В городе ввели полный локдаун. Не летали только дымящиеся вертолёты отстреливающие зараженных. Не работал общественный транспорт, тормозили и штрафовали все машины без специальных разрешений. Я на автобусе на месяц уехал в Кирилло-Белозерский монастырь. Основной причиной было то, что к Жанне должны были приехать гости из Питера. Я опять молился, чтобы все наши планы на совместную жизнь осуществились. По телефону мы обсуждали венчание. Она решила, что спать мы до венчания теперь не будем. И на мой вопрос встречалась ли она вообще с верующими, чтобы сейчас принимать такое решение, она ответила, что нет. Не встречалась. Но вы же спали, без всякой свадьбы, без венчания, тебе это раньше не мешало? Двойные стандарты, но я согласился. Сначала она хотела венчаться в Твери, потом решила, что хочет венчаться в соборе у себя и я должен подать прошение на имя ректора. Проблема заключалась в том, что ректор был и настоятелем собора, в котором она работала и может благословить венчание, только после второго курса. Тянуть с этим он может сколько угодно. Я пытался ей это объяснить, и мы поссорились. Что-то в ней перемкнуло, ехать работать на лето она уже никуда не хотела «Я нужна в соборе». Есть манипуляции «прошитые» в голове девушек «по умолчанию», как например: «У меня проблемы с эмоциональной сферой, я не могу выразить, то, что думаю». На самом деле девушка «тянет» с тем, что хочет, для того чтобы парень не отказал, когда она всё-таки решит озвучить своё желание. Я поехал один на виноградники отца Иеремии в N…ову пустынь, заработать на свадьбу.
Так я познакомился с Вячеславом. На восемь лет старше меня, бородатый мужик с хорошим чувством юмора. Год назад я видел его в монастыре и хотел познакомиться-пообщаться, но как то повода не было, а навязываться я не умел. С ним мы постоянно угорали, чтобы просто не сойти с ума, от абсурдных ситуаций, создаваемыми нашими спартанцами, под гнётом отца. Духовник выращивал гектар северных сортов винограда и двенадцать восьмидесятиметровых теплиц овощей. Вячеслав водил монастырский уазик с прицепом рассады, а меня отец назначил бригадиром. Никто не хотел ехать на плантации в «Кэндиленд». Трудников сюда отсылали за провинность. Контингент кривых, косых и хромых мужиков и стариков о котором я говорю, составляли люди непривыкшие и непригодные к физической работе. Всю жизнь либо пившие, либо сидевшие. Так, коэффициент полезного действия, приближался к нулю, особенно когда началась жара. В теплицах было градусов шестьдесят и очень душно.
– Это ваши птенцы, ваши дети, вы должны вести их, – сказал как-то отец Иеремия.
– Батюшка, это скорее всадники апокалипсиса, а не птенцы…
– Ну, может быть, – усмехнулся в бороду отец.
Мои птенцы стояли, плевали и матерились. Разговоры они вели о выпивке или о тарифах на мобильный интернет:
– А я вот квасок беру, дрожжей туда раз, сахарку два-с, в тёплое место на недельку и «Хеннеси» готов. Вот такая штука!
– Сигареты есть? Прима? Ну давай приму, все легкие с ними выплюнешь…
– Сегодня что? Опять как червяки в земле копаться будем. Это вон, Виталя у нас крот, может руками копать.
Почти у всех них был «испорченный помысел», как это называл Паисий Святогорец. Всё происходящее они всегда видели в негативном ключе. В обед, когда можно было сходить на озеро – окунуться, они ходили в сельский магазин за водкой. Кадры решают все, и система бьёт класс. Не знаю, как я выдержал это лето, провокаций и искушений было очень много. Пару раз доходило чуть не до драки с пьяными уголовниками, но так как я уже был готов вырубить любого, в последний момент они отступались. Может, пробовали меня на прочность, как неразумные дети, старающиеся определить границы дозволенного.
Тем не менее, нам с Вячеславом удалось выдать фантастический сезон. Благодарю Бога, за то, что я встретил такого крепкого соратника, близкого мне по духу. Вдвоем, в синергии, удавалось контролировать всех в разных уголках угодий. Иногда приезжал батюшка и начинал бегать со всеми от одного задания к другому, отчего во второй половине дня все сильно уставали, и не успевали закончить ни одно из начатых дел. Такая методика, внешне казавшаяся деятельной, приводила к тому, что мы переделывали одно и то же по несколько раз. Потому что торопились, или не правильно объяснил отец, или правильно объяснил отец, но трудники всё равно сделали по-своему.
Мы с Вячеславом избавились от одного ленивого охранника, чтобы из монастыря нам прислали Александра. Тот возил водку живущим там рабочим и продавал в поселке наши огурцы. Избавились, в конце концов, и от него. Отец Иеремия не был склонен к поспешным решениям, так что каждую реформу приходилось лоббировать месяцами. После теплиц мы успевали сходить на вторую смену в трапезную, перед тем как упасть и вырубиться на кроватях, я обычно ещё успевал сходить в душ, но на большее сил уже не было. Консервный цех не справлялся с шестнадцатью тоннами собранных огурцов, а возить их на тверские базы, отец не хотел. Лишние огурцы ночью выбрасывали в озеро, отчего наша работа теряла всякий смысл. Сколько сил с этими грядками, посадкой, поливом, привязыванием бесконечных веревочек, удобрение, сбором, чтобы их выкинуть…
Мы созванивались с Жанной, и она звучала как из космоса. Всё сильнее чувствовалась её отстраненность. Похоже, что она держала меня как запасной вариант. Мне было горько это осознавать, что это опять не та девушка. Иван Ильин писал: «Человеку доступна двоякая любовь: любовь инстинкта и любовь духа. Они совсем не враждебны и не противоположны, но сочетаются они сравнительно редко. Отчасти потому, что многие люди совсем не знают духовной любви; отчасти потому, что обе эти любви вступают в разноречие друг с другом; отчасти потому, что более сильная из них не дает другой развиться и окрепнуть и просто подчиняет себе слабейшую. Но сколь же счастливы те люди, у коих оба потока любви соединяются в один и становятся тождественными!»
Я всегда встречаю инстинктивное влечение, а девушки к которым испытываю сознательное, духовное, не отвечают мне взаимностью. То ли потому что находятся не в той «фазе», и ещё не осознали, что выбирать спутника жизни стоит по единству духа, образа мыслей. То ли потому, что я ничего, в обычном понимании, не добился в жизни. Не нашёл любимую профессию, не имею собственного жилья и дохода. Как бы там ни было, Вячеслав поддержал меня тем, что я её просто не интересую, и она решила переобуться. Если бы любила, ей было бы всё равно, она готова пройти сквозь стену, приехать в другую страну. А если нет любви, то зачем медведю предпринимать попытки крутиться на колесе в клоунском колпаке. Это только отдаляет меня от понимания себя и своих истинных желаний. Ксения пыталась доказать себе, что любит, а Жанна оказалась просто более прагматичной, хотя уверяла, что ждёт и хочет свадьбы.
Учебный год начался с назначением на N…скую кафедру нового митрополита, два года до этого бывшего Тверским. В Твери он отправил всех «заднеприводных» в запрет на пятнадцать лет, за что вызывал уважение. (Правда, его преемник, это решение зачем-то отменил. Нельзя осуждать, но оценивать поступки важно и нужно, как говорил Даниил Сысоев. Я оцениваю такой поступок, как неприемлемый). Перевод я расценил как хороший знак и возможные перемены в составе руководства. Все иподьяконы перешли «по наследству» новому митрополиту. Он умел ментально давить на людей. Тем, что молчал и иногда чуть приподымал бровь. Так как на прежней кафедре он сменил почти всё городское священство, малодушные священники, державшиеся за свои приходы (не прихожан), его очень боялись. Один при нем, прямо во время службы, от волнения, упал в алтаре в обморок.
Когда архиерей заступает на новую кафедру, он обычно совершает «апостольский круг», то есть объезжает со службами все приходы, чтобы лично познакомиться со священством. Тут становилось понятным «кто из какого теста». Одни стелились, кланялись, дарили дорогие подарки и закатывали пышные обеды, а другие спокойно и уверенно служили и человекоугодием не занимались. К сожалению, таких были единицы.
Жанна продолжала морочить голову. Я ждал её у собора, а потом она зашла к знакомым на пятнадцать минут и не вышла. Через час мужик с коляской сообщил мне что «Жанна просила передать, что выйти не сможет». Это был уже верх хамства, но до девяти вечера я её всё-таки прождал, чтобы услышать что-то вразумительное. Она так и не вышла. Потом звонила-писала, просила прощение и клялась в вечной любви. Закончилось всё тем, что идя к кафедральному собору в субботу, один из семинаристов, сказал мне, что видел вчера Жанну в центре с каким-то мужиком. Он не был уверен, что это была она, видел их со спины. Ещё через две недели молодой дьякон с третьего курса сказал, что её кто-то подвозил. Может просто такси? «Не похоже было на такси». Я подошёл в тот же вечер к ней в соборе:
– Уже двое сказали, что видели тебя с каким-то парнем.
– Да? Может они обознались?
– А кто тебя подвозил на днях до собора?
– Да никто.
– Слушай, я тебе уже не доверяю и просил предупредить, если ты решишь водить шашни с кем-то, честно признаться, а не работать на два фронта.
– Илья, это бред, ни с кем я не гуляла.
– Давай на этом закончим отношения.
– Это ТВОЁ решение.
Может, главное здесь было – перенести ответственность. Через какое-то время всё подтвердилось. Самое обидное, что парень, с которым она решила встречаться втихаря, был фуфел с третьего курса. Никакой. Почему она решила его выбрать, потому что удобный? Слова поперёк не скажет? Без «сильного плеча», ей всегда будет чего-то не хватать. Не будет наполненности и гармонии, так она займет место главы семьи. Взвалив на себя мужские функции в управлении семьей, женщина становится несчастной. Она либо ищет мужественность и поддержку на стороне, либо не осознано выплёскивает своё негодование и неполноценность на безвольного мужа. Девушки, не осознавшие своё место в семейной иерархии, по сути, не повзрослели. Дефектные, не пригодные для серьезных отношений и воспитания детей. Как ты смотришь на то, чтобы лет через пять, я стал твоим бывшим мужем?
В начале ноября мы с митрополитом поехали служить в Шексну. Уже год как там построили новый собор, на деньги местного директора шоколадной фабрики. На службе должны были венчать выпускника. Служба прошла как обычно, и мы поехали в кафе на территории фабрики, где организовали застолье. Так как митрополит, ушёл с сильными мира сего, куда-то в кабинеты, начали без него. Настоятель местного храма, дьяконы, иподьяконы, хор и молодожёны. На столы выставили алкоголь, и я по тихой грусти пил в одного. Рядом с настоятелем сидеть было опасно он постоянно наливал всем водку, и сыпал тостами, так что я рассудительно сел подальше. Сидели часа три, пока не дали распоряжение ехать собирать облачения и богослужебную утварь в машины. Молодой русый Василий напился первый раз в жизни и вместо того, чтобы собирать вещи всех отвлекал. Уже в машине к нам подошел старший иподьякон и сказал, что делает замечание мне и Василию, без конца ко мне пристававшему и смеявшемуся во время сборов. Меня эти замечания окончательно достали. Все эти немыслимые требования, то, что он постоянно задерживал нас до вечера, чтобы убираться в ризнице… Вот что делает крупица власти, с закомплексованным и утверждающимся за счёт других, нетопырем. Я сказал, что ухожу с иподьяконской службы. Давно хотел это сделать, потому что всякая учёба, с этими бесконечными выездами, прекратилась.
Василия в скором времени начало сзади рвать. Мы останавливались, раз пять. Проезжающий мимо старший иподьякон позвонил Овсянкину (тому самому, с которым теперь встречалась Жанна) и настоятельно советовал всем снять подрясники, чтобы мы не попали в вечерние новости. Василий заблевал свою рубашку, и я отдал ему свою. У него начались «вертолёты» и полная неадекватность, он начал петь и орать. С переднего пассажирского сиденья я пытался достать его, но Макар сзади зачем-то начал меня душить. Я выкрутился, ногой задев лобовое стекло:
– Ты что идиот меня душить во время езды? А если бы я толкнул водителя, и мы слетели в кювет? Ты нормальный вообще или как?
На шестой остановке Василий побежал с дороги по косогору в лес. Там же где-то и упал, его пошёл подымать Макар. Садиться в машину он отказывался. Все эти «танцы с бубном» мне порядком надоели. Я хорошенько его тряханул, надавал по щекам и затолкал на заднее сиденье.
– Эй, не смей так обращаться с моим одногруппником, – с красным носом сказал Макар.
– У себя на приходе будешь говорить, кому и что делать, – его недавно рукоположили в дьякона, и он считал, что уже ухватил Христа за бороду. Всегда стараясь занять более видное, важное место.
Я отпинал по ногам Василия, хохотавшего и высунувшего их наружу, чтобы не закрылась дверь. Сбоку в висок прилетело. Полутораметровый дьякон Макар повис у меня на шее сзади, и мы упали на обочину. Вспомнив тренировки в водолазных войсках, он решил провести удушающий. Я поднял руки вверх и закричал семинаристам в машине:
– Эй! Оттащите его, парни!
Кроме пьяного Василия, там сидел трезвый Овсянкин за рулём, друг Макара и стукач – Морозов.
Дьякон не подумал, что ручки у него короткие, как и шея. Рукой через себя я нахлестал ему по лицу, и укусил за бицепс, которым он пытался меня душить. Он отпустил и пока я откашливался, сел и заперся в машине. Я постучал в окно:
– Ты же хотел подраться, подушить меня, иди-выходи, трус, чего ты там спрятался. Если не выйдешь я разобью окно и вытащу тебя как Стивен Сигал.
Я уже начал наматывать на кулак носовой платок, как машина сорвалась с места и оставила меня одной куртке на голое тело, без денег и телефона на трассе. Попутки не останавливались, и мне пришлось идти пешком.
Разбор полётов на следующий день начался в десять утра. Сначала вызвали Макара с колоритным синяком под глазом, потом иподьяконов отсидевшихся в машине. Меня вызвали последнего, решение было готово ещё вчера. Священнослужителям запрещено драться, если первым ударил дьякон-третьекурсник, и веской причины для этого не было – его должны были отправить в запрет на полгода. И это жирным крестом перечеркнуло бы его дальнейшую карьеру при новом митрополите. Синедрион без проблем нашёл «козла отпущения». Мою версию событий не слушали, перебивали. Ректор утверждал, что я издевался над бедным пьяным Василием и Гандапас был вынужден его защитить. Все дежурные помощники и проректоры ни разу не подняли глаз от стола, давая мне понять, что на мою защиту не встанут. Говорил только ректор и ключарь собора, которого я быстро осадил тем, что «если вам пару раз дадут в голову, будут душить на земле с минуту, а потом вы час будете идти по холоду до города в одной куртке, вы тоже можете что-то напутать».
Ректор посоветовал мне пойти в монастырский собор помолиться, пока они будут совещаться, что я и сделал. Опять я попал в ту же ситуацию. Обычно я не теряя самообладания, уходил с таких совещаний – собирать вещи. Я подумал, пусть отчисляют, с моим уходом под вопросом станет существование второго курса, никто не сможет печь просфоры такого качества на архиерейские службы и в собор. Решил, что не буду писать или звонить митрополиту и рассказывать, как всё было на самом деле, потому что по заповеди должен простить тех, кто нанёс мне обиду и не отвечать злом на зло. Пусть Макар учится, служит, если Бог знает правду, то мне этого вполне достаточно. Если я не смог удержаться от алкоголя и пил в этой компании крыс, то могу исполнить заповедь о врагах, хотя бы сейчас. Через полчаса меня пригласили в ректорскую.
– Мы приняли решение о вашем отчислении.
– Спаси Господи.
– Вы ничего не хотите сказать, кроме «Спаси Господи»? – повисла тягостная тишина. Я подумал только о том, как расстроится бабушка и Якунин, когда узнают.
– Я считаю, что это слишком жесткое взыскание. Драку начал дьякон, меня бросили на трассе. Ни в СМИ, ни в полицию я не попал, а под «синим небом» виноваты все.
– Ты тут так дерзко себя защищал…
– Хотите, чтобы я попросил прощения? Для меня в этом вопрос не стоит… Я остаюсь при своем мнении по поводу всего, что вам рассказал о вчерашнем происшествии, и менять его не собираюсь. Вы не хотите рассматривать всё объективно, это ваше решение. Если я кого-то лично оскорбил (встаю на колени) в ходе обсуждения, то простите.
– Ты должен будешь заплатить за треснутое лобовое стекло.
– Сколько стоит замена стекла? Тридцать-сорок тысяч? Я давно не общаюсь с родителями и ни от кого не получаю финансовую поддержку, так что если оставите меня в монастыре, могу отработать.
Ректор расцвел, увидев меня на коленях. Он считал это полной победой. Но победой это считал и я, сумев смирить свою гордость, перед людьми, которые этого совершенно не заслуживали. Ректор продолжил:
– Мы оставим тебя, найдём какую-нибудь работу, и возможно восстановим.
– Спасибо, всего доброго.
Я встал и вышел. Неделю они не знали, что со мной делать. Я сидел в келье, где уже месяц жил один, играл в ноутбук Андрюхи, который остро переживал моё отчисление. Как и последние двое моих одногруппников со свободным посещением. Мужики как могли меня поддерживали, хотя в восстановление никто особо не верил. Все помнили прошлогоднюю историю, когда второкурсника отчислили за то, что тот, в шутку, пнул сзади по подошве ботинка Василия. Система не терпит неповиновения, а тот студент пошёл на принцип и свою вину не признал.
Меня поселили в клоповнике, в прямом, а не переносном смысле. Сначала игумен монастыря хотел поставить меня на трапезную – поваром, но потом передумал и назначил бригадиром у трудников. В мои обязанности (помимо монастырских работ) входили закупки бытовых товаров для монастыря. Просфоры я теперь пёк бесплатно. На мои звонки старшему иподьякону по поводу зарплаты, тот не отреагировал. Он знал, что я теперь не «рукопожатный» и относиться ко мне можно как к скотине.
Прошла зимняя сессия, восстанавливать меня никто не торопился. Ректор решил дотянуть до конца учебного года и предложить опять поступить на первый курс (в лучшем случае). Утром и вечером меня ставили чтецом на монастырских службах, иногда пономарем. В алтаре новопостриженный (вопреки моим увещеваниям) Тимофей как-то сказал: «Илюша, вы как тот, который всё кричал – «Сын Давидов, Сын Давидов!», а ему говорили – замолчи, заткнись…» И эта шутка, о том что я два месяца смиренно переносил все издевательства начальства с послушаниями и работой, было для них подобно крику.
Доделав рождественский вертеп из снега, в который можно было заходить в полный рост, я заболел. На послушание не ходил, напился с Андрюхой и начал собирать вещи, так как меня на этот раз, заложили трудники, и игумен решил со мной попрощаться… от греха подальше.
В Твери я встретился с Якуниным. Он меня выслушал и сказал:
– Илюх, ты просто не «дожимаешь», когда накапливается стресс. Тебе надо было отпроситься на недельку, приехать сюда, отдохнуть, если так тяжело было с учёбой, с Анной, со службами и просфорами. Я тебя прекрасно понимаю…
– Я хотел написать прошение, домой съездить, но не успел.
– Зачем ты вообще с этими п********* пил, если не уверен в них?
– Кто же знал, что этот Макар решит на мне пьяный выместить обиды.
– У меня тоже знаешь какой п***** на работе? С утра совещание, и меня как начальника отдела начинают х********. И я могу ответить, почему мы не сделали то или другое, не успели к срокам, но нельзя. И просто молчу, и слушаю эту херню. Так вот взбадривают настроение с утреца. Вместо того чтобы подбодрить, Антоха «ездил» по мне часа три. Он был так рад, что у меня, наконец, что-то получалось, а теперь… Я пытался ему объяснить, что священником мне становиться всё равно было нельзя, а быть учителем в церковной школе или теологическом факультете не очень то и хотелось. Потому что преподавать нужно не предмет, а отношение к Богу, что в программу обычно не входит. Для Антона я оставался не нашедшим себя в жизни бездельником, не использующим свои таланты, которого он стыдился перед друзьями, и начальством. Я был как тот плюшевый медведь в «Третьем лишнем», который только тащит на дно главного героя своей беспутной, расслабленной жизнью. После наших встреч теперь, оставался неприятный осадок. И я, наконец, понял почему. Дело не в том, что в системе ценностей Антохи, я – балласт, а в том, что всё эти десять лет моего воцерковления, он никогда бы не смог поддержать мои темы, из-за поверхностного, стереотипного отношения к Церковному наследию. Он всё больше увлекался книгами демонизирующими человека, в которых ключевое значение приобретает звериная сущность человека. Это очень заманчивая концепция, для того кто не хочет слышать голос совести и пренебрегает моральными принципами в отношении «маленького» человека.
В моей системе ценностей, тёмным и невежественным, оставался Антоха, и из чувства такта, из-за дружбы, я никогда его в этом не хаял и не обвинял, понимая, что мы из разных миров. Моя мечта детства – воспринимать мир сакральным, оставаться открытым к нему, оказалась необходимым фундаментом для жизни верующего. Для здорового восприятия, нужно уметь взаимодействовать с миром, вынося себя и свой опыт за скобки. Ещё один «вызов» Православия это – раз за разом не поддаваться желанию стать «престижем», оставаясь всегда «под сценой», не давая тщеславию «пожрать» все хорошие дела, которые должны оставаться в тайне. Иначе они ведут к погибели и самомнению. Человек, не обративший взор на свой внутренний мир, не начавший борьбу со страстями, не знает себя и не начал жить своей жизнью. Он существует и его мысли прикованы к материальному. Вот откуда появился этот осадок, оттого, что я не мог сказать ему, что думаю о нём, и его жизни, не обидев. Услышав такое, каждый переводит стрелки на нерадивых монахов и пьяных священников. Так в школе, я сравнивал себя с двоечниками и хулиганами, на что моя мать спрашивала, почему я равняюсь с ними, а не с лучшими? «Ну, каждому своё». В том то и дело, что каждому необходимая работа над собой, без которой человек не видит в ближних образ Христа. Если я не вижу Этот образ, в каждом мудаке, который мешает мне жить, то я не созидаю, а продолжаю разрушать себя и окружающих. Эта работа может проводиться только с оглядкой на собственную гордыню и тщеславие. Пока человек абсолютно не избавится от общественного мнения, он не свободен.
Закончилась очередная петля. Один мировой батька, после моего отчисления сказал: «Я вижу, ты знаешь, какой дорогой идешь. Молодец. Двигайся в том же духе, и не позволяй людям «мертвым внутри», говорить тебе – что делать. Они всегда будут такие». Даже если я стану специалистом в какой-то сфере, бездушная система вокруг будет делать всё, чтобы от меня избавиться. Можно этому сопротивляться, не обращать внимания, одерживать победы в битвах, но ход войны не изменить, можно изменить только себя.
Через год у ректора обнаружили рак поджелудочной. Они так и не поняли, что их убило. Семинарии были моей попыткой отсрочить решения в моей жизни, они не были целью, скорее средством, чтобы понять, что мне на самом деле нужно. Было бы здорово намного раньше узнать о том, что моё внутреннее свечение, всегда будет вызывать неприятие у Комбината. Придётся всегда плыть против течения. Все эти десять лет я мечтал о поездке на Афон. Остаться там можно только тому, кто нашёл себя. Осмысление, правильное образное мировоззрение, дают коллосальные силы к жизни.
Я много рассказал о Церкви и монастырях, только для того, чтобы объяснить, что всё в стране взаимосвязано. То, что происходит в монастырях и семинариях это – зеркальное отражение процессов происходящих в обществе. Люди приходят туда из этого же мира, они не спускаются с неба на зонтиках. Иосиф Оптинский сказал: «Ревность, желающая искоренить всякое зло, на самом деле сама есть самое страшное зло». Поэтому «исцеление» должно происходить «изнутри», как осознание того, что поверхностно и бездумно жить и служить Богу – нельзя. Равнодушие и безразличие каждого человека, породили эту систему. То же происходит и во власти. Экономический материализм. Про новую элиту, семьдесят лет назад писал Иван Ильин: «Она поднимается снизу и проходит школу чужемыслия и слепой покорности. Это суть люди с величайшими претензиями (продиктованными слепой завистью) – они притязают на всепонимание, всеумение, всемогущество; и в то же время это – люди лично и духовно не оформленные; у них нет ни религии, ни совести, ни правосознания, ни художественного вкуса, ни очевидности… повторяют без конца затверженные чужие формулы и влагают в них свой неисчерпаемый заряд зависти и карьеризма». Откуда там взяться людям не берущих взятки и относящихся ответственно к каждому делу? Эти люди способны к повиновению только через страх, и как только страх отпадает, проявляется их беспринципность и пронырливость. Всё это наследие материализма и бездуховности Советского Союза: «…людей отучали от самостоятельного мышления, от политической и хозяйственной инициативы, от ответственного решения… Годы, годы должны пройти до тех пор, пока русский человек опомнится, стряхнет с себя эти унизительные навыки и, встав во весь рост, найдет опять свой уклад, свое достоинство, свою русскую самостоятельность и свою независимую талнтливую сметку».
Так что если хотите найти виноватых, то отключите экран своего телефона и посмотрите в отражение. При такой жизни подавляется ваша сущность. Чтобы иметь своё мнение и отстаивать его, не только на словах, но и на деле, нужно развиваться, читать книги, общаться с людьми и размышлять, а на это, как правило, не остаётся времени у человека технологически порабощённого. Общаясь с ровесниками и молодежью, я слышу только то, что ляпнул очередной блоггер. У людей нет своего мнения, потому что, находясь в «цифровом Гулаге», ему не откуда взяться. Невежественные, некомпетентные люди всегда будут удобны и приятны для начальства. «Он не имеет своих мыслей, но застращивает себя и других чужими, штампованными формулами; а когда он пытается высказать что-нибудь самостоятельное, то сразу обнаруживает своё убожество. Сложность и утонченность мира как Предмета совершенно недоступна ему: для него всё просто, всё доступно, всё решается с плеча и с апломбом. Главный его орган – это чувственное восприятие, обработанное плоским рассудком. Духа он не ведает; над религией посмеивается; в совесть не верит; честность есть для него «понятие относительное»… Бесхарактерные люди не способны ни к какому благому начинанию…»
Моя муза как-то сказала, что современную эпоху пост-модерна – осваивающего психологическое содержание и девальвирующего его, должна сменить эпоха мета-модерна. Не новая искренность пользователей «Instagram» или «Facebook», выворачивающих на всеобщее обозрение исподнее, а эпоха новых духовных смыслов, противостояние технократии. Летом я работал в большом женском монастыре, в Ярославской области. Он представлял собой «розовую» версию Православия. Всё красиво, чистенько, службы идут, хор завывает. Проблема заключается в том, что церковные чиновники будут транслировать как раз такое – упрощённое, обрядовое понимание Церковного Предания. Слушая их убаюкивающие, красивые речи, хочется порой сказать: «Врачу – исцелися сам». Люди не будут становиться от этого лучше, оставаясь такими же страстными, носящие своего «ветхого человека». А найти опытного духовника, уже сейчас очень и очень сложно. В городах их обычно нет. Поэтому я советую изучать и применять в жизни святоотеческую литературу, ездить в скрытые от людской молвы обители и искать наставника среди деревенских священников или иеромонахов, живущих пo-Бoжьeмy. Эти люди «светятся», в них живёт внутренняя радость, они излучают благость и покой. Рассудительность заключается в том, чтобы обращать мысленные и душевные силы к Богу. Потому что если мы будем обращать их на рассматривание и критику ближних, то будем терять силы и время, не способные, в своём греховном состоянии, изменить тех, кто этого, скорее всего, и не хочет. «Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи». Только личный пример. Человек должен воспринимать мир иначе, не говорить о Боге, а проповедовать в молчании, своими делами.
Власть и Церковь сейчас «спаялись» настолько плотно, что я думаю, объединение общества начнётся вокруг Веры и Церкви. Само по себе это хорошо. Стране нужна если не идеология, то правильный вектор. Через духовную жизнь, человеку проще прийти к пониманию себя и своего места во вселенной. Познать собственную немощь, пытаясь исполнить евангельские заповеди – путь к смирению. Падать и снова вставать. Каждый из нас связан со всем миром, и от наших действий или бездействия, зависит многое. В Псалтири есть такие слова: «Даст тебе Господь по сердцу твоему». Таков духовный закон Бытия. У каждого человека есть свободная воля, которую он может направить на «дольний» или на «горний» мир. Это подсознательное стремление человека к чему-либо. Попытки направлять свои мысли на позитивное, и так называемый «трансерфинг реальности», это желание улучшить только свою жизнь, личный комфорт. Не жизнь ближних, не жизнь Церкви и страны. Один светлый человек может изменить многое. Искреннее желание огромного количества сердец может изменить всё. Когда сердце народное востребует вмешательства свыше – оно произойдет.
Пока я писал книгу, началась война. В период правления Владимира Владимировича все медийные площадки были захвачены либералами. В военных фильмах, (снятых на государственные деньги) всячески «выбеливали» фашистов – жали им руки в «Т-34». Показывали что фашисты, это просто жертвы обстоятельств, в «Собиборе». Мы так и не добились культурного суверенитета. Всё это время необходимо было созидать, создавать творческие и научные институты, чтобы не правы были те, кто называет нас колонией Запада. Наши фильмы настолько низкого качества, что я затрудняюсь их вообще как-то оценивать. На чем вы хотели воспитывать молодежь? Что мы можем предложить в культурном плане, как альтернативу западным ценностям? Мы одержали триумф на Всемирных выставках в Париже в 1900, 1937 годах. А на Всемирной выставке в Шанхае в 2010, мы заняли третье место, за оформление павильона посвященного «Незнайке». Вот, что вызывает негодование – не война, а культурная деградация. У юношества исчезла пассионарность, мужественность, жертвенность, потому что героями стали фрики, транслирующие «низшие» ценности – наглое тщеславие, мелочность, приспособленчество. Про настоящих народных героев современности – офицера, вызвавшего огонь на себя в Сирии, или парня защитившего девушку от хулиганов, ценой собственной жизни, мы ничего не знаем. Без примеров героизма, которые руководство страны должно освещать и восхвалять, никакие нравоучительные, морализованные проповеди, не выполнят своей педагогической функции. Будущий патриарх как-то сказал, что у нас происходит процесс дегероизации общества, когда нас заставляют стыдиться лучших проявлений человечности.