни и цеха консервации. Помимо этого я конечно разгружал машины которые привозили продукты. От бесконечной суеты и попыток навести порядок и чистоту на складах, вечером я падал без сил и выключал телефон. Тогда начинали стучать в дверь и погрузки продолжались. Кроме того не было никакого понимания со стороны молодых братьев-иеромонахов благочинного и эконома.
В монастырь часто приходят наркоманы, и если в мужских порой такая «мясорубка» я вообще не представляю, что творится в женских, где должен быть «клубок змей». Двое таких парней у нас стали послушниками и продолжали периодически давать себе «отдых». Просто раньше все боялись отца Авраамия, который мог в стиле спартанского царя Леонида отправить кого-то искупаться в озере. Теперь был молодой благочинный, которому льстило внимание со стороны этих парней. Они часто за ним ходили, выпрашивали несуразные благословения и в монастыре постепенно наступал хаос. Деятельный отец Авраамий на фоне преемника или других благочинных остался в моей памяти как человек, владеющий необыкновенной проницательностью. Старые насельники монастыря могут со мной поспорить, но такого порядка никогда до или после в монастыре не было.
Эти два послушника начали «исполнять», пытаясь вывести меня из себя. Когда на провокации я не повёлся они прислали того самого наркомана поставленного наблюдать за бесноватым, который избил его. Этот тоже начал материться и быковать, толкнул меня в грудь. Я сказал:
– Давай заводи, посмотрим, что там у тебя внутри.
Он постоял десять секунд, и передумал. Развернулся и вышел, даже жалко. Нужно, наверное, было идти сразу к наместнику, но его не было и я пошёл к новому благочинному. Больше всего меня вымораживало то, что они в подрясниках ходят обдолбанные с огромными зрачками по монастырю. Отец Анатолий пропустил всё это мимо ушей, а конфликты продолжались. Я пошёл стуканул ещё раз, не знаю насколько это укладывалось в заповеди, но торговля наркотой точно не укладывалась. Как-то он собрал «Совет джедаев», где в место старой братии посадил двух монахов – ездящих только на ярмарки, одного из послушников-торчков и духовника братии. Состав меня сразу возмутил, ну да ладно. И без наместника решил вынести вопрос на обсуждение. На мои доводы он ответил:
– Во-первых ты их осуждаешь, у всех свои слабости и это не твоё дело. А во-вторых ты должен отвезти им сам продукты, если они не могут, помочь им нести послушание.
– Хорошо, у меня такой вопрос: из присутствующих, никому больше не надо помочь? А то у меня так много сил и времени, что я …
– Хватит юродствовать.
– Все так считают? Отец Иеремия? Вы тоже? – спросил я у духовника.
– Да, я тоже.
– В таком случае я снимаю скуфью, подрясник, потому что мне стыдно в нём ходить вместе с обдолбанными послушниками…
– Не тебе решать, что снимать или одевать.
– Тогда я просто ухожу из монастыря, подрясник занесу в рухлядную.
Духовник начал укорять меня в непослушании. Я просто вышел оттуда. Это ни в какие ворота… Ещё и виноват.
В утро перед отъездом духовник попросил меня на разговор. Вместо того чтобы как-то наставить или объяснить своё решение, он испортил настроение окончательно. Из меня прёт гордыня и смирятся мне придётся в миру. После него я зашёл к отцу Симеону. Выслушав меня он рассмеялся и сказал:
– Откуда им знать, что тебе лучше, или что ты должен остаться здесь…
– Но Власий сказал…
– Власий мог ошибаться. Чтобы выбрать монастырь, нужно поездить, нужно посмотреть. С чего они взяли, что в миру погибают. И в миру спасаются и в монастырях погибают, так что не обращай внимания на всё что духовник наговорил, он просто гневливый. Я тебя полностью поддерживаю.
– Спасибо отец, а то я уж думал…
– Не забивай себе голову глупостями. Ангела-хранителя и Господа Спасителя, в добрый путь.
Первый раз в жизни мне «поправили» настроение полностью на противоположное, не знаю, как отцу Симеону это удавалось. Он имел внутреннюю радость, какое-то достоинство души, которые ты чувствовал. Я вернулся в Тверь, разочарованный, но не теряющий надежды. Чтобы заработать на дальнейшие поездки, устроился в большой магазин кормов для животных, потому что понравилась девушка, которая там работала. Я увидел на дверях объявление и устроился. Правда ничего не вышло. Она через месяц «отморозилась». В январе я поехал в Печоры, уже в третий раз. Меня опять не оставили. Не знаю, что со мной не так. Пока я ехал до Пскова, я вспомнил, что к себе в гости звал Арс, он как раз переехал в Псков, так как в Тверском отделении «Единой России» у него не заладилось. Мы созвонились и на две недели я ушёл в запой. Арс обещавший погулять за его счёт, в итоге зажал бабки и это был второй раз после клуба, как он слился и я решил, что на этом мы пожалуй наше общение закончим навсегда.
Все деньги я пропил и пришлось звонить друзьям, чтобы выслали. Решил поехать в Оптину. На автобусе до Москвы и на электричке до Калуги, там опять на автобус. Приехал к вечеру. Стояли морозы и оказалось, что могут ещё и не взять. На ночевку в монастырской гостинице мне бы может и хватило, но что делать дальше? Всё-таки повезло. А вот второго парнягу шедшего со мной с вокзала пять километров не взяли. Я отдал ему оставшиеся у меня рублей пятьсот. Трудников селили в основном на скиту рядом с монастырём, где в девятнадцатом веке жили оптинские старцы. Их домики реставрировали. Я был наслышан, что в Оптиной почти военный порядок. Так и было. Кельи запирали до вечера, так что прийти передохнуть было в принципе некуда. Ранняя утренняя служба, не идти на которую нельзя, потом завтрак и послушания, обед и послушания. В пять вечера служба в храме, до восьми. На всенощных по четыре часа. Затем ужин и чуть живые все приползали в общие кельи в задней части каменного скитского храма. По скиту гулять было запрещено. Я читал жития всех четырнадцати оптинских старцев и здесь мог прикоснуться к этому преданию. На скиту воздух пропитывала молитвенная тишина, спать в храме мне нравилось. Если бы было можно я бы навсегда остался в этом скиту и больше не выходил бы даже в монастырь. Женщин сюда не пускали, за редким исключением вместе с редкими экскурсиями по праздникам.
За каждое крупное послушание отвечал иеромонах или иеродьякон, которые в случае затруднений, могли обратиться к благочинному, которому не приходилось самому везде бегать и всё контролировать. Порядок здесь мне понравился, правда иногда они перегибали с этой «муштрой». Всех монахов и батюшек раз в полгода переселяли в другие кельи и меняли послушания, чтобы никто не обзаводился слишком большим количеством вещей, которые трудно перевозить, и так сказать – не «пускали корни» на послушаниях. Братия благодаря этому на послушаниях была взаимозаменяема.
Всё было неплохо пока не начался великий пост. Этот пост был по-настоящему Великий, без преувеличений. Так плохо меня ещё никогда не кормили. Пустые супы, сечка, гречка, по выходным варёная картошка, но и её давали мало. Сначала на столы ставили что-то вроде солений: помидоры или квашенную капусту, но через полторы недели и они закончились. Работать стало тяжелее. До поста я мыл посуду в паломнической трапезной и там познакомился с белорусом-Анатолием, что в конечном итоге и спасло меня от голодной смерти. Он был страшим на трапезной и основной его задачей был контроль десяти-двенадцати девушек и женщин паломниц занимающихся готовкой, чисткой, мойкой. Они постоянно ругались, обливали друг друга водой или прикладывали поварёшками. Если смотреть в корень проблемы, то женщинам просто не место в мужском монастыре. Их там «крутит» с удвоенной силой. Но Анатолий обладал чарами усмирения. Как рефери на ринге. Чем больше я общался с Анатолием, тем больше удивлялся. Он был очень светлый человек, поэтому я и нашёл с ним общий язык. Худой, бородатый, смешливый белорус. Это был второй «благоразумный разбойник» встреченный мной в монастырях. Когда-то он сидел на героине и с такими же «выносил хаты». Его поймали, он сел на пять лет, и в тюрьме уверовал. По его словам он впервые начал жить, как будто «открылось окно». За год до освобождения «всплыло» ещё одно дело:
«Мне было абсолютно всё равно, что решит суд, увеличат срок или нет. Находясь в четырёх стенах, я впервые стал свободен. Всё время молился, читал святых отцов. Занялся Иисусовой молитвой, и всё происходящее вокруг для меня перестало существовать. Телом я по-прежнему был в тюрьме, но душой нет.
Когда вышел, работал в реабилитационном центре. Потом работал на производстве Свято-Елизаветинского Минского монастыря, стал там бригадиром цеха, но ничто не приносило удовлетворения. Анатолий решил поехать в Оптину – спросить у Илия, где его место. Кстати, срок тогда увеличили, и он отсидел ещё четыре года. Никогда бы не подумал, что он вообще сидел. Анатолий нёс внутренний свет, как прожектор маяка. Удивительных порой людей встречаешь в монастырях.
В «Братьях Карамазовых» описан как раз этот скит, я решил перечитать единственную подаренную отцом книгу. Воспринималась она не только иначе, оттого что Достоевский описывал эти места в начале, но и оттого что я читал её теперь будучи верующим. Мне наконец стал понятен её смысл, её посыл, хотя я уже читал её пару раз. Она не просто открылась новыми гранями, но стала живой и объёмной, конечно и обстановка способствовала.
Оставаясь в изоляции от внешнего мира появляется время и силы на мыслительную деятельность. Ты погружаешься в философские вопросы и ищешь ответ, который подаётся порой через окружающую действительность. Я не дошёл ещё до абстрактных измышлений, но что-то в моём котелке уже варилось. Если Бог источник всех благ и человек погружается в страдание тем больше, чем дальше от него отходит, то какое место занимает наша воля? Бог задаёт карту и нашим выбором является как мы по ней пройдём, не куда, а скорее, как? Одно и то же испытание можно «завалить» впав в уныние, тоску и просто нежеланием ничего решать, а можно искать наиболее правильное решение. Изучая поучения и жизнеописания святых, я приходил к выводу, что все они были деятельны, не в смысле социального служения, а в смысле движения к Богу. Получается грешник скорее тот, кто может идти – и не идёт из протеста, потому сам решил, что вариант решения проблемы всего один, и он ему не подходит. Он не ищет и не пробует, зациклившись на себе. Так Паисий Святогорец с одобрением отзывался о «поиске» молодёжи заражённой западной культурой хиппи и идеи «свободы». Пусть они ошибаются, совершая тяжёлые грехи, но они ищут, и если найдут правду – область где всё будет истинно, без лжи и лицемерия, то навсегда в этой истине останутся. Потому что плохое и фальшивое им уже неинтересно. Другой вопрос в том, что их на входе могут встретить недобросовестные священники, но даже это не будет преградой, если человек почувствовал духовное измерение находясь на службе или исповедуясь.